Текст книги "Грани безумия. Том 2"

– Запомнили? Повторите! – потребовал он, и знакомое удовольствие от преподавания мягко тронуло душу.

Эдвин Вайс неловко, но для первого раза очень даже неплохо повторил аркан, вложив в него нужное количество силы. Серебряная вспышка озарила и заснеженное поле, и крайний дом деревни с тщательно закрытыми ставнями. Молодой некромант сам просиял от удовольствия и повторил заклятие. Схватывал он на лету, второй раз вышел еще лучше. Грегор кивнул и чуть поправил запястье Вайса, посоветовав:

– Мэтру Бродбери тоже покажите и отработайте связку на двоих: один бьет Лунным Пеплом, второй ставит щит, а потом поменяйтесь. Так резерва хватит на два заклятия подряд, и это может спасти вам жизнь. Только помните, что сила – это еще не все. У Эвана Марча ее было предостаточно, уж поверьте.

– Да, милорд, – склонили головы оба некроманта, а потом Вайс спросил: – Как вы думаете, милорд Архимаг, почему он… То есть почему они попались?

– Понятия не имею, – сухо сказал Грегор. – Но могу предположить. Эван всегда был слишком самоуверен. И доверчив. Может быть, он не поверил, что юная хрупкая девица может быть опасна. А может, решил, что бывший коллега его не тронет. Есть такое распространенное заблуждение, что некромант остается некромантом даже после смерти.

– Разве это… не так? – осторожно спросил Вайс, и Грегор поморщился.

Возможно, он все-таки переоценил сообразительность этого юноши. А может, и нет, смотря какие выводы тот сделает из сегодняшней охоты. В памяти неприятно и непрошено всплыло, как со стуком захлопывается дверь склепа, а потом бесплотный голос бросает оскорбительные издевки… Как же звали этого призрака? Ах да, Лоу! Бывший некромант, такой же болван, как Марч, только скормивший себя стригоям. Опасная и глумливая тварь, слишком близко подобравшаяся к Айлин. Он еще имел наглость обвинять Грегора в безжалостности и предрекать ему всякую мерзость… Рассказать бы о нем, но противно даже вспоминать!

– Это именно так, мэтр Вайс, – сказал он вслух. – Некромант после смерти сохраняет многие свои качества, и это делает его гораздо опаснее и безжалостнее, чем обычную нежить. К умертвиям и мороям это, к счастью, не относится, а вот к призракам – очень даже! Из мэтра Боуи получился просто морой, и это стоило жизни двум нашим коллегам и остальным… жертвам. А будь он призраком, попытался бы заморочить вам голову и, возможно, завладеть вашим телом. Такие случаи тоже известны! И они всегда плохо заканчивались, если дело заходило достаточно далеко. Запомните, господа, тот, кто ступил на тропу, ведущую в Сады, уже не человек. Даже если он был вашим другом, братом, возлюбленной. Став нежитью, он порвет вам глотку или высосет вашу душу с такой же легкостью, с какой раньше желал доброго дня! Исключений из этого правила нет и быть не может!

– Но призраки разве всегда кровожадны? – продолжал настаивать Вайс. – Они же сохраняют разум и волю! Они могут просить о справедливости! Или помощи для близких…

– Призраки остаются в этом мире, потому что их что-то держит, – устало сказал Грегор. – И если их просьбу можно исполнить, это долг любого некроманта, потому что исполненная просьба позволяет отпустить душу в Сады. Недавно я присутствовал при вызове одного духа… Это был молодой дворянин, ваш ровесник, его подло и жестоко убили. Разумеется, он жаждал справедливости! Но как только убедился, что получит ее, тут же с радостью ушел в Сады. Это и есть разумное, верное и достойное поведение призрака. Все иное – опасно и порочно! А надеяться, что именно вы станете исключением, к которому призрак сохранит человеческие чувства, это… преступление. Потому что ставит под удар не только вас, но и всех, кто рядом. То, что мертво, должно упокоиться. Когда-то эти слова были высечены во всех аудиториях Фиолетового факультета, и очень жаль, что сохранились не везде!

– Да, милорд, – поклонился Вайс. – А правду ли говорят, что мороев можно упокоить мирно, не уничтожая полностью, но отпустив дух в Претемные Сады?

Грегор скрипнул зубами. Дознаться бы, кто внушает молодым некромантам подобные… глупости! Кому только что говорилось о смертельно опасной нежити?!

– Я тоже слышал о подобной теории, – резко бросил он. – Но ни один из некромантов, пытавшихся ее проверить, не сообщал об успехе, а в крестьянские сказки я не верю, мэтр Вайс. Но даже если бы такая возможность в самом деле существовала, некроманта, пошедшего на подобный риск, нельзя назвать иначе, как преступником! Вы ведь помните, что морои заводятся только вблизи достаточно больших поселений? Так как же назвать того, кто проявляет доброту к нежити, рискуя не только собой, но и теми, кто ему доверился? Не говоря уже о том, что первым звеном в этой порочной цепочке можно стать лишь добровольно, сознательно пожелав себе такого посмертия. Невинные жертвы здесь все, начиная с Боуи, но обратившая его тварь виновна в полной мере. – Грегор осекся, пораженный дикой, невероятной мыслью. – Впрочем, возможно – только возможно! – что Боуи сам навлек на себя это проклятие – если, как и вы, решил, что сможет даровать девице истинное посмертие и спасти тем самым ее душу? Если это так, то речь идет не о несчастном случае, а о преступном легкомыслии! И еще, возможно, вы этого не знаете, – добавил он, переведя дыхание, – но несколько лет назад в Дорвенне произошла отвратительная история. Молодая женщина, одержимая духом умершей сестры, убила собственного мужа – горячо любимого, по уверениям тех, кто их знал. Ту женщину, разумеется, повесили, но судебный некромант, проводивший дознание, зафиксировал в ауре женщины отпечаток фиолетовой силы – столь слабый и размытый, что определить мага, который его оставил, оказалось невозможно. Но вы ведь понимаете, что некромант, которому принадлежал этот отпечаток, не мог не заметить одержимости, значит, виноват в произошедшем не меньше, чем мстительный дух! Он должен был изгнать и упокоить призрака. А если не мог справиться сам, обязан был доложить магистру гильдии. Сделай он это – и призрак не совершил бы преступление. Вот к чему приводит снисходительность и безответственность!

Бледный Вайс поспешно кивнул, и Грегор выдохнул. Что ж, возможно, хоть этот что-нибудь поймет. Все-таки правила, написанные кровью, запоминаются гораздо лучше, а ее в Брасте пролилось немало, и не все еще закончено.

– Идемте, господа, – вздохнул он. – У нас еще одно неприятное дело, с которым я предпочел бы разделаться поскорее.

Вернувшись в деревню, он приказал старосте позвать Бреннана, и тот появился, такой мрачный, что дальнейшие расспросы не понадобились. Посмотрел на кровать, где Марч и его напарник едва дышали, развел руками.

– Понимаю, – буркнул Грегор. – Так, этих двоих отнести к остальным больным и сжечь. Лучше всего вместе с домом. Так и быть, можете один спалить вместо двух, – пожалел он чистый и ухоженный дом старосты. – Все ясно?

– Да как же… – пролепетал староста, переводя умоляющий взгляд с Грегора на Бреннана и обратно. – Они ж… живые! Как же сжечь-то?

Ах да! Грегор прикрыл глаза, вглядываясь в слабые, почти выцветшие огоньки жизненной силы Марча и безымянного щитовика. Шевельнул губами. Огоньки погасли послушно, быстро и совершенно безболезненно. Вайс и Бродбери вздрогнули, с ужасом покосившись на Грегора, но тут же опустили взгляды. Наверное, они, в отличие от Марча, недоучками не были и понимали, что нельзя вылечить зараженного моройской скверной, можно только облегчить ему уход.

– Там нет живых, это одна только видимость, – уже с раздражением от усталости сказал Грегор. – Милорд Вайс, потрудитесь заглянуть к остальным и оказать им милосердие. – И снова обратился к старосте: – Не хотите палить дом, воля ваша, можете потратить полдюжины возов дров. Сколько у вас там тел? Восемь? Примерно столько и понадобится. Кости похороните, но только после того, как все прогорит дотла. На третий день от сегодняшнего я пошлю мага для проверки, и если тела не будут сожжены как положено – спалим всю деревню.

– Ваша милость! Да за что же! – взвыл староста, падая на колени в смешанный с грязью снег.

– Чтобы зараза не расползлась дальше! – рявкнул Грегор, не выдержав такой глупости. – Или вы хотите развести новое гнездо мороев?!

Круто развернулся и пошел к порталу, ненавидя крестьянскую тупость и безграмотность, подлых кровожадных тварей, болвана Марча, а может, и болвана Боуи за то, что попер на моройку в одиночку, хотя почуял что-то неладное. Что ему стоило послать весточку в Орден?! Эддерли прислал бы подмогу, может быть, того же Марча, но три некроманта против одной моройки – это совсем не то же самое, что двое – против пары мороев, один из которых сам бывший некромант. Почти наверняка все трое остались бы живы, да и крестьян уцелело бы больше!

Проклятая нежить наверняка выбирала молодых или детей – у них больше жизненной силы. Понятно, почему староста едва волосы на голове не рвет – разом лишиться стольких работников. Но хоть бы сообразил, что деревня едва избавилась от куда большего зла! Резвилась бы тут эта пара и дальше – сожрали бы всех! Чудо уже то, что Марча с напарником они не обратили. То ли рассвет спугнул, то ли просто решили, что корма и так мало. А этот деревенский дурень совсем ничего не понимает!

– Зря вы так, милорд… – Это Бреннан его догнал и тут же заговорил со своей обычной бесцеремонностью: – Они, конечно, люди темные, но все-таки люди. У погибших остались родные, им и так нелегко.

– И что? – процедил Грегор. – Можно подумать, у нас был выбор. Бреннан, вам-то не нужно объяснять основы! Любой умерший от укуса способен сам обернуться мороем! Нам эту деревню теперь еще лет десять навещать и проверять! Мы трех некромантов потеряли! Мне теперь, между прочим, нового мэтра для Мервиля искать, а очереди из желающих поехать в такую глушь я не вижу. И кладбищенских мастеров не хватает! Я этим двум, которых Эддерли прислал, сейчас пытался объяснить то, что лет с восьми понимал, спасибо деду, а для них это новость, извольте знать! Хорошо, хоть учатся… Но что я еще мог сделать, а?

– Разве я виню вас в том, что вы сделали, милорд? – вздохнул Бреннан. – Вы прекрасный мастер, вы и вправду спасли эту деревню. А может, и наших молодых коллег. Но дело не только в том, что нужно и можно сделать. Важно – как.

– Ну простите, я не целитель, – желчно сообщил Грегор, останавливаясь и поджидая трех отставших магов. – И моя Госпожа зовется не Милосердной, позвольте напомнить.

Что они там возятся, кстати? Задуть восемь и так угасающих огней – это пара минут!

– Это правда, – еще тяжелее вздохнул Бреннан. – Но разве милосердие и уважение к чужому горю только в титуле? Впрочем, простите, не мне вас учить.

«Очень рад, что вы это поняли», – так и рвалось у Грегора с языка. Однако он сдержался, понимая, что старик искренне расстроен. Целителям всегда кажется, что нужно сражаться за жизнь больного до последнего. Даже когда нет никакой надежды, а сам больной смертельно опасен. Куда разумнее и великодушнее прервать цепочку смертей – и желательно как можно раньше! Телу не придется страдать, а душа отправится в Сады, где очистится от груза прежней жизни и получит новую. Что в этом плохого? Это и есть милосердие Госпожи!

– Не будем спорить, милорд, – сказал он примирительно, решив сменить неприятную тему. – Дело было непростым, я рад, что вы поехали со мной. Кстати, ваш внук уже выбрал место службы после Академии? Он прекрасно себя зарекомендовал во время Разлома, да и потом, если не ошибаюсь, отличился, спасая лорда Фарелла. Думаю, он может сделать успешную карьеру при дворе.

– Дилан не стремится к возможностям такого рода, – хмуро сказал Бреннан. – И я, признаться, очень этому рад. На хлеб с ветчиной он где угодно заработает, а войти в число придворных щеголей и болтунов – это не то, что я желаю своему внуку.

– Очень благоразумно, – с искренним одобрением кивнул Грегор и подумал, что все-таки магистр Бреннан – очень неглупый человек.

И что именно это он пытался объяснить молодому мэтру Вайсу. Мертвому должно упокоиться, а живому – жить. Некроманты должны уничтожать чудовищ и нежить, дворяне – разумно править простолюдинами, а простолюдины – знать свое место, и тогда страну ждет процветание, а каждого человека, маг он или профан, правильная, именно ему предназначенная судьба и урок от Претемнейшей.

Глава 12. Чужое место

– Ваше высочество, не желаете ли перейти в другое место? Ваше высочество?..

Вопрос терпеливо повторили, и только тогда Лучано понял, что обращаются к нему.

Говорил наследник Риккарди, пока его отец и младший брат что-то негромко обсуждали с канцлером Лавальи. Остальные три грандсиньора молча ожидали у стены, разглядывая Лучано. Кстати, как их там зовут? Пора приводить мысли в порядок! Ах да… Казначей – Ортино, градоправитель – Корнелли, а четвертый и самый молодой – адмирал Чезаре Браска, единственный, чье имя Лучано слышал до этого дня. Невозможно быть итлийцем и не знать, как зовут самого прославленного флотоводца Эдора. Ну а канцлер – Моретти, все правильно.

– Да, разумеется, – отозвался Лучано, не делая, впрочем, попытки встать, потому что голова принца Джантальи так и лежала у него на коленях. – Могу ли я вас попросить, грандсиньор Риккарди…

– Зовите меня Бальтазаром, – совершенно по-свойски отозвался тот, и Лучано едва не передернулся. – Не беспокойтесь, о вашем дедушке позаботятся.

И действительно, мигом подскочила пара человек, одетых в черно-красную ливрею, с величайшей почтительностью переложила тело на носилки и унесла. Лучано проводил их взглядом, а потом поинтересовался у собеседника:

– Вас назвали в его честь?

– Разумеется, – кивнул тот. – Отец и дядюшка Бальтазар были очень дружны.

– Дядюшка? – удивился Лучано, и Риккарди тут же поправился:

– О нет, не по крови. Просто он был моим восприемником, часто гостил у нас дома, я привык звать его так. А синьор Бальтазар назвал старшего внука в честь моего отца.

– Понимаю, – сказал Лучано, поднимаясь. – Давняя дружба.

И вспомнил, как в его первый визит, когда он уходил с террасы, старый принц что-то сказал, назвав имя Франческо. Лучано тогда удивился, зачем говорить о себе таким образом. А оказывается, эти двое уже тогда заметили сходство между старшим внуком Джанталья и Шипом из Вероккьи. Заметили и принялись копать давнюю историю… И докопались.

– Чрезвычайно давняя, – подтвердил Риккарди и внимательно посмотрел ему в глаза. Взгляд у него был спокойный, доброжелательный и ровно в меру искренний, как и полагается солидному торговцу с опытом. – Это большая редкость для людей нашего положения. И мы очень дорожим дружбой со славной семьей Джанталья.

– Даже если от этой семьи никого не осталось? – тихо уточнил Лучано. – Не можете же вы всерьез думать, что я… что из меня получится торговый принц?

«Ты был уверен, что из тебя и дворянина не получится, – глумливо напомнил его внутренний голос. – Но смотри-ка, привык уже. А чем торговый принц выше грандмастера, которым ты собирался стать? Ставки такие же высокие, а возможностей даже больше. Золото и сталь всегда добьются большего, чем одна только сталь…»

– Почему нет? – пожал плечами Риккарди. – Не вижу ни малейших препятствий для этого. Вас ведь успели признать наследником. Пока Бальтазар не знал о вашем существовании, он намеревался оставить Лавалью нашей семье. Для этого есть основания, его дочь Амелия была моей женой. Я потерял ее несколько лет назад… – Он замялся всего на миг, за который его глаза похолодели и утратили вежливую безмятежность, но тут же снова продолжил: – Однако ребенок выжил. Эмилии пять лет, она чудесная девочка, и дядюшка любил ее всем сердцем. Однако наследницей Лавальи она может быть только в одном случае – когда нет наследников мужского рода. И то это весьма спорно, потому что женская линия принимает чужую кровь, а не сохраняет свою.

– Понимаю, – повторил Лучано и не утерпел: – Кажется, мое появление нельзя отнести к удачным новостям для Риккарди? Вряд ли вам хочется потерять такое наследство.

А про себя подумал, что старый Джанталья и сам не рассматривал внучку как наследницу, раз даже не упомянул о ней. Дочь дочери – дважды отрезанный ломоть! Итлийцы любят дочерей и внучек, но наследство оставляют сыновьям и внукам, в крайнем случае – племянникам. Править – это дело мужчины, а женщине должно рожать и соединять семьи узами брака, зачем она еще нужны?

– Спорный вопрос. – На губах Бальтазара Риккарди появилась тень улыбки, а вот глаза остались холодными. – Очень спорный, мой дорогой синьор Лучано. Разумеется, мы рассчитывали унаследовать Лавалью, не отдавать же ее в чужие руки. Но чтобы Лавалья принадлежала нам и впредь, Эмилию пришлось бы выдать за кого-нибудь из кузенов, а это нарушит иные брачные планы. К тому же другим семьям вряд ли понравится усиление Риккарди, а дружить, как известно, можно не только с кем-то, но и против кого-то. Второе даже проще. Пьячченца уже поговаривают, что два владения для одной семьи многовато, и Лавалью следует оставить свободным городом вроде Вероккьи. А это не слишком радует самих горожан Лавальи, можете мне поверить.

И он коротко указал взглядом на четырех гостей.

– Что в этом плохого? – невольно заинтересовался Лучано, тоже посмотрев в ту сторону и встретив настороженные взгляды своих внезапных подданных. – Вероккье отлично живется под управлением дожа. Сами горожане его и выбирают…

И осекся.

– А, поняли? – хмыкнул Риккарди. – Позвольте поинтересоваться, в дни выборов дожа у вашей гильдии прибавляется работы?

– Изрядно, – мрачно согласился Лучано. – Если Лавалья останется ничьей, то за спиной дожа встанет кто-то из торговых принцев, так? Вы или Пьячченца…

– Или кто-то еще, – подхватил Риккарди. – Не сомневайтесь, в дележке такого куска поучаствуют все! Рано или поздно мы выясним, у кого больше золота для покупки Лавальи, но до тех пор прольется немало крови. Вряд ли кто-то из наших гостей уцелеет в этой сваре, все они – слишком удобная мишень. Даже если они сами откажутся от пояса дожа, им придется кого-то поддержать, никто не позволит людям такого ранга просто остаться в стороне. А это означает подставить под удар себя и своих родных. Да, мы готовы были на войну между торговыми семьями Итлии, но кто сказал, что нам этого хотелось? Поверьте, ваше появление – истинный дар Благих, возможность избежать кровопролития и сохранить хотя бы видимость мира и порядка.

– Видимость… – повторил Лучано, по-новому разглядывая и зал, и людей в нем. – Что ж, звучит… интересно. И даже убедительно. А кто помешает тем же Пьячченца объявить меня самозванцем? Думаю, это первое, что придет им в голову, и тут никакие доказательства не помогут.

– Никто, – усмехнулся Бальтазар. – Но для этого и существуют родственники с друзьями, а также верные подданные. Дядюшка знал, кому может доверять. Нам гораздо выгоднее поддержать законного правителя Лавальи и надеяться на ответную поддержку, чем оспаривать право на город в общей драке. А остальные семьи дважды подумают, стоит ли связываться с Джанталья, если за их спинами по-прежнему стоят Риккарди. Ради Благих, может, мы все-таки уйдем отсюда и выпьем что-нибудь?

– Да, конечно, – чуть растерянно отозвался Лучано, которого такая смена темы застала врасплох. – Ведите… синьор Бальтазар.

И снова быстрая улыбка наследника Риккарди ясно показала, что он оценил обращение. Пока что не по одному имени, как к родственнику, но уже по малому титулу. Шаг навстречу!

Увидев, что они выходят из зала, остальные потянулись следом. Пока маленькая процессия переходила из тронного зала в гостиную, Лучано изо всех сил пытался что-то придумать, но в голову не лезло ничего умного. Выбор так прост, что над ним и размышлять особо не стоит. Риккарди – его единственные союзники в Итлии, но именно этим договоры с ними опасны. Такому союзнику не откажешь в услуге, он ведь и обидеться может. А если интересы сменятся, лишняя близость обернется ловушкой.

При этом Риккарди наверняка рассчитывают привязать его как можно сильнее, не зря ведь старый Бальтазар успел предложить ему в жены одну из внучек своего приятеля. Для них это просто идеальный выход из щекотливого положения! Оставить на троне Лавальи законного наследника, но скрываться за его плечом, влияя на все решения – разумеется, по-родственному и из лучших побуждений, как же иначе?! А если этот самый наследник заупрямится…

Что ж, дети будут уже наполовину Риккарди, что бы там его учтивый собеседник ни говорил о сохранении крови по мужской и женской линии. А сам Лучано рано или поздно… закончится! И чутье вместе с разумом подсказывают, что чем меньше он станет слушать дорогую новую родню, тем быстрее это случится… Хм, а теперь, когда Риккарди знают, что он не способен зачать собственных детей, как изменятся их планы? Ведь не могут не измениться!

Гостиная оказалась куда меньше тронного зала и гораздо уютнее. Большой круглый стол из темного дерева уже был накрыт, вокруг стояли мягкие кресла, несколько подсвечников по дюжине свечей каждый озаряли комнату теплым золотистым сиянием. Лучано по привычке принюхался – никаких благовоний, один только чистый воск. На столе – вино и легкие закуски, бутылки закупорены, хотя вино следует открывать заранее и дать ему подышать. Впрочем, как будто пробка что-то гарантирует!

Он еще раз оглядел комнату. Окна плотно закрыты, чтобы не пустить холод и сырость, и темно-синие шторы из плотного бархата неподвижны, так что ни луч света, ни малейшее дуновение ветерка сквозь них не пробивается. На светло-кремовых стенах несколько картин, но ни одной марины или натюрморта, только портреты – люди в черных камзолах смотрят с них фамильным тяжелым взглядом Риккарди. В углу – книжный шкаф, плотно заставленный потертыми фолиантами, между окон еще один – за тонким стеклом собрание морских диковин и драгоценных безделушек.

И повсюду гербовые львы – вырезанные на дубовых панелях и шкафах, вытканные шелком на шторах и обивке мебели, скалящие пасть с подлокотников… Тронный зал Риккарди был наполнен светом, а эта гостиная выглядела как логово хищника, уютное, но опасное – того и гляди зверь сменит милость на яростный гнев…

– Прошу, синьоры, – пригласил старый Риккарди и первым опустился в кресло.

Лучано думал, что Бальтазар устроится рядом, нужно ведь продолжить так удачно начатый разговор. Однако наследник сел по правую руку от своего отца, а его младший брат – по левую. Место Лучано оказалось напротив, причем для него любезно отодвинули стул, а вокруг расселись четыре синьора из Лавальи. От их роскошных костюмов, переливающихся золотым шитьем, рябило в глазах, и взгляд невольно тянулся отдохнуть на простых черных камзолах гостеприимных хозяев.

«Моретти, Орсино, Корнелли и Браска, – на всякий случай повторил про себя Лучано, быстро посмотрев по сторонам, благо большой стол позволял видеть всех соседей. Серьезные напряженные лица, нервно сплетенные пальцы… Грандсиньоры Лавальи смотрели на семью Риккарди не как на врагов, но и не слишком по-дружески. Настороженно смотрели, выжидающе! – Кто из них действительно будет мне верен? Глупый вопрос, Фортунато. Привыкай думать, что никто. Тебе ли не знать, что воткнуть нож в спину или поднести яд может кто угодно! Супруги, дети, братья и сестры, лучшие друзья… А уж подданным сам Баргот велел!»

– Энцио, мальчик мой, открой бутылку, – попросил старый Риккарди и вздохнул: – Выпьем за нашего Бальтазара, друзья мои. Пусть его дорога в Сады будет скорой, а приговор Претемнейшей Госпожи – милостивым.

Младший из его сыновей, примерно ровесник Лучано, содрал сургучную пробку, откупорил вино. Густой терпко-сладкий запах поплыл по комнате, и Лучано окончательно сбросил оцепенение, накрывшее его в тронном зале. Не время предаваться переживаниям! Наследник Риккарди был очень убедителен, рассказывая, как славно они поладят, но веры ему не больше, чем коту, что клянется в дружбе мышонку! Да и господам подданным тоже.

«Я выпью любой из ядов мастера Ларци, не взглянув на этикетку, если хоть кто-то из них уже не кормится из рук Риккарди, – подумал Лучано. – Или хотя бы не берет подарки «за дружбу». Да чтобы никто из четверых, зная о смертельной болезни своего господина, не позаботился о собственном будущем? Не смешите Перлюрена…»

Первая бутылка из трех пошла по кругу, каждый наливал себе сам, словно моряки или ремесленники где-нибудь в траттории, и Лучано тоже плеснул в хрустальный бокал старого красного монтильи. Не торопясь, пригубил, покатал глоток жидкости на языке скорее по привычке, чем действительно что-то подозревая. В конце концов, у Риккарди еще уйма времени, чтобы принять решение, глупо травить его прямо сейчас. Проглотил и поставил почти полный бокал обратно на стол.

– Вам не нравится наше вино, синьор Лучано? – поинтересовался Энцио Риккарди, со стуком ставя опустевший бокал на стол. – За ушедшего пьют досуха, разве нет? Или вы… чего-то боитесь?

Что-то странное мелькнуло в его взгляде, и Лучано напрягся. Покосился на остальных. Люди из Лавальи замерли, а Бальтазар Риккарди чуть приподнял брови. Удивлен? Или делает вид? Лучано снова глянул на младшего принца. Красивое тонкое лицо, блестящие глаза чуть навыкате – мастер Ларци говорил, что это признак слишком горячего нрава. И крылья носа раздраженно раздуваются, словно молодой грандсиньор едва сдерживается. Как интересно…

– Энцио! – холодно бросил старый Риккарди, откидываясь на спинку кресла. – Ты непростительно дерзок, изволь извиниться.

– Прошу прощения, – тут же склонил голову тот и ядовито добавил: – Не подумал, что человек такого ремесла поневоле должен быть осторожным. Но бутылка была закрыта, да и пили из нее мы все вместе. Не говоря уж о том, что в нашем доме травить гостей не принято!

– Энцио… – прошипел его отец, а лицо Бальтазара закаменело.

Послышался возмущенный вздох кого-то из «павлинов», потом еще один… Слева еле слышно звякнула рапира Браски – адмирал уронил руку на эфес. «Он ищет ссоры, – как-то слишком уж спокойно подумал Лучано. – Но почему настолько глупо? При свидетелях, по такому смешному поводу… Неужели младший Риккарди настолько идиотто?! Или у этого плана двойное дно?»

– Мои извинения, синьор Энцио, – сказал он вслух. – Не думал, что обижу вас таким пустяком. Просто не очень люблю красные вина, особенно монтильи.

И снова сопение рядом – кто это там так возмущается? Ортино или Браска?

Нет, адмирал сидит совершенно прямо и дышит бесшумно, только рука так и лежит на рапире. Значит, это казначей. Ох, как же некстати! Там, где Лучано Фарелли мог бы изобразить смирение, принцу Джанталья не подобает кланяться слишком низко и терпеть оскорбления. Только не при будущих подданных. А может, на это и расчет?

Мысли метались лихорадочно, сердце застучало чаще, словно готовясь к драке, и Лучано заставил себя дышать медленнее, глубже. Если это замысел всех Риккарди, почему его орудием выступает именно младший? После учтивости Бальтазара слишком резкая перемена…

– О, в самом деле? Тогда и я прошу прощения, дорогой синьор Лучано! – Губы Энцио любезно улыбнулись, но взгляд остался полным неприязни. – Позвольте, я прикажу подать другого вина. Какое вы предпочитаете? Белое, розовое, амарилью? Держу пари, те сорта, что хранятся в наших подвалах, вы никогда не пробовали. Ни в тратториях Вероккьи, ни при дорвенантском дворе их не подают.

Лучано едва не рассмеялся. И вот на это он должен обидеться? Похоже, синьор Энцио считает, что костер гнева можно разжечь одной искрой. По себе судит, что ли? Ах, как жаль, что нельзя слишком внимательно приглядываться к остальным! Что же все-таки стоит за этой дерзостью?

– Благодарю, в этом нет нужды, – спокойно отозвался он. – Смешивать напитки я люблю еще меньше. Раз уж начал с монтильи, следует им и продолжать.

Пожав плечами, он снова пригубил благородный напиток и поймал взгляд младшего Риккарди, растерянный и словно разочарованный. Отпил и осторожно поставил бокал. Вино, которого в бокале осталось не больше трети, маслянисто колыхнулось, облизав тонкие хрустальные стенки. Рядом кто-то выдохнул… Синьор Ортино, да что же вы такой впечатлительный? Что-то знаете? Или просто боитесь ссоры с будущими союзниками?

И тут же, словно отражением этого звука, наследник Риккарди тихо хмыкнул, а потом совершенно ровным и очень учтивым тоном сказал:

– Простите мое любопытство, синьор Лучано, я никогда не имел дела с мастерами вашего бывшего ремесла. Неужели отравленное вино действительно можно распознать на вкус? Ведь ядов, насколько мне известно, великое множество, и среди них должны быть такие, что не имеют ни вкуса, ни запаха. Не сочтите за обиду, мне и в самом деле интересно.

Повисшее в комнате напряжение слегка рассеялось, старый принц усмехнулся, с интересом глядя на Лучано, а люди из Лавальи перевели дух. Снова тихо звякнула рапира – это адмирал убрал руку с эфеса. Лучано покосился на чеканный смуглый профиль и мимоходом подумал, что знаменитый Браска, оказывается, весьма интересный мужчина, с которым при других обстоятельствах он бы с радостью свел более близкое знакомство. А сейчас вот совершенно не до того! Впрочем, погодите… Это же теперь его собственный адмирал?! Как и все остальные почтенные грандсиньоры? И ему придется переехать в Лавалью, жить во дворце, постоянно видеться с ними и заниматься делами с утра до ночи, как Альс…

– Ну что вы, – любезно улыбнулся Лучано, должным образом оценив изящный и своевременный маневр. – Какие обиды? Вы правы, синьор Бальтазар, таких ядов немало. Лично я знаю примерно дюжину. Мастера моего ремесла, как вы изволили выразиться, называют их «чистой водичкой». Именно за отсутствие вкуса, цвета и запаха. Но подбирать их следует очень тщательно. Во-первых, яд не должен терять свои качества, соединившись с красным вином. Это коварный напиток, он мутнеет от некоторых ядов, а другие попросту лишает смертельного действия. Во-вторых, отрава должна быть медленной. Согласитесь, неудобно получится, если кому-то из гостей станет плохо прямо за столом.

Он обвел сидящих медленным выразительным взглядом, словно намекая, что почти все бокалы уже пусты. Только старший Риккарди да канцлер Моретти оставили буквально по глотку. Под его взглядом Ортино вздрогнул, а Браска бросил на свой бокал быстрый взгляд и нахмурился. Ну что ж, не Лучано выбрал такую тему для застольной беседы! Зато поддержать ее готов был с огромным удовольствием и потому продолжил, доверительно понижая голос:

– Самые лучшие яды действуют спустя несколько дней, а то и недель. Это еще сильнее сужает выбор тех, которые стоит использовать. Ну а третье нужное качество – неотвратимость. Я знаю благородных синьоров, которые с детства принимают крошечные дозы отравы, чтобы ослабить ее действие, а каждый бокал вина или угощение в чужом доме запивают противоядием.