Текст книги "Плоды страсти"

Даниэль Пеннак
Плоды страсти

Тонино посвящается

Один серьезный поцелуйчик – и бац: пятнадцать мертвецов.

Кристиан Мунье

ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой мы узнаем, что Тереза влюблена, и узнаем в кого

1

Как хотелось бы предвидеть в жизни то, что должно с тобой произойти – по крайней мере, в ближайшем будущем. А то как-то слишком быстро все решается. Мне ни в коем случае не следовало приглашать этого субъекта к себе домой на ужин. Уж очень быстро я сдался, за что потом пришлось платить по полной программе. Надо, правда, сказать, давление на меня было оказано огромнейшее. Все племя Малоссенов (кстати, забыл представиться тем читателям, которым мое имя пока неизвестно: Бенжамен Малоссен) ополчилось на меня, все – каждый на свой лад – пытались убедить меня принять решение, от чего я отпирался ногами и руками. На меня обрушилась вся огневая мощь моих родственничков.

– Как?! – орал мой братик Жереми. – Тереза влюблена, а ты даже краем глаза не хочешь взглянуть на ее парня?

– Я этого не говорил.

Эстафету подхватила моя сестричка Лауна:

– Тереза встречает мужчину, который заинтересовался ею, – поразительное явление, столь же невероятное, как и тюльпан, выросший на Марсе, – а тебе на это наплевать?

– Я не говорил, что мне на это наплевать.

– Неужели тебе ни чуточки не любопытно, Бенжамен?

Это уже раздался бархатный голосок моей другой сестрички – Клары…

– Ты знаешь хотя бы, чем занимается в жизни дружок Терезы? – встрял в разговор Малыш, один из наших младшеньких, сверкая глазами за своими розовыми очками.

Нет, мне не было известно, чем он занимается в жизни.

– Сказками!

– Сказками?

– Да, Тереза так и сказала: он занимается сказками!

Не пустить на порог скобяной лавки, служившей нам домом, сказочника означало до основания разрушить систему ценностей Малыша. Кроме нашей семьи и наших друзей, включая таких известных рассказчиков, как Лусса с берегов Казаманса, Тео, старик Риссон, Клеман Клеман, Тянь, Ясмина или Сису-Снежок, Малыш больше никого и не знал с момента своего рождения.

– Это правда, – спросил я позднее у Жюли, своей подруги жизни, – что этот терезофил – сказочник?

– Сказочник или владелец автомастерской, – ответила Жюли, – рано или поздно тебе придется через это пройти. Так что лучше займись организацией ужина.

Мамаша, как обычно, где-то вдали от нас переживала очередной любовный роман. Радостную весть она узнала около десяти утра по телефону: судя по подозрительному хрусту гренок, раздававшемуся у меня в трубке, она, должно быть, разговаривала прямо в постели, где уже стоял поднос с завтраком. И она повторила то, что обычно говорила каждый раз, когда одна из ее дочек теряла голову от любви.

– Тереза влюбилась? Да ведь это же прекрасно! Я желаю ей быть такой же счастливой в любви, как и я!

И бросила трубку.

В вопросах о женщинах бесполезно полагаться на мужчин. Я лишь проформы ради посоветовался на этот счет с дружками. Хадуш, Мо и Симон, как и положено, были единодушны во мнении:

– Ты всегда тяжело переживал известие о том, что та или другая твоя сестренка втрескалась в какого-нибудь оболтуса. Будь твоя власть, ты никогда бы не отпустил их от себя, это в тебе говорит твой «средиземноморский», как вы, французы, любите выражаться, характер.

Что касается старика Амара, то он воспринял новость совершенно спокойно, как истинный фаталист:

– Инш Аллах, сынок, чего хочет женщина, того хочет Бог. Ясмина возжелала меня, потому что Бог возжелал, чтобы я возжелал Ясмину. Понимаешь? Надо иметь душу такую же широкую и открытую, как сердце Всевышнего.

Я вновь подумал о Стожиле. Какой совет дал бы мне старина Стожилкович по ходу нашей очередной партии в шахматы, если бы не скончался столь скоропостижно? Наверное, точно такой же, как и Жюли, когда у нее внутри вдруг заполыхало желание иметь свое потомство:

– Пусть Тереза делает то, что хочет.

Ответ, весьма близкий к онтологической лаконичности равви Разона:

– Человеческий род держится на решении женщины, Бенжамен. Даже Гитлер ничего не мог с этим поделать.

Это же подтвердила мне и Жервеза – вторая мать моего сына, дублерша Жюли – святая душа, посвятившая свою жизнь искуплению грехов продажных женщин в тихом уголке на улице Аббесс. Я отправился к ней на консультацию в детский садик, который она открыла для детишек проституток, работавших в этом районе. Когда я очутился среди незаконнорожденной братвы, возившейся вокруг Жервезы, меня тотчас же окутал запах кисловатого молока и еще тот специфический запах, что может исходить только от нежной кожи грудных младенцев. Жервеза возвышалась над этой галдящей бандой, словно памятник материнству.

– Если Тереза захочет иметь ребенка, Бенжамен, она его сделает. Это всего лишь вопрос аппетита. Даже профессионалки не могут устоять перед этим искушением. Взгляни.

Ее рука сделала круг над головами облепивших ее байстрюков.

– Если даже мне неподвластно воспрепятствовать этому, то что уж говорить о тебе?

Жервеза назвала свои ясли иносказательно: «Плоды страсти». Одной из воспитательниц, работавших в ее учреждении, была моя сестра Клара, которая каждое утро подваливала сюда с нашими карапузами: Верден, Это-Ангелом и Господином Малоссеном. В конце концов, эти детишки тоже были плодами страсти. В атмосфере спокойствия и умиротворения Жервеза и Клара царили в этом маленьком бордельчике.

Что касается Тео, моего старого дружка Тео, предпочитавшего мужчин женщинам, то в один из вечеров, когда на него напала меланхолия, он выдал мне свою песню скорби:

– Чего ты, собственно, хочешь? Чтобы Тереза общалась только с девочками? В гомосексуализме заложен тождественный фактор, который со временем приводит к депрессии, уж ты поверь, Бен, моему ненасытному опыту. И потом, видишь ли, Тереза приходила ко мне посоветоваться… Поверь, у тебя слишком узкое поле для маневра.

– И что же она тебе сказала?

– То, что ей хотелось бы сказать тебе. Однако она боится тебя, ведь ты же – босс, старший в семье. А я… я – старая тетушка, которой все можно рассказать и которая никогда не болтает лишнего.

Разумеется, все это не могло не сказаться на производительности моей работы в издательстве «Тальон». И мне не приходилось ожидать ничего хорошего от Королевы Забо, как мы звали нашего босса:

– Еще раз вляпаетесь в историю с вашей семейкой, Малоссен, считайте, что работу вы у меня потеряли. Окончательно.

Это мне не понравилось.

– Ладно, Ваше Величество, считайте, что я уволен.

Я с треском хлопнул дверью, но все же успел услышать, как она заорала мне вслед:

– И не рассчитывайте на выходное пособие!

В коридоре я наткнулся на Луссу с берегов Казаманса, моего старого кореша Луссу, француза сенегальского происхождения, специалиста по китайской литературе.

– Ченгфа, хаизи? (Опять наказан, малыш?)

Я лишь бросил в ответ, что на сей раз уж точно навсегда ухожу из издательства.

– Во гаи зу ле, илаойонги!

– Глагол – в конце предложения, малыш, я сто раз тебе это говорил: илаойонги, во гаи зу ле!

И вот снова, в который раз, несмотря на когорту окружавших меня друзей, я остался наедине с проблемой, которая, в общем-то, была не моей проблемой. Да нет, поверить не могу: Тереза Малоссен влюблена! Моя Тереза, с нескладным телом и нежной душой! Моя спиритическая предсказательница из венецианского стекла! Такая хрупкая… Влюблена! И это в нашей семье, где, если вспомнить историю рода Малоссенов, любовь всегда влекла за собой непоправимые последствия. И нашей маме, и Кларе, и Лауне уж кое-что известно на этот счет. Сколько разрывов, сколько неудач, сколько ужасных смертей и сколько сирот в итоге? Любовь усеяла нашу семью трупами, по этим мертвецам носилась детвора, которой прибывало с каждым годом, и вот – опять двадцать пять – вся женская половина племени с чистой душой готова начать все с нуля, их просто в восторг приводят неожиданно порозовевшие впалые щечки Терезы. Они сразу увидели в этом признак влюбленности, в то время как я лелеял надежду, что она подхватила невинный туберкулез.

Само собой, каждый волен строить свои догадки, но я возложил все надежды на палочку Коха. Эта розоватость у обычно бледненькой Терезы, эти странные сентиментальные нотки, проскальзывающие в ее такой сухой речи, эта жаркая аура у девушки, которую все привыкли считать холодной, эта лихорадочная мечтательность во взгляде, эти сияющие глаза – все это могло иметь лишь одно объяснение: чахотка. С Терезы станется: она и туберкулез может подхватить через романтическое увлечение. Но ничего, полгода попринимает антибиотики, и все пройдет.

Я долго тешил себя иллюзиями, но в конце концов как-то вечером решил выяснить правду, какой бы горькой она ни оказалась. Выждав полчаса после того, как в доме погасили свет, я вошел в детскую и склонился над кроватью Терезы:

– Тереза, дорогая, ты спишь?

Ее большие глаза блестели в ночной темноте.

– Тереза, что с тобой? И она мне сказала:

– Я люблю.

Я попытался перевести разговор в другое русло:

– Что ты любишь?

Но она подтвердила мои опасения:

– Я люблю мужчину.

После небольшой паузы добавила:

– Я хотела бы вас с ним познакомить.

И, поскольку я по-прежнему хранил молчание, продолжила:

– Тебе решать, когда это произойдет, Бенжамен.

Они все уже третий день этим занимались. Старались сломить мою волю. С каждым днем атаки учащались. Обороняясь, я вел окопную войну, в которой – это было ясно с самого начала – мне была уготована роль побежденного. Окончательный удар нанес мне наш пес Джулиус Превосходный.

– Ну а ты что на это скажешь?

Он поднял на меня глаза, в которых я прочитал себе приговор.

– Ладно, пригласим его завтра на ужин.

Пес Джулиус тоже любил сказки.

2

Он оказался не сказочником. Он служил советником в Счетной палате. Малыш был еще в том возрасте, когда свои надежды человек возлагает на омонимию: он слышал то, что хотел услышать[1]1
  Французские слова conte (сказка) и compte (счет) звучат одинаково. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть]. Так или иначе, этот тип служил советником в Счетной палате, носил костюм-тройку и не имел ни малейшего желания что-либо рассказывать. Тереза начала нас знакомить:

– Мари-Кольбер де Роберваль, – произнесла она. – Советник Счетной палаты. Инспектор финансового контроля первого класса, – уточнила она слащавым голоском.

Пес Джулиус тут же сунул свою носяру Мари-Кольберу в задницу и повернулся ко мне: в его глазах я прочел настоящее собачье потрясение – поклонник-счетовод ничем не пах.

– Очень приятно, – выдавил из себя я.

– Его брат повесился, – объявила Тереза.

Уж не знаю, что было тому причиной – новость сама по себе или ее неожиданное объявление, или спокойный тон, которым Тереза ее сообщила, – но в любом случае реакция нашей семейки была далека от искреннего сочувствия.

– Боже мой! – пробормотал Тео.

– Без шуток? – поинтересовался Жереми.

– А на чем? – полюбопытствовал Малыш.

– Сожалею, – тихо произнесла Лауна таким тоном, что было непонятно, оплакивает ли она покойного, утешает его выжившего братца или извиняется перед гостем за хозяев.

Клара щелкнула фотоаппаратом, запечатлев счастливую пару; вспышка помогла сгладить неловкость ситуации, и, пока поляроид выплевывал фотку, Тереза продолжила знакомство.

– Моя семья, – обвела она нас рукой.

Не оставалось никаких сомнений: она улыбалась, как влюбленная девушка, знакомящая любимого со своими близкими, с которыми тот должен породниться в самом ближайшем будущем.

– Я рад наконец с вами познакомиться, – отозвался Мари-Кольбер.

Его голос звучал бесстрастно, но за этой бесстрастностью проскальзывали определенные намерения; он собрал их все разом в своем наречии «наконец».

Сегодня я даже не знаю, что сказать о том ужине. Тереза настояла на том, чтобы на нем присутствовало все племя: Тео – в роли матушки вместо нашей вечно пропадающей мамаши, Амар – в роли нашего отца, которого мы никогда в глаза не видали, Жюли – в качестве моей законной супруги, Жервеза – в качестве нашего морального поручителя, старина Семель выступал в роли заслуженного-дедушки-ремесленника-пенсионера, Хадуш, Мо и Симон играли роль кузенов из провинции, а Лусса с берегов Казаманса – высокоинтеллектуального дядюшки на тот случай, если за ужином разговор перейдет к высшим материям. Клара расставила на столе большие тарелки, а на них поставила другие – поменьше, Жереми поинтересовался у советника Терезы, «какого рода советы он выдает», на что Мари-Кольбер своим бесстрастным голосом ответил, что он «выдает» кое-что другое, Семель выпятил грудь, на которую нацепил свою медаль Города Парижа, дав при этом понять, что не отказался бы и от медали Труда, Лауна лишь улыбалась с извиняющимся видом, Жервеза вежливо осведомилась о том, что подсчитывает Счетная палата, Мари-Кольбер толкнул долгую речь, в конце которой стало понятно, что упомянутая Палата была полицией из полиций для выпускников НША[2]2
  НША (Национальная школа администрации) – один из самых престижных во Франции вузов по подготовке менеджеров и государственных чиновников.


[Закрыть], что в ней суровые и неподкупные чиновники подсчитывают, сколько резинок и карандашей стибрили их однокурсники по Школе, находящиеся теперь на государственной службе, Малыш нашел, что «он неплохо рассказывает истории», но я ничего из того, что говорили за столом, не слышал – настолько был занят перевариванием первых впечатлений о прибывшем женихе.

Мари-Кольбер был высокого роста, стройным и таким воспитанным, что, когда он сидел, полы пиджака неизменно задирались выше его толстых ляжек. Гладко выбритый, упитанный, с образцово-бледным оттенком кожи, он бросал на окружающий его мир взгляд, который, казалось, простирался куда-то далеко-далеко. Его рукопожатие было сильным – спорт, как и все остальное, наверняка был частью его воспитания, – и я легко мог представить его меломаном наподобие тех, кто с упорством метронома играет Баха в строго отведенные часы. Рукава его пиджака были чуть коротковаты, и трудно было определить, лысоват он или же тщательно причесан.

Посреди ночи я разбудил Жюли, чтобы спросить, что она о нем думает.

– Ничего, – ответила она, – просто вылитый выпускник НША, и этим все сказано.

Вот это меня и угнетало. Где Тереза могла откопать такого образцового администратора?

– У себя на работе, – ответила она на мой вопрос. – Ведь ты же знаешь, что я никуда не хожу по вечерам!

Тереза работала гадалкой. Она предсказывала будущее в маленьком пассажирском автоприцепе чешского производства, который Хадуш, Мо и Симон отрыли неизвестно где и установили на четырех бетонных плитах на бульваре Менильмонтан, у стены кладбища Пер-Лашез. И даже если на дворе валил снег, бушевал ураган или стояла невыносимая жара, перед автоприцепом Терезы выстраивалось в очередь, кажется, все человечество. Однако, несмотря на все мое воображение, я не мог представить себе безупречную голову Мари-Кольбера, с гордостью возвышающуюся над толпой посетителей Терезы.

И тем не менее это было правдой: Тереза никогда не лгала.

– Ты знаешь, ко мне за консультацией обращаются самые разные люди, ведь в Париже есть еще кое-что, помимо Бельвиля!

Ладно. Вернемся к тому ужину: теперь-то я знаю, почему мне тогда было не по себе. Я понял, в чем была причина моей рассеянности. Это все из-за поляроидной фотки – фотографии счастливой пары, которую сделала Клара. Она положила фото на скатерть рядом со мной, и ушла на кухню, чтобы принести очередные блюда, а потом о нем и забыла. Мне никогда не нравились поляроидные снимки… сероватая, постепенно разлагающаяся туманность… лица, неожиданно всплывающие из глубины… самопроизвольное рождение образа… неконтролируемое насыщение цветом… и, наконец, восторженное поминание настоящего, только что ушедшего в прошлое… нет, есть во всем этом какое-то химическое таинство, от которого во мне зарождается страх первобытного человека… страх перед откровением, наверное, страх перед тем, что мы увидим, когда все откроется. Да, для меня тот треклятый ужин прошел в ожидании, когда на расплывчатом квадратике желатина появятся Тереза и Мари-Кольбер. Ну и пришлось же мне потомиться, пока не проклюнулась эта идеальная парочка! Первой появилась Тереза. Углы Терезы. Так проводят первые штрихи, когда делают эскиз. Сначала угловатая и желтоватая Тереза. Затем чахоточная краснота ее щек – только щеки, остального лица пока еще не видно… ах да, еще поперечная кровоточащая линия ее растянувшихся в улыбке губ – Тереза впервые в жизни накрасилась губной помадой… Но кому же она улыбается? На фотографии нет ни малейшего следа Мари-Кольбера. Тереза проявлялась одна в пустоте, постепенно заполнявшейся первыми деталями интерьера. Может, я в тот момент испугался? Может, сказал я себе, Тереза подцепила вампира, который, покинув Пер-Лашез, встал в очередь в автоприцеп, чтобы высосать из нее всю кровь? Наверное, что-то вроде того, если судить по облегчению, которое я испытал, когда наконец увидел, как на фотографии стала вырисовываться бледная масса инспектора финансового контроля первого класса… сначала его безукоризненный костюмчик… затем он сам в костюме… и, наконец, его лицо, которому улыбалась моя сестренка Тереза.

За этим занятием я провел, наверное, весь ужин, потому что последним воспоминанием, оставшимся у меня от того вечера, было широкое лицо Мари-Кольбера – плоская улыбка, ясный взгляд, – склонившегося ко мне в тот момент, когда все племя Малоссенов восхищалось фотографией, и шепотом произнесшего:

– Мне нужно с вами поговорить, Бенжамен.

Все находили поразительным сходство с оригиналами.

– С глазу на глаз, – уточнил он.

Все хвалили натуральность колорита.

– Завтра, в четырнадцать часов.

Поистине очаровательная пара!

– В баре отеля «Крийон», вас устраивает?

Которой суждено прекрасное будущее!

– Мы поговорим о свадьбе.

ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой мы узнаем больше о женихе. И то, что о нем думают

1

На следующий день, в окружении золотых стен «Крийона», ровнехонько в четырнадцать ноль-ноль Мари-Кольбер де Роберваль («Зовите меня МК2[3]3
  Числительное deux (2) и предлог de, стоящий перед фамилией, имеют во французском языке сходное звучание.


[Закрыть], Бенжамен, когда мы учились в Школе администрации, то всегда придумывали друг другу клички»), или МК2, объявил мне о своем намерении жениться на Терезе, причем в кратчайшие сроки. Из-за своих профессиональных обязанностей он не располагал временем для подробного обсуждения намечающегося торжества и не просил у меня руки моей сестры, он просто-напросто согласовывал дату свадьбы. Он женится на Терезе через две недели – вот и весь разговор.

– В церкви Сен-Филипп-дю-Руль.

(«Ты знаешь, как обыватели говорили о Петене[4]4
  Анри Филипп Петен – в 1940-1944 гг. глава коллаборационистского режима Виши во время оккупации Франции немецкими войсками.


[Закрыть] во время оккупации? – спросила у меня Жюли, когда я представил ей свой отчет. Я не знал. – Святой Филипп рулит страной, надувая всех направо и налево».)

– Брак с общностью имущества супругов, – уточнил МК2, помешивая кофе. – Все, что принадлежит мне, станет ее собственностью. Что касается ее…

В тишине лишь постукивали ложечки.

– Мне нужна только она…

Таким образом принц давал мне понять, что в любом случае принимает мою Золушку – есть за ней карета в приданое или нет. (Денежный мешок, словно пинцетом, вытягивал из себя слова, чтобы назвать цену чувствам!)

– Но это, разумеется, не означает, что Тереза будет вести жизнь содержанки, Бенжамен. Это не в ее характере.

Тишина. Убедительный взгляд. Взвешенные слова:

– Ваша сестра – исключительная женщина.

Впервые мы с Джулиусом услышали, чтобы кто-то говорил о Терезе как о женщине. И, поскольку всякий комплимент заслуживал награды, Джулиус тут же погрузил свою морду, истекающую благодарностью, между ног будущего шурина, а его хвост весело прогулялся по чашкам с недопитым кофе. Кофейный дождь, разлетающийся во все стороны сахар, молчаливый танец, в котором закрутились официанты, салфетка, еще салфетка, нет, ничего страшного, лежать, Джулиус! Новые пирожные на столе, вновь дымящийся кофе, девственно чистая скатерть, ну вот, можно продолжать, извините его, пожалуйста…

– Тереза продолжит свое занятие. Вот только заниматься гаданием она будет в кругах более…

Какое прилагательное он подыскивал: «знатных», «достойных», «прибыльных», «информированных», «ответственных»? Неожиданно он перевел беседу в совершенно другое русло.

– Она рассказала вам, как мы познакомились?

Они познакомились благодаря повешенному. Благодаря брату Мари-Кольбера де Роберваля (МК2) – Шарлю-Анри де Робервалю (ША2). Какой удар нанесло это самоубийство по профессиональной этике финансовых контролеров! Итак, вот история: МК2 приступает к проверке бюджета министерства, которым руководил его брат несколько лет тому назад, и ША2 неожиданно лезет в петлю. Возможно, Шарль-Анри почувствовал, что его подозревают, что его вот-вот отдадут на растерзание судебным следователям? Возможно, он боялся, что его имя будут поливать грязью на первых страницах газет?

– Опасения совершенно нелепые, ибо речь шла об обычной рутинной проверке, уверяю вас, тем более что бухгалтерия министерства, которое возглавлял Шарль-Анри, как выяснилось, находилась в безупречном состоянии.

Возможно, все дело было в том, что семья де Робервалей всегда с трепетом относилась к вопросу чести своего имени и все, кто носил имя де Роберваль, обладали обостренным чувством общественного долга. Фамильная традиция, начатая, да-да, именно во времена Кольбера[5]5
  Кольбер Жан-Батист (1619-1683) – выдающийся государственный деятель Франции, министр финансов с 1665 г.


[Закрыть]! Дворянская фамилия, которой был пожалован титул при Людовике XIV, после Великой революции встала на службу Республике и служит ей по сей день.

– Два столетия неподкупного служения великой Франции, Бенжамен, с некоторым уклоном вправо, надо признаться. Мы с вами, скорее всего, голосуем на выборах по-разному, но самым главным для нас обоих остается централизм государства, общее наследие Великого столетия[6]6
  Так во Франции называют эпоху правления Людовика XVI.


[Закрыть] Республики, согласны?

Короче говоря, Шарль-Анри повесился. В семейном особняке Робервалей, в доме № 60 по улице Кенкампуа, можно сказать, прямо под ногами у своего брата. Неужели это случилось из-за его, Мари-Кольбера, финансовой проверки? МК2 теряет сон, отказывается пить, есть – словом, теряет аппетит к жизни.

– Да, это самое точное слово, Тереза вернула мне аппетит к жизни!

Что по-прежнему никак не объясняет, как он познакомился с нею.

– Через одного из бывших однокурсников, тоже бывшего министра.

Который знал ее через?..

– Своего китайского слугу. Если быть точнее, уроженца китайской провинции Кантон. Бедняга живет в вашем квартале. В один прекрасный день от него сбежала жена, и он вбил себе в голову, что уже ни на что не годится как мужчина. Ваша сестра погадала ему на «Ицзине»[7]7
  «Ицзин» («Книга перемен») – наиболее авторитетная книга канонической китайской философии (1-я половина 1 тыс. до н. э.), использующаяся в гадательной практике.


[Закрыть], и все встало на свои места: беглянка вернулась домой и вскоре забеременела.

– Погадала на «Ицзине»?

– Это китайское гадание: вы бросаете палочки, которые образуют идеограммы. Своего рода спиритический вариант микадо[8]8
  Микадо – здесь: японская игра с длинными тонкими палочками разных цветов, при этом каждый цвет соответствует определенному количеству очков.


[Закрыть].

– Тереза и вам погадала на «Ицзине»?

Нет, по совету своего товарища по Школе Мари-Кольбер отправился к Терезе и, назвав дату, час и место рождения Шарля-Анри, попросил ее предсказать будущее брата, словно тот был жив-здоров. Бросив взгляд на цифры, Тереза подняла глаза на Мари-Кольбера: «Этот человек повесился две недели назад, он – ваш брат, и вы терзаетесь, считая себя виновником его смерти. Она потрясла вас до глубины души».

– Так она и сказала, Бенжамен, слово в слово.

***

Слово в слово, что подтвердила мне Тереза вечером того же дня.

– Уверяю тебя, Мари-Кольбер не смог бы предотвратить самоубийство Шарля-Анри, я никогда не видела, чтобы звезды выстраивались при рождении в такой плохой ряд: Марс и Уран в восьмом доме, можешь себе представить, Бенжамен! И, в довершение всего, в оппозиции к Сатурну! Нет, уж слишком много совпадений! Мне с большим трудом удалось убедить Мари-Кольбера в том, что никакой его вины в смерти брата нет. Он так страдал. Так нуждался в утешении… Знаешь, мне показалось, что он очень похож на тебя, Бенжамен… Такой весь рациональный и в то же время такой впечатлительный! Так, значит, ты с ним встречался? И как все прошло? Рассказывай!

Мы говорили об этом дома, за столом, в присутствии всех членов семьи, от которых не ускользало ни одного слова.

– Где встречались? – спросила Клара.

– В баре «Крийона».

– Не мог найти места получше, – вмешался в разговор Жереми. – Сейчас все важные дела решаются в баре «Хемингуэй».

– А ты откуда знаешь? – спросил Малыш.

– Заткнись, – предложил Жереми.

– Сам заткнись, – посоветовал Малыш.

– Я склоняюсь скорее к кафе «Кост», – подал голос Тео, заглянувший в тот вечер к нам на огонек. – Теперь все решается в «Косте».

– Бар «Хемингуэй», – упорствовал Жереми, – бар «Хемингуэй» в «Ритце».

– Кафе «Кост», – стоял на своем Тео, – уверяю тебя, уже с полгода, как «Кост» считается самым престижным.

– Чушь, – отозвался Жереми.

– Все зависит от того, что человек хочет делать в жизни, – попыталась примирить их Клара. – Если он хочет стать, например, фотографом…

– Но все же свиданка в «Крийоне»… – просвистела сквозь зубы Лауна.

– Просто смех берет, – отрезал Жереми.

– Что он тебе сказал? – спросила Тереза. – О чем вы таком говорили?

– О твоем будущем, моя взрослая девочка. И о будущем нации.

***

Да. МК2 просто загорелся. Способности Терезы к гаданию «буквальным образом его ошарашили». Слыша его ровный голос и наблюдая за его неподвижным телом, трудно было представить, чтобы он мог настолько воодушевиться, но это было так. Послушать его, так будущее всей страны зависело от Терезы. Тереза воплощала собой «интуицию, которая необходима любому правительству для того, чтобы не оказаться жертвой слепой рациональности». Она была «правым полушарием» Республики, «той интуитивной частью разума, которой столь скандальным образом пренебрегала наша воспитательная система в ущерб голому рационализму, так и не сумевшему вырваться за свои рамки».

Клянусь вам, именно так он и выражался – будто писал доклад. Причем без черновика! На его лице застыла улыбка-маска, которая, казалось, пускается в ход уже в течение нескольких веков со времен первого Роберваля:

– И это, Бенжамен, говорю вам я, Мари-Кольбер де Роберваль, который носит весьма авторитетное имя и не менее авторитетную фамилию.

(Хотите верьте, хотите нет, но именно так он и выражался…) Между делом он заказал для нас еще по коньяку.

– Так вот, признаюсь вам, старина, во мне словно что-то перевернулось! Десять минут общения с вашей сестрой – и я поверил в то, что душа существует. И пусть не обвиняют меня в суеверии!

Напротив, беря в жены Терезу, Мари-Кольбер давал себе обещание изгнать всех гадалок, что шастали в кулуарах власти. А вот Тереза – совсем другое дело.

– Будь с нами Тереза, нас никогда бы не распустили!

– Распустили?

– Парламент. Национальное собрание. Распущенное в прошлом году. Помните? Депутаты… проигранные выборы. Если бы мы тогда проконсультировались с Терезой, нам удалось бы избежать роспуска нижней палаты парламента. И мы по-прежнему стояли бы сейчас у руля власти, а Франции жилось бы гораздо лучше.

Да что вы говорите!

– И если бы мой брат был с вами знаком, он никогда бы не повесился.

Простите, не понял?

Он замолчал. Бокал с коньяком медленно поворачивался в его ладонях. Казалось, он пытается выудить из этого бокала будущее своего покойного брата. Воспользовавшись паузой, я, в свою очередь, заглянул в свой бокал, стараясь прочитать в нем будущее моей сестренки: Тереза бросает гадание на кофейной гуще ради гадания на изысканном шампанском… Моя Тереза меняет свой автоприцеп на кабинет, меблированный в стиле Людовика XV, а свои гадальные карты – на двойную колоду для бриджа… И я увидел ее – очень отчетливо, там, внутри бокала, увидел, как Тереза склоняется над бархатным столом для игры в бридж и предсказывает будущее сливкам общества по лежащим перед ней картам вистующего. Эта картина, словно вспышка, промелькнула в моем мозгу! О, вроде ничего такого, интуитивное предположение, мимолетное, но четкое, как постановление правительства: я влип в дерьмо по уши. Вот такие дела. Из-за этой свадьбы я окажусь по уши в дерьме, лично я. Бенжамен Малоссен. Причем это будет не лишь бы какая выгребная яма, не из тех простых выгребных ям, в которые меня до сих пор забрасывала судьба, нет, это будет выгребная яма океанических размеров, а все, что случалось со мной до сих пор, покажется детскими играми по сравнению с тем, что меня ожидает. Я еще точно не знал, какое, собственно, обвинение выдвинут против меня на этот раз, но, заглядывая на дно своего бокала с коньяком, в бесшумной атмосфере шикарного бара, почувствовал, что получу свое сполна. На сей раз удар будет по-настоящему жестоким. И никакие уловки не помогут мне отвертеться от надвигающейся беды. Меня не будут обвинять в том или в этом – нет, нет, нет, меня обвинят во всем.

И, словно эхо объявшего меня ужаса, размеренный голос Мари-Кольбера (ах да, Мари-Кольбер!) произнес:

– Я имею в виду вашу профессию козла отпущения, Бенжамен…

Нет никаких сомнений, тучи с дерьмом сгущались над моей головой.

– Если бы вы научили моего брата быть козлом отпущения, он теперь был бы среди нас.

Который час? Мне пора сматываться, но МК2 продолжал, глядя мне прямо в глаза, словно исповедуясь впервые в жизни:

– Шарль-Анри был чистейшим продуктом Школы, впрочем, как и я сам, то есть был козлом отпущения вроде вас. Только мы об этом не догадывались. Мы готовимся в Школе администрации к тому, чтобы занять самые высокие должности, мы поступаем туда прилежными учениками и выходим с намерением стать министрами, но кто такой министр, Бенжамен? Или высокопоставленный государственный служащий? А генеральный директор крупной компании? Или управляющий? Предохранители, мой дорогой! Люди, которые выходят в отставку, чтобы сохранить покой своим боссам! Козлы отпущения, восходящие на жертвенный алтарь при каждом новом повороте политики. Нам казалось, что нас учат управлению, а нам, оказывается, суждено было играть роль жертвы! Преподавателя науки о том, как эффективно работать козлом отпущения, – вот кого не хватает Школе администрации! Человек вашей закалки сумел бы подготовить элиту, мечтающую о власти, к жертвоприношению. Говорю вам. Школа нуждается в таком преподавателе, как вы!

В тот момент я должен был почувствовать себя удостоенным высокой чести. Получить предложение о работе как раз тогда, когда Королева Забо выставила меня за дверь! И где – в самом престижном вузе страны, подумать только! Я, обучающий важнейших из шишек! Вот только почему-то вместо лаврового венка я чувствовал над своей головой совсем иное: все ту же проклятую тучу с дерьмом.

– И тогда, будь вы его преподавателем, Шарль-Анри не повесился бы, даже если бы и оказался в чем-то виновным! Он превосходно сыграл бы роль козла отпущения – он всегда был прилежным учеником – и сидел бы теперь с нами, живой и невредимый.

От тучи уже потянуло такой вонью, что по сравнению с ней сам пес Джулиус Превосходный пах чудеснее не бывает. Но почему опять я? Почему все время я?

– Я не шучу, Бенжамен. Двери Школы администрации открыты для вас. Только дайте знак, и я переговорю с кем следует.