Текст книги "Безутешная плоть"

Даже во время своей тирады ты понимаешь: это не та белая женщина, администратор рекламного агентства, что химичила со своими белыми приятелями и тибрила идеи, над которыми ты корпела и отдавала ей для копирования. Ты все понимаешь, перед тобой опять разверзается дыра в мироздании, и в ее глубине исчезает женщина, которая знает больше, чем та, чей крик ты слышишь. Ты вырастаешь на несколько сантиметров и вопишь:

– Не валяй дурака, Трейси!

– Катрин, – отвечает женщина, подавая назад. – Катрин.

– И то и другое, – не сдаешься ты. – Я имею в виду, ты моя начальница. Из рекламного.

Женщина делает глубокий вдох.

– Это не я. – Она резко выдыхает. – Неправда!

Женщина уходит на танцплощадку и присоединяется к скоплению людей многих рас, с цветом кожи от эбонитового до бледно-мраморного. Ты идешь за ней. Она тебя игнорирует. Ты слышишь, как кто-то громко объясняет тебе, что это не та, у кого ты работала в рекламном агентстве. Ты знаешь, что здравый голос исходит из твоей головы. Ты его не слушаешь, а продолжаешь орать:

– Ты врешь. Ты просто врешь!

С криками ты бросаешься вперед. Завидев тебя, белая женщина уклоняется, и ты падаешь в тройку танцующих. Устояв в ботинках на платформе, откидывая волосы, перепихивая тебя от одного к другому, они вопят:

– Убирайся!

Мужчины, которые дежурят у входа, торопятся на танцплощадку. Они хватают тебя пальцами за мякоть плеча и спрашивают, что ты предпочитаешь: успокоиться и вести себя разумно или нарваться на запрет здесь находиться. Они, однако, не рассчитывали на Кристину. Она упирает руки в боки и информирует вышибал, что является бывшим участником освободительного движения, обучалась в Москве, видит у стойки еще полдесятка таких же, и они еще в прекрасной форме; и какая разница, если некоторые натренированы не в Советах, а в Китае, все тут товарищи и борцы.

Невзирая на вмешательство Кристины, вышибалы крепко держат тебя за плечо, объясняя, что им платят за то, чтобы решать проблемы; что, если какая-то женщина утратит над собой контроль и устроит бардак посреди мирных танцоров, именно это им и полагается разруливать. Тогда Кристина уверяет их, что ты не утратила никакой контроль, поднимает тебя по лестнице и выводит на улицу. Ты отказываешься идти. Кристина тащит тебя от клуба. Ты все громче кричишь, чтобы она тебя отпустила. Она продолжает тебя держать, и ты вопишь, будь ты, дескать, проклята, если еще когда-нибудь куда-нибудь с ней пойдешь. Пока ты осыпаешь ее бранью, Кристина притаскивает тебя на ближайшую автобусную остановку, пристраивает на изъеденную термитами скамейку, сует в карман долларовую бумажку и велит сесть на первый же микроавтобус в сторону Май Маньянги.

Глава 8

– Что с ней такое?

Твои веки расползаются. Земля вращается. Щурясь от очень яркой зари, ты лежишь на земле возле автобусной остановки.

На тебя сверху вниз смотрят двое немолодых мужчин. На них костюмы цвета хаки и колпаки: повара, едут на работу в северные предместья.

– Кто их разберет? Что угодно может быть, – говорит один после минутного размышления.

– И что теперь? Что делать? – спрашивает другой.

– Когда такое случается с женщинами, – отвечает первый, – понятно, в чем дело. Предки их крутят. – Он распрямляется, и над тобой вырастает его тень. – Варят любовное зелье, вот чем они занимаются. Только и делают, что гноят утробу своих мужей и убивают их одного за другим. Не трогай ее. А то вляпаешься во что-нибудь. Сущие ведьмы.

Пот, керосин, долго не мылись. Тебя окутывает запах.

– Сказал, не трогай ее. Возьмет твое, и пиши пропало.

Запах ослабевает.

– Ты видел, чтобы кто-то что-то трогал? – спрашивает мужчина, которому рекомендовали тебя бросить.

Шуршание.

– Э, ты что! – восклицает первый. – Выброшенные деньги.

– Поскольку она здесь, то еще не умерла, – отвечает второй. – Я бы сказал, что не выброшенные.

В ладонь тебе вжимается пятидесятицентовая монета. Шаги удаляются, и ты отключаешься.

* * *

Позже ты опять открываешь глаза и наклоняешься, чтобы вырвало. Месиво заполняет трещины в асфальте. Муравьи и крошечные паучки в негодовании расползаются. Ты с трудом поднимаешься, сжимая пятидесятицентовую монету, твой улов. Муравьи и паучки бегают по телу.

Целые полки муравьев и паучков плюют на слабый напор во вдовьем душе. Яростно соскребая их мочалкой вместе с собственной кожей, ты думаешь: «Я из тех, кому два повара дают монетку. Нет, я не такая. Нет, такая. Не такая. А если бы была такая, я бы знала?»

Когда ты, молодая, боевитая, выращивала на семейном поле кукурузу и продавала ее, копя деньги на школьные взносы, ты была не такой, какой стала. Когда и как это произошло? Когда ты училась вместе с самыми блестящими учениками, несмотря на то, что бегала до школы много километров и делала уроки при свете чадной свечи? Нет, это не могло случиться тогда. Ни потом, в средней школе при миссии дяди, где ты по-прежнему была сосредоточена на лучшей жизни и поэтому по-прежнему выделялась. Остается только следующее учебное заведение, колледж Святого Сердца. Должно быть, метаморфоза произошла тогда. И все-таки как ужасно сознавать, что близость к белым людям в монастыре сокрушила сердце и матка, из которой ты воспроизводила сама себя, прежде чем дать жизнь кому-то еще, съежилась между тазобедренными костями.

Ты перестаешь сопротивляться тому, что поняла, и в конце концов сдаешься жестокой правде, с которой впервые столкнулась в университете. Писательница из Ганы Ама Ата Айду, по ее признанию в одном из интервью, понятия не имела, что она именно того цвета, о котором скоро узнала; прозвание «черный» не имело для нее никакого смысла, пока она не оказалась среди белых людей. Прочитав это, ты рассмеялась и подумала: «Тебя будто окунули в краску». Теперь, когда под слабыми струйками еле теплой воды, вытекающими из засоренного душа, по тебе ползают яростные, как всегда, муравьи, ты понимаешь еще кое-что. История ганки напоминает тебе кузину Ньяшу, ее привычку, которая тебе не нравилась, но которую ты вынуждена была терпеть, пока жила с ней в одной комнате при миссии, – говорить о белых людях неприязненно, почти насмешливо и в то же время с оттенком обиды. Тогда тебя пугало, насколько враждебно кузина относится к европейцам. И вот теперь, когда ты пытаешься понять, в какой момент твоя жизнь покатилась вниз, мысль о людях, с такой злобой и пренебрежением воспринимающих других, опять вызывает в тебе отвращение.

Свист Кристины. Сегодня утром она выбрала мелодию, которую пели все, когда утверждалось, будто война окончена и все, что нужно было завоевать, завоевано. «Большой брат принес высокие моральные принципы. Большой брат принес счастье». В торжественный ритм она подпускает печали. Ты понимаешь, что хочешь пойти в сад и присоединиться к ней, чем бы она ни занималась – сеяла, полола, поливала. Ты тоже хочешь петь, укладывая слова в мелодию.

Через несколько минут, вытирая руки и ноги, ты душишь желание выйти к спутнице по прошлой ночи, это глупо и уводит в сторону, не позволяя тебе вернуть ситуацию в нужное русло. Кристина показала, что не может помочь тебе хоть как-то улучшить жизнь. Ты выходишь из ванной, приняв решение в качестве следующего шага к успеху отныне держаться подальше от бывшей воительницы. Ноги оставляют мокрые следы на паркете. Ты забыла шлепанцы и теперь пачкаешь ноги.

Когда ты открываешь дверь, муравьи вползают вместе с тобой, мимо тебя и в тебя. Проявление нездоровья, свидетельствующее о том, что трезвость относительна, вызывает панику. У тебя такое ощущение, будто ты ползешь вверх по краю пропасти и скала манит тебя; хуже того – ты испытываешь тайное желание упасть туда, в забвение, и возможности остановить падение нет, так как ты и есть пропасть.

В страхе ты ходишь по комнате. Даже усевшись на кровать, ты понимаешь, что не будешь заниматься тем, чем нужно. Ты плюхаешься на матрас, а насекомые ползут по ножкам кровати и забираются под одеяло. Ты закрываешь глаза, а разум бьется над тем, как уйти от того, что на роду написано. Шаг за шагом ты разрабатываешь план. Ты уедешь туда, где нет людей вроде хозяйкиной племянницы, которые живут воспоминаниями о войне и несправедливости. Кроме того, тебе нужно оградить себя от потрясений, которые несет с собой слишком тесное общение с белыми людьми. Усталость перебрасывает тебя из бодрствования в пределы сна, и ты наполовину надеешься, что не выберешься оттуда.

Когда ты опять открываешь глаза, на западе сердито горит оранжевое солнце. На стене стада муравьев. Они стали огромными, как осы. Вдова в доме поет странную песню. Сопрано светится слоновой костью, а бас блестит эбонитом. Нота за нотой мелодия, содрогаясь, поднимается к потолку. Ты смаргиваешь музыку и насекомых, боясь любых мыслей, но одновременно страшась опустошить разум, вдруг в этом пространстве окажется что-то еще более ужасное.

Единственный признак того, что ты человеческое существо, коим была задумана, твои дипломы и сертификаты. Ты встаешь и вытаскиваешь их из полиэтиленового пакета, куда завернула от влаги и чешуйниц. Плесень щекочет волоски в ноздрях, и ты чихаешь.

В последующие дни, когда поблизости никого нет, ты тайком выходишь из дома и покупаешь на углу газеты. Вернувшись, ты разворачиваешь их на кровати и водишь пальцем по крошечным буковкам, снова разыскивая объявления о вакансиях. Каждый раз, посылая запрос, ты приказываешь себе не ждать и не надеяться на ответ. Разумеется, именно этим ты и занимаешься, проводя много часов у окна и высматривая почтальона.

* * *

Первые несколько раз, когда тебя приглашают на собеседование, ты вне себя от радости и одеваешься тщательно – туфли леди Дианы и костюм, который теперь висит вдохновляюще свободно. Беседующие с тобой молодые люди неизменно улыбаются с отсутствующим видом, вертят в пальцах ручку и называют тебя тетушкой. Один раз это молодая женщина. Ты хочешь сбросить двадцать лет, чтобы крикнуть: «Вот она я, я новая, переделанная, посмотрите на меня, я только начинаю!» Поскольку во многом ты действительно чувствуешь, словно начинаешь все заново, решив, что теперь все получится. Твердя себе, что нужно быть толстокожей и упорной, ты тем не менее пристально, с растущей тревогой все чаще читаешь в газетах истории людей с такими же, как у тебя, дипломами, но получили они их позже и уехали из страны работать в Южную Африку, Намибию или даже Мозамбик и Замбию. Преподавание ты всегда считала лишь временным занятием, но, опустив амбиции на несколько ступеней, в одно прекрасное утро, спотыкаясь, по лестнице в тринадцать маршей поднимаешься в министерство образования и, пройдя по узким темным коридорам, поморщив нос от сигаретного дыма из туалетов, скоро находишь нужную дверь.

Чиновник, сидящий за сломанным столом, чрезвычайно рад тебя видеть. Ты узнаешь, что за все его годы на государственной службе ты первая добровольно вернулась к преподаванию.

Сообщив тебе об этом, маленький костлявый человек выпрастывает палец из потрепанной манжеты и проводит им по мятой ведомости. Несколько минут он изучает ее, а потом предлагает тебе место учителя биологии.

– У меня нет соответствующего образования, – возражаешь ты. – Вы внимательно смотрели мои бумаги? Моя специальность – социология.

Чиновник подтягивает рукава с манжетами и раскачивается на стуле с улыбкой старшеклассника, натаскивающего отстающего первоклашку.

– Вот ваши вкладыши с оценками. – Он бросает листы на стол.

Ты киваешь.

– Мы, разумеется, признаем ваш диплом. Он нашего собственного университета.

Отметая замечанием все возражения, чиновник набирает телефон и выясняет отношения с директором предназначенной им для тебя школы. Они перебрасываются почти неприкрытыми шпильками, пока чиновник в конце концов не дает понять, что может направить кандидатку и в другое место. Через несколько минут он бесшумно кладет трубку на рычаг, но потом давит на нее до тех пор, пока на руке от запястья до пальцев не проступают жилы.

– Сейчас она не может вас принять, – расстроенно сообщает он. – Я хотел сегодня утром. Сразу же. Чтобы с вами поговорила директор. Или ближе к вечеру. Во всяком случае сегодня. Чтобы решить вопрос с местом. Ее зовут миссис Самайта. Прекрасная женщина.

Он царапает номер на клочке распечатки новостей и, толкнув его по столу, объясняет, что надо делать.

– Послезавтра. По ее словам, она найдет для вас время послезавтра.

Миссис Самайта, директор, оказывается грубоватым шумным существом, использующим свои недюжинные способности, чтобы эффективно руководить школой в соответствии с собственными представлениями о корректности.

Когда вы встречаетесь, она разглаживает твои сертификаты и вкладыши:

– У вас есть диплом. Хорошо.

Стол у нее маленький, скособоченный, да и все остальное в кабинете не блещет элегантностью, напоминая убогое жилье у вдовы Маньянги. Игнорируя признаки того, что ты всего лишь выигрываешь время, что в мире тебе предстоит еще долгий путь вверх, ты радуешься теплу директорских похвал, клянясь себе, что, опираясь на них, проложишь себе дорогу вперед, избегая ошибок, до сих пор мешавших успеху.

– С вашим дипломом третьей степени, – продолжает директриса, – хорошо, что вы здесь, а не в Южной Африке или Европе. Да хоть в Ботсване. Представьте, теперь зимбабвийцы едут в такие мелкие страны или еще куда-нибудь, например, в Замбию. А некоторые выбирают даже Мозамбик или Малави. И все происходит на наших глазах, всего через пару десятков лет после Независимости. Я, мисс Сигауке, принадлежу к тем, кто не боится говорить, что мы поставили неверные цели. И настаиваю на том, что нужно ставить их здесь, в средней школе Нортли. Если вы готовы мне помочь, добро пожаловать в наш коллектив.

Точно не понимая, какие претензии у директрисы к Независимости, а также что она имеет в виду под верными целями, ты вежливо улыбаешься и, поскольку не отвечаешь, миссис Самайта внимательно смотрит на тебя и задумчиво произносит:

– Что будет правильнее, похвалить ваш патриотизм или огорчиться некоторой нехватке инициативы?

По твоему лицу расползается еще более учтивая улыбка.

– И все же… – Директриса прижимает большие пальцы к губам и принимает решение. – Я не намерена поддаваться пессимистичному импульсу и прогонять вас. Школа поставлена в такие условия, что я смотрю на диплом, не на лицо. Хотя было бы намного лучше, если бы у вас по биологии была высшая оценка.

После чего, несмотря на бравые слова, миссис Самайта вздыхает. Под ее диафрагмой фанерный стол шатается, чуть не переворачивая соседний шкаф-витрину, где набиты спортивные кубки.

– Но у нас хорошая библиотека, есть все учебники, пособия, – объясняет она. – Я покажу вам где. Библиотекарь объяснит, как устроена система.

В заключение она выражает надежду, что ты подала заявку на получение государственного сертификата в сфере образования, поскольку у тебя нет необходимой квалификации, а у нее в школе насчет учительских бумаг строго. Директор сама, не вызывая секретаршу, любезно ведет тебя в библиотеку. В тесной каморке библиотекарши ты берешь планы и экзаменационные материалы прошлых лет. Каких-то не хватает, и библиотекарша с грустью сообщает тебе, что ученицы во время экзаменов выбрасывают работы из окон, чтобы им потом вернули с улицы. Ты принимаешь все как долгожданную непростую работу после столь долгого бездействия, решив учить школьниц не только биологии, но и принципам, которые сама вынесла сначала из дядиной миссии, а затем из католического монастыря. Задрав планку, ты идешь в альма-матер, университет Зимбабве, за дополнительным материалом и проводишь долгие часы в старой знакомой библиотеке, составляя планы уроков, которые тебе представляются восхитительными.

* * *

Все твои ученицы рождены свободными, или почти, так что разницы нет; самые старшие среди них во время обретения Независимости ходили под стол пешком. Они совсем не похожи на тебя в их возрасте. Когда они гуляют по двору, бегают по выложенным красной плиткой коридорам или атакуют на спортивной площадке, их энергия говорит тебе, что будущее для этих девушек растворяется в сияющих горизонтах. То, как открыто они встречают твой взгляд, даже самые неумные, означает, что они ждут от мира больше того, что ты когда-либо, в самых дерзких мечтах, могла представить себе на планете. Ты обнаруживаешь эту особенность не только у городских, но даже у тех, кто переехал из деревни к родственникам. Тебе непривычна такая молодежь, и каждый класс для тебя полон чужаков. Разгорается тлеющая обида, какая-то злоба, и ты думаешь, что девушкам было бы полезно, прежде чем полностью сформируется их характер, претерпеть те же трудности, что и тебе. Все это плохо сочетается с твоими усилиями открыть в себе образцового преподавателя.

С особой опаской ты относишься к некой Эсмеральде, чьи искусственные ногти на несколько миллиметров длиннее, чем позволяют правила. При помощи средств, которыми другие не располагают, она регулярно подбивает следящих за порядком старост плевать на их обязанности. Однажды утром, в первые дни на новом рабочем месте, ты застаешь ее за тем, как она клеем «Сток» приклеивает отошедший ноготь. Конфисковав ноготь и оставив ее с испорченным пальцем, ты понимаешь, что это только начало, не конец. Потом ты несколько раз видишь, как она, прикрывшись учебником, мажет губы блеском, и убеждаешься, что Эсмеральда взялась за тебя всерьез. Наконец тебе в руки попадает ее писанина, не записи про передающиеся через воду инфекции, а послание мужской особи с грамматическими ошибками, вроде эсэмэсок на громоздком мобильнике, который она тайком протащила на твой урок, и ты понимаешь, что рано или поздно тебя ждут неприятности. Девушка собирается тебя затравить.

Эсмеральда – главарь, но не только она демонстрирует неподобающее поведение. Многие проделывают себе множество дырок в ушах и других частях тела. В зеленых юбках, бежевых блузках, все больше девушек начинают выпендриваться. Они утрируют «р» в конце слов и пытаются развязно грассировать. Говорят, не открывая рта, и гласные уходят в нос – так они силятся воспроизвести американское произношение. Самое ужасное, что ни рассказы, ни схемы быстро мутирующих вирусов, ничто из того, чем ты стараешься привлечь внимание подопечных, не притупляет у них жажду экспериментов. Сначала ты решаешь не обращать внимания. Хорошее преподавание сводится к множеству страниц диктовки и переписыванию упражнений на доске. Через несколько недель тебя вносят в список дежурств на улице.

Совершая обходы, ты, предупреждаешь девушек о своем приближении: громко здороваешься со смотрителем футбольного поля или начинаешь петь. Обнаружив группку, сгрудившуюся над бутылкой или сигаретой, ты ждешь, что они спрячут контрабанду и потушат, что там они курят. Но школьницы нагло на тебя смотрят или надрывают животики. Ты немедленно отбрасываешь дикую мысль, проистекающую от слабости сердца, что подопечные сильно смущены и нуждаются в помощи. Ты воспринимаешь их открытые взгляды как измывательство, смех – как глумление над собой, какой ты стала. Подавляя сочувствие, уверенная, что их исполненное свободой воспитание после Независимости куда выигрышнее твоего, ты покупаешь большую черную тетрадь, куда записываешь имена, классы и выходки. Списки, вместе с девушками, которых застигла на месте преступления, ты отсылаешь директору.

* * *

Твоим ученицам требуется немного времени, чтобы понять: уважать тебя особо не за что. В середине второй четверти они мстят, окрестив тебя Тамбудзай Катастрофа, сокращенно ТК. А когда ты отбираешь кучу мобильных телефонов и оставляешь многих на вторую четверть, тебя повышают до МК – Мегакатастрофа. Эсмеральда, когда ты проходишь мимо, не таясь, ворчит:

– А, Мега!

Самый тяжкий проступок школьницы – без сопровождения сесть в машину к мужчине, не являющемуся ее несомненным родственником. В правилах внутреннего распорядка в нескольких солидных абзацах разъясняется гнусность подобного неблаговидного поведения и перечисляется десяток исправительных мер – от бесед с опекунами вплоть до исключения. И все же некоторые ученицы как будто соревнуются: кто демонстративнее нарушит правила, усевшись в самую дорогую машину.

Миссис Самайта, когда ты подходишь к ней с этим вопросом за чаем в учительской комнате, бесстрастна.

– Я просмотрела списки, которые вы мне передали, – говорит она. – Обычно меры не имеют желаемого результата. Многие из таких девушек имеют высокие оценки, и репутация школы не страдает.

Ты тут же выходишь из себя.

– Но это третий класс, – упорствуешь ты, негодуя не столько из-за перспектив учениц, сколько из-за того, что старшая преподавательница сводит на нет все твои усилия. – Я указала имена. Некоторые из тех, кто садится в машины, даже во втором классе.

– Живите сами и давайте жить другим, – пожимает плечами директриса. – Не будите спящую собаку. Сосредоточьтесь на том, что необходимо. Другое дело, если мы сможем доказать что-то вроде изнасилования несовершеннолетней. Но поскольку это едва ли возможно, возникают другие проблемы.

Воспламененная собственным недовольством, как-то после уроков ты отправляешься в полицейский участок, благо он расположен в торговом центре, через который ты проходишь по пути в школу и обратно. Зажав в руках черную тетрадь, куда аккуратно внесены имена школьниц, номера машин, в которые они садились, а также описания сидевших за рулем джентльменов среднего возраста, и ожидая своей очереди на шаткой деревянной скамье, ты вспоминаешь слова старшей преподавательницы, поднимаешься и идешь домой. Идя по пустырю, чтобы срезать путь к дороге, по которой ездят микроавтобусы до Май Маньянги, ты совсем впадаешь в уныние. Пытаясь отвлечься, ты начинаешь думать, что купишь на те двадцать долларов, что откладываешь каждый месяц благодаря тому, что проходишь эту часть пути пешком, но цены растут, как и твои потребности, так что утешиться не получается.

Трава высокая. По ночам в ней снуют змеи и преступные элементы. Всякий раз здесь у тебя от страха напрягается живот. Несколько месяцев назад в школьном фойе проходило собрание, ты на нем не присутствовала, родители грозились без разрешения выйти и покосить траву на пустыре, поскольку она представляет угрозу их дочерям. По результатам собрания в городской совет было направлено обращение, в котором извещалось о принятом решении. В ответном послании родителей предупредили, что вне зависимости от того, что предпримет или же не предпримет совет, только он обладает полномочиями устранять какие-либо объекты или растительность с общинной земли. Вонь от гниения поднимается до неба, заполняя легкие. Затем глаза начинают слезиться, из носа, из горла течет, и ты уже вообще не чувствуешь никакого запаха. Чихая до самой автобусной остановки и всю оставшуюся часть пути, ты испытываешь почти облегчение, сворачивая на вдовью дорожку.

В коридоре дверь Берты распахнута. Постель убрана, ее вещей нет. Коллега, о которой она как-то упоминала, не появилась. Теперь терпеть проявления бесконтрольных сексуальных аппетитов Шайна вы с Мако остаетесь одни. В следующем месяце выезжает сам Шайн. Мако начинает говорить тебе, что тоже подумывает съехать, убраться подальше от напряжения и мрака, которые сгущаются над Май Маньянгой и усиливаются от визитов сыновей с обиженными лицами. Теперь они навещают ее раздельно, никогда парами или все вместе. Ты слишком устала, чтобы врать Мако, себе или коллегам, что тоже хочешь скоро съехать. Понятно, выбора у тебя нет. Чтобы отвлечься от правды, ты по ночам и выходным проводишь долгие часы, составляя все более подробные планы уроков, повышая их сложность, пока сама уже с трудом понимаешь, что написала.

Ученицы начинают вести себя так буйно, что к концу года ты прогнозируешь полный крах. Ты удваиваешь усилия по планированию уроков, тематическому чтению и муштре. Внутренний голос велит тебе перестать, но ты не хочешь этого слышать. По ночам, просиживая над тетрадями девушек, ты начинаешь выпивать по бокалу вина. Потом их становится два, потом три. Ложась спать, положив голову на подушку, через несколько мгновений ты оказываешься в вакууме, которого прежде боялась, но которому теперь рада. По утрам тебе трудно вставать.

Получив зарплату в конце месяца, ты садишься на автобус и едешь в город. После стольких лет идти по Первой торговой улице к магазину «Эдгарс» странно и не слишком приятно. В магазине ты купаешься в цветах, тканях, модных покроях. Откладываешь один наряд, втискиваешься в другой, и зеркало в примерочной дает понять, что с приближением к среднему возрасту не все потеряно. Ходьба, регулярное питание, а кроме того, по-видимому, семейные гены избавляют тебя от признаков старения. Тебя чуть не колотит от возбуждения, что ты тратишь столько денег на то, что в общем-то не необходимо, а просто хочется, и ты оплачиваешь брючный костюм и подходящую к нему блузку бутылочного цвета. После магазина тебя тянет в парикмахерскую. Ты выходишь оттуда с аккуратно заплетенными волосами, жалея лишь, что тебе не хватило наличных на маникюр, какой делают ученицы.

* * *

Как-то утром ты встаешь позже обычного. Ты собиралась быстро позавтракать и одеться, но руки и ноги едва движутся. Тебе требуется больше времени, чем обычно, чтобы добраться до автобусной остановки и потом пройти по пустырю. Когда ты подходишь к школе, звенит звонок на общий сбор. Такое опоздание – нарушение, за которое ты неоднократно наказывала школьниц. По твоему убеждению, имея право делать выговор, ты сама обязана подавать пример. К этому ты и стремилась, придя в среднюю школу Нортли месяцев восемь назад. Однако теперь, как постоянно происходит у тебя во взрослой жизни, ты терпишь полное фиаско.

– Что с вами? Натыкаетесь на всех подряд. Поэтому вы ждали, пока прозвенит звонок?

Рвущийся из тебя страх перед очередным провалом обрушивается на группу первоклассниц. Они мчатся из классов в зал на другом конце школьного двора, и ты почти наталкиваешься на них.

– Простите, мисс Сигауке, – выдыхают они, почтительно приседая. Ужас освещает их глаза. – Мы боимся опоздать.

Довольная эффектом своего выпада, ты уже спокойнее отпираешь дверь кабинета. После общего сбора первую часть дня проверяешь контрольные работы. Занятие приятное, ты чувствуешь, что, выставляя оценки, оказываешь ученицам великую милость. Закончив задолго до перерыва, ты испытываешь восхитительное ощущение, что полностью контролируешь ситуацию.

Во время перерыва в учительской мистер Чауке, учитель математики в старших классах, и мистер Тиза, учитель физики в средних классах, которые называют друг друга Мозг номер один и Мозг номер два, протискиваются к электрическому чайнику за горячей водой впереди тебя.

– Простите, простите, мисс Сигауке, – бормочут они, подставляя чашки под носик.

В раздражении ты торопливо отходишь.

Миссис Самайта машет тебе, приглашая за свой стол.

Взяв кекс у стажера по изучению шона в первом классе – имени ты не помнишь, – директриса пододвигает к тебе несколько газетных вырезок.

– Видели? – спрашивает она. – У вас уже был третий класс?

На всех вырезках изображен невысокий, худой, спортивного вида джентльмен перед длинным низким «Мерседесом». Тебя поражает его непомерное самодовольство. Ты узнаешь машину и чувствуешь горький привкус песка во рту. ADF 3ZW – видишь ты номер машины, неоднократно встречающийся в твоей тетради. На капоте, к которому прислонены мужские ягодицы, лежат огромные яркие упаковки шоколадных конфет, банки с вареньем, куски хозяйственного мыла, пакеты чипсов и большие пачки разных фруктовых леденцов. Еще больше продуктов за стеклами задних окон. Перед машиной танцоры в синих костюмах. Некоторые из них поверх костюмов натянули мешковатые футболки, на которых изображено лицо мужчины. Остальные прыгают вокруг него и автомобиля. На пассажирском сиденье, наполовину загороженная водителем и упаковками, сидит ученица третьего класса Эсмеральда.

– Все девушки сошли с ума, – вздыхает миссис Самайта. – Для них Эсмеральда – королева. Завтра на общем сборе мне придется сказать пару слов. И зачем только она в школьной форме? Надеюсь, никто из министерства не видел.

– Госпожа директор, он бизнес-представитель председателя Горного совета, – подскакивает Чауке. – Теперь, когда в стране обнаружились все эти бриллианты, платина, нефть, с нашей стороны будет благоразумнее его не трогать. А также ничего, на что он положил глаз. Он в положении неприкосновенного.

– Покажите ему фотографию и попросите пожертвование, – говорит Тиза.

Ты присоединяешься к остальным учителям, которые, ставя чашки обратно на блюдца, цокают языками и качают головами.

– Будем надеяться, – подытоживает миссис Самайта, – что Эсмеральда не кончит, как некоторые наши бывшие ученицы. Возвращались после двухнедельного отсутствия тощие, как вешалки, и приносили справку от врача, где было написано что-то про матку.

– Это послужит ей уроком, – вздыхает мисс Мойо, учительница труда. – Если она не может вести себя так, как мы пытаемся их учить. Разве кто-то не знает, что у девочки не все в порядке с головой?

Все бурчат, соглашаясь. Чем больше тебя гложет тревога, тем плотнее прилегает к лицу улыбка. Никто не вправе тронуть его, но безнаказанность не распространяется на людей вроде тебя. А такие, как тот, кто изображен на фотографиях, всегда все узнают. Он может добраться до докладных записок с твоим списком имен и номеров автомобилей. А вдруг тебя кто-то видел в полицейском участке? Ты шепчешь короткую благодарственную молитву, что оказалась слишком трусливой и не подала заявление. Как и всем остальным в учительской комнате, тебе известна репутация Эсмеральды, поэтому, взвесив риск, ты предпочитаешь не вмешиваться, хотя закон нарушен. Ты чувствуешь, что улыбаешься слишком широко, обнажая слишком много зубов, и стискиваешь губы.

Когда начинается урок биологии в третьем классе, ты обнаруживаешь, что Эсмеральда протащила несколько экземпляров газеты с самой крупной, самой подробной фотографией.

Усевшись на парту, она под восхищенные взгляды одноклассниц теребит на запястье золотые часики и принимает почести, причитающиеся богине.

– МК пришла. Уже, – говорит Эсмеральда, когда ты входишь.

Ты раздражаешься и часто дышишь. Потом подавляешь раздражение и проходишь к столу.

– Ваши последние контрольные. – Ты смотришь в глаза, в которых страх, веселье или скука.

Твоя ученица открывает парту и просовывает туда несколько газет.

– Из ваших последних контрольных, – повторяешь ты.

С изумленным интересом, как будто наблюдая за другим человеком, ты отмечаешь, что, хоть ты и глотала, и глубоко дышала, дыхание опять становится быстрее.