Текст книги "Дела репрессированных московских адвокатов"

л. д. 141-144

Протокол допроса Патушинского Григория Борисовича

от 24 августа 1930 г.

В первые дни Февральской революции 1917 г. (в первых числах марта) я приехал с фронта в г. Ленинград. В конце марта или начале апреля того же года я был назначен в Особую Комиссию по расследованию злоупотреблений в военном ведомстве, где оставался до начала августа, когда получил назначение в г. Красноярск на должность Прокурора Красноярского Окружного Суда. В декабре 1918 г. Чрезвычайным Всесибирским съездом, происходившим в г. Томске, я был избран членом Сибирского Областного Совета, возглавлявшегося покойным Г.Н. Потаниным[97]97
  Потанин, Григорий Николаевич (1835–1920) – географ, этнограф, фольклорист, ботаник, публицист; общественный деятель; один из идеологов и основателей общественно-политического течения «сибирское областничество». Сибирский областной совет был избран в декабре 1917 г. как правительство края (антибольшевистское). Уже в январе 1918 г. Совет и избранная по его инициативе Областная Дума были де-факто распущены большевиками, захватившими власть в Томске. Однако избежавшие ареста члены Областной Думы 28 января сформировали Временное Сибирское правительство (под председательством П.Я. Дербера), в которое вошел Патушинский, находившийся в это время под арестом.


[Закрыть]. В ночь на 27 января 1918 г. я был арестован Советской Властью и отправлен в Красноярскую Тюрьму вместе с некоторыми членами Областной Думы, одним членом Областного Совета Шатиловым и Председателем Областной Думы Якушевым[98]98
  Иван Александрович Якушев был избран председателем Областной Думы на том же заседании 28 января 1918 г


[Закрыть]. Члены Областной Думы и Шатилов были освобождены из Красноярской Тюрьмы на 2-й или 3-й месяц, а я и [Якушев] оставались под стражей до июня или июля 18 г. Мы были освобождены по телеграмме Томского Совдепа за несколько дней до прихода чехословацких войск. В прошлый раз я ошибочно сказал Вам, гр. Следователь, что я был освобожден после прихода чехословацких войск. Когда я сидел в Красноярской тюрьме, в Томске состоялось нелегальное заседание Областной Думы (единственное, на котором было избрано Вр. Сиб. Правительство на основе принятой Чрезвычайным Всесиб. Съездом формуле: «от НС[99]99
  Народных социалистов.


[Закрыть] до большевиков включительно»). В числе других б. членов Сиб. Областного Совета был избран и я на должность Министра Юстиции. По требованию Правительства я выехал в г. Омск, где в течение 2 или 2? месяцев занимал этот пост, борясь против обнаружившегося и все время крепчавшегося правого крена. Я не допустил введения закона о смертной казни. Такой закон был введен через несколько дней после моего ухода из Правительства. Ушел я из Правительства, если не ошибаюсь, 7 сент. 18 г., подав об этом заявление в Сибирскую Обл. Думу, заседавшую в г. Томск, и немедленно уехал в свой родной город Иркутск. Там я получил телеграмму от Комитета Областной Думы, извещавшую меня, что моя отставка не принята, что в Омске назревают большие события и что Дума требует моего немедленного возвращения в Омск. Но я не успел исполнить требования Обл. Думы, так как через день или два телеграф принес известие о происшедшем в Омске перевороте[100]100
  6 июня 1918 г Омск заняли войска Белой армии и Чехословацкого корпуса, которые отказались признавать власть эсеровского правительства и создали свое собственное Временное Сибирское правительство под председательством П.В. Вологодского. Оба правительства объявили себя единственной законной властью, но в конечном счете правительство Дербера, по большей части находившееся во Владивостоке и переименовавшееся во Временное правительство автономной Сибири, самораспустилось.


[Закрыть]. Переворот произвели казачьи атаманы во главе с Волковым и Красильниковым. Во время переворота были арестованы обманом завезенные на квартиру одного из атаманов Якушев, Крутовский, Шатилов и только что перед тем приехавший с Дальнего Востока Новоселов. Первых троих заставили под угрозой расстрела подписать прошения об отставке, Новоселов также подписал прошение об отставке, но его не освободили, а повели под каким-то предлогом в загородную рощу, где какой-то офицер застрелил его из револьвера[101]101
  Новоселов, Александр Ефремович (1884–1918) – писатель, этнограф, министр внутренних дел Временного Сибирского правительства, эсер. Был убит якобы при попытке к бегству, но обстоятельства убийства остались невыясненными.


[Закрыть]. Власть на время перешла к Административному Совету, во главе которого стоял вдохновитель переворота министр финансов Иван Михайлов[102]102
  Михайлов, Иван Адрианович (1891–1946) – экономист, работал во Временном правительстве, в 1918 г уехал в Омск. Был избран министром финансов в составе Временного Сибирского правительства; сохранил этот пост в правительстве Вологодского, а затем – в правительстве Колчака. Эмигрировал в Харбин, работал на Китайско-Восточной железной дороге. В 1930-е – начале 1940-х гг редактировал прояпонскую газету «Харбинское время» и был близок к лидеру «русских фашистов» Родзаевскому. В 1945 г. арестован СМЕРШем и приговорен к ВМН в Москве в 1946 г. (процесс «семеновцев»). В реабилитации отказано.


[Закрыть]. После этого, как известно, существовала некоторое время избранная Уфимским Совещанием Директория, во главе с Авксентьевым[103]103
  «Уфимская Директория» – первое правительство антибольшевистских сил, компромисс, достигнутый на совещании в Уфе между Комитетом членов Учредительного собрания («Комуча») и Временным Сибирским правительством (Володарского). Была создана в июне 1918 г., а в ноябре того же года прекратила существование, когда председатель правительства, член ЦК партии эсеров Николай Дмитриевич Авксентьев и еще несколько человек были арестованы военными властями в Омске. После этого был создан институт Верховного правителя России, которым стал Колчак.


[Закрыть], которая была свергнута теми же элементами, которые свергли и Сибирское Правительство (казацкие атаманы, реакционно настроенный торгово-промышленный класс и административный совет во главе с Иваном Михайловым). Ни в Правительстве Директории, ни в Правительстве Колчака тем более я не состоял и никаких постов не занимал. С осени 1918 года по март – апрель 1920 года я жил в г. Иркутске, занимаясь адвокатурой. Организовал в это время бюро бесплатной защиты в политических и военно-полевых судах и сам выступал почти ежедневно в качестве защитника коммунистов и лиц, обвинявшихся в принадлежности к большевистской партии. В это же время я входил в нелегальную противоколчаковскую организацию Земское Политическое Бюро[104]104
  Орган, избранный совещанием земских собраний в Иркутске, прошедшим 11–24 октября 1919 г. Вошел в состав созданного месяцем позже Политического центра.


[Закрыть]. В декабре (в конце) эта организация, поддержанная рабочими и революционно настроенными воинскими частями, выступила и после семи– или восьмидневных боев на окраинах города свергла Колчаковскую власть. Образовался так называемый Политический Центр, членом которого и министром юстиции (точнее: уполномоченным по Мин. Юст.) я также состоял. В это время нами были арестованы некоторые члены Колчаковского правительства, а затем и сам Колчак[105]105
  А.В. Колчак вместе с председателем своего Совета министров В.Н. Пепеляевым был арестован Политическим центром в Иркутске 15 января 1920 г. 21 января начались их допросы Чрезвычайной следственной комиссией, созданной Политическим центром. Одним из ее членов был В.П. Денике, ставший впоследствии членом МКЗ, а в 1938 г. – фигурантом дела о «контрреволюционной кадетско-меньшевистской организации в МКЗ»; он был приговорен к ВМН и расстрелян в апреле 1939 г. Уже через два дня комиссию возглавил представитель захвативших Иркутск большевиков С.Г. Чудновский, руководивший затем расстрелом Колчака и Пепеляева. Чудновский впоследствии был председателем нескольких областных судов, а в августе 1937 г приговорен к ВМН и расстрелян по обвинению в контрреволюционной деятельности.


[Закрыть]. Вскоре Политический Центр передал власть местному (иркутскому) Ревкому Не желая эмигрировать, я остался в Иркутске и стал готовиться к магистрантскому экзамену при Иркутском государственном университете. Но в конце февраля или начале марта 1920 г. я был арестован по телеграмме Предс. ВЧК по Сибири и Дальнему Востоку Павлуновского и, согласно его требованию, отправлен в г. Омск в том же поезде, которым следовали арестованные нами члены Правительства Колчака.

По прибытии поезда в г. Омск я был освобожден из-под стражи под подписку о невыезде и через месяц был вызван в Чрезвычайный Трибунал, где под председательством И.П. Павлуновского происходил суд над Колчаковским Правительством[106]106
  Павлуновский, Иван Петрович (1888–1937) – революционер, с начала 1920 г – полномочный представитель ВЧК по Сибири и Дальнему Востоку. «Процесс над колчаковскими министрами», по которому обвинялись доставленные из Иркутска 24 человека, состоялся в Омске в мае 1920 г Четверо обвиняемых были приговорены к ВМН и расстреляны 23 июня 1920 г


[Закрыть]. Вызван я был на этот суд в качестве свидетеля, но мне предлагались вопросы, также касающиеся моей работы при Сиб. Правительстве. После окончания процесса мне вручена была официальная бумага о том, что дело обо мне прекращено. В это время я уже служил в Комитете Северного Морского Пути [107]107
  Комитет Северного морского пути «для изучения возможностей морских перевозок в Арктике и их дальнейшего практического использования» был создан в 1919 г. постановлением Совета министров Колчака. В 1920 г. постановлением Сибирского Ревкома был преобразован в советский «Комсеверпуть».


[Закрыть] (с мая 1920 г.) в качестве юрисконсульта. Впоследствии я работал также (по совместительству) в Сибнаробразе[108]108
  Сибирский отдел народного образования, создан постановлением Сибревкома от 10 января 1920 г.


[Закрыть]. Принял меня на службу в Комитет Северного Морского Пути Ф.И. Локацков[109]109
  Локацков, Филипп Иванович (1881–1937) – революционер, член РСДРП с 1904 г., советский партийный и государственный деятель. В 1921 г. работал в Сиббюро ЦК РКП(б) в Омске. С лета 1922 г. – председатель синдиката «Уралмет» (в котором позже также работал Патушинский). В 1937 г. обвинен в участии в контрреволюционной организации, осужден к ВМН и расстрелян.


[Закрыть], как старый революционер, знавший меня по моим политическим защитам еще в довоенное время.

Вместе с Сибревкомом я переехал летом 1921 г. в Н-Си-бирск, где продолжал работать в тех же двух учреждениях. Осенью 1921 г. я был командирован Сибнаробразом в г. Москву на съезд работников искусства. Здесь мой старый знакомый Николай Николаевич Баранский[110]110
  Баранский, Николай Николаевич (1881–1963) – советский экономико-географ. В молодости занимался революционной работой в Сибири, член РСДРП с 1898 г. В 1920–1921 п. преподавал в Сибирской высшей партийной школе, в 1921 г. переехал в Москву, где преподавал в ряде учебных заведений. Впоследствии стал видным советским ученым и лауреатом многочисленных орденов и премий.


[Закрыть], занимавший тогда должность члена Коллегии НКРКИ[111]111
  Народный комиссариат Рабоче-крестьянской инспекции (существовал с 1920 по 1934 г)


[Закрыть], предложил мне работу в Продовольственной и Сельскохозяйств. Инспекции НКРКИ (в качестве консультанта по правовым вопросам). Я согласился по двум соображениям: 1) Хотя я не был никогда беженцем и встретил в 20 г. Советскую власть в Сибири, где и протекала моя прежняя политическая работа, тем не менее я считал свое дальнейшее пребывание в Сибири, где я пользовался известной популярностью, вообще вредным, а лично для себя и небезопасным. Мне нечего было бояться каких-либо разоблачений, так как я своего прошлого не скрывал и оно было предметом всестороннего обследования сначала в Иркутске (следствие производил следователь Губчека Бухов), а затем в Омске под наблюдением Павлуновского. Я боялся другого: боялся, чтобы моим именем без моего ведома и участия не воспользовались какие-либо авантюристы. По этой причине, а также во избежание ложных объяснений целей моей поездки на родину я в течение почти 10 лет не видел свою старуху-мать, постоянно проживающую в Иркутске. 2) Вторая причина, заставившая меня принять предложение Баранского и приехать в Москву, была та, что в Новосибирске у меня не было жилой площади, а здесь мне предоставили комнату, в которой я и жил до дня своего ареста. Конечно, вторая причина имела и второстепенное значение при решении вопроса о переезде в Москву. Вернувшись в Новосибирск, я в конце 1921 г. окончательно переселился в Москву Осенью 1922 г. я был снят с работы в НКРКИ в связи с моим участием в процессе С-Ров в качестве одного из защитников правой группы[112]112
  Речь идет о процессе «правых эсеров», первом показательном судебном процессе советской власти. Защиту «нераскаявшихся» эсеров возглавлял Н.К. Муравьев; после митингов в зале судебных заседаний Муравьев и остальные защитники отказались продолжать защиту в таких условиях, за что Муравьев, А.С. Тагер и В.А. Жданов были обвинены в антисоветской деятельности и высланы из Москвы.


[Закрыть]. В феврале 1923 года я поступил на службу в Правление Уральского Горнозаводского Синдиката «Уралмет» (в г. Москве) в качестве старшего юрисконсульта и заведующего юридическим отделом и прослужил там без перерыва до пять лет, т. е. до расформирования Синдиката в связи с образованием Всесоюзного Металлургического Синдиката ВМС. С февраля 1928 г. я работал в коллегии защитников до 15 янв. 1930 г., а с 11 апреля 1930 г. и по день ареста во Всесоюзном Государственном Объединении «Новосталь».

Григорий Патушинский [подпись]

Допросил Белостоцкий [подпись]

л. д. 151

Постановление о привлечении в качестве обвиняемого

13 ноября 1930 г.

…Опер. уп. 2 отд. 0 отд. ГПУ Зусков… нашел, что гр. Патушинский Григорий Борисович изобличается в достаточной степени в участии контрреволюционной группировке, деятельность которой направлена на свержение советской власти и восстановление народной-демократической республики.

л. д. 152-154

Дополнительные показания арестованного Патушинского Григория Борисовича

от 21 ноября 1930 г.

Я состоял в партии народных социалистов с 1903 по 1917 или начало 1918 года. Все это время был рядовым членом. Моя деятельность до Февральской революции сосредоточилась, главным образом, на политических защитах.

Репрессии, которым я подвергался при самодержавии, тюрьма и ссылка не были результатом партийной деятельности, а моих выступлений в политических процессах. Защищал я без различия партий. Моей резиденцией был город Иркутск. Радиус моей профессиональной деятельности распространялся на восток до Владивостока и на запад до Урала.

Мое отношение к Октябрьской революции, произошедшей в центре, в то время было отрицательным.

В момент вспышки революционных событий в Сибири моя позиция определялась резолюцией всесиб. чрезв. съезда о созыве Областной думы и образовании Сиб. обл. Совета во главе с Потаниным от народно-социалистич. состава до большевиков включительно и отказа от вооруженной борьбы с Советской властью.

Членом правительства Колчака и до него, т. е. при директории, я не был. Все это время я жил в г. Иркутске, вернувшись в адвокатуру, где я организовал бюро бесплатной защиты политических и военно-полевых судов.

Мои воззрения на Советскую власть в данное время – это полное признание ее и невозможность представить себе другие формы политич. социального устройства. Из фамилий, которые мне назывались в связи с настоящим делом, мне известны: Малянтович, Филатьев, Урысон, Динесман, Никитин и Коренев.

<…>

Хотя я и причислял себя субъективно к группе общественников, но никогда ни в чем не проявлял участия в работе этой группы, не посещал ее заседаний, не был осведомлен о ее составе, не знал о существовании бюро. Объясняю это тем, что в то время, когда существовала общественная группа, я хотя и был членом Коллегии защитников, но, служа в Уралмете, адвокатурой занимался и выступал лишь по ордерам консультации.

О каком-либо существовании группы бывших общественников после ее роспуска мне абсолютно не было известно. Помню, что в момент исключения меня, Малянтовича, Муравьева и др. из членов коллегии защитников за то, что я был, якобы, Колчаковским министром, путем возбуждения о том ходатайства перед Моск. Советом, как мне передавали впоследствии, беспартийная часть Президиума ЧКЗ осталась при особом мнении.

<…>

Слышал об Урысоне, что он являлся до революции издателем журнала «Вестник права и нотариата», о чем я не предполагал, знал его в настоящее время за адвоката преимущественно практического. Слышал также, что он работал в Кол. юрист. консульт., в каких-то концессиях.

С адвокатессой Гринберг я знаком как с товарищем по коллегии, несколько раз присутствовавшей в публике на процессах, в которых я выступал. Ближе ее не знаю и о ней ничего не слышал.

Писано с моих слов, прочитано. Патушинский [подпись]

Допросил: Новицкий [подпись]

л. д. 160-166

Протокол допроса Динесмана Иосифа Юлиановича[113]113
  Динесман, Иосиф Юлианович (1892-?) – член МКЗ с 1922 г Был соучредителем и активным членом Московского комитета Политического красного креста. Дальнейшая судьба неизвестна.


[Закрыть]

от 13 августа 1930 г.

В 1916 г. окончил (Московский университет) и был оставлен при университете для подготовки к профессуре.

В Февральскую революцию: жил в Тифлисе, где служил в «Земгоре» – пом. зав. отделом Рабочей партии…

С Февральской революции до Окт. (и во время): в Земгоре – инженерная [нрзб]

И.Ю. Динесман. 1930

1 мая 1918 г. приехал из Тифлиса в Москву. Около 2-х лет служил в Кр. Армии с мая 19 г. до марта 21 г. в арт. бригаде и КК [?] культработника в Москве. Работал в Наркомпроде[114]114
  Народный комиссариат продовольствия РСФСР (существовал с 1917 по 1924 г).


[Закрыть] до сентября 1922 г. С упомянутого времени в Коллегии защитников.

В октябре 1922 г. я был зачислен в состав Моск. Коллегии Защитников. Поступил я в Коллегию после рассмотрения моего заявления в Комиссии по приему, председателем которой, кажется, был быв. Председ. Моск. Губсуда И.А. Смирнов. В момент организ. Коллегии – была в ее составе официально образована общественная группа (фракция) адвокатуры. Группа эта составилась, главным образом, из бывших политических защитников времен царизма, которых знали подчас лично многие ответственные члены партии (Н.Д. Соколов, Д.С. Постоловский). Группа именовала себя общественной в том смысле, что работа адвоката рассматривалась не под углом зрения личных интересов (хороший заработок и т. п.), а под углом зрения содействия суду в его творческой работе. В группу вошло очень много т.т.[115]115
  Товарищей.


[Закрыть], вступил и я.

Иногда происходили собрания обществен. фракции, всегда официально, в помещении Суда с ведома Президиума обсуждались исключительно профессиональные вопросы. Через некоторое время организовалась еще одна группировка: группа революц. адвокатуры. По существу, серьезных идеологических рассуждений [расхождений] по профессиональным вопросам у этих 2-х фракций не было. Разница может быть усмотрена, пожалуй, в том, что руководители группы револ. адвокатуры были несколько моложе возрастом и наименованием группы выбрали слова, подчеркивающие соответствие группы требованиям революции.

Обе группы работали открыто, официально. Именно из среды групп, по согласованию с фракцией ВКП(б), составлялся Президиум в его беспартийной части. Лично я был некоторое время в Бюро общ. группы, но потом вышел. Приблизительно в 1925 г. обе группировки были Президиумом Коллегии распущены. С тех пор обществен. группа не существовала, я по крайней мере ничего не знаю о ее существовании после роспуска.

В январе 1929 г. я был Общим собранием избран кандидатом в члены Президиума и работал до 25.04.1930 г. в составе Президиума, по существу работы у меня возникали разногласия с членами Президиума, руководившими жизнью Коллегии. Основные разногласия были по вопросам: 1) о порядке проведения работы по коллективизации ЧКЗ; 2) о порядке проведения чистки.

По первому вопросу: я никогда не был противником коллективизации, но считал и считаю, что запрещение частной практики должно было быть произведено одновременным охватом коллективами всех ЧКЗ, без лишения достойных товарищей заработка. До полного охвата полагал, что некоторое время может существовать частный кабинет, под строгим общественным надзором. Другая точка зрения сводилась к необходимости коллективизировать немедленно, хотя бы [и] оставив не вошедших без куска хлеба. В конце концов (после ухода б. Председ. Брука) все т.т. были приняты в коллективы (за исключением исключенных и т. п.), так что в общем моя точка зрения практически осуществилась.

По второму вопросу: я утверждал, что чистка необходима, но что чистку нужно проводить законно, т. е. органами Р.Н. [РКИ?] и с участием общественности. У нас же (в Президиуме) дважды пытались провести чистку келейно, руководствуясь не проверенными данными. Однако, ввиду вмешательства Моск. Совета, РКИ и редакций некоторых газет (Комсом. Правда) ныне чистка проводится РКИ, так что и тут моя точка зрения признана неправильной [правильной].

Интересуясь только профессиональными вопросами адвокатуры, я никогда не участвовал в каких-либо политических группировках, а то, что думал об адвокатуре, всегда открыто говорил и писал (на VI съезде деятелей Советской юстиции, особые мнения и пр.). С 11 января 1930 г. занимаюсь только службой. С апреля 1930 г. в Президиуме не состою и отошел от круга адвокатских интересов. Должен отметить, что в Президиуме до выхода из состава вел большую общественную работу. Я являлся издателем офиц. Информ. Бюллетеня – органа Президиума, много работал по Агитпропу, в Комиссии по укомплектованию коллективов и принимал участие почти во всех серьезных комиссиях Президиума.

Виновным себя в чем-либо не признаю.

<…>

Общие собрания общественной группы бывали очень редко, приблизительно один-два раза в году. Заседания бюро происходили раз в 1?—2 месяца. На заседаниях бюро затрагивались исключительно профессиональные вопросы. Политические вопросы никогда не затрагивались.

После роспуска группа прекратила свое существование; я не допускаю мысли, чтобы группа существовала после роспуска. Разумеется, ЧКЗ встречались между собой, но это не были фракционные собрания. В частности мы, беспартийные члены Президиума, иногда встречались, чтобы обсудить тот или иной вопрос нашей текущей жизни, поделиться мнением и т. п.

Лично я встречался, гл. обр., с Коганом, Кореневым, иногда с Дивногорским, Долматовским. Я иногда заходил к Кореневу, Когану, где мы совещались по упомянутым выше вопросам. Иногда они заходили ко мне. Вот основные вопросы, которые мы обсуждали: а) чистка, порядок ее проведения; необходимость настоять на том, чтобы была осуществлена инстр[укторами] РКИ. Составили особое мнение – направили его в Президиум и, кажется, в Моссовет; б) метод организации и комплектования коллективов – чтобы т.т. не остались неосновательно [нрзб] за бортом коллективов, чтобы прием в коллективы производился не произвольно – тоже особое мнение; в) наконец, отдельные дисциплин. дела, как они решены.

Из вопросов этих тайны не делали, наши мнения открыто передавали товарищам, если они спрашивали. Обсуждали вопросы в вышеуказанном составе членов Президиума или, если случайно кто-нибудь заходил, то, повторяю, не делали тайны.

Собираясь, таким образом, на частных квартирах у меня, Коренева или Когана, мы никогда политических вопросов не затрагивали. Никогда решительно никаких разговоров о министрах бывших, будущих и т. п. не слышал и не мог слышать, т. к. вращался среди людей, совершенно советски настроенных. Вспоминаю анекдот: когда летом 1929 г. в списке «вычищенных» появились фамилии П. Малянтовича и ЧКЗ Амаспюра[116]116
  Амаспюр, Хорен Михайлович (годы жизни неизвестны) – член МКЗ с 1926 г Был на протяжении 10 месяцев 1919 г. министром без портфеля в правительстве Азербайджанской Демократической Республики от партии Дашнакцутюн (в апреле 1920 г. это правительство было свергнуто Красной Армией).


[Закрыть], то досужие остряки говорили: вычищен «Совет министров», имея в виду, что по слухам Амаспюр был где-то на Кавказе до советской власти министром (говорили, опереточным). Это была плохая шутка, тем более что эти люди совершенно разные.

Недавно я слышал [от], кажется, Г.М. Коган, который у меня обедал, что Брук, выступая на собрании по чистке, сказал, что в Коллегии чуть ли не 70 министров или что-то в этом роде. Мы восприняли эту фразу как нелепую выходку, особенно недопустимую для Брука, вынужденного досрочно уйти от работы в Коллегии.

Записано с моих слов, собственноручно, прочитано мною, в чем и расписываюсь.

Динесман [подпись]

Ст. уполном. 9 ОТД. КРО: [без подписи]

л. д. 167-171

Протокол допроса Динесмана Иосифа Юлиановича

от 20 августа 1930 г.

Были ли совещания Бюро быв. общественной группы на квартире у Коренева, Павла Павловича, в 1926—28 гг., я не знаю. У меня на квартире таких совещаний не было. В 1929 г. я был у Коренева Павла Павловича на совещаниях три раза. На этих совещаниях бывали: я, Коренев, Коган, Филатьев, Малянтович Павел Николаевич (был раза два).

Вопрос: Могли ли вы собираться для совещаний или, вернее, бесед в служебной обстановке?

Ответ: Мы считали, что гораздо удобнее и приятнее собираться в домашней обстановке.

Вопрос: Для какой цели вы устраивали свои совещания на частной квартире Коренева?

Ответ: Мы собирались для того, чтобы обменяться мнениями по нашим профессиональным делам, выяснить взаимные точки зрения, стараясь найти общую точку зрения по тому или иному вопросу.

Вопрос: Но ведь вы могли прийти к этому на официальных заседаниях Президиума Коллегии защитников.

Ответ: Мы считали более удобным после рабочего дня, в свободный час без официальных формальных условностей – поговорить. Раз или два мы (я, Коган и Коренев) собирались в начале 1930 г. на квартире у Коренева для того, чтобы написать наше особое мнение по вопросу о чистке и о порядке комплектования коллективов коллегии защитников, заявленное нами официально в президиум.

Вопрос: Сколько всего совещаний у вас было в 1930 г. и когда они происходили?

Ответ: Точно сказать не могу, но полагаю, что было совещаний не больше двух. Одно совещание проходило в феврале м-це, другое же в марте или, вернее, в апреле м-це с. г.

Вопрос: Являлся ли Малянтович П.Н., участвовавший на ваших совещаниях, происходивших на квартире у Коренева, членом президиума Москов. коллегии защитников?

Ответ: Он членом президиума не был; будучи близок Кореневу, Малянтович к нему часто заходил, и таким путем он попадал на наши совещания. Он, Малянтович, пользовался у нас, адвокатов, большим авторитетом, и поэтому мы старались прислушиваться к его мнению.

Вопрос: Обсуждали ли вы или же обменивались ли мнениями на этих совещаниях у Коренева на политические темы?

Ответ: Нет, этого никогда не было.

Ответы на вопросы записаны с моих слов верно и протокол мною прочитан.

Отмечаю: Малянтович никакой руководящей роли не играл в наших проф. беседах.

Динесман [подпись]

Допросил: Кононович [подпись]