Текст книги "Ни о чем не жалею"

Глава 8

В августе Габриэлла присоединилась к группе молодых девушек, которые изъявили желание вступить в орден и проходили первый этап подготовки. Послушницами они считались чисто формально. Но их все равно переодели в длинные белые платья с синей полосой на подоле, которые им предстояло носить в течение года – до тех пор, пока они не станут новициантками. Новициат длился два года, после чего послушницы давали временный обет и вступали в период двухлетней монастырской подготовки. В конце ее их ждали вечный обет и окончательное пострижение.

Вся подготовка занимала пять лет – больше, чем учеба в университете, – но Габриэллу это не страшило. Стать монахиней было ее давнишней мечтой, и она была уверена, что ничто не помешает ей добиться своего.

Будущим послушницам часто поручали множество самых разных дел. Часто приходилось выполнять тяжелую, однообразную, а то и просто грязную работу. Габриэлле все это было хорошо знакомо. Ни одно дело не могло вызвать в ней ни отвращения, ни протеста, ни показаться унизительным. Все послушания она исполняла старательно, чуть ли не с радостью. Руководительница группы кандидаток не раз говорила матушке Григории и наставнице новицианток сестре Иммакулате, что гордится Габриэллой.

Впрочем, Габриэлла уже и не была Габриэллой. При вступлении в группу кандидаток ей дали имя Бернадетта. Остальные девушки звали ее просто «сестра Берни».

Всего кандидаток было восемь. И все было бы славно, но одна из них постоянно пререкалась с Габриэллой, спорила и даже пыталась поссорить ее с другими девушками. Она постоянно жаловалась на Габриэллу наставнице группы и говорила, что считает ее излишне самоуверенной и заносчивой. Особенно ее задевало, что Габриэлла была как родная всем монахиням и старшим послушницам. Наставница, вздохнув, объяснила юной скандалистке, что Габриэлла прожила в монастыре бóльшую часть своей жизни, так что немудрено ей чувствовать себя так свободно. Тогда немедленно последовало обвинение в суетном тщеславии: «своими глазами видела», как, за неимением зеркала, Габриэлла любуется своим отражением в оконном стекле. По мнению молодой неофитки, сие было верхом легкомыслия.

– Быть может, сестра Берни просто о чем-то задумалась, – возразила ей наставница.

– О своей внешности, – мрачно буркнула кандидатка, которую звали сестра Анна. Сама она была не слишком хороша собой, и это не давало ей покоя. Прежде Анна жила в Вермонте и даже была помолвлена. Нашелся-таки молодой человек, обративший внимание на невзрачную, угловатую девушку со слегка угреватым лицом. Решение уйти в монастырь восемнадцатилетняя Анна (словно в насмешку носившая тогда имя Джульетта) приняла, когда за считаные дни до свадьбы жених разорвал помолвку. Наставница молодых послушниц часто задумывалась, выйдет ли из нее настоящая монахиня. На ее памяти было несколько случаев, когда поспешно принятое решение не приносило пользы.

Что касалось Габриэллы, то тут у сестры Эммануэль никаких сомнений не было. Весь монастырь был совершенно уверен, что Габриэлла нашла свое истинное призвание. Сама она была бесконечно счастлива и откровенно гордилась своим новым статусом. Ее рвение порой заставляло подтянуться тех монахинь, которые не всегда относились к своим обязанностям должным образом.

К Рождеству Габриэлла приготовила всем подарок. Еще летом она написала трогательную святочную историю о маленькой девочке, которая целый год собирала в лесу хворост, чтобы Санта-Клаусу было чем отапливать свое холодное лапландское жилище. Габриэлле потребовалось около полугода, чтобы перепечатать ее на стареньком монастырском «Ундервуде» и сделать двести маленьких книжечек в красочных обложках, для которых она использовала рождественские открытки. За завтраком в первый день Рождества каждая из монахинь нашла рядом со своей тарелкой одну такую книжечку.

– Опять она выпендривается!.. – Это восклицание сестры Анны прозвучало достаточно громко, чтобы его услышали все. Непримиримая противница Габриэллы, не прикоснувшись к завтраку, пулей вылетела из трапезной, на бегу швырнув подарок в мусорную корзину. Это был совсем не рождественский поступок. Габриэлла огорчилась, но, не желая портить сестрам праздник, сделала вид, будто все в порядке.

После завтрака Габриэлла все же пошла в комнату сестры Анны и попыталась поговорить с нею. Но сестра Анна была настроена весьма воинственно.

– Ты, должно быть, воображаешь, что раз тебя тут все знают, значит, ты чем-то лучше остальных кандидаток! – резко выкрикнула Анна. – Так вот, заруби себе на носу: ты ничем не лучше нас, и если бы ты так не выпендривалась и не старалась пустить всем пыль в глаза, ты была бы гораздо лучшей послушницей! Тебе не приходило в голову, что Бог не любит тех, кто воображает о себе невесть что?..

Эти слова полетели прямо в лицо Габриэлле. Она неожиданно подумала о том, что Анна поразительно похожа на ее собственную мать. Та тоже стремилась сделать Габриэлле как можно больнее. Правда, Элоиза больше действовала кулаками или ремнем, однако ее ругательства и обвинения били не слабее палки. Слова сестры Анны врезались в сердце Габриэллы как нож.

Сдерживая слезы, она вышла, а вечером отправилась к матушке Григории, чтобы поговорить с ней с глазу на глаз.

– Быть может, сестра Анна права? – спросила она, вкратце рассказав настоятельнице суть дела. – Быть может, я действительно слишком задираю нос и важничаю перед другими? Ведь как легко не заметить собственной гордыни. Наверное…

Но матушка Григория не дала ей договорить. Она сразу поняла, в чем дело, и постаралась убедить Габриэллу, что сестра Анна попросту завидует ей.

Однако и после этого случая отношения между Габриэллой и молодой девушкой из Вермонта нисколько не улучшились. Сестра Анна как будто задалась целью всячески порочить Габриэллу при каждом удобном и неудобном случае. Она постоянно жаловалась на нее, делала ей замечания по каждому поводу, высмеивала ее промахи – как действительные, так и воображаемые, и вообще доставляла ей всевозможные неприятности. В конце концов Габриэлла, не отличавшаяся избытком уверенности в своих силах, решила, что сестра Анна в чем-то должна быть права. Ну кто, в самом деле, станет возводить на нее напраслину? Да и с чего бы это? Габриэлла снова начала сомневаться в том, что она достойна быть монахиней. К весне она была уже твердо уверена в том, что совершила страшную ошибку. Слава богу, сестра Анна вовремя открыла в ней страшные пороки, от которых она обязана избавиться прежде, чем ее примут в орден.

В том, как сестра Анна преследовала и изводила ее, было что-то до боли знакомое, однако Габриэлла уже не способна была рассуждать здраво. Как когда-то давно, все ее помыслы сосредоточились на собственной вине и порочности. Дело дошло до того, что, стоя однажды на исповеди, она призналась священнику, что сомневается в том, в чем еще недавно была совершенно уверена – в правильности выбранного пути.

– Что заставило тебя так подумать, сестра? – донесся из-за исповедальной решетки незнакомый голос, и Габриэлла невольно вздрогнула. Это был не отец О’Брайан, которому она исповедовалась с самого детства, – это был кто-то другой. И, судя по голосу, священник был довольно молод.

Габриэлла, быстро справившись с собой, сказала:

– Сестра Анна постоянно обвиняет меня в тщеславии, гордыне, празднословии и прочих грехах. Боюсь, она права. Как я смогу служить Богу, если не исполняю его заповедей и не имею достаточно смирения и покорности? Мне кажется, святой отец, я начинаю ее ненавидеть!

Священник некоторое время озадаченно молчал, потом спросил на удивление мягким и участливым голосом, приходилось ли ей раньше ненавидеть кого-нибудь.

На этот раз Габриэлла ответила без колебаний.

– Я ненавидела своих родителей.

– И ты исповедовалась в этом своем грехе? – снова спросил священник, на этот раз построже, и Габриэлла невольно задумалась, сколько ему может быть лет.

– Да, много раз, – ответила она и рассказала, что на протяжении всего своего пребывания в монастыре исповедовалась в своей ненависти к матери отцу О’Брайану.

– Почему ты ненавидела их, сестра? – спросил молодой священник.

– Потому что они меня били, – просто ответила Габриэлла.

Ее искренность и смирение так поразили священника, что он долго молчал. Он сразу почувствовал, что сестра Бернадетта – человек открытый, честный, немного наивный, и ему захотелось увидеть ее лицо. В этом монастыре он исповедовал всего во второй раз и, в отличие от отца О’Брайана и других, не знал истории Габриэллы. Ему было известно только то, что сестра Бернадетта – одна из новоначальных послушниц, которая еще только готовится к новициату.

– Собственно говоря, – поспешила объяснить Габриэлла, удивленная и встревоженная его молчанием, – била меня только мать. Отец… он просто позволял ей проделывать со мной все, что угодно. Когда я выросла, я поняла, что он мог бы меня защитить, но не захотел или… Словом, что-то ему мешало. И тогда я возненавидела и его тоже.

Она сказала это и сама удивилась – еще никогда, ни на одной исповеди она не позволяла себе подобной откровенности. Габриэлла совершенно не понимала, почему она это делает. Быть может, ей просто необходимо было облегчить душу, так долго изнемогавшую под тяжестью этой тайны. Каждый знает, что легче всего это происходит в разговоре с кем-то незнакомым. Да, Габриэлла ненавидела мать, но она еще никогда никому не говорила – за что. Этот груз продолжал отягощать ее; в последнее же время прибавилось раздражение на сестру Анну, поколебавшую с таким трудом обретенное душевное спокойствие Габриэллы.

– А ты никогда не говорила родителям о том, какие чувства ты к ним испытываешь? – неожиданно спросил священник. Этот вопрос прозвучал очень странно. Габриэлла вдруг подумала, что тот, кто исповедовал ее, не только выслушивал признания, но и старался исцелить ее раны.

– Я давно их не видела. Папа ушел из семьи, когда мне было девять, и больше я ничего о нем не знаю. А через год мама привезла меня сюда и бросила. Она тоже вышла замуж. Должно быть, она решила, что в ее новой жизни я буду ей только мешать. Так я и осталась в монастыре. В каком-то смысле в моей жизни это была едва ли не самая большая удача. Если бы мне пришлось вернуться к маме, я бы, наверное, умерла… Она бы забила меня дó смерти.

– Понимаю… – донесся из-за решетки исповедальни негромкий шепот, и Габриэлла невольно удивилась. Этот молодой священник воспринимал ее историю слишком близко к сердцу. И все же она решила рассказать ему все до конца, так как без этого ее исповедь была бы не полной.

– Сестра Анна напоминает мне мою мать, – сказала она. – И мне кажется, что именно поэтому я начинаю ее ненавидеть. Она все время придирается ко мне, говорит, какая я плохая… Моя мать делала то же самое, и я ей слишком долго верила.

– А сестре Анне ты веришь? – спросил священник.

Габриэлла беспокойно пошевелилась. В исповедальне было темно и душно, к тому же от долгого стояния на коленях у нее заломило спину, однако она заставила себя не думать об этом. Почему-то ей казалось, что в эти минуты решается ее судьба.

– Ты веришь тому, что говорит о тебе сестра Анна? – повторил священник свой вопрос. – Ты веришь, что ты – действительно такая плохая, как она утверждает?

В его голосе звучало сочувствие и неподдельный, искренний интерес. Габриэлла глубоко задумалась.

– Иногда, – ответила она наконец. – Я привыкла верить своей матери, и мне до сих пор иногда кажется, что она была права. Разве родители бросили бы меня, если бы я была нормальной, послушной девочкой? Должно быть, во мне глубоко жил какой-то порок, который они не смогли исправить и в конце концов отчаялись… Так я думала тогда, и так порой я думаю сейчас. Вы понимаете меня, святой отец? – с мольбой произнесла она. – Мне кажется, что во всем, что случилось, была моя вина, мой грех…

– Или их, – мягко возразил священник, и Габриэлла попыталась представить, какое у него лицо. – Я уверен, сестра, что это была их вина. Возможно, то же самое верно и в отношении сестры Анны. Правда, я ее совсем не знаю, и все-таки… Возможно, она просто завидует тому, что тебе здесь так легко все дается, что тебя все любят. Ведь монахини любят тебя, сестра?

– Да, – честно ответила Габриэлла и тотчас же спохватилась: – Я так думаю, – поправилась она и тут же спросила: – Но как же все-таки мне быть с сестрой Анной? Что мне делать, святой отец?

– Лучше всего сказать ей, чтобы она немедленно прекратила свои нападки. А если нет – пусть достает из чемодана свои боксерские перчатки. Когда я учился в семинарии, мне пришлось подобным же образом налаживать отношения с одним из однокурсников. У нас были, гм-гм… кое-какие разногласия принципиального характера. Я до сих пор думаю, что это был единственный выход.

– И что же случилось потом? – шепотом спросила Габриэлла, с трудом сдерживая улыбку. Еще никогда исповедь не проходила так вольно, что ли. Хотя, конечно, вряд ли строгий монастырский устав мог одобрить такую свободу общения. Всему, знаете ли, есть пределы, но священник этот начинал ей нравиться – несмотря на очевидную молодость, он был мудр, имел сострадание к ближнему и, что совсем уж неожиданно, обладал изрядной долей юмора. – Вам помогла эта… дуэль?

– О, да! – подтвердил священник. – Мой соперник поставил мне здоровенный фонарь под глазом и чуть не вышиб из меня дух. Как ни странно, после этого мы с ним подружились. Теперь брат Майкл работает с прокаженными в нашей миссии в Кении, и я получаю от него открытки с поздравлениями на каждое Рождество.

– Может быть, нам удастся отправить в Кению и сестру Анну, – пошутила Габриэлла и сама себе удивилась. Даже учась в колледже, она не позволяла себе разговаривать подобным образом ни с однокурсниками, ни, не дай бог, с профессорами. Сейчас же вся ее замкнутость куда-то исчезла, а от смущения не осталось и следа.

Священник с молодым голосом негромко засмеялся за решеткой.

– Почему бы тебе не предложить это самой сестре Анне? – осведомился он. – А пока она будет думать – прочти три хвалебных канона к Деве Марии и одно «Отче наш». Только от души… – добавил он серьезным тоном, и Габриэлла снова почувствовала себя удивленной. Другие священники обычно налагали куда более серьезные наказания.

– Вы уверены, что этого достаточно, святой отец? – робко спросила она.

– Ты недовольна, сестра моя? – ответил священник вопросом на вопрос, и в его голосе Габриэлле снова почудилась улыбка.

– Я просто удивлена. С того самого дня, как я попала в этот монастырь, я еще ни разу не читала меньше десяти молитв к Деве Марии…

– Я знаю. Именно поэтому мне показалось, что тебе пора сделать небольшую передышку. Не будь так требовательна к себе, сестра, – постарайся на время забыть о своих неприятностях, словно их вовсе не существует, хорошо? Насколько я понял, это скорее ее грех, чем твой, – во всяком случае, так мне подсказывает мой внутренний голос. И еще: не путай сестру Анну со своей матерью – это два совершенно разных человека, да и ты, сестра, давно стала другой. Ты – взрослая, и никто не может мучить и преследовать тебя, кроме… тебя самой. Господь наш Иисус учил: «Люби ближнего своего как самого себя». Подумай об этом. В этой формуле, как и во всем Священном Писании, заключена неисчерпаемая мудрость.

– Спасибо вам, святой отец…

– Ступай с миром, сестра. – Этими словами священник отпустил ей грехи, и Габриэлла, выйдя из исповедальни, уселась на самую дальнюю от алтаря скамью, чтобы в уединении прочесть назначенные молитвы.

Когда некоторое время спустя она ненадолго подняла голову, то увидела входившую в исповедальню сестру Анну. Она пробыла там довольно долго, а когда вышла, лицо у нее было красным, а глаза припухли, словно она плакала. При виде ее Габриэлла расстроилась; она очень надеялась, что священник не будет излишне суров с сестрой Анной. Напрасно она так много ему рассказала.

И все же после исповеди она чувствовала себя намного спокойнее и увереннее. У нее словно камень с души свалился, а молитва к Деве Марии, которую – как ей и было сказано – она произнесла с большим чувством, еще более укрепила Габриэллу в мысли, что все образуется.

Прежде чем выйти из церкви, Габриэлла остановилась, чтобы обменяться несколькими фразами с наставницей группы кандидаток сестрой Эммануэль. Она хотела просто пожелать ей спокойной ночи, однако та неожиданно заговорила с Габриэллой о здоровье одной из престарелых монахинь, которая в последнее время чувствовала себя все хуже и хуже. Разговор вышел длинный. Исповедь успела закончиться, и церковь опустела. Потом в исповедальне вспыхнул свет, и Габриэлла невольно повернулась в ту сторону. В следующий момент низенькая дверца отворилась, и вышел тот, кому она исповедовалась.

Его внешность поразила Габриэллу до глубины души. Молодой священник – он действительно был молод, не старше тридцати – был настолько высок ростом, что Габриэлла не без удивления подумала, как он только поместился в низкой и тесной исповедальне. Ей, во всяком случае, он показался настоящим гигантом. Не сразу она разобралась, что он не столько высок, сколько на редкость пропорционально сложен, а ширину его плеч не могла скрыть даже свободная, широкая сутана. Волосы у него были густыми, светло-желтыми, а глаза – почти такими же голубыми, как у самой Габриэллы.

Подняв голову, священник увидел Габриэллу и наставницу и улыбнулся им открытой, располагающей к себе улыбкой.

– Добрый вечер, сестры, – сказал он, вежливо кивая сначала старшей монахине, затем – Габриэлле. – Какая у вас красивая церковь!

Сестра Эммануэль тоже улыбнулась. Все монахини обители Святого Матфея очень гордились своей церковью и следили за тем, чтобы она содержалась в образцовом порядке. Сама Габриэлла провела немало часов, до блеска натирая воском резные деревянные украшения и скамьи. Дважды в месяц мать-настоятельница приходила сюда и тщательно все проверяла. Если обнаруживалась расшатавшаяся планка, трещина в каменной плите на полу, облупившаяся позолота или начавшая осыпаться побелка, то уже на следующий же день в церкви появлялись плотники, каменщики или маляры.

– Мы стараемся, чтобы она навевала одни только светлые мысли. И, с Божьей помощью, нам это удается, – ответила сестра-наставница. Габриэлла опустила глаза, осознав, что неприлично таращится на молодого священника. В нем было что-то настолько притягательное, располагающее, что ей было очень трудно не смотреть на него. Чем-то – она даже сама не поняла, чем – он напоминал ей родного отца, каким Габриэлла его выдумала.

– Вы у нас в первый раз, святой отец? – поинтересовалась сестра Эммануэль.

– Во второй, сестра, – ответил тот. – Я замещаю отца О’Брайана. Он уехал в Рим по поручению архиепископа и будет некоторое время работать в Ватикане. А меня зовут Джо Коннорс, отец Джо Коннорс.

– Как это интересно! – несколько непоследовательно воскликнула наставница, имея в виду, несомненно, ватиканскую командировку старого отца О’Брайана. Габриэлла скромно промолчала.

– А вы, должно быть, одна из новоначальных послушниц? – спросил отец Коннорс, обращаясь непосредственно к ней, и Габриэлла молча кивнула. Она боялась, что священник может узнать ее по голосу. Одновременно она пыталась представить себе этого великана с подбитым глазом. Получилось так смешно, что она чуть не фыркнула, но сдержалась.

– Это наша сестра Бернадетта, – с гордостью представила ее сестра-наставница. Она давно знала и любила Габриэллу, к тому же теперь молодая девушка была лучшей ее ученицей. Когда Габриэлла решила вступить в орден, сестра Эммануэль радовалась этому едва ли не больше всех.

– Сестра Бернадетта живет в монастыре с десяти лет, – добавила мать-наставница. – Сначала она была просто пансионеркой, а теперь решила поступить в орден. Мы очень гордимся ею.

– Вот как? – Отец Коннорс внимательно посмотрел на Габриэллу и протянул ей руку. – Рад познакомиться с вами, сестра.

Он тепло улыбнулся ей, и Габриэлла, совладав со смущением, ответила ему такой же открытой улыбкой.

– Мне тоже очень приятно, святой отец. Боюсь только, сегодня мы слишком задержали вас.

Она сразу подумала, что отец Коннорс узнал ее. Однако он ничем не показал этого. Да и что он мог сказать? «Ах, это вы так ненавидите сестру Анну?..» Это было совершенно невероятно, однако при мысли об этом Габриэлла снова улыбнулась. Право, какое у нее сегодня легкомысленное настроение.

– Я люблю долгие исповеди, – признался отец Коннорс с чарующей улыбкой, которая, не будь он священником, могла бы завоевать ему сотни и сотни поклонниц. – Зато я налагаю короткие епитимьи, – добавил он и неожиданно подмигнул Габриэлле. Она, покраснев до корней волос, поспешно опустила взгляд. Да, он точно знал, кто она такая, и от этого ей хотелось одновременно плакать от стыда и смеяться от радости.

– Я очень рада слышать это, – промолвила она наконец чуть слышно. – Ужасно часами стоять на коленях и класть сотни поклонов! Всем сразу видно, какая ты грешница… Короткие епитимьи нравятся мне гораздо больше.

– Я это учту, – кивнул отец Коннорс, бросая незаметный взгляд на часы. – Теперь я появлюсь у вас только через неделю – еду в Бостон по делам епископства. Следующую исповедь будут принимать отец Джордж и отец Иосиф.

– Счастливого пути, святой отец, – сказала сестра-наставница, и отец Коннорс, попрощавшись с обеими, быстро ушел.

– Какой приятный молодой человек, – заметила сестра Эммануэль, беря Габриэллу под руку и выходя с ней из церкви. – Признаться, я не знала, что отец О’Брайан собирается ехать в Рим. Вообще в последнее время я почти все новости узнаю последней – вы, девочки, доставляете мне слишком много хлопот. Впрочем, к тебе, Габи, это не относится. Если бы все были такими, как ты, то, наверное, должность наставницы была бы вовсе не нужна.

Потом они пожелали друг другу доброй ночи, и Габриэлла отправилась к себе, от души надеясь, что сегодня она больше не увидит сестру Анну. Та частенько следила за ней, выжидая случая выпалить очередную нелепость. Сейчас это было бы слишком тяжело.

К счастью, сестры Анны нигде не было, и Габриэлла без помех добралась до своей комнаты.

Ее соседки по дортуару уже спали. К счастью, это были тихие и дружелюбные девушки. Ложась на постель, Габриэлла мельком подумала о том, какой была бы ее жизнь, если бы ее поселили с сестрой Анной.

Но мысль эта исчезла так же быстро, как и появилась. Габриэлла вспомнила молодого священника, который исповедовал ее сегодня. Такой умный, добрый, внимательный. Мудр не по возрасту. И, если совсем честно, очень хорош собой. Габриэлла тихо ахнула, подумав об этом. В таком месте, в такое время – совершенно возмутительные мысли. Как бы там ни было, отец Джо Коннорс очень помог ей.

«Надо будет поговорить завтра с сестрой Анной, – подумала Габриэлла, борясь со сном. – Не может быть, чтобы после исповеди у Джо Анна не переменилась ко мне. Мы помиримся и, может быть, даже станем друзьями…»

В полудреме Габриэлла и не заметила, что назвала святого отца по имени. Она знала только одно: впервые за много недель к ней вернулись прежнее хорошее настроение и спокойствие. И за это она должна была благодарить только одного человека, у которого были такие внимательные голубые глаза и такой мягкий, приятный баритон. Интересно, как в его устах прозвучали бы нежные признания?.. О боже!

Путая слова, знакомые чуть не с самого детства, Габриэлла прочла про себя последнюю молитву и уснула крепким, спокойным сном. В эту ночь ни один кошмар не потревожил ее.

Среди ночи Габриэлла, правда, проснулась, но не от того, что ей снова приснилась мать. Ее разбудило ощущение спокойного, безмятежного счастья, о котором она не смела даже мечтать. Сев на кровати, Габриэлла посмотрела на спящих сестру Софию и сестру Летицию, и ее сердце сжалось от сладкой боли. Она поняла, как она любит монастырь, любит настоятельницу, сестер и все, что ее здесь окружает. У всех них были общие дела и общая цель, способные сделать счастливым каждого, кто решил посвятить им свою жизнь. Именно такого служения Габриэлла, сама того не понимая, хотела всю жизнь, и вот теперь Господь открыл ей ее истинное предназначение. До сегодняшней ночи она продолжала сомневаться в правильности своего же решения сделаться монахиней, теперь же это стало единственным, ради чего Габриэлла жила.

Под утро Габриэлла снова заснула, но, перед тем как провалиться в сон, она успела еще раз с благодарностью подумать об отце Коннорсе. Он вернул ее на путь истинный. Габриэлла порадовалась, что через неделю снова услышит и увидит его. Ей даже казалось, что молодой священник понимает ее гораздо лучше, чем престарелый отец О’Брайан. Что ж, быть может, это Господь внял наконец ее молитвам и послал ей Джо…

И с мыслью о том, как удачно все складывается, Габриэлла заснула окончательно и не просыпалась до тех пор, пока звон колоколов не поднял ее на утреннюю молитву благодатному Иисусу.