Текст книги "Сезон страсти"

– Я против вашего присутствия в жизни моей дочери, мистер Харпер, – зло оборвал Тома отец Кейт. – Это очевидно. А что касается тебя, Кейтлин, если ты посмеешь так с нами поступить, связаться с этим человеком, бросить учебу, то все с тобой ясно, и я больше не хочу видеть тебя в моем доме. Можешь собирать свои вещи и отправляться, куда считаешь нужным. Я не буду больше иметь с тобой никаких дел и матери запрещаю.

Кейт подняла на него полные слез глаза. В них плескались боль и гнев.

– Ты поняла?

Она отвела взгляд.

– Может, еще раз подумаешь?

– Нет, я все решила. – Кейт наконец собралась с духом. – Вы поступаете неправильно и очень… очень подло. – Она с трудом подавила всхлип.

– Вот как? Если ты думаешь, что я восемнадцать лет только и ждал этой минуты, только и мечтал выгнать из дома родную дочь, единственного ребенка, ты сильно ошибаешься. Мы с матерью все для тебя делали. Мы хотели сделать тебя счастливой, учили тебя всему, что знали и умели, не жалели ни сил, ни средств, а ты так с нами поступила. Значит, восемнадцать лет мы не знали, с кем живем, значит, мы воспитали предательницу. Все равно что вырастили не свою дочь, а чью-то чужую.

Том слушал, и его ужас все возрастал, но внезапно он понял – они правы. Теперь она им чужая. Теперь она – только его. И он будет еще больше любить ее и еще трепетнее о ней заботиться. Какие же они уроды!

– Ты больше нам не дочь, Кейтлин. Наша дочь никогда бы так не поступила.

Последние слова отец произнес с нарочитой торжественностью, и из сжатого горла Кейт вырвался нервный, истерический смех:

– А как я поступила? Бросила колледж? Ты знаешь, сколько студентов бросают его из года в год?

– Не прикидывайся, мы оба понимаем, в чем дело. – Он свирепо взглянул на Тома. – Ты сама испачкалась в этой грязи, ты осознанно продолжаешь туда лезть, и не имеет уже никакого значения, бросила ты колледж или нет. Колледж – только часть целого. Речь о твоем отношении к жизни, твоих целях, твоих амбициях. Ты совершила из ряда вон выходящий поступок, Кейтлин, и больше нас ничто не связывает. Я закончил. Теперь, – он перевел взгляд с дочери на жену, – собирай свои вещи, и побыстрее. Мать и так устала.

По виду матери трудно было сказать, устала она или в ужасе от всего происходящего; она так и сидела в кресле, безразлично глядя на дочь. Ее тусклые глаза ничего не выражали. Том решил, что она в ступоре. Наконец она поднялась и все с тем же безучастным видом открыла дверь комнаты, до этого плотно запертую, чтобы служанка не смогла подслушать разговор. Стоя в дверном проеме, она повернулась и посмотрела на Кейт, которая тяжело и медленно поднималась со стула.

– Я подожду, пока ты будешь собираться, Кейт. Мне нужно видеть, что ты с собой возьмешь.

– Зачем? Ты боишься, что я заберу серебро? – Кейт ошеломленно взглянула на мать.

– Это у тебя не выйдет, оно закрыто. – Она выскользнула из комнаты, Кейт двинулась было следом, но внезапно остановилась и посмотрела на Тома, затем на отца, на лице которого было написано глубокое отвращение.

– Забудьте об этом.

– О чем забыть? – Отец, казалось, только теперь осознал потерю.

– Ничего мне от вас не надо. Я ухожу. Можете забрать все мои вещи.

– Как мило с твоей стороны.

И, не говоря ни слова, Кейт вышла из комнаты. Мать ждала в зале, сурово и плотно сжав губы.

– Собралась?

– Я ничего не взяла, мама. У меня все есть.

Больше никто не произнес ни звука, пока в дверях Кейт не повернулась к родителям и, посмотрев на них в последний раз, не сказала одно-единственное слово:

– Прощайте.

И тут же ринулась к Тому, который крепко и нежно обнял ее за плечи. Ему хотелось сейчас только одного – вернуться, убить ее отца и потрясти мать из стороны в сторону, пока зубы не застучат. Господи, да что же это за люди такие? Из чего они сделаны? Как можно так обращаться с единственным ребенком? Он вспомнил свою мать, чуткую и любящую, и к горлу подступили слезы, но Том сдержал их, вспомнив, через что сейчас прошла Кейт. Он прижал ее к себе и, пока они шли к его машине, всю дорогу сжимал в объятиях, сильно-сильно, чтобы его руки, сердце и тепло тела сказали ей то, что бессильны были выразить слова. Больше он не позволит ей пережить подобный ужас.

– Все хорошо, малышка. Все в порядке, красавица моя, и я тебя люблю…

Но она не плакала, нет. Только чуть дрожала в его руках, и когда подняла на него глаза, то взгляд их был слишком серьезен; однако она выдавила из себя улыбку:

– Прости, что тебе пришлось такое увидеть, Том.

– Прости, что тебе пришлось такое пережить.

Она едва заметно кивнула и выскользнула из его объятий. Он открыл ей дверцу машины и сам забрался следом.

– Ну что ж, – сказала она тихо, когда он сел рядом с ней. – Вот мы и остались одни. Отец сказал, что больше знать меня не хочет. Что я предательница. – Она глубоко вздохнула. Кого она предала, полюбив Тома, бросив колледж? Учеба в Стэнфорде – одна из семейных традиций. А еще – брак по расчету. Случки – брезгливо сказал отец, узнав о ее отношениях с «ничтожеством», сыном шахтера. Она забыла, кто она такая, кто ее родители, бабушки и дедушки… забыла, как нужно жить, какие выбирать колледжи, клубы, мужей и жен. Ее мать – президент юношеской лиги, отец – глава юридической фирмы. Но Кейт выбрала Тома и, потрясенная, сидит рядом с ним. Он обеспокоенно посмотрел на нее.

– Он еще передумает. – Том погладил ее руку и завел машину.

– Может быть. А может быть, и нет.

Он поцеловал ее со всей нежностью, на какую был способен, и взъерошил ей волосы.

– Поехали домой, малышка.

В ту неделю их домом стала квартира футболиста из новой команды Тома. Но совсем скоро Кейт ожидал сюрприз. Всю неделю Том был занят и наконец нашел квартиру. Прекрасный домик в викторианском стиле стоял на холме, откуда открывался вид на залив. Том подвел Кейт к двери, вложил ей в руку ключи, а потом поднял ее на руки и донес до третьего этажа, до порога их новой квартиры. Кейт смеялась и визжала. Это напоминало игру в дочки-матери, только все было по-настоящему, а значит, еще лучше.

Он был с ней бесконечно добр и мягок, особенно когда оба осознали, что Кейт больше не сможет общаться с родителями. Том не понимал, как такое возможно. Семья для него означала любовь, нерушимую связь с близкими людьми, которые никогда не оставят, как бы сильно ни сердились. Но Кейт понимала, в чем дело. Ее родители считали, что дочь обязана стать такой же, как они. Влюбившись в человека не их круга, она совершила непростительную ошибку, она посмела стать другой – нарушить правила, уничтожить семейные ценности. Она их ранила – они ранили ее в ответ. Они всегда будут злиться и оправдывать свой поступок, пока у них не хватит мужества признаться самим себе, как больно им жить без дочери. Но даже когда это случится, мать все обсудит с подружками по бриджу, а отец – с деловыми партнерами, и те быстро переубедят их, объяснив, что они правильно поступили и что другого выхода не было. Кейт все знала. Отныне Том стал для нее всем – отцом, матерью, другом, братом, – и в его руках она расцвела.

Она разъезжала с ним по всей стране, участвовала в модных показах, писала стихи, вела хозяйство, иногда общалась со старыми друзьями – правда, все реже и реже – и с командой Тома, многие футболисты из которой начали ей нравиться. Но бо́льшую часть времени Кейт и Том проводили наедине, и он стал центром ее вселенной. Через год после переезда на новую квартиру они поженились. Ничто не могло омрачить радостного события, хотя были два неприятных эпизода. Во-первых, родители Кейт отказались прийти на свадьбу – впрочем, никто не удивился. А во-вторых, Том, сидя в баре, сильно вспылил и побил кого-то. Для него настали тяжелые времена. Команда Сан-Франциско была не то что прежняя команда Тома, да к тому же в ней он оказался чуть ли не самым старым. По большому счету, ничего страшного в том баре не произошло, но газеты раздули отвратительный скандал. Кейт посчитала все это глупостью, Том посмеялся – в конце концов, свадьба была важнее.

Свидетелем стал приятель Тома по команде, подружкой невесты – девушка, с которой Кейт делила комнату в Стэнфорде. Скромная свадьба состоялась в здании городского совета, и статья о ней тут же появилась в «Спортс Иллюстрейтид». Теперь Кейт принадлежала Тому всецело и навсегда. Она была невозможно хороша в свадебном платье – пышном, из белой органзы, с изящной вышивкой, глубоким вырезом и огромными винтажными буфами на плечах. Это был подарок Фелисии, которая пришла в восторг от свадьбы юной, похожей на олененка модели и прославленного футболиста. Она подобрала для Кейт лучшее платье из весенней коллекции.

Невеста казалась совсем ребенком; ее длинные волосы были уложены в сложную прическу в викторианском стиле и украшены ландышами. Она держала в руке букетик тех же душистых белых цветов. Когда они с Томом обменялись широкими золотыми кольцами и были объявлены мужем и женой, в их глазах стояли слезы.

Медовый месяц новобрачные провели в Европе, путешествуя по любимым местам Кейт. Том впервые был за границей, и оба приобрели ценный опыт. Он увидел много нового, а она повзрослела.

Первый год после свадьбы они провели в идиллии. Кейт всюду следовала за Томом, все повторяла за ним, а в свободное время писала стихи и вела дневник. Ей не нравилось только одно – финансовая зависимость от Тома. Благодаря Фелисии она могла себе позволить участвовать во всех модных показах, но из-за разъездов, связанных с работой Тома, у нее никак не получалось на них присутствовать. Маленького дохода от вклада, открытого бабушкой на имя Кейт, едва хватало на карманные расходы, и невозможно было ответить на щедрые подарки Тома. На первую годовщину свадьбы она сообщила ему о принятом решении – перестать сопровождать его в поездках и участвовать во всех модных показах. Ей казалось, так будет правильно, но он был иного мнения. Ему было и без того трудно общаться с командой, но еще труднее было расстаться с женой. Ему нужна была Кейт. Однако Кейт считала, ему нужна жена, способная зарабатывать. Она была непреклонна, и он сдался. А три месяца спустя сломал ногу во время матча.

– Ну, принцесса, вот и конец игре. – Дома он шутил с ней, но оба понимали – возможно, это конец карьеры. Тому было уже за тридцать – старость для футболиста. Перелом оказался сложный, нога – в очень плохом состоянии. К тому же Том устал от игры – во всяком случае, если верить его словам. Он хотел другого будущего – упорядоченной жизни, детей. Перейдя в команду Сан-Франциско, он лишился уверенности в себе; непонятно, что послужило тому причиной – дух команды или постоянные подколки тренера, который прозвал его «стариканом». Такое обращение приводило Тома в бешенство, но он терпел и втайне всей душой ненавидел тренера.

Вдобавок ему не нравилось так надолго оставлять Кейт одну. Молодой жене было всего двадцать, и ей хотелось проводить с мужем гораздо больше времени, чем позволяли обстоятельства. Теперь у нее появилась эта возможность, ведь Том никуда не ездил из-за ноги. То есть он думал, что у нее появилась эта возможность. Не тут-то было. Кейт перестала появляться дома, с головой уйдя в модные показы. К тому же она дважды в неделю уезжала в Штаты, на литературные курсы для женщин.

– В следующем семестре такая классная прог-рамма!

– Здорово.

Рассказывая об этих курсах, она радовалась, как ребенок. А он чувствовал себя под стать своему прозвищу. Старикан. Скучный, нервный, одинокий старый человек. Он не годился для игры, не годился для Кейт. Ему начало казаться, будто он вообще ни на что не годится. Не прошло и месяца, как он снова подрался в баре и был доставлен в полицейский участок. История тут же попала в газеты. Том постоянно говорил об этом, ему начали сниться кошмары. Что ему грозит? Но все обошлось, обвинения были сняты, и Том отправил пострадавшему чек на крупную сумму. Нога лучше не стала, а Кейт все пропадала на модных показах. Ничего не изменилось. Месяц спустя, все в том же баре он сломал другому парню челюсть. На этот раз приговор был суровым, и пришлось заплатить колоссальный штраф. Тренер команды молчал, и его молчание было угрожающим.

– Может, тебе бросить футбол и заняться боксом, солнышко? – предложила Кейт, еще считавшая выходки Тома забавными.

– Знаешь что, детка, может, тебе все это и весело, а вот мне ни хрена не весело. Я двинусь раньше, чем дождусь, пока пройдет эта нога, черт бы ее побрал!

И тут до Кейт наконец дошло. Да он же в отчаянии! И, возможно, причиной тому не только нога. На следующий день она вернулась домой с подарком. В конце концов, ради этого она и участвовала во всех модных показах. Она купила два билета в Париж.

Путешествие вышло что надо. Две недели они провели в Париже, неделю – в Каннах, пять дней – в Дакаре, а выходные – в Лондоне. Том баловал ее, как только мог, а она ужасно гордилась, что сама оплатила поездку. Они вернулись домой отдохнувшими, и нога Тома наконец прошла. Жизнь стала даже лучше, чем раньше, – больше никаких драк, только работа в команде. Кейт исполнился двадцать один год, и на день рождения Том подарил ей машину. «Мерседес».

На вторую годовщину свадьбы Том повез Кейт в Гонолулу – и снова очутился в участке. Последствиями драки в баре отеля «Кахала Хилтон» стали две статьи – одна в «Тайм», просто отвратительная; другая – в «Ньюсвик», еще хуже. И в придачу – репортажи во всех газетах страны. Джекпот, ничего не скажешь. Только «Тайм» рассказал Кейт, что стало причиной драки. Там же было высказано предположение, что контракт с Томом собираются прервать. Ему исполнилось три-дцать два. Он десять лет был профессиональным футболистом.

– Почему ты не сказал мне? – обиженно спросила она. – Это все из-за драк?

Он покачал головой и отвел взгляд; в уголках его рта появились складки.

– Нет. У этого паршивца, тренера, есть пунктик насчет возраста. Он просто зациклен на нем. Драки – это ерунда. Все дерутся. Расмуссен чаще раздает пинки прохожим, чем соперникам. Джонас в том году чуть не помер от передоза. Гилберт – педик. Это все можно простить. Но только не возраст. Я слишком стар, Кейт. Мне тридцать два, и я не знаю, что делать, когда с футболом будет покончено. Это все, что я могу сказать. – В его голосе были слезы, как и в глазах Кейт.

– Почему бы тебе просто не перейти в другую команду?

Он наконец посмотрел на нее, и взгляд его был мрачен:

– Потому что я слишком стар, Кейт. Все, приехали. Конечная остановка. Все знают об этом, вот и издеваются. Понимают, что бьют по больному.

– Ну, так уйди красиво. В мире столько занятий! Можешь стать спортивным комментатором, директором, тренером…

Он лишь покачал головой:

– Я искал. Все отказывают.

– Ну и ладно. Еще что-нибудь придумаешь. Тебе сейчас не так уж нужна работа. Можем вместе пойти учиться. – Она старалась сохранить жизнелюбие, хотела видеть Тома счастливым, готова была поделиться с ним своей юностью, но он лишь печально улыбался в ответ.

– Детка, я тебя так люблю… – Он заключил ее в объятия. Может быть, все это было неважно. Может быть, самое важное у них было. Поддержка Кейт помогла, но ненадолго – он продержался чуть больше года. После того как они отпраздновали третью годовщину, дела пошли еще хуже. Контракт Тома был под вопросом, и он опять начал драться. На этот раз он уложил сразу двоих, провел два месяца в тюрьме и заплатил штраф в тысячу долларов. Еще пять тысяч с него потребовала команда. Тому предъявили иск по несправедливому обвинению. Он проиграл. Его временно отстранили от участия в команде. У Кейт случился выкидыш. Она даже не знала, что беременна. Том чуть с ума не сошел. В больнице он плакал больше, чем она. Ему казалось, он убил ребенка. Все произошедшее выбило Кейт из колеи. Тома отстранили на год, и она уже знала, что случится дальше – драки, штрафы и тюрьма. Но Том был так добр к ней, так нежен, так мягок. Он был мужчиной ее мечты. При этом от будущего она ждала только неприятностей.

– Может, проведем этот год в Европе?

Он лишь безразлично пожал плечами в ответ на предложение Кейт. Целыми днями он тосковал, думая о ребенке, которого они потеряли. Но еще больше пугали мысли о карьере. Когда закончится срок, он больше не вернется в игру. Он слишком стар, чтобы восстанавливать репутацию.

– Ну, тогда мы откроем бизнес!

Кейт была так чертовски молода, и ее оптимизм лишь усиливал его депрессию. Она не знала, каким сильным был ужас Тома оказаться на обочине жизни, стать трактористом или шахтером, как отец. Он не сумел грамотно вложить деньги, чтобы потом получать прибыль. Что он будет делать, черт побери? Рекламировать нижнее белье? Участвовать в модных показах на пару с Кейт? Или усадит ее писать мемуары великого футболиста? Или повесится? Только любовь к жене удерживала его от последнего. Хуже всего было то, что он хотел лишь играть в футбол, а больше ничего не хотел. О карьере тренера нечего было и думать. Бесконечными драками он подорвал свою репутацию.

Они отправились на неделю в Европу. Тому там совсем не понравилось. Тогда они поехали в Мехико. То же самое. Они вернулись домой, но и дома ему все было отвратительно. И больше всего ему был отвратителен он сам. Он пил и дрался, и репортеры следили за каждым его шагом. Но что ему было терять? Его уже отстранили от игры, и никто не станет восстанавливать с ним контракт. Он знал наверняка только одно – что хочет сына, и у его сына будет все.

Незадолго до Рождества выяснилось, что Кейт снова беременна. На этот раз оба вели себя осторожно. Кейт перестала участвовать в показах, а Том – пить и драться. Они сидели дома, окружая друг друга заботой и нежностью. Лишь иногда Кейт раздражалась или плакала, но никто не воспринимал всерьез такие вспышки, свойственные беременным, – Тома они только забавляли. Он даже перестал заморачиваться по поводу отстранения. Черт с ним. Переждет, а потом заставит их продлить контракт. Упросит, умолит. Все, что ему нужно, – лишь один победоносный год. Он заработает достаточно денег, чтобы обеспечить сына. Весь год он ради малыша будет играть как можно лучше. А Кейт он подарил норковую шубу на Рождество.

– Том, ты спятил! Куда я в ней пойду? – Она нацепила шубу поверх ночной рубашки и, широко улыбаясь, модельной походкой прошлась по комнате. Великолепный подарок! Но вдруг Том что-то скрывает от нее? Вдруг она чего-то не знает?

– Пойдешь в родильный дом, за сыном!

Еще он купил антикварную колыбель, английскую коляску за четыреста долларов, а для Кейт – кольцо с сапфиром. Он сошел с ума от любви к ней, и она любила его так же сильно. Но в глубине души она чего-то боялась. Рождество они встретили в Сан-Франциско, вдвоем, и Том строил планы о покупке дома. Небольшого, уютного дома в хорошем районе, чтобы растить малыша. Кейт была согласна с мужем, но не уверена, смогут ли они позволить себе дом. Близился Новый год, и она придумала провести его в Кармеле. Такое понравится им обоим.

– На Новый год? Чего ради, солнышко? Туман, холод. Ну, хочешь ты пиццу – пожалуйста. Маисовые лепешки – ладно. Клубнику – еще куда ни шло. Но ехать в декабре в Кармель? – Он улыбнулся и погладил животик, пока совсем плоский. Но скоро… скоро… от этой мысли ему стало тепло. Малыш… сынишка.

– Я хочу в Кармель, потому что там прошло наше первое свидание. Можно, можно? – Она была похожа на маленькую девочку, хотя ей вот-вот исполнялось двадцать три, и пять из них она была знакома с Томом. И, конечно, он не смог ей отказать.

– Если дама хочет в Кармель – пусть будет Кармель!

И они отправились в Кармель. Сняли лучший номер в лучшем отеле, и в эти три дня все было прекрасным – даже погода. Единственное, что тревожило Кейт, – постоянные траты. Том скупал на своем пути все, что считал необходимым для Кейт и малыша, и невозможно было пропустить ни один магазин. Но потом они вернулись в номер, выпили шампанского, и тревоги улеглись.

– Я уже говорила, как сильно люблю вас, мистер Харпер?

– С удовольствием послушаю еще раз, моя принцесса, моя Кейт. – Том заключил ее в объятия и притянул к себе. – Прости, что тебе пришлось все это пережить. Обещаю взяться за ум. Поверь мне, со всем этим дерьмом покончено.

– Значит, ты счастлив? – В его объятиях она была такой спокойной, такой прекрасной, как никогда.

– Я в жизни не был так счастлив. – И по нему видно было, что он не врет.

– Может, тогда пора уйти?

– Что ты имеешь в виду? – изумился Том.

– Я имею в виду футбол, милый. Может, ты заберешь деньги и сбежишь из команды? Больше не будет никаких скандалов, никаких заморочек, и никто не обзовет тебя стариканом. В нашем мире будем только мы и малыш.

– И голодная смерть.

– Ну что ты, солнышко! Мы бесконечно далеки от нее, – заверила Кейт, но в глубине души испугалась. Если все так плохо, к чему тогда норковая шуба, кольцо?

– Но все так непрочно! Мы не свили наше гнездышко, не сможем как следует обеспечить малыша даже на первые пять-десять лет. Однако еще один год успешных матчей все изменит.

– Можем выгодно вложить мои деньги за показы.

– Это твои деньги, – холодно ответил он. – Ты их хотела, ты их заработала. Я смогу заботиться о тебе и ребенке. И все на этом. Больше не обсуждается.

– Как скажешь.

Черты его лица стали мягче. Том и Кейт любили друг друга в вечернем полумраке, и ей вспомнился первый «медовый месяц» в Кливленде. Но на этот раз Том первым уснул в объятиях Кейт, и она смотрела на него – смотрела часами, размышляя, надеясь, что в этом году все сложится иначе, что команда войдет в положение Тома и никто не станет на него давить. Больше она ничего не хотела. Девочка становилась совсем взрослой.

На следующий день после того, как они вернулись в Сан-Франциско, в газетах появилась статья, где черным по белому было написано – с Томом Харпером покончено. Во всех серьезных газетах так и было написано – с ним покончено. Прочитав это, он чуть с ума не сошел. Ему сразу стало понятно, кто нанес этот удар… команда… команда… он – старикан… Не сказав ни слова Кейт, он хлопнул дверью и ушел из дома. Она увидела его только в шесть вечера. В новостях.

Он заявился домой к владельцу команды и угрожал убить его, потом подрался с тренером, который по стечению обстоятельств там оказался. И тот, и другой сообщили, что Том был пьян и вышел из-под контроля; по словам владельца команды, он вел себя как сумасшедший и нес какую-то чушь – якобы они сломали жизнь его сыну. Ведущий новостей тактично объяснил зрителям, что у Тома нет никакого сына; не нужно было объяснений, чтобы понять – Том двинулся рассудком. Сердце Кейт забилось где-то в горле. Ведущий продолжил рассказ – «мужчины вдвоем пытались усмирить Тома, но тот метался из стороны в сторону и разражался гневными тирадами. Внезапно он выхватил из кармана пистолет, наставил его на владельца команды, затем развернулся в сторону тренера и выстрелил. По счастью, он промахнулся, но раньше, чем кто-либо успел пошевелиться, он направил оружие на себя, неточно прицелился, выстрелил дважды и на этот раз попал. Тренер и владелец команды невредимы, Харпера увезли в больницу в тяжелом состоянии».

Ведущий замолчал и печально посмотрел с экрана на зрителей, потом мрачно добавил: «Трагедия для американского футбола».

На долю секунды Кейт показалось, что, если она сейчас переведет часы назад, ничего страшного не случится; или переключит канал и услышит, что все это неправда. Такого просто не может быть. Только не Том… пожалуйста, не Том… пожалуйста… она тихо застонала и тупо оглядела комнату, не зная, что теперь делать. По телевизору не сказали, в какой больнице Том. Как быть? Звонить в полицию? Членам команды? На телевидение? Почему ей никто не позвонил? Она вспомнила, что сама виновата – отключила телефон, желая пару часов вздремнуть. О, господи… что, если… что, если он уже мертв? Рыдая, она выключила телевизор и метнулась к телефону. Фелисия… Фелисия все знает… она поможет… Не раздумывая, она набрала рабочий номер Фелисии. Та была еще в магазине.

Услышав новости, Фелисия пришла в ужас и велела Кейт не предпринимать никаких действий. Пока помощница вызывала такси, Фелисия позвонила в полицию и все разузнала. Тома отвезли в городскую больницу Сан-Франциско. Он был в критическом состоянии, но главное – он был жив. Фелисия пулей метнулась на помощь, недоумевая, почему Кейт позвонила именно ей. У нее ведь должен быть кто-то еще? Мама, близкая подруга? Они с Кейт неплохо ладили, но общались не так уж много, и в основном по работе. Все свободное время Кейт проводила с Томом. Он был смыслом ее жизни, человек, умирающий сейчас в городской больнице.

Фелисия вошла в квартиру Кейт, оставив такси ждать у входа. Бедняжка кое-как оделась.

– Надевай туфли, и пойдем.

– Туфли? – На Кейт было жалко смотреть. – Туфли… – Ее глаза снова наполнились слезами, цвет лица стал серо-зеленым.

Фелисия достала из шкафа черные балетки.

– Держи.

Кейт обулась и вышла, не взяв ни пальто, ни сумки. Фелисии пришлось накинуть ей на плечи свое пальто. Сумка Кейт была не нужна – ведь, кроме больницы, она никуда не собиралась. Да и могла ли она покинуть Тома? Четыре дня Фелисия провела в больнице вместе с Кейт. Том не выходил из комы, и прогнозы были самые плохие, но все-таки он был жив. Последствия выстрела в любом случае будут серьезны – Том больше не сможет ходить, и невозможно сказать, что станет с его рассудком.

Фелисия ушла на работу, и, оставшись одна, Кейт совсем обезумела – металась, как заводная, от кровати Тома в коридор и обратно. За дверью палаты она могла дать волю слезам. Фелисия старалась изо всех сил, но заставить Кейт покинуть больницу было невозможно – она оплакивала Тома. Она сидела на кровати, смотрела в пустоту, плакала, курила, и врачи не могли дать ей успокоительное – оно повредило бы ребенку. Удивительно, как она вообще его не потеряла.

Газеты на чем свет стоит ругали Тома. Кейт на чем свет стоит ругала себя. Как она не усмотрела? Как не заподозрила неладного? Почему не попыталась помочь? Почему не восприняла всерьез его депрессию? Она одна во всем виновата. Больше винить некого. Причиняя себе невыносимую боль, она воскрешала в памяти день за днем. Футбол стал всей его жизнью, футбол и убил его. Мысли о том, что он чуть не стал причиной смерти двух ни в чем не повинных людей, ужасали, и Кейт не верила, чтобы он мог сделать нечто подобное. Только не Том. Но то, что он сделал, было еще хуже. Он погубил сам себя. Добряк Том, озверевший от мрачных мыслей, мечтавший лишь доиграть последний год, лишь обеспечить своего сына. Кейт старалась не думать о ребенке – только о Томе. Она мерила шагами комнату, плакала и уворачивалась от осаждавших ее репортеров. Этот кошмар продлился семь недель. Наконец Том пришел в сознание.

Слабый, сломленный, измученный, он понемногу выздоравливал. Стало ясно – он будет жить, вернее, жить будет то, во что он превратился. Ходить он уже никогда не сможет – только двигаться. А еще говорить. И думать. Но его сознание стало сознанием ребенка. Долгие дни в коме перенесли его в детство, средоточие нежности и любви. Он снова стал маленьким мальчиком, он не помнил выстрела, но узнал Кейт и расплакался в ее объятиях; сдавленные, беззвучные рыдания сотрясали все ее худенькое тельце. Он помнил, что она была ему близка, но не помнил, как. Иногда он принимал ее за мать, иногда за подругу. Он называл ее Кэти. Вот кто она теперь. Кэти. Больше не принцесса.

– Ты не уйдешь от меня?

Убитая горем, она покачала головой:

– Нет, Том.

– Никогда?

– Никогда. Я очень люблю тебя и никогда не оставлю.

Ее глаза вновь наполнились слезами, и силой воли она заставила себя думать о каких-то незначительных вещах. Нельзя думать о Томе, говоря эти слова – ее сердце не выдержит. Нельзя плакать. Нельзя, чтобы плакал Том.

– Я тоже тебя люблю. Ты хорошая. – Сияющие, наивные глаза семилетнего мальчишки смотрели на нее с небритого, бледного лица взрослого мужчины, усталого и безнадежно больного.

Прошло еще несколько недель, и он окончательно поправился, но это был уже не Том. Словно он куда-то ушел, оставив взамен себя маленького мальчика, выглядевшего в точности как он. Стало ясно – так будет всегда. Судебных разбирательств не последовало – все обвинения были сняты. Обвинять было некого, потому что больше не было Тома Харпера.

Три месяца спустя после того, что Кейт и Фелисия называли несчастьем, Тома перевели в санаторий в Кармеле. Фотографы осаждали машину «Скорой помощи», на которой его туда отвезли. Том все хотел помахать им рукой, и Кейт с большим трудом удерживала его от этого, всячески отвлекая; наконец он затих, вцепившись в ее руку. Она уже настолько привыкла к вниманию папарацци, что начала узнавать лица. Три месяца они мучили ее, выпытывая подробности, ослепляя вспышками фотокамер, забираясь даже на крышу дома, чтобы сверху сделать снимок их с Томом квартиры. Кейт некому было защитить – у нее не осталось семьи, и журналисты узнали об этом. С немыслимой жестокостью они раздували историю за историей, в подробностях описывая, как из-за Тома родители отреклись от Кейт и для них она умерла. Бессонными ночами она рыдала в подушку и молила, чтобы ее оставили в покое, – но не тут-то было. Папарацци донимали ее до тех пор, пока Тома не перевели в санаторий. А потом, как по волшебству, о Томе и Кейт все мгновенно забыли. Будто их обоих не стало. Впрочем, здесь была доля правды – их не стало для светского общества. Наконец-то.

Вслед за Томом покинула Сан-Франциско и Кейт. Новый дом уже ждал ее приезда. Фелисия просмотрела кучу объявлений и нашла то, что нужно. Хозяин дома, получивший его в наследство от матери, жил где-то на востоке, но продавать дом не хотел, собираясь в нем встретить старость. Пока же он, спрятанный в горах на севере Санта-Барбары, стал пристанищем для Кейт. До санатория в Кармеле, куда перевели Тома, отсюда было три часа езды. Фелисия заявила, что после родов Кейт обязана вернуться в Сан-Франциско, но будущей маме нравился этот тихий уголок – леса, поля, сбегающий по холму маленький ручей. Здесь хорошо было залечивать раны. Здесь хорошо было бы поселиться с Томом… но об этом Кейт, подписывая договор об аренде, старалась не думать.

Спустя четыре месяца дом стал для Кейт родным. Она проснулась на рассвете – в животе толкался малыш, которому уже было тесно. Лежа неподвижно, слушая, как он шевелится, Кейт думала, что однажды придется рассказать ему обо всем. Сначала она хотела вернуть девичью фамилию, но потом отбросила эту мысль. Она – Кейт Харпер, ее семья – Том Харпер и больше никто. Ей не нужна фамилия отца, который уже не считает Кейт своей дочерью. И малыш, когда родится, тоже получит фамилию Харпер. Теперь Том не понимал, почему у Кейт большой живот, а может быть, просто не обращал внимания. Дети такими вещами не интересуются, пока их это никак не коснулось. Она продолжала навещать Тома, сначала очень часто, потом чуть реже – из-за беременности ей становилось все тяжелее, – но не меньше двух раз в неделю. Она всегда была рядом. И всегда будет рядом, как раньше он всегда был рядом с ней. Никаких других вариантов быть не могло. Так распорядилась судьба, и Кейт смирилась. Она отдавала отчет в своих словах. Она знала – Том останется таким на всю жизнь, сколько бы эта жизнь ни продлилась. Может быть, «достаточно долго», как сказал врач, но вряд ли по-настоящему долго. А может быть – всего год или два. Так или иначе, скоро он начнет стареть, и никто не сможет ничего с этим поделать. Но Кейт будет любить его и таким. Она всегда будет любить его. Ведь он по-прежнему остался Томом, и порой, замечая в его глазах отблеск былого света, Кейт надеялась, что… но попытки обмануть себя были тщетны. Теперь не он будет о ней заботиться, а наоборот. Она даже плакать себе больше не позволяла.