Текст книги "Королева в раковине"

Доктор Фон Айкен, уважаемый человек, высокий и плотный, личный врач фюрера. Он лечит его от хронического заболевания горла. Лотшин смотрит ему прямо в строгое лицо, вызывающее трепет и уважение, и хладнокровно описывает решение нацистского суда. Доктор Айкен искренне огорчен жестоким отношением к евреям в государстве. Его голубые глаза перебегают со светлых глаз Лотшин к ее золотистым кудрям, и при этом он думает, как помочь еврейкам получить их деньги. Хриплый голос Наоми подсказывает ему, что у нее не все в порядке с горлом, явно какое-то хроническое заболевание. Он тщательно проверяет ее и говорит извиняющимся тоном:

– Я смогу прооперировать ее гланды. Она и так страдает от повторяющихся воспалений горла. Госпитализирую ее на две недели и напишу, что у нее было осложнение.

В частной клинике доктора Айкена медсестры носятся вокруг нее в период выздоровления после операции. По приказанию доктора спрашивают ее все время, чего ей не хватает. Доктор посещает ее каждый день. Сидит около нее, и с большим интересом слушает ее рассказы о мужестве еврейских поселенцев, борющихся с трудными условиями жизни. С пафосом она красочно описывает нацистскому врачу все предприятие, называемое еврейским анклавом в Палестине, – несмотря на пустыню, тучи комаров, малярию, голод, болота и осушение болот в Саронской долине. Она рассказывает о цитрусовых плантациях, о том, как выращивают пшеницу, о вооруженной борьбе между еврейскими стражами и бандами грабителей, о гибели евреев в автобусах, обстреливаемых арабами.

– Положив руку на Тору, мы клялись быть верными защите наших достижений. Я готова пожертвовать жизнью во имя страны Израиля и моих товарищей

Удивление, написанное на лице врача, усиливает ее пафос. Чтобы он не подумал, что речь идет о дилетантах, она рассказывает о деталях быта поселенцев. С чувством национальной гордости она рассказывает, что в кибуцах обязывают всех парней и девушек присоединиться к обороне. Батальоны делятся на роты, мужские и женские. Они учатся стрелять из винтовок и пистолетов. Если нет оружия, то упражняются в рукопашной схватке. Кибуц окружен бетонными укреплениями. В каждом дежурят по два-три парня. Им придана одна винтовка. Дежурят они днем и ночью, охраняя кибуц от проникновения арабских банд. Упражняясь, они делятся на две сражающиеся между собой группы – арабов и евреев, набираясь опыта боя лицом к лицу. Она пытается доказать врачу Гитлера, что евреи умеют сражаться.

– Ты участвовала в военных действиях?

– Конечно. Я отличилась в рукопашном бою.

– Ты не боишься? – его взгляд буравит ее черные пылающие глаза.

– Нет! Привыкают к реальности жизни! Мы тренируемся с собакой-боксёром, который надрессирован набрасываться на арабов. Один из нас надевает арабскую одежду и куфию на голову, и с этим псом мы защищаемся от грабителей, проникающих в поселение. Иногда по ночам мы входим в арабские села, чтобы нейтрализовать охранных белых собак особым порошком.

Она замечает заинтересованные взгляды доктора, оценивающие сионистское предприятие в Палестине. И даже чувствует отеческое отношение к себе. Из бесед с ним она делает важный для себя вывод: люди высоко ценят мужество, самоуважение и личное достоинство.

Доктор Фон-Айкен сдерживает свое обещание. Пишет раздутый счет расходов за операцию и госпитализацию и не берет с сестер ни одной германской марки.

– Не благодарите меня. Это то малое, что я смог делать для евреев, – отвечает он сестрам, благодарящим его за все, что он сделал для них.

А Наоми он говорит:

– Ты убедила меня в том, что Палестина – лучшее место для евреев.

Она вручает ему в подарок бутылку апельсинового сока «Асис» и с удовлетворением говорит:

– В стране Израиля мы производим соки.

Доктор смотрит на нее с удивлением: что такого особого в сионистских соках. Недостаточно соков в Германии?"

Сестры оставляют клинику, имея на руках медицинские подтверждения для обращения в банк. Наличные помогут Лотшин в час беды.

Страх, с которым она приехала в страну Израиля из нацистской Германии, не оставляет ее душу. К этому добавляется гнев на Гейнца за то, что он написал Лотшин. Любимый брат ожидает падения режима Гитлера и воссоединения всей семьи в Германии! Он не может осознать, что страна Израиля, даже такая пустынная и засушливая – весь ее мир. Еврейство и сионистская идея далеки от Гейнца, Руфи и Ильзе. Они создали для себя дома в Аргентине. Ассимилянты и индивидуалисты, они пропадут в дикой, засушливой, пустынной стране Израиля.

Что касается ее самой, она до последнего вздоха будет бороться со своими слабостями. Она должна завоевать для себя Израиль. Она всей душой клянется в верности исторической родине своего народа, даже если оторванность от него и беспомощность преследуют ее. Как еврейка, она репатриировалась сюда, и в один из дней, она поймет, что такое иудаизм, кто это – еврей и почему преследуют еврейский народ. Если бы она систематически и основательно изучала историю народа и его страны с древних времен до сегодняшних дней, нет у нее сомнения, что перед ней открылись бы врата к пониманию мучающих ее вечных вопросов.

В Израиль она возвращалась, ощущая сильнейший душевный подъем. Сказала себе, что страна эта важнее всяких материальных благ, и отдала в коммуну все личные вещи, оставив себе лишь элегантный вязаный свитер темно-красного цвета. Дамы кибуца, уезжая в заграницу, надевают ее золотые часы и наряжаются в наряды, которые ей купила Лотшин. Наоми это не мешает. Одно у нее желание: вырастить в душе жизненные силы для борьбы с отчужденностью, устраивающей ей засаду в любом месте.

Апрель 1937. Некоторые из ее товарищей и присоединившиеся к ним парни и девушки из других кибуцев Издреельской долины решили создать новый кибуц Гимель-Хацор. К концу лета к ним присоединилась еще молодежь, закончившая курс подготовки в Мишмар Аэмек. Только Наоми все еще пребывает в одиночестве. Моше и Элишева Фурманские, Йудке и Эмма приглашают ее к себе. Ирма, богатая американка, которая оставила легкую жизнь в Соединенных Штатах и приехала в кибуц, влюбившись в Мордехая Бентова, также пригласила ее к себе домой, и не рассердилась, когда из рук Наоми выскользнула чашка и разбилась на мелкие осколки. У Ирмы особый статус в кибуце. По ее инициативе британские офицеры собираются в читальном зале. Ципора Бентов помогает ей в приеме британской аристократии, приезжающей в гости в Издреельскую долину.

Рыжая Ципора, приехавшая из польского городка, кружится между британскими офицерами, щеголяя прической и модной одеждой современной западной женщины. Как жена Мордехая Бентова, Ципора может себе позволить не появляться в одежде типичной кибуцницы. Статус есть статус. От нее и Мотке ждут рассказов об их поездке в Америку. В конце концов, из всех членов кибуца они единственные, которые пересекли на самолете Атлантический океан.

– Я не соглашусь обслуживать англичан" – рассердила Наоми рыжую Ципору.

Девушка бунтует, хотя всем была разъяснена польза от приемов британского офицерства, именно теперь, в дни кровопролития на дорогах.

Все в ней восстает против лицемерного подхалимажа британцам. Ее Лотшин подвергается опасности из-за ограничения правительством Великобритании репатриации евреев, чтобы ублажить арабов. С отвращением она смотрит, как в честь этих иностранцев, вносят в читальный зал кожаные кресла и роскошные фарфоровые сервизы, которые Ирма пожертвовала кибуцу. На фоне простой мебели и скромной посуды эти вещи Ирмы кажутся привезенными в Издреельскую долину прямо из британского королевского дома. И эта суета каждый раз перед приемом британских офицеров отталкивает ее.

Шофар, израильский мухтар, репатриировавшийся в из Польши, скачет верхом в соседнее арабское село, чтобы пригласить почетных гостей на праздничную трапезу и продемонстрировать доброе отношение евреев к соседям-арабам. У ворот кибуца Шофар, выпрямившись во весь свой высокий рост, раздуваясь от гордости, принимает британское офицерство.

– Вы видите, – указывает он на шалаш для гостей при входе в кибуц, – арабы нас атакуют, а мы отвечаем им трапезой и дружбой. Шофар гордится сдержанностью анклава. И арабы из дальних и ближних сел приезжают на праздничную трапезу в Мишмар Аэмек, угощаясь кубиками овечьего сыра, маслинами, чашкой кофе. Шофар ведет беседы на арабском языке с гостями.

Большие мечты Наоми развеялись. Она отторгнута, чужда обществу, но во имя великого предвидения она готова переносить невыносимые страдания. Она ругает себя, наказывает, пытается следовать наказу: будущее страны Израиля важнее любого ее личного чувства. Особенно, когда опасность гибели преследует евреев. Репатрианты из Германии, которые в эти дни прибыли в кибуцы, рассказывают об ухудшении положения евреев. Евреи получают продуктовые карточки, по которым можно получить небольшое количество продуктов, и только в ограниченном числе магазинов. Быть может, Лотшин страдает от голода? В письмах ее много скрытого. Наоми не знает, что бывшая служанка в их доме Кетшин, благодарная семье Френкель за незабываемые годы, которые она провела в их доме, тайком от мужа-нациста, привозит продукты Лотшин. Наоми очень скучает по Лотшин и боится за ее участь. Как эта девушка со столь тонкой интеллигентной душой приспособится к дикой пустынной стране? В одном из писем Лотшин написала, что Наоми нечего опасаться, она, подобно сестре, сумеет успешно преодолеть все трудности. И, все же, она не торопится приезжать.

Глава тринадцатая

Долгая ночь на сеновале в Дгании-Бет, недалеко от берега озера Кинерет похоронила ее девственность.

Это случилось во время годовой экскурсии по окончанию первого выпуска молодежной группы. Вскоре они должны были уйти в новый кибуц.

Эта ночь просто уничтожила ее, покрыла позором. Это совершилось в мертвом безмолвии и умерло в ней. Но однажды это вырвется из бездны тьмы криком правды, придет из забвения той трагической ночи, которая растоптала редкие проблески света, которые жили в ней.

Рени лежала справа от нее. За несколько минут до того, что она задремала, появился Шаик и лег слева от нее на некотором расстоянии. Вдруг рука его зажала ей рот, вырвала из сна. Она открыла глаза и остолбенела. Адская боль пронзила ее, но крик не мог вырваться из-под его ладони. Она потеряла сознание.

– Рени, Рени, со мной что-то случилось? – очнулась она от обморока с ощущением, что все в ней разорвано. Груди – багровые синяки.

– Кто тебе это сделал, Наоми? – истерически закричала Рени, увидев кровь, текущую между ногами Наоми.

– Шаик спал рядом.

Рени стала звать на помощь. Она обвинила Шаика в изнасиловании Наоми. Йона Бен-Яаков заставила ее замолчать, ведь Шаика могут арестовать. Она увезла Наоми в больницу, в Афулу. Рени в шоке.

Шик отрицает вину, которую она публично возлагает на него. Вся группа в смятении. Йона Бен-Иаков послала Наоми на неделю к своим родителям в Тель-Авив, чтобы она немного пришла в себя. В кибуце кипят страсти. Шаик сказал:

– Она сама соблазнила меня. Что я мог сделать? Я – мужчина.

Члены кибуца шокированы дерзостью девушки. Как она смеет обвинять в изнасиловании почетного первопроходца, воспитателя, рабочую косточку – Шаика?!

Из Тель-Авива Наоми вернулась во враждебный, осуждающий ее, кибуц. Глаза всех сверлят ей, разрывая в клочья. Все силы объединяются на защиту доброго имени кибуца Мишмар Аэмек.

Йона Бен-Яаков, преподавательница иврита и инструктор молодежи подводит итог скандалу:

– Шаик – человек порядочный. Такого не сделает. Нельзя даже представить, что он тебя изнасиловал.

– Это ложь! – Рахель Каценштейн потрясена, – Шаик – человек высокой морали. Она сочинила все это.

Бывшая короткий срок преподавателем в группе, Рахель свидетельствует, как Наоми широко раскрывала глаза на преподавателей, флиртуя с ними. На девушку со всех сторон сыплются обвинения, а она не реагирует. Никто не может понять, что это у нее от рождения. Любое прикосновение к интеллектуальной теме зажигает искру в ее зрачках. Каждая новая идея обретает некую живую форму в ее мозгу. И сердцебиение непроизвольно расширяет ее глаза.

«Она не изнасилована» – кричит весь кибуц.

Ципора Бен-Тов упрекает девушку:

– Каждая женщина, у которой есть опыт с мужчинами, знает, что активна женщина, а не мужчина.

– Не может быть такого, чтобы он на тебя набросился, ты все сочинила.

Кибуц в большинстве своем придерживается мнения, что виновата она. Ну, так она виновата. Но что случилось с Рени? Чтобы успокоить ее та рассказывает о парнях, что набрасывались на нее. Теперь, вернувшись из Тель-Авива, она скрывается от Наоми.

– Ты знакома со мной с детства. Ты ведь знаешь, что все эти россказни о случившемся – сплошная ложь.

Рени сомневается в том, что произошло изнасилование.

– Я ведь не видела, что случилось. Я спала.

Но ведь она действительно была изнасилована. И в кибуце не все смотрят на нее с отвращением. Эмма Талми пристально вглядывается в нее. Глаза Эммы словно бы извиняются за молчание девушки. Голос защищающего ее члена кибуца Эзры Зоара исчезает среди голосов других, и в том числе, самой группы, жалеющей, что одна из их товарищей попала в ловушку с одним из основателей кибуца. Она ходит, как потерянная. Но, в основном, группа отвергает распутницу, которая недостойна, по их мнению, присоединиться к ним в новом кибуце Гимель-Хацор в Ришон-Ле-Ционе.

Да, она виновна. Это случилось с ней, потому что она, не как все. Уважаемый первопроходец позволил себе наброситься на нее. Он подло изнасиловал ее в темноте, потому что она не такая, как все. Каждый позволяет себе изгаляться над ней, потому что она чужда коллективу. Она виновата! Из-за шелковой портьеры в кабинете покойного отца она слышала, как он говорил: «Что вы от нее хотите. Она странный ребенок». В завещании он наказал Лотшин быть ее попечительницей и защитницей, именно, потому, что она странная

Куда сбежать? Страна пуста и пустынна. Она одинока в этом мире. Скверна коснулась ее, очернив весь ее мир. Гейнц и Лотшин, которые всегда были на ее стороне, далеко, за океаном. Она сбежала в Хайфу. Блуждала по улицам города со своей бедой и позором, подумывая убить все это под колесами автобуса. Холод и жар, липкий пот и мысли о самоубийстве туманили ее мысли. Образ Лотшин отгонял эти мысли, не дающие ей дышать. Лотшин обещала репатриироваться и жить с ней. Как она расскажет сестре, доброй душе, что святая страна осквернила ее.

Все ее мечты – пустышки. Желание покончить с собой сильно. Мать, отец и дед умерли. Братья и сестры разбросаны по миру. В нацистской Германии Лотшин находится в постоянной опасности. В грезах Наоми, сестра защищает ее. Лотшин говорит с ней в ее воображении как милосердная мать. «Не будет у меня дома в стране Израиля, – думает Наоми. – Выгонят меня из движения».

Ради старшей сестры ни в коем случае нельзя ей сходить с ума. Лотшин репатриируется. Будет с ней. Спасет ее. Но приспособится ли она к этой трудной стране?!

– Иди к домику Розы, но не входи в него, – голос незнакомого юноши врывается в ее несчастное состояние, – какой-то странный парень приказал мне вызвать тебя.

Плечи того, кто ждал ее снаружи, дрожали, кулаки были сжаты в карманах, как в детстве, когда он был грустен или взволнован. Она не сразу узнала его. Вскрикнула:

– Здравствуй, Реувен.

– Я тороплюсь в клинику, – обронила Роза и оставила их вдвоем.

Реувен стоял посреди комнаты. Щеки у него пылали, лицо хмурилось. Как жених под балдахином, он не сдвигался с места, но взгляд его говорил: снова ты ведешь себя иначе, чем все. Выражение его лица возвещало, что он должен ей сказать что-то важное.

– Наоми, после стольких лет я пришел к тебе с решением, – приступил он сразу к делу.

– Решением?

– Мы женимся, – выражение чрезвычайной важности появилось на его лице.

Выяснилось, что Роза рассказала ему в деталях ее положение, и он, который всегда спасал ее от всех проблем, возник опять в роли рыцаря. Он пожал плечами, и сказал, что знает ее с детства, и не верит сплетням, которые о ней распространяют.

– Но Реувен… Никто не собирается выходить замуж. Что вдруг?

И снова, как в их детстве, он хлопнул ее по плечу, одновременно дружески и с чувством собственной значимости, пожал ей руки мужественным пожатием друга, на которого можно положиться, и сказал:

– Как ты попала в такую ловушку. Если бы я репатриировался вместе с тобой, такого бы не случилось.

Она не сомневалась, что он прав. С детства он защищал ее от всех, кто пытался ее обидеть. Шаик бы не осмелился к ней прикоснуться, если бы такой сильный и решительный парень, как Реувен, был бы рядом с ней. Пускай он не очень умен, но сердце у него золотое. Он всегда излучает человеческое тепло. Чувствуешь, что на него можно положиться. Но он принадлежит к их ушедшему в забвение детству, к потерянному миру.

– Я не хочу иметь никаких дел с мужчинами. Я хочу быть одна и жить одна, – сухо сказала Наоми и начала расспрашивать о положении в Германии, откуда он только что прибыл.

К сожалению, Реувен ничего не знал о Лотшин, кроме того, что видел ее в еврейском общинном центре.

Реувен исчез из кибуца. Он приехал в страну с водительским удостоверением, и тут же был мобилизован, как шофер в западную пустыню.

Она же погружена в свои беды. Мнение большинства подобно ножу, затачиваемому на точильном станке, с намерением все более урезать ее личность. Честь ее растоптана. Она затаилась в молчании. Никто не знает, что творится у нее на душе. Она всего боится. Сердце ее все более укрепляется в чувстве собственной вины и неполноценности. Темень преследует ее. Мрачные сны посещают ее ночами. Острая боль не отступает. Потеряны всякие ощущения. Ее мучают кровотечения. Она живет между сном и реальностью. Забыть, все забыть. Волк или лиса, а может пес или кот набросились на нее в ту ночь на сеновале.

Что с ней случилось? Головокружения, тошнота, рвоты. Маленькие груди увеличились. Она лежит на белой клеенке, сложив пальцы на животе. Равнодушная холодная рука в резиновой перчатка вторгается ей между ног.

– Ты беременна.

Кровь стучит в ее висках. Комната кружится вокруг нее. Не может быть. Кибуцник, учившийся медицине, известный всем, как специалист по вопросам беременности, явно ошибается.

– У тебя есть друг? – взгляд его упирается в ее гладкий живот.

– Нет.

Ладони ее касаются живота, взгляд опустошен, словно душа и тело отделяются друг от друга.

– Ты в начале четвертого месяца. Обратись к гинекологу в Афуле.

Не волк и не лиса или шакал. Также не пес и не кот не ранили ее в дикой стране Израиля. Почтенный член кибуца грубо попрал ее честь. Она виновата. Общество право. Она родилась не приспособленной к обществу. Судьба ее – быть беспутной из-за своей отчужденности.

– Наоми беременна, – как огонь в сухом хворосте, разнеслась весть из клиники.

Лаука, известная сплетница, носится между членами кибуца с этим потрясающим сообщением. Потрясение и скандал. В столовой, во дворе, в секретариате, по всем углам только охают и ахают о позоре. Медсестра Брурия в полной прострации. Это же надо, какой позор нанесла эта девица кибуцу Мишмар Аэмек. Брурия громогласно заявила, что эта девица – проститутка. Кибуц охвачен волнением. Все только и обсуждают оскорбление, которое она нанесла Шаику.

– Почему ты мне это сделал, – в отчаянии она пришла к нему комнату.

– Много времени у меня не было женщины. Я не мог себя сдержать.

– Ты разрушил мою жизнь.

– Я женюсь на тебе. Будет у тебя муж с положением.

– Я никогда не выйду за тебя замуж.

В кибуце кипят страсти. Мишмар Аэмек – жемчужина кибуцного движения, и вот, доброе имя его опозорено этой девицей восемнадцати лет с душой маленького ребенка. Адское дело! Аборт запрещен законом. К тому же, четвертый месяц беременности. Ни один гинеколог не рискнет.

У нее и тела нет. Она бьет себя кулаками по животу, хочет избавиться от чужеродного существа в ней. Но живот ее растет. Маленькие груди увеличиваются. Она чужда миру и мир чужд ей. Страна Израиля бросила ее на произвол судьбы.

Она с трудом передвигается. Сухие губы приоткрыты. Она – на обочине жизни, на обочине общества. Прячется по углам со своей бедой. Душевные пытки не дают ей ни минуты покоя. Одна у нее просьба, чтобы ангел смерти прибрал ее. Молчать, только молчать! Она брошена всеми. Нет у нее семьи, дом ее в Германии. Все дорогие ей духовные и душевные ценности рухнули. Судьба ее – бездомность. И нет никого, кто хотел бы ее выслушать, как все случилось на самом деле.

Одетые в ханжеские тоги идеологи, готовые лгать во имя коллектива, преследуют ее с утра до вечера. Жертва становится виновной, а преследователь – жертвой. На собственной шкуре она учится, что ей необходимо остерегаться коллектива. Аристократия ивритского ишува весьма претенциозна. Члены кибуца Мишмар Аэмек – жестокие и лицемерные фанатики. И такое общество претендует на исправление мира? Коллектив лжет вольно или невольно. Коллектив ополчился на нее. И эти люди присвоили себе право диктовать правила грядущему миру?

Новость мгновенно распространилась: руководитель бюро по репатриации молодежи, искушенный политик, Генриетта Сольд считает своим долгом спасти честь двух образцовых сионистских проектов – кибуца Мишмар Аэмек – жемчужины ивритского анклава, и отдела молодежной репатриации. В секретариате кибуца собираются важные лица кибуцного движения для разбора и окончательного разрешения возникшей проблемы. Секретарь кибуца, инструкторы из кожи вон лезут, свидетельствуя о пылающих глазах девушки. Она стоит посреди секретариата как жалкая использованная вещь. В глазах у всех одно выражение: она согрешила. Генриетта Сольд сидит со своей секретаршей. Тут же – представители кибуца – руководитель отдела образования и воспитания Милек, Шаик.

– Как это может быть, что ты не чувствовала его приближения, а затем, того, что он к тебе прикоснулся?! – уважаемая госпожа сомневается в свидетельстве девушки.

Шаик разражается неожиданно длинной речью. Он был соблазнен этой развращенной девицей. На сеновале она разорвала свои штаны, охваченная страстью к нему. Он проснулся, не понимая, что происходит.

– Она прикоснулась к моему члену. Не хотелось мне ее устыдить. Тем более что меня тянуло к этой девушке.

– Как человеку намного старше ее, ответственнее ее, тебе следовало проявить сдержанность, – столь же сдержанным негромким голосом сказала уважаемая госпожа.

– Он меня изнасиловал! – беззвучно кричала девушка, опустив голову.

– Это вовсе не было так, – разлепила она ссохшиеся губы. Но из страха и уважения к госпоже Сольд, обступила ее стена молчания.

Генриетта Сольд выпрямилась во весь свой невысокий рост, и произнесла строгим голосом:

– Как ты смеешь обвинять такого уважаемого человека, как Шаик. Такой уважаемый человек не будет насиловать женщину.

Вывод напрашивается сам собой: девушка привела к этому печальному результату. Уважаемая госпожа сказала еще более строго и непререкаемо:

– Если бы ты не поддержала его притязания, ничего бы не случилось!

Зубы Наоми сжаты. Родилась она странной девочкой, чуждой всем окружающим людям. Молчание ее истолковывается, как признание вины.

– Но это не было так.

Дух ее сломлен.

– Не может быть, что здесь не было взаимного влечения, – говорит уважаемая госпожа голосом проповедницы, – это не было изнасилованием. Естественная реакция на изнасилование – крик о помощи.

– Ты могла кричать, – поддерживает госпожу Милек Гольдштейн, – могла бы защищаться! Ты ведь была окружена товарищами. Если бы ты не хотела этого, оно бы и не случилось.

– Ты хотела этого, – общий вывод людей сидящих в комнате секретариата.

– Кто тебе мешал защищаться? – заключает уважаемая госпожа.

– Я женюсь на ней, и мы создадим дом для ребенка, – раздается голос Шаика. Как сын родителей-хасидов в прошлом, а ныне – ярый противник религиозных актов, он готов дать имя ребенку в юридически признанном бюро гражданских браков в Хайфе.

– Видишь, несмотря на то, что ты ему сделала, он готов на тебе жениться, – уважаемую госпожу пленил рыцарский жест Шаика.

– Не выйду за него замуж, – закричала Наоми.

– Нет у тебя выхода, – заключила уважаемая госпожа.

Силой ее не заставят выйти за Шаика замуж, – твердо решила она в душе, стоя посреди секретариата, где все облегченно вздохнули.

Наоми едва держится на ногах. Уважаемая госпожа не жалеет похвал бывшему инструктору Шаику, так ловко погасившему скандал, и приглашает его и Наоми в свой иерусалимский офис.

Наоми хочет выкричать свою боль: я не поняла, что со мной случилось. Потеряла сознание. Не знала, что он со мной делает. Я не хочу этой беременности. Но горький крик так и не вырывается из ее груди. Вся камарилья кудахчет вокруг нее:

– Ты должна гордиться тем, что он готов быть с тобой

– Ты должна радоваться

– У Шаика – статус.

– Тебе повезло.

Ощущение общей разрядки коллектива от тяжкого позорного пятна на всех, как очищение атмосферы после грозы. Все обращены к ней с общим выражением лиц: с тобой случилось чудо. Доброе имя кибуца Мишмар Аэмек спасено. Эта дерзкая девушка стоит посреди охватившей всех праздничной суматохи, призванной увековечить успешный визит Генриетты Сольд и ее свиты. К этому следует прибавить успех членов кибуца, выпускников молодежной группы и новой пары. Все скопом улыбаются в объектив фотоаппарата.

Генриета Сольд уехала в Иерусалим. Сладостные улыбки и медоречивые слова женщин кибуца мгновенно исчезли, как и широта сердца будущего супруга. Он также исчез, словно и не существовал. Его отречение от нее ставит ее в положение проститутки. Она одинока со своей бедой. Редкие из людей, окружающих Наоми, поддерживают ее. Моше Фурманский, первопроходец, который гостил в ее доме, в Германии и был радушно принят ее дедом, обвиняет Шаика в том, что он по собственной вине впутался в неприятное, позорящее его, дело. Эмма Талми, обладающая особым статусом в кибуце, воспитательница, получившая ивритское образование в Польше и в совершенстве владеющая ивритом, не терпит Шаика за его диктаторское отношение к тем, кто придерживается иного, чем он мнения. Видя несчастье девушки, она старается ее поддержать. Эзра Зоар, друг Наоми со времен молодежного движения, открыто говорит ей, что верит каждому ее слову. Но выводы уважаемой госпожи Сольд беспрекословно приняты коллективом. Все против Наоми! Она беспомощна, ибо на ней уже клеймо странности. Чувства неполноценности и самообвинения искажают ее образ.

Такова сила коллектива, такова сила узаконенной коллективом лжи. Наоми ощущает на собственной шкуре, что «есть такое мнение» в кибуце и это есть истина в последней инстанции.

Она виновата. Дикость, словесное насилие больно и немилосердно бьет по ее человеческому достоинству. Коллективный зверь дышит ей в затылок, лишает возможности дышать, обдает липким потом. Насильственная рука затыкает ей рот. Хищные лапы разрывают на ней одежду. Голова вдавлена в колючую, секущую кожу, солому. Зубы впились ей в грудь. Он совершил то, что совершил, и скатился в край сеновала. А она потеряла сознание от боли. Катастрофа на сеновале парализовала ее душу и всякое желание жить. Забыть, забыть, не вспоминать! Кошмары преследуют ее. Все взгляды враждебны. Она – легкая добыча. Лишена локтей, чтобы отбиваться, лишена стойкости.

Что сделали с ней Генриетта Сольд, Милек Гольдштейн и все эти обвинители! Женщины ее клеймят. Блудливые взгляды мужчин упираются ей в живот. Кибуц благодарен благородству уважаемого члена их коллектива, во имя которого он женится на этой распутнице гражданским браком. Она, истинная жертва, пытается себя убедить, что сама привела к собственному изнасилованию. Руководители кибуца и госпожа Сольд правы. Почему он набросился на меня, а не на другую девушку?

Коллектив убежден, что я виновата, значит, так оно и есть, думает она и, прячась в кустарнике, заливается слезами. Рвота душит ее. Вся эта почтенная камарилья заставляет ее выйти замуж за уродливого лжеца и насильника. Она пытается успокоить себя, считая камни и другие окружающие предметы. Затыкает уши от зуда голосов: он уважаемый человек. У него – статус. Теперь и у тебя будет статус. Положение твое станет намного лучше. Голова ее пухнет, как и живот, во тьме ночи, на соломенном матраце. Канули в небытие мечту о стране. Кибуц любит жалеть только «уважаемых». Совет кибуца принял решение в отношении Шаика. Из-за нарушения принципа сексуальной чистоты и нравственности отменили его поездку в качестве посланника в Румынию.

Все рушащиеся на нее беды искривляют ее душу. Что-то с ней не в порядке. Товарищи живут во имя коллектива, превращают пустыню в цветущие поселения, принимают деятельное участие в защите анклава. И лишь она ходит по тропинкам кибуца, отчужденная от самой себя. Смотрит в небо, и глаза ее лишены выражения, лицо, как холодный камень.

Лотшин возникает в ее видениях, и уста ее говорят: Бертель, оставь Палестину. Мы встретимся в Англии или в другой нейтральной стране. Уедем в Аргентину. Ильзе там зарабатывает шитьем, муж ее преуспевает, у него фабрика по производству лекарств в Буэнос-Айресе. Гейнц будет твоей защитой. Она безмолвно отвечает их слабым голосам: «Нельзя покидать страну Израиля. Частичка жизни будет вложена в чудо возрождения еврейской страны».

Она отвержена. Есть женщины в кибуце, которые считают своим долгом пить ее кровь, ядом своих злых языков отравлять ей существование.

– Поглядите на эту Наоми. Какая наглость с ее стороны ехать с нами.

Они злословят во время поездки на праздничное мероприятие в кибуц Бейт-Альфа, в автобусе, за ее спиной.

– Она не стыдится ехать в одном автобусе с Шаиком.

Кто-то из них направил ядовитую стрелу прямо в ее сердце.

– Что ты сделала Шаику!?

Рев мотора, обычно действующий на нервы, здесь оказался ее сообщником, заглушая язвительные голоса неутомимых сплетниц.

На большом хозяйском дворе кибуца Бейт-Альфа собралось много народа. Лишь она сбежала в какой-то угол со своим отчаянием и желанием умереть.

Существование ее равно нулю. Она боится мужского прикосновения к своему телу. Что она будет делать ночами в одной комнате с мужчиной, после пережитого ею насилия. Совет кибуца в наказание послал ее в общую с другими, так называемую «семейную» комнату.

– Чего вдруг ты захотела отдельную комнату? В кибуце такого нет!

Аристократия кибуца считает, что вся молодежная группа должна быть благодарна решению, что одна из них, виновная в собственном унижении, удостоилась стать супругой старожила.

Существование ее равно нулю. Она живет, не касаясь жизни, и жизнь не касается ее. Члены кибуца делают все, что в их силах, чтобы затушевать этот весьма неприятный инцидент.