Текст книги "Шайтан-звезда (Книга первая)"

Речь старика, увлекавшего за собой из толпы мухтасиба, напомнила бы Джейран журчание райского ручейка Сальсабиля – если бы она слышала эту сладостную речь до своего путешествия в рай, а не после его.

И при дальнейшей беседе оказалось, что мухтасиб сам охотно возьмет дорогие платья, потому что он выдает замуж дочь, и что серебряной посуде он тоже будет рад, хотя эти товары поступают в Хиру беспрепятственно, и дороги свободны, и разбойники давно не давали о себе знать, а что касается благородных айаров – то и их здесь не видели и не слышали.

Хашим, готовый к тому, что мухтасиб может как бы не знать чего-то важного, перешел к заранее придуманной истории, которая, будь она записана иголками в уголках глаз, послужила бы назиданием для поучающихся. Слушая, как повествует старик, возводя глаза к небу и не стесняясь после каждого слова призывать Аллаха, Джейран изумленно помалкивала. И дня не прошло, как они вместе сочинили эту историю, и она была настолько коротка, что слушатель не успел бы выплюнуть косточку от финика. А Хашим расцветил ее такими благочестивыми подробностями, что вызвал слезы на глазах много повидавшего городского мухтасиба Хиры.

– И это дитя, этот отрок четырнадцати лет, подобный обрезку месяца, понял, что таково веление Аллаха, и что хадж для него неизбежен! И он боялся сказать об этом мне, потому что я недавно снарядил караван и не имел свободных денег, чтобы снарядить другой караван, в Мекку, чтобы послать свое единственное дитя, прохладу моих глаз!..

Концом тюрбана Хашим утер свои оставшиеся без прохлады глаза и продолжал историю о богобоязненном отроке тайком ушедшем в паломничество и по дороге пропавшем.

– И айары разграбили тот караван, и все, кто ехал, разбежались, и я узнал лишь то, что предводитель айаров скрывает лицо под золотой маской, о мухтасиб! И я взял этого своего племянника (тут Джейран, в грудь которой уткнулся острый палец с достоинством кивнула), и мы поехали по следу, и нашли место, где айары напали… что с тобой, о мухтасиб?

Рыночный начальник вскочил на ноги и, ступая прямо по скатерти, которую велел накрыть для него Хашим, бросился прочь из хана, куда его с таким трудом привели ради угощения.

В дверях он повернулся к Хашиму и Джейран.

– Не надо мне вашего шелка и вашего серебра, о враги Аллаха! Знаю я вас – клянусь Аллахом, вы подстроили мне ловушку!

И он исчез в рыночной толпе.

– Он – бесноватый, или его разум поражен, о звезда? – осведомился крайне обиженный Хашим. – Разве я плохо говорил? А ведь еще не дошло до того, как мы узнали, что отрок четырнадцати лет в плену у айаров, а сами айары – в плену у Джубейра ибн Омейра, и он привез их сюда, в Хиру…

Хозяин хана, прислуживавший за трапезой, встал перед Хашимом и Джейран, уперев руки в пояс.

– Что вы все толкуете – «айары, айары», о несчастные? Вот уж кого Аллах лишил разума, так это вас обоих! – крикнул он. – Не надо мне таких постояльцев! Пожалуй, вы и мне подстроите ловушку!

– Угомонись, о друг Аллаха, мы всего лишь проезжие люди! – с огромным почтением глядя на толстые руки хозяина, запел Хашим. – И мы не знаем ваших нравов, и мы всего лишь хотим найти утраченное дитя, подобное обрезку месяца…

– Убирайтесь отсюда вместе со своим обрезком месяца! – загрохотал хозяин хана. – Не будет вам здесь ни приюта, ни уюта, о соглядатаи!

Хашим и Джейран шустро вскочили и скрылись из хана прежде, чем подобный рассвирепевшему верблюду хозяин не призвал своих невольников с крючковатыми дубинками, которые были здесь в употреблении.

– Клянусь собаками, эти горожане все – бесноватые! – убежденно заявил Хашим. – Другие радовались бы, что к ним в город привезли пленных айаров. Ведь если будет назначена казнь – она продлится по меньшей мере три дня, и толпа увидит столько, что хватит рассказывать внукам, правнукам и…

Увидев лицо Джейран, Хашим зажал себе рот ладонью.

– Что тебе в этом несчастном, утратившем свою золотую маску, о звезда? – тихонько осведомился он. – Мы который уже день идем по его следу. Странно, конечно, что именно в Хире мы ничего не можем о нем узнать. Но ведь еще за шесть фарсангов от нее в ханах рассказывали о людях Джубейра ибн Умейра, которые везли в столицу пленных! И вот они пропали, как будто провалились сквозь землю.

Джейран только вздохнула.

Не могла же она рассказать Хашиму о том, как упала со звоном золотая маска на пол узкой пещеры…

Неугомонный Хашим решил подойти к этому туманному делу с другой стороны.

– Расскажи мне наконец, о звезда, как ты узнала, что в той долине лежат брошенные сокровища? – осведомился он.

– Я ведь уже говорила тебе, о дядюшка, что понятия не имела о сокровищах! – сказав это, Джейран почувствовала, что чье-то могучее плечо задело ее по щеке, сдвинув конец тюрбана, и поскорее поправила его, чтобы не поразить правоверных проклятыми знаками на своей щеке.

– А зачем же ты тогда звала нас брать эту долину с боя, о звезда?

– Я и это объяснила тебе, о дядюшка, – терпеливо ответила старику Джейран. – В этой долине жила пленница, которую я хотела освободить. А что касается шелков и посуды – это было бы детям вместо награды.

Хашим хмыкнул и проворчал себе под нос нечто невразумительное. Шайтан-звезда не желала раскрывать секретов смертному, даже такому въедливому.

Джейран не первый уже раз обнаруживала, что старик испытывает ее повторяющимися вопросами. Благодарение Аллаху, она не лгала ему – так что и выкручиваться не было нужды. А что касается ее небесного происхождения – так Хашим сам убедил себя и озерных жителей, что к ним спустилась Шайтан-звезда. Джейран промолчала ради спасения своей жизни, а потом – ради спасения жизни и чести Абризы.

Когда она привела свой диковинный отряд к Черному ущелью, то, разумеется, и не подумала брать приступом рай со стороны потока. Более того – она была настолько перепугана тем, что стряслось с ней на берегу этого потока, что при одном воспоминании краска стыда покрывала ее бледные щеки. Поэтому Джейран повела отряд вдоль гор, туда, где должны были быть выходы из пещер.

Маленький Джахайш и Чилайб, посланные в разведку, обнаружили следы каравана, двигавшегося от гор через пустыню по той старинной дороге, о которой толковали Хабрур и Джеван-курд. Караван этот собран был, видимо, в большой спешке, потому что потерял по дороге немало вещей – кожаных чашек, узлов с вещами, а также платков и браслетов, из чего Джейран сделала вывод, что это мог быть караван с райскими гуриями.

Она здраво рассудила, что если в раю и жили обслуживающие его мужчины, кроме истопника Ибрахима с его хнычущим товарищем, то они ушли с караваном – ведь нельзя же отправлять женщин в дорогу совершенно одних! Что же касается конного разъезда, пытавшегося изловить Джейран, то его судьба ей уже была известна.

И точно – след каравана привел к крутому откосу, с которого, очевидно, спустились женщины. Джейран послала наверх Бакура, Джарайзи и Хаусаджа, твердо объявив, что там есть вход в пещеру. Отчаянные мальчики нашли этот вход и, прислонив к крутой стене три остроги, с их помощью забрались в отверстие пещеры.

Труднее всего оказалось затащить туда псов, без которых Джейран не решалась вторгаться в мнимый рай. А когда и это дело было сделано, то выяснилось, что оттуда ведет достаточно широкий путь по пещерам, по которому можно даже провести лошадей, и если бы мальчики взяли чуть правее, то обнаружили бы его.

Оказавшись снова в райской долине, Джейран увидела, что ее опередили. Кто-то взял рай приступом, и это мог быть лишь аль-Кассар со своими айарами. На дорожках и в беседках лежали убитые, причем молодые и здоровые мужчины были поражены стрелами и копьями между лопаток. Из чего Джейран заключила, что Фатима, покидая в спешке свой рай, распорядилась покончить с праведниками…

Когда дорогая посуда и нарядные одежды гурий, кроме тех, которыми украсило себя озерное воинство, были увязаны в узлы, вернулись самые голосистые – Вави, Ханзир и Бакур, которых Джейран послала оглашать пещеры и окрестности криком: «Где ты, о Абриза?!» Никто не отозвался им, из чего Джейран вывела, что Фатима увезла пленницу, на хвосте у ее каравана повисли айары, а самой ей надлежит двигаться следом, потому что иного пути к Абризе у нее нет.

Довольный добычей отряд поклялся собаками, что пойдет за своей звездой туда, куда она поведет, и никто не удивился, что, найдя золотую маску, Джейран изменила решение, предоставила караван Фатимы воле Аллаха и отправилась по следу захваченных в плен айаров. Да и кто такие воины озерного племени, чтобы возражать Шайтан-звезде? Такая нелепость мальчикам в головы не приходила.

Джейран задумалась так, что перестала внимать уличному шуму. Если аль-Кассар не в Хире, куда полагалось бы везти плененного предводителя айаров, то, выходит, он где-то поблизости. Но почему, ради Аллаха, при одном упоминании о пойманных айарах жители Хиры становятся точно бесноватые?

– Я знаю, что мы должны сделать, о дядюшка, – вдруг решила Джейран. – Мы купим для меня женское платье, как носят здешние женщины, и я переоденусь, и пойду в хаммам! Там-то я узнаю, куда подевался аль-Кассар!

– Разве женщины занимаются пленными разбойниками? Может быть, и начальница городской тюрьмы – тоже ущербная разумом, о звезда? – уныло осведомился Хашим. Убегая вместе с Джейран из хана, где, кстати, осталось кое-какое их имущество, он оступился и теперь слегка прихрамывал.

– Нет, начальник городской тюрьмы, к сожалению, мужчина, – отвечала Джейран. – Но в его доме полно женщин. Подумай – начальником городской тюрьмы человек делается не в ранней молодости. У него наверняка уже есть три или четыре жены, а каждая жена имеет детей, и у каждой жены есть невольницы, которые служат ей и детям, входят и выходят. Кроме того, начальник тюрьмы имеет сотрапезников, а у них тоже есть жены и любимицы, а у тех – невольницы. Я очень удивлюсь, если не найду в хаммаме женщины, которая не знает хоть что-нибудь об аль-Кассаре.

– Если мужчины чуть не бросились на нас с кулаками, то женщины обольют тебя кипятком, когда ты начнешь расспрашивать об айарах, – разумно предположил Хашим.

Джейран пожала плечами. Ей пришлось однажды разнимать женскую драку в парильне – и скверное это было зрелище…

– А что, если ты зайдешь в мечеть, о дядюшка? – вдруг предложила она. – Там сидят за чтением Корана благочестивые старцы. Они не станут размахивать кулаками, да и кипятка там нет. Ты осторожно расспросишь их…

– Кто это не станет размахивать кулаками? Благочестивые старцы? – Хашим ударил себя по бокам сухими ладошками и рассмеялся скрипучим, но веселым смехом. – О доченька, двадцать лет я ежедневно приходил в мечеть – и если я не знаю этих благочестивцев, то никто их не знает!

– О дядюшка, а зачем двадцать лет подряд приходить в мечеть? – Джейран, разумеется, знала, что есть люди, которые выходят оттуда лишь ради естественной нужды, и даже едят там же, но ее поразило, что Хашим назвал протяженность ее собственной жизни, и она даже испугалась при мысли, что, возможно, при ее рождении кто-то уселся в мечети и сидит там по сей день.

– О доченька, а как ты полагаешь – откуда берется знание? Может быть, звезды рождаются с полной головой всяких сведений, а нам, смертным, приходится вкладывать их туда годами, – объяснил Хашим, начисто забыв, что речь идет о знаниях, которые он проклял и променял на веру в шайтана. – Вот я знаю количество букв в Коране и стихи, отменяющие и отмененные, и суры мекканские и мединские, и причины их ниспослания, а представляешь ли ты, о звезда, сколько на все это ушло времени?

– Количество сур помню и я, – Джейран возвела глаза к небу, призывая точную цифру. – Их сто четырнадцать!

– И мекканских из них – семьдесят сур, а мединских – сорок четыре, – добавил Хашим. – Суры сосчитать несложно даже тому, кто не владеет грамотой. А стихи? А буквы? – Старик начал горячиться. – Я был похож на человека, который всю жизнь искал дохлого осла, чтобы украсть у него подковы! – воскликнул он так громко, что заглушил рыночный шум, а прохожие, невзирая на толчею и суету, посторонились.

– А разве у осла есть подковы, о дядюшка? – удивилась Джейран.

– В том-то и дело! Этот счет едва не сделал меня бесноватым, а проклятый шейх Абу-р-Рувейш едва не загнал меня преждевременно в могилу! Я сидел в одном углу большой пятничной мечети с Кораном на коленях и каламом без чернил в руке и считал буквы на каждой странице, а потом брал другой калам, макал его в чернильницу и писал на бумаге цифру! А потом я счел их все вместе – и знаешь ли, сколько у меня получилось?

– Откуда мне это знать, о дядюшка? – Джейран искренне удивилась такому странному для вроде бы разумного старика занятию.

– Триста двадцать три тысячи шестьсот семьдесят букв, о звезда! И я занимался этим шесть дней, от пятницы до пятницы, днем выходя из мечети лишь по нужде! Правоверные кормили меня прямо в мечети! И вот я написал эту цифру, и устремился к Абу-р-Рувейшу, призывая имя Аллаха, а он, этот скверный, пока я действительно в поте лица считал буквы, принимал своих приятелей и беседовал с ними, а потом для приличия тыкал несколько раз пустым каламом в страницу Корана, чтобы все видели, как старательно он ведет счет! И этот проклятый, услышав мою цифру, говорит, что она – неверная и что букв в Коране – триста двадцать три тысячи шестьсот пятьдесят две! Значит, у меня куда-то подевалось восемнадцать священных букв? И я опять сажусь все в тот же угол, и открываю Коран на первой странице, и начинаю счет заново…

– А какой от этого прок, о дядюшка? – осмелилась спросить Джейран.

– Ни малейшего прока! Уж лучше бы я и впрямь ходил по пустыне в поисках дохлого осла! По крайней мере, я дышал бы свежим воздухом, и не видел проклятого Абу-р-Рувейша, и не пренебрегал молитвой ради непрерывности счета, и это было бы куда более угодно Аллаху, чем сидение с пустым каламом над словами, смысл которых я из-за этого счета перестал понимать! А дальше вышло вот что – Абу-р-Рувейш поднял крик, и сбежались правоверные, и одни были на моей стороне, а другие – на его стороне, и мне мешали сосчитать все заново, а потом мимо проходил вали со стражниками, и он услышал, что в мечети творится какое-то непотребство, и стражники вошли, и выставили нас всех из мечети, причем я получил кулаком по шее, а Абу-р-Рувейш – нет!

– А я слыхала, что читающему Коран за каждую букву зачтется десять благих дел, – вспомнила Джейран.

Тут она обнаружила, что осталась на базаре едва ли не наедине с Хашимом. Купцы поспешно закрывали лавки, водоносы уводили своих ишаков, а что касается торговцев, сидевших рядами на корточках перед циновками с мелким товаром – то и их, и их циновки как будто унес вихрь, остались лишь огрызки яблок, финиковые косточки, дынные корки и прочий мусор.

– О Хашим! – перебила она сама себя. – Что это творится? Может быть, этот базар – из тех, что открыты только во вторник или только в среду?

– Сегодня среда, о звезда, – озадаченный Хашим тоже огляделся по сторонам. – Но в это время торг обычно в самом разгаре.

– Что вы стоите тут, о люди? Вы ждете, чтобы вас прогнали палками? – обратился к ним метельщик, вооруженный метлой из пальмовых листьев, связанных тонкой веревкой.

Этой метлой он прошелся по ногам Джейран и Хашима, всем видом показывая, что дело, которое он совершает, – государственного значения.

– О друг Аллаха, мы люди приезжие! – немедленно воззвал к нему Хашим, доставая даже не даник, а целый дирхем. – Ради Аллаха, куда попрятались все эти люди? Разве состоится выезд самой царицы? Но тогда почему купцы не выносят лучшие товары?

– Ступайте за мной, о люди… – прошептал метельщик, гоня мусор от середины площади к краю. – Разве вы ничего не слыхали о бедствии, поразившем нас?

– Мы прибыли с караваном только сегодня утром, о почтеннейший, – Хашим показал, как он прибавляет к дирхему еще один дирхем.

– Сегодня не приходило караванов, о человек! – метельщик отступил, подняв свою метлу, как если бы собрался обороняться ею. – Я понял – вы соглядатаи! Вы ищете тех, кто проявит скорбь или сочувствие!

Тут терпение Джейран иссякло.

Проскочив под вознесенной рукой с метлой, она выхватила из-за пазухи джамбию и уткнула ее в спину метельщику.

– Если ты не перестанешь звать нас соглядатаями, я зарежу тебя, клянусь Аллахом! – прошипела она, стараясь голосом и повадкой подражать Джевану-курду, немало ее в свое время напугавшему. – Мы люди приезжие, запомни это, о несчастный, и объясни – что происходит в вашем городе? Почему, стоит завести речь о пойманных айарах, все бросаются на нас с воплями? И почему под запретом скорбь и сочувствие?

– О звезда, тише, тише!.. – взмолился Хашим.

Метельщик, слыша, что взбесившегося юношу, угрожающего ему ударом джамбии в спину, именуют звездой, вовсе растерялся. Вдруг ему показалось, что он догадался, в чем дело.

– Так вы прибыли из Харрана, о почтенные, вы – звездопоклонники? – воскликнул он. – Что же вы не сказали об этом сразу? Неудачное время вы избрали для путешествия…

– О звезда, его нужно отвести в сторонку и хорошенько расспросить, – сказал Хашим. – Иди за ним следом, только держи джамбию в рукаве! А ты, о человек, опусти метлу и мети мусор, но если ты вздумаешь закричать – это будет твой последний крик.

Сам он пошел рядом, так что со стороны казалось, будто ни Джейран, ни Хашим не имеют никакого отношения к метельщику, и лишь случайно вышло, что им как бы по пути.

В узком переулке бедняга вновь ощутил спиной острие изогнутого клинка.

– О почтенные, а разве вы ничего не слыхали о мятеже, который поднял старший сын нашего царя, разве до Харрана не дошли эти вести? – спросил он.

Джейран посмотрела на Хашима, Хашим посмотрел на Джейран, и оба они именем Аллаха заверили, что до Харрана такие любопытные вести не дошли.

– …и знамена мятежников были смяты, и царский сын с небольшим отрядом оторвался от своего войска, и они стали айарами, грабящими караваны, и напали на некий караван, но тут их всех удалось взять в плен. И их привезли в Хиру, и тайно доставили в тюрьму, и завтра их казнят! А старший сын царя, Ади аль-Асвад, – любимец войска и горожан, и все оплакивают его, но ни у кого нет пути к его освобождению… – завершил метельщик короткий рассказ.

– А как звали того, кто захватил аль-Асвада в плен? – спросила Джейран.

– Это были люди Джубейра ибн Умейра, – отвечал метельщик, удивленный таким вопросом. – Царь послал его с большим войском, чтобы захватить мятежников, и он гонялся за ними несколько месяцев.

– Все сходится, о Хашим, это они…

Хашим сунул в руку метельщику два дирхема и подпихнул его, чтобы тот убирался восвояси. Но метельщик, крайне озадаченный словами и последующим молчанием Джейран, не двинулся с места.

– Теперь понятно, что здесь происходит, о звезда, но не хочешь ли ты сказать, что аль-Кассар и есть тот самый старший сын царя?

– Да, о Хашим, клянусь собаками, это он. Мы нашли его.

– А знаешь ли ты, о звезда, способ помочь ему? – спросил старик с таким видом, будто Джейран всю жизнь лишь тем и занималась, что отбивала обреченных на смерть царских сыновей у охраняющей их стражи.

Джейран не ответила, потому что мысли ее уже были заняты делом. Для того, чтобы хоть что-то предпринять, следовало привести в Хиру отряд, переправить оружие, а она не представляла себе, среди какого товара можно упрятать длинные остроги ее мальчиков, чтобы стража у ворот их не обнаружила. Да и введение в город огромных псов казалось нелегким делом.

– Да уберешься ты когда-нибудь, о враг Аллаха? – не дождавшись ответа, старик напустился на метельщика.

– О господин, поспешность – от шайтана, а медлительность – от Милосердного! – воскликнул метельщик. – Если вы воистину хотите помочь осужденным, то ступайте за мной. И пусть Аллах покроет нас!

– Что за польза тебе в том, что старший сын царя спасется, о человек? – спросил Хашим. – Ты же за всю свою жизнь не видел ни царей, ни царских детей, твое ремесло – метла, твое пропитание – три дирхема в день! Не слушай его, о звезда, вот он-то и есть соглядатай!

– Или мы верим этому человеку, о дядюшка, или мы не верим ему. Я сама чуть было не погибла из-за недостатка доверия! Если он лжет – то никакая казнь завтра не состоится, не так ли? А если он говорит правду…

– Если я лгу – пусть мой род окончится мною! – такие слова в устах мужчины были равносильны клятве. Джейран посмотрела на худого, но плечистого и жилистого метельщика, поняла, что в такие годы человек уже имеет жену и маленьких детей, и сделала вывод, что в залог своей правды метельщик дает их жизни.

– О метельщик, – сказала она. – Воистину мы пришли сюда за старшим сыном вашего царя, Ади аль-Асвадом. Но мы должны доказать тебе, что никем не подосланы.

– И мы должны что-то доказывать этому несчастному? – взвился Хашим. – О звезда, ты не знаешь дел горожан, это же простой метельщик с городского базара! Ты еще начни приводить доказательства истопникам городских хаммамов, которых кличут навозниками!

При слове «хаммам» взвилась и Джейран.

– Тебя никто не держит, о Хашим! Клянусь собаками, ты пошел за мной добровольно и можешь покинуть меня, когда тебе будет угодно! А я останусь в Хире, и я буду кланяться всем навозникам, и ставить им угощение, и целовать им руки, если это облегчит участь аль-Кассара… аль-Асвада!

Хашим попятился.

– Так бы ты сразу и говорила, о звезда! Если ты избрала его в супруги, то мой долг – подчинение и повиновение!

– Кто избрал в супруги Ади аль-Асвада? – метельщик, любопытство в котором пересилило страх, обернулся – и увидел перед собой женщину в мужском наряде, женщину с бесстыже открытым лицом, напялившую на себя тюрбан, с джамбией в руке, в придачу ко всему – светлоглазую!

Он не назвал бы эти глаза голубыми, скорее серыми, но метельщику было не до оттенков.

– Ты хочешь стать супругой царского сына, о несчастная? – изумился он, тыча пальцем в грудь Джейран.

Она левой рукой отбила его не в меру шуструю руку, при этом конец тюрбана сбился-таки со своего места и обнажил знаки на щеке.

– О Аллах, кто из нас бесноватый – я или они? – возопил метельщик.

Тут на дальнем конце площади показались люди. Впереди шли черные рабы с обнаженными мечами и с дубинками. За ними вели мула, на котором восседала женщина во многих покрывалах. Ее пешком сопровождали мужчины в богатых больших тюрбанах со множеством складок и перевивов, в парчовых халатах, с длинными ухоженными бородами, оказывая ей величайшее внимание. Следом за этой женщиной ехали вереницей, попарно, ее невольницы, числом более двадцати, тоже на мулах, и они были одеты, как мальчики, и имели при себе небольшие ханджары, а также полупрозрачные покрывала, оставлявшие открытыми у каждой губы и подбородок.

Метельщик, увидев это зрелище, прижался к стене.

– Уходите скорее, – сказал он Джейран и Хашиму. – Вот бедствие из бедствий, вот женщина, подобная пятнистой змее! Она извела мать аль-Асвада, а теперь хочет погубить сына! И она уже погубила его! Глядите – она показывает, где поставить помост для седалища царя, а где – помост для казни, а где разместить стражу и простой народ!

Джейран не понимала, как метельщик прочитал это по движениям рук женщины, и ей оставалось лишь поверить ему на слово.

– Кто это, о друг Аллаха? – спросила она.

– Это жена царя и мать его наследника, царевича Мервана, а зовут ее Хайят-ан-Нуфус.

– Кого еще знаешь ты из тех людей? – задал свой вопрос Хашим.

– Вон тот, у ее правого стремени, – Джубейр ибн Умейр, это он захватил в плен аль-Асвада, да не спасет его за это Аллах и да не приветствует!

– Джубейр ибн Умейр… – повторила Джейран. – Далеко же он забрался в погоне за аль-Асвадом, оказался возле самых гор, и Черного ущелья, и… О Хашим!

– На голове и на глазах, о звезда! – немедленно изъявил готовность слушать и повиноваться старик.

– Ведь нам уже и тогда показалось странным, что люди, которых аль-Кассар выгнал из долины у Черного ущелья, за которыми он устремился, исчезли бесследно! А ведь там было не меньше десятка всадников, и верблюды с женщинами, и вьючные верблюды. Даже если Джубейр ибн Умейр оказал им покровительство – они должны были рано или поздно покинуть его. Но никто на всей дороге, которую он прошел, ведя пленных, не говорил нам, что войско сопровождал караван не принадлежащий ему, и что этот караван отошел от войска и двинулся своей дорогой!

– Да пусть его идет той дорогой, какая будет угодна Аллаху! – буркнул старик еще не понимая мыслей Джейран, но таким голосом, каким правоверный посылал бы караван по дороге, угодной шайтану.

Джейран задумалась.

– Я не могу объяснить тебе то подозрение, которое посетило меня, о шейх, – сказала она. – Слишком много нитей образуют этот узор, и в голове моей все они не помещаются…

– А разве есть что-то, что может не поместиться в твоей голове, о звезда? – искренне удивился Хашим.

– Скажи, о друг Аллаха, – обратилась Джейран к метельщику, – давно ли эта женщина, Хайят-ан-Нуфус, стала царской женой, и каковы ее обстоятельства?

– Она из царских дочерей, и ее привезли, когда наш царь захотел родить себе сына от белой женщины хорошего рода, чтобы назначить его наследником, а до сих пор все его любимицы были черные, – сказал тот. – Ее сын – царевич Мерван, и если есть в землях арабов живое воплощение шайтана, так это – он!

– Сколько же лет царевичу? – с большим интересом осведомился Хашим, ибо слова «отродье шайтана» звучали для него так же, как для правоверного «любимец Аллаха».

– Ему не больше восемнадцати, а он уже успел опозорить немало женщин из знатных семей, и их мужья вынуждены были принять их обратно после того, как их выпускали из покоев Мервана, да поразит его Аллах! И он приезжает на рынки, и берет у купцов из товаров все, что ему приглянется, а денег не платит. А когда на него жалуются царю, то Хайят-ан-Нуфус покрывает его и виноватым оказывается тот, что приносит жалобу.

– И этот царевич назначен наследником? – уточнила Джейран.

– Да, о госпожа, а старший сын царя, от невольницы, Ади аль-Асвад, который среди арабов идет за пятьсот всадников, завтра погибнет из-за этого скверного, этого гнусного! Если бы он собрал достаточно войска, и одержал победу, и вошел в Хиру, то это был бы праздник для всех, и люди поздравляли бы друг друга. Ибо он – благороден и держит данное слово…

– Да, он держит данное слово! – перебила девушка, и голос ее при этом задрожал так, что Хашим насторожился – после такой дрожи могли пролиться обильные слезы, что было бы неприлично для сошедшей с небес звезды. – И он дал мне слово взять меня в свой харим, о друг Аллаха! Скажи – хочешь ли ты помочь нам в этом, мне и ему?

– На голове и на глазах! – отвечал метельщик. – Я понял – вы действительно пришли за аль-Асвадом. Но нет у меня оружия, кроме этой метлы, и нет у меня войска, кроме моих братьев, которые тоже имеют лишь метлы, и нет у меня денег, кроме этих двух дирхемов, которые сегодня моя жена потратит на ужин.

– Твоя жена потратит на ужин гораздо больше, – сказал Хашим, и Джейран, соглашаясь, закивала. – Ты дашь ей эти десять динаров, и позовешь своих братьев, и мы поищем, нет ли среди них брата, имеющего приятелей в городской страже. Нам нужно доставить в Хиру свой товар и своих людей, о друг Аллаха, но так, чтобы об этом никто не узнал.

– На голове и на глазах! – воскликнул метельщик.

* * *

За ночь на рыночной площади были поставлены два помоста, один – для престарелого царя, другой – для казни мятежников. И помост для царя был высотой в пятнадцать локтей, а помост для казни – в десять.

Утром невольники убирали царский помост коврами, и надсмотрщики не торопили их. Никто не спешил на площадь, ни у кого не было желания занять лучшее место, чтобы увидеть казнь аль-Асвада.

Но тем не менее конная стража заблаговременно выстроилась у помоста и вдоль той намеченной на площади дороги, по которой должны были привезти осужденных.

Джейран, одетая в красивое платье, закутанная в шелковый изар, сидела в одной из запертых лавок на мешке с луком, уткнувшись носом в дверную щель, хотя смотреть было не на что. В другую щель наблюдал Хашим, а метельщик Афиф, чей дядя и был владельцем этой зеленной лавки, рассказывал, какими церемониями обставляли публичные казни в Хире.

– Еще десять лет назад у царя был для этой надобности слон, о госпожа, – говорил он, – и для слона изготовили особое седло, а на нем установили сиденье, чуть ли не в три локтя высотой, так что человек, привязанный к сиденью, был лицом вровень с крышами и его видели издалека. Но слон, благодарение Аллаху, издох, а за новым так никого и не отправили. Сейчас осужденных привозят на верблюдах, и наряжают их перед смертью, как царских детей, но привешивают к их парчовым халатам и к верблюжьей сбруе лисьи хвосты и колокольчики…

– Где Джарайзи? – спросила Джейран.

– Джарайзи, Бакур и Дауба держат твоего коня, о звезда, и они появятся вон оттуда, – Хашим показал пальцем по запертой двери, как именно прибудут на площадь мальчики и вороной жеребец.

Девушка несколько раз кивнула.

Ей пришлось заново осваиваться с платьем и изаром, с вышитыми туфлями и бренчащими на щиколотках браслетами. А также ей пришлось осваиваться с поясом, подобного которому она никогда не носила. Такие пояса обычно надевали поверх широких кожаных ремней, и Джейран боялась в нем нагнуться, и молила Аллаха, чтобы пояс не погубил ее прежде, чем она осуществит свой замысел.

Закрыв глаза, в которые бессонная ночь словно насыпала мелкого песка, Джейран увидела перед собой и Джарайзи, маленького и верткого, при этом поразительно губастого, и самого сильного из ее мальчиков – Бакура, и высокого, почти как взрослый мужчина, остроносого Даубу. Это были самые надежные – Крысенок, Кабан и Гиена. И еще Вави, который сперва вообразил себя ее любимцем. Тех, кто должен был к ним присоединиться, Хашим поделил на пары – Джахайж должен был замешаться в толпу вместе с Ханзиром, Чилайб – с Каусаджем…

И вдруг лица мальчиков затмила вставшая перед глазами как живая, конская морда, утонченной лепки, с широко поставленными, розовыми изнутри ноздрями, с белой проточиной во лбу, с ясными глазами в длинных, как у красавицы, ресницах.

Нежные губы жеребца, так неожиданно приставшего к ней и признавшего ее хозяйкой, шевельнулись, как будто конь хотел сказать:

– И я тоже буду верен тебе, о звезда!

Тут Джейран ощутила, как кто-то дернул ее за край изара.

– Я бы на твоем месте поел, о госпожа, – почтительно обратился к ней метельщик. – Моя жена состряпала куриные потроха и печенку с луком и яйцами. Конечно, это не еда знатных, но хорошо подкрепляет и дает силу.