Текст книги "Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть вторая"

Она долго отдыхает на скамье, предаваясь воспоминаниям. Затем отправляется на прогулку по Майнигштрассе, тихой улочке, полной бородатыми евреями в кипах и евреями бритыми, без головных уборов. До войны они приходили сюда, в дом еврейской общины. Евреи шли сюда справляться по различным вопросам религии, налогов, разводов и женитьбы, похорон и обрезания. С усилением нацистов евреи выстраивались в длинные очереди в поисках работы, за советом и юридической помощью в связи с увольнениями. Теперь она старается посетить все уголки и подворотни. Она даже заходит в публичный дом Карлы Миллер. Владельцы дома сменились, но как принято в Германии, имя первой хозяйки сохраняется.

Наоми останавливается около парикмахерской.

Кажется, что почти ничего не изменилось с того дня, когда она зашла сюда одна.

«А мама тебе разрешила?» – спросил парикмахер, когда она попросила его отрезать косы.

«Конечно», – солгала она, и сердце билось в груди.

Ведь отец просил ее оставить косы в память о покойной матери. Но ей так хотелось не отставать от своих коротко постриженных подружек!

«Жаба! «– крикнула Фрида, увидев ее.

«Фуй», – закричал Бумба.

Гейнц посмотрел на ее стрижку и сказал с грустью, что она не должна была это делать. Дед и близнецы тоже рассердились, но, главным образом, на неряшливость парикмахера.

Вернувшись домой, она продолжает работать над вторым томом романа.

– То, что ты вчера сделала, Иоанна, – говорит господин Леви, – достойно похвалы. Он хмуро смотрит на ее волосы. – То, что ты сегодня сделала…

– Вчера, отец, – отвечает Иоанна придушенным голосом, сидя в кресле напротив отца, с глазами, красными от слез, – вчера умерла «воронья принцесса», из-за этого я не пошла в поход с товарищами по Движению. Но сегодня я должна была отрезать косы. Вправду, отец, должна была!

Отец молчит, и молчание его, как всегда тяжелей любого выговора. Оголенные ветви дерева стучат в окно, как пальцы отца по креслу, и только мать смотрит с портрета на стене проницательным пристальным взглядом.

– Почему ты это сделала, Иоанна? Зачем? – спрашивает отец и вынимает из кармана записку, которую Иоанна положила вчера рядом с восковой розой для Бумбы. – Неужели твои отношения с семьей изменились до такой степени?

– Бумба – доносчик, отец, – вскакивает Иоанна, лицо ее краснеет.

– Верно, детка, это некрасиво, но не это важно в данный момент. Детка, сиди спокойно в кресле, и объясни мне необходимость того, что ты сделала.

– В моем Движении, отец, меня доводили из-за моих косичек.

– Доводили? – искренне удивляется господин Леви.

– Да отец, они причиняют мне много неприятностей… Но, отец, я сама виновата. Я все еще недостаточно дружественна, я еще не как все. Меня в подразделении сильно критикуют.

– Что это значит – «я не как все»? Какие они – «все»?

– В том-то и дело, что я сама точно не знаю, что это значит. Отец, из-за этого все мои беды», – Иоанна опускает голову, – мнение мое точно такое же, как у всех моих товарищей по Движению, я верю в цели Движения, делаю то же, что все остальные, и при этом все говорят мне, что я не как все. – В голосе ее такая печаль, что господин Леви встает с кресла, подходит к несчастной свой дочери и гладит ее по голове.

– Что тебя тянет в твое Движение? Может быть, ты им не подходишь, может, стоит отказаться от него?

– Нет, нет, отец, там все так здорово и красиво.

– Но ты же говоришь, что они досаждают тебе, Иоанна.

– Досаждают, но это неважно. Я сама во всем виновата. Движение, отец, это как дом, как теплое гнездо. И цели наши прекрасны. Они снятся мне по ночам. Ты бы должен услышать, отец, как нам рассказывают о Палестине, читают у костра легенду о бунте сына. Это так вдохновляет, отец!

– Легенда о бунте сына? Я бы действительно хотел ее услышать.

– Я могу тебе ее рассказать, отец. Я знаю ее наизусть. И не ожидая ответа, Иоанна начинает декламировать:

«И был день, и я, сын, взбунтовался против отца и матери! Я, сын, восстал против легенд отца и матери, против их законов. Хотел я создать собственную легенду. Эй, эй, эй, сын мой, не слушай отца о морали его, не внимай ухом законам матери, ибо мораль отца сомнительна, да и матери – то же самое! Эй, эй, эй, не слушай…»

Испуганный Бумба, который все время стоял за дверью кабинета отца и, прижав ухо к отверстию замка, прислушивался к разговору, в надежде узнать точно, что «получит» Иоанна от отца, бежит к Фриде.

– Фрида, слушай! Что она там говорит? Все время кричит – эй, эй, эй! Не слушай, не слушай! А отец молчит и ничего ей не отвечает.

– Да что он ей ответит? – вскакивает Фрида. – Даже он не выдерживает сумасшествия девочки. – И она бежит к Гейнцу в комнату жаловаться.

– Скажи мне, детка моя, – склоняет голову улыбающийся отец, – что во мне такого плохого, что ты хочешь восстать против меня?

Иоанна мгновенно прекращает декламацию, изумленным взглядом смотрит на отца и краснеет. Что она снова сделала? Может ли она сказать отцу что-то плохое, больному отцу, которого нельзя волновать? Но отец вовсе не выглядит человеком, которому причинили боль. Столько доброты в его взгляде и на лице, склонившемся над Иоанной, которая вглядывается в него, как будто она видит его в первый раз. Впервые видит она отца таким красивым, выпрямившимся во весь свой рост, с таким добрым взглядом.

– Отец, – шепчет она взволнованно, – отец, в тебе нет ничего плохого. Конечно же, нет.

– Так почему же ты призываешь к бунту против меня? И так решительно?

– А-а, это не против тебя, отец. Вправду, нет. Это против всего здесь. Против всех вместе.

– Против! – смеется отец. – В твоем возрасте надо быть против, Иоанна, это хорошо и чудесно. Но в меру. Ты же знаешь, что все должно быть в меру. Кто это сказал?

– Это один из главных принципов эллинского мира, – отвечает Иоанна.

– Именно, – радуется господин Леви хорошему образованию дочери. – Иоанна, через месяц у тебя день рождения, не так ли? Какая у тебя просьба ко мне к этому дню? Ведь тебе исполнится двенадцать лет.

– У меня большая просьба к тебе, отец. Сейчас пришла мне в голову. Погуляй со мной под дождем. Я всегда гуляю в одиночку под дождем, и тогда приходят мне в голову столько мыслей. Под дождем я смогу объяснить тебе еще много важных вещей.

Фрида не давала отцу гулять с маленькой дочкой в холодную погоду. Где теперь Фрида? Наоми пытается найти ее следы. Веки сами слипаются от усталости, но мысли четки и ясны. Завтра у нее встреча с сестрой Руфью. У Руфи превосходная память. Она освежит детские воспоминания Наоми, напомнит рассказы деда, вернет ей прошлое.

Фурункулы на ее груди и спине продолжают расти. Не помогают ни мази, ни таблетки. Депрессия усиливает чесотку. Еврейская кровь сочится под ногами, комната черна и полна привидений. Убийства, вопли пытаемых жертв, человеческие скелеты обдают ее дыханием гибели. Пишущая машинка выстукивает картины Берлина. Выкрики нацистов, надписи на стенах: «Христианство сотрем и скорей, ибо свинья Иисус – еврей!» Возрождаются к жизни нордический бог Вотан, славянский Триглав, бог войны и мудрости Один, крестьянский бог земледелия и плодородия Венартус. В бесконечных своих речах Гитлер возвращает немцам их древних языческих идолов под несмолкаемую музыку Рихарда Вагнера. Она отшлифовывает текст, вызывая к жизни незабываемый день детства.

1931 год. Дом погружен в сон. Гейнц запретил ей сбегать со дня рождения Бумбы. Младшему брату исполняется одиннадцать лет. Дни рождения в доме – дело священное, ибо другие праздники вообще не отмечают. Но она все же прокралась в сад, чтобы присоединиться к подразделению, готовящемуся к экскурсии в лес. «Девочка, девочка!» – окликает ее Урзула, служанка графини, живущей напротив, размахивая письмом, – «Девочка, позови садовника Зиммеля».

По просьбе старухи, которую Наоми называет «вороньей графиней», старый садовник поехал в старый Берлин, на Рыбачью улицу около реки Шпрее, передать письмо родственнику умирающей графини.

Черные вороны больше не будут есть крошки с рук графини, которая в ранние утренние часы выходила к озеру в черных траурных одеждах и разжигала любопытство Иоанны – Наоми. Все годы своего детства она сочиняла легенды о мистической фигуре странной графини, и ее тайне. Вечером она вернулась из похода в лес. Семья и гости, празднующие день рождения Бумбы в саду, не заметили, как она прокралась в дом. Настроение ее было ужасным. Она достала дневник из тайника и выложила в нем свою скорбь.

«Подняли знамя Гитлера над домом умершей графини!» – с криком ворвалась она в домик садовника. «Знаю. Это очень плохой знак, что дом графини захватили нацисты», – садовник затянулся и выпустил ароматный дым из трубки.

Он рассказал, что недавно встретил у озера служанку графини Урзулу, и она стала его стыдить, что он обслуживает евреев.

«Но почему графиня оказалась нацисткой?» – спросила разочарованно девочка. Зиммель объяснил ей, что графиня терпеть не могла кайзера Вильгельма Второго. Она боялась, что ее сына-музыканта пошлют на войну. Отец ее племянника, человек военный, заседавший в рейхстаге, высмеивал своего и ее сына за их физическую слабость. Его сын не выдержал этих насмешек и ушел на фронт. Сын ее пошел вслед за ним и погиб в бою. Горе съедало графиню, и она поставила себе целью отомстить сыну сестры, социалисту, вернувшемуся с войны живым. Она уверила себя, что если бы не он, ее сын был бы жив. Графиня и садовник происходили из древнего прусского колена вандеев, уроженцы которого никогда не были связаны с политикой.

«В моем селе, я не слышал имени Гитлера. Они чураются нацизма».

«Я не пройду мимо нацистского знамени», – сплюнула она.

«Бертель, не сдавайся этому знамени».

«Тише, тише! – беззвучно успокаивала она себя. – Тише, тише!» – разогнала она стаи ворон, которые оглушали ее карканьем.

Она хорошо помнит эти дни. Красное знамя с черным крестом в белом круге встречало ее, когда она выходила из дома и возвращалась в него.

Во времена Бисмарка Зиммель и Урзула оставили деревню и молодой парой приехали в Берлин, Они собирались пожениться, но графине не понравилось, что парень работает у евреев. Молодая Урзула ходила в шуршащих старых и, все же, элегантных платьях графини, подражала ее движениям, ее разговору, ее нацистскому мировоззрению. Она отшила парня, который служил в еврейском доме, учился в рабочей школе, созданной социалистом Августом Бебелем, вел интеллектуальные беседы с хозяином. Зиммель вернулся к себе в деревню после того, как нацисты изгнали хозяев-евреев и следы его потерялись. Садовник Зиммель играл большую роль в жизни Наоми. С любым делом, которое волновало ее или угнетало, она приходила к нему. С ним она разбирала книги писателей-социалистов. Зиммель подробно рассказал ей о своем племени ванадов или вандеев, о Триглаве, о мифе про черного медведя Иоанеса. Она даже посетили вместе с дедом их деревни.

По ночам Наоми вспоминает деревни ванадов, тянущиеся цепочкой вдоль реки. Над красными крышами клубится дым из труб. В темных Бранденбургских лесах, недалеко от Померании, лежит белый тонкий туман. Дед энергично шагает, опираясь на трость, другая рука – в кармане шубы. Дед идет по лесным тропам по направлению к лесным озерам. Внуки идут следом за ним по черной земле. Ветер развевает седые волосы деда. Дед учит внуков истории: «Превислав – последний царь ванадов, вел войну, но был вынужден отдать земли христианам. На его глазах разбили идолы бога Триглава»

Дед рассказывает о легендарном герое Йоханесе – черном медведе. В двенадцатом веке он распространяет свою власть над язычниками-славянами, силой вгоняя их в веру милосердного Иисуса Христа. Десятью заповедями он загоняет десятки тысяч язычников с женами и детьм в болота. В маленьком прусском городишке Бранденбурге разбивает в осколки идолов, а Триглава топит в реке, превращая его в собственный символ на своих знаменах – в трезубец.

В старом еврейском дворе восточного Берлина слышны горькие рыдания. Здесь, на берегу реки Шпрее, она тоже не может сдержать слезы. Она остро ощущает еврейскую судьбу. Чувство святости и тяжкая печаль охватили ее, когда она вместе с Шломо Аронсоном вошла во двор. Он сдержан и замкнут, лишь пронзительным остановившимся взглядом смотрит на знаки смерти и запустения, оставленные нацистами. Лишь застывшие слезы поблескивают в уголках его глаз. Не осталось никаких следов от домов евреев, построенных в тринадцатом веке. Кто-то повесил объявление: здесь был дом Моше Мендельсона. Нацисты гневались: как он посмел называть себя немцем? Моше Мендельсон, совершивший переворот в еврейской религии, пришел в этот старый еврейский двор в восемнадцатом веке. Тогда кайзеры открыли врата Германии евреям, поддержали их занятие торговлей и банковскую деятельность – раздачу ссуд под проценты каждому, кто оказывался в трудном финансовом положении, ибо христианам церковь это запрещала. Мендельсон верил, что евреи и христиане могут жить в едином союзе.

Как обманывали себя евреи, думая, что они смогут быть равными с христианами – гражданами Германии?!

«Это моя страна», – говорил ее отец, и пошел на фронт Первой мировой войны. Он чувствовал, что это его святой долг.

На этом историческом для евреев месте каждый камень хранит память, которую пытались выкорчевать нацисты. Эти выродки ворвались в дом, выволокли Вениамина Френкеля. Его обвинили в убийстве христианского младенца, чтобы его кровью напитать мацу на еврейскую Пасху.

И хотя она носит тоже фамилию Френкель, у нее нет родственной связи с Френкелями Берлина и Силезии. Имя это звучит, как испанское, и стало распространенным среди евреев, изгнанных из Испании и пришедших в Германию в восемнадцатом столетии. По приказу кайзера они должны были прибавить к своим еврейским именам немецкие.

3.11.60

Берлин

Дорогой мой!

Я тут совсем одна. Пишу. Долго гуляла по старым памятным местам, и искала общежитие и забегаловку Нанте Дудля. Старая часть Берлина находится в восточном городе. Она почти полностью разрушена. Но я, все же, нашла улицу рыбаков у реки Шпрее. Старый еврейский двор уничтожен подчистую, но на выставке еврейской общины я нашла много снимков старого двора. Просмотрела документальные фильмы нацистского периода. Бумба должен вернуться в Израиль 14 числа этого месяца. Надеюсь, что все пройдет благополучно. Я сняла себе квартиру. Боялась жить вблизи дяди. Руфь шлет тебе привет.

С любовью,

Твоя Наоми

27.10.60

Гиват Хавива

Дорогая Наоми, в письмах ты намекаешь на какие-то трудности. Потому я очень беспокоюсь. Пиши подробней, и не забудь прислать свое фото.

Меня выбрали в коллегию премии Шлионского. Честно говорю, я не знаю, кто из поэтов и прозаиков достоин этой премии. По-моему, никто. Дело Лавона несколько успокоилось. Престиж Бен-Гуриона на нуле. Пинхас Розен выполняет роль примирителя. По сути, это маленький скандал в маленькой стране. Никого не застрелили, никого не послали в концлагерь, но дело это отражает нравственную проблему страны, власти, банды, захватившей уздцы в партии, в демократическом обществе, что случается во многих странах.

Дити сегодня снова спросила меня: когда мама вернется.

Твой Израиль

А между тем в Израиле набирает обороты дело Лавона. В июле 1954 года израильская военная разведка пыталась организовать серию диверсий в Египте. Но операция провалилась. Были арестованы 13 агентов. Двое из них покончили собой, двоих повесили, многих приговорили к длительным срокам заключения.

Разразился громадный политический скандал, продолжавшийся многие годы и получивший название «Дело Лавона» или «Позорное дело» (XaЭсек биш). Поскольку выяснилось, что премьер-министр Моше Шарет не был поставлен в известность об операции, было начато многолетнее расследование, в ходе которого начальник военной разведки Биньямин Джибли и министр обороны Пинхас Лавон обвиняли друг друга в ответственности за провал операции. Джибли утверждал, что действовал по приказу Лавона, а Лавон отрицал, говоря, что приказа не было, и Джибли действовал за его спиной.

Президент страны назначил специальную Комиссию по расследованию. В нее вошли президент Высшего суда справедливости Ицхак Ольшан, и начальник генерального штаба Армии обороны Израиля Яков Дори. Выводы комиссии привели к отставке Лавона и Джибли.

По мнению общественности, правительство Бен Гуриона и пальцем не пошевелило, чтобы спасти своих агентов, обменяв их на взятых плен в ходе Синайской кампании 1956 года египетских солдат и офицеров.

4.11.60

Берлин

Дорогой мой,

Что-то между нами не наладилось, и я просто не сплю ночами. Ужасно тяжело на сердце. Пишу много, и ты знаешь, как напряжены мои нервы во время этой работы. Все, что вокруг происходит, находит отклик в тексте. По телевидению идет серия лекций с иллюстрациями о Веймарской республике и периоде власти Гитлера. Серия очень интересная и для меня важная.

И еще прошу, перестань подписывать письма фразой – «Не забывай нас».

С большой любовью,

Твоя Наоми

30.10.60

Дорогая Наоми

В последнее время я представлял себе, как ты там встречалась с городом твоего детства и юности. Хорошо, что ты нашла на месте дом, даже если в нем живут чужаки, нашла улицы, по которым ходила, и, вообще, добрую горсть той памяти. У меня ничего этого не осталось. Хорошо, что есть у тебя братья и сестры, дядя, который мог тебе дать уголок отдохнуть. Хорошо, что остались у тебя друзья тех дней среди немцев. У меня нет никого, и у многих таких, как я.

Весьма важно, чтобы ты завершила второй том романа. И если атмосфера тебе помогает, сиди и работай. Сможешь ли ты послать мне копии написанных страниц. Я серьезно собираюсь засесть за вторичное прочтение «Саула и Иоанны». А вообще я сильно отстал в литературе. Прилагаю тебе список нужных книг. Если найдешь их для меня на немецком языке, присовокупи свое о них мнение. Меня интересуют книги по истории и литературной критике.

Кстати, в стране тоже много интересного. И это тоже важно для твоей книги. В последнюю субботу, в газете «Давар» Натан Ротенштрайх опубликовал статью «Цена, которую мы платим». Он говорит о том, что несколько поколений мы отдали одной цели – строительству страны. Но когда эта цель стала единственным мерилом человека, возникла односторонняя лестница предпочтений, ибо строительство страны обретает форму обычной бюрократии, состоящей из лидеров и их слуг. И дело переходит в руки этих бюрократов и того, что они считают строительством страны. Они видят страну, как некий кукольный театр, которым они управляют, дергая за нити. И тут грань между строительством и разрушением проходит через души, которые живут своей маленькой, но истинной нравственностью. В этой ситуации не столько существует опасность для личной нравственности индивида, сколько для общей цели – строительства страны. Уверены ли мы, что суд поколений не обвинит нас в том, что «Возвращение в Сион» было самохвальством и бесшабашностью, испытанием, которого мы не выдержали.

Обвинение тяжелое. И если народ не сделает сейчас выводы, положение еще более ухудшится. Не понимаю, и я уже писал тебе об этом, почему Пинхас Розен должен взять на себя это дело, чтобы его замять.

Я уверен, что где-то в Германии ходит молодой парень, может, по улицам Берлина, или другого города, который в будущем станет новым Гёте или Гейне, помесь еврея и немца, или в иной форме – некий молодой Маркс, с другом, неким немцем, положим, Энгельсом. Он изгонит из Мюнхена всех упивающихся пивом и объедающихся сосисками, уберет все следы германского милитаризма, как западного, так и восточного. Я верю в то, что в течение десяти лет возникнет новый мир, в котором не будет бен гурионов и подобных им.

Ты помнишь о прямой личной ответственности человека перед Историей, без всяких дискуссий и экивоков – не организаций, не лидеров. Именно, это найдет все большее понимание в мире.

В любом случае, если спросишь, каково влияние той или иной книги или вечного произведения искусства, почему религия (в определенные периоды) создавала вечные шедевры, отвечу: личная ответственность человека за свои дела. И нет посредников между человеком и Богом, как папа римский или некий праведник. Только личная ответственность человека перед Богом, ибо от Него ничего не скроешь, и Он знает все уловки человека.

Дити очень обрадовалась итальянской кукле, присланной тобой. С Дити нелегко. Она убегает из детского дома. Опять твои письма о подарках. Наоми, не транжирь деньги, ты не у себя дома. Не сердись на мои замечания.

С любовью,

твой Израиль

12.11.60

Берлин

Дорогой мой!

Сижу взаперти и пишу. Книга продвигается быстро. Многое я изменила, многое добавила. Я бы все завершила по плану, если бы не семейные заботы. Выяснилось, что Бумба должен отсюда убраться немедленно. Его компаньон копает под него, и это очень опасно. Я отошлю его в Израиль еще на этой неделе, а ребенка привезет к вам Руфь. Не хочу помешать Лотшин поправлять здоровье в доме отдыха. Прошу поместить у нас на несколько дней Бумбу, пока Лотшин вернется к себе домой. Было у меня с Бумбой и нечто радостное. Он встретился с очень симпатичной девушкой, серьезной и очень уравновешенной. Она учится в школе для медсестер и сдает сейчас экзамены. Ей остается еще один год учебы, после чего она уедет за ним в Израиль. Она знает о Бумбе всё, и видит его, я бы сказала, в правильном свете. Но она влюбилась в него и уверена, что в ее силах вернуть его на верную дорогу. Воистину, Бумбе крупно повезло.

Со времени моего последнего письма произошли некоторые драматические встречи. Я встретилась с коллегой отца. Ему семьдесят лет. Ты и представить себе не можешь, как он расчувствовался. Он поехал вместе с Руфью в комиссию по репарациям, чтобы засвидетельствовать свою работу у моего отца. Там, от его рассказов все давились от хохота. Мы с Руфью сидели с ним два дня, слушая воспоминания, и тоже смеялись от души. Я много нового услышала об отце, и теперь вижу его в абсолютно новом свете. С ним отец вел долгие разговоры, а он их пересказывать с сочным берлинским акцентом. И еще нечто, что заставило меня расчувствоваться. Дядя в Аушвице поклялся, что если останется в живых, станет глубоко религиозным евреем. И сейчас он осуществляет свою клятву с фанатичным упорством. С невероятными усилиями собрал группу из десяти евреев для миньяна, и открыл синагогу. Он повел меня в это небольшое помещение. Сил двигаться у него не было, и он почти полз при помощи костылей, чтобы показать место, где он стоял в прошлой жизни – в самой большой синагоге Берлина. После войны извлек из-под развалин книгу Торы, молитвенники и талес. И эти вещи он показал мне. Он готов все это передать в Израиль, ибо знает, что здесь, в Германии, нет у него ни наследника, ни того, кто это всё сохранит. Я нашла там старые книги, закопанные в землю. Вспомнила наш разговор с тобой о книге, которую хотели закопать на старом еврейском дворе, в Берлине, и граф Кокс должен был ее найти. И вот, я держала в руках старые молитвенники, и была потрясена.

Дорогой мой, все моим переживания здесь очень тяжки, переносятся мной с невероятным душевным напряжением, и я не нахожу дороги, чтобы облегчить хотя бы немного свое существование. Меня преследует чувство, что пора завершить здесь свою работу и возвращаться домой. Жду твоих писем, ибо мне становится легче только при виде твоего почерка.

Как ты себя чувствуешь? Выздоровел ли? Интересует ли тебя молодая немецкая литература?

С любовью,

твоя Наоми

5.11.60

Гиват Хавива

Дорогая моя,

У меня все в порядке. Я здоров. Спасибо за письма. С моими письмами проблема. Часть их, посланная в Италию, вероятно, пропала. Часть еще находится в Кёльне. Рассказ о дяде потряс меня. Вообще, все твои рассказы на грани чуда. И о служащем отца, и о брате, – воистину роман, от которого невозможно оторваться.

Послал тебе вырезки из газет, но они, очевидно, не дошли из-за ошибки на почте Гиват Хавивы.

Иногда мне очень плохо. Никакие вещи меня не радуют. Теперь, насчет книг. Сначала поинтересуйся, потом покупай. Вот – некоторые из них: книга Вальтера Биньямина о барокко; двухтомник Блоха, вышедший в Западной Германии. Подумай, стоит ли его покупать. Интересен ли журнал «Мир и слово»?

С любовью,

Твой Израиль

Наоми решает поехать в Веймар, находящийся в восточной зоне под коммунистической властью, по следам любви «Лотты в Веймаре», героини знаменитого романа Гёте. Наоми когда-то бывала там вместе с отцом и старшим братом. Теперь она хочет побеседовать с жителями о прошлом и настоящем. Кураторы Наоми, сняли ей комнату в соседнем с Веймаром городке, но к ней не присоединились, ибо не получили разрешение на въезд в восточную Германию. Она и сама с большим трудом смогла убедить полицейских разрешить ей посетить Веймар.

Хозяин, гостиницы, старик, тут же узнал в ней еврейку, и явно враждебным тоном спросил, зачем она приехала. Ответила холодно: «Увидеть город Гёте. Появилась жена хозяина, и спросила:

«Вы еврейка?»

«Да».

«Теперь понимаю. Только евреи приезжают видеть такие города. Немцев это не интересует. Это было много лет назад, и кто вообще знает об этой истории. Это вообще может быть еврейской выдумкой. Только они на это способны».

После полудня она покидает гостиницу, чтобы расспросить прохожих, знает ли кто-нибудь о Гёте.

Два отпущенных ей дня она только этим и занимается. Спрашивает: «Близка ли я к улице Гёте?» или «Здесь ли жил Гёте?»

«Мы не знаем, где он живет». «Кто он такой? Он жив? Он умер? Нацисты его убили?»

«А-а, он был поэтом», – это был старик, вспомнивший о великом человеке, гордости Германии.

В смятении она покидает Веймар.

Жители города беспрерывно рыщут в поисках продуктов, одежды, развлечений. Их не интересует художественная литература.

«Я приехала в Веймар, чтобы встретить людей, почитающих Гёте, но ни одного не нашла».

«Мы честно признаемся тебе, – ответили ей, – если бы ты нам не рассказала о нем, и мы бы не знали о существовании Гёте».

Сегодняшняя Германия – страна, лишенная культуры. Трудно в это поверить, но это так. Наоми не в силах успокоиться. Во времена ее отца даже представить нельзя было, что кто-то не слышал о Гёте.