Текст книги "Игра не для всех. Вторая Отечественная"

Глава 5

Несмотря на мое отчаянное сопротивление, клинок продолжает двигаться к моему лицу – турок давит сверху со страшной силой! Но срабатывают рефлексы, полученные на тренировках по хапкидо: прогнувшись в спине, словно пытаясь встать на мостик, я одновременно с тем скручиваюсь набок, отклонив голову назад, и отпускаю руку османа. Ятаган вонзается глубоко в снег рядом с моим носом – а противник теряет равновесие, и мне удается сбросить его с себя, оказавшись уже сверху!

Враг, яростно скалясь, не сдается – он потянулся к моего горлу, силясь меня задушить. И ведь в первую секунду он сумел стиснуть мою гортань железной хваткой ледяных пальцев! А за спиной в это же время простучали сразу несколько сухих винтовочных выстрелов, один из которых принадлежал «мосинке» Прохора; кто-то вскрикивает, а одна пуля бьет рядом со мной… Спеша как можно быстрее включиться в общую схватку, я прихватываю левой одноименную кисть противника с внешней стороны и начинаю выкручивать ее на залом. Одновременно с тем скручиваюсь и корпусом, сбрасывая с горла душащий захват – и разгоняя правую руку для удара! Осознание происходящего и страх промелькнули в глазах османа за мгновение до того, как мой кулак врезался уже в его горло, вгоняя кадык внутрь…

Я вскочил с забившегося в агонии турка, вырвав из снега его же ятаган, спеша быстрее развернуться лицом к врагу. Развернулся – и на миг замер. На моих глазах Прохор, подцепивший ствол вражеской винтовки креплением игольчатого штыка, рванул ее в сторону, обезоружив спрыгнувшего в окоп противника! А резко дернув «мосинку» на себя, обратным движением он вогнал игольчатый штык в живот очередного османа… От противоположной стенки ячейки грохнул револьверный выстрел – и уже было вскинувший карабин турок, целившийся в спину третьего номера, замер на краю окопа, вздрогнул с исказившимся от боли лицом, после чего начал оседать на колени… А снявший его Василий, с совершенно белым, словно бескровным лицом, но одновременно с тем горящими глазами, привалился спиной к снегу – и, подняв мой наган, выстрелил повторно! Теперь уже в спину перепрыгнувшего ячейку врага…

– УРРРА-А-А-А!!!

– ИМШИ ЯЛЛА!!!

Дружинники из числа армян, осетин и русских кинулись в штыки на прорвавшихся на моем участке осман, одновременно с резервным взводом Букретова. Полковник сам повел подмогу в контратаку, надеясь отчаянным ударом опрокинуть врага – и на моих глазах он застрелил двух турок в упор… Обе стороны сошлись в яростной схватке вокруг нашей ячейки, словно бы позабыв о моем расчете, сжавшемся у ее передней стенки, рядом с неисправным пулеметом. Отбросив ятаган, я подхватил выроненную Василием трехлинейку, спешно заряжая ее новой обоймой, моему примеру последовал и Прохор. А вот второму номеру, чья левая рука особо не работает из-за раны, я оставил наган, приказав не спешить выдавать нас выстрелами, пока мы хотя бы не зарядим винтовки…

Со звериной, пугающей яростью сошлись турки с нашими солдатами и ополченцами в рукопашной; в ход пошли маузеровские штык-ножи, русские игольчатые штыки, шашки, сабли, кинжалы и ятаганы… Штыковому бою кадровые солдаты – и тем более прапорщики, в большинстве своем отставные унтера! – обучены на совесть, это сразу бросилось в глаза. И, несмотря на то, что в контратаку пошел взвод выпускников Тифлисского училища, большинство из них помимо штатного оружия взяли в руки и родные «мосинки»…

Парируя вражеские выпады то стволом винтовки, то ложем, новоиспеченные офицеры умело контратакуют, пронзая тела врагов короткими, точно рассчитанными уколами – или сшибая их с ног тяжелыми ударами прикладов, летящими в голову, в челюсть! Иные же умело используют самое эффективное в рукопашной оружие – револьвер! – и опустошают барабаны наганов до последнего патрона, после чего порой сходятся с османами на клинках… Правда, фехтовать шашкой четырехмесячный офицерский выпуск толком не учили – и на моих глазах одного из прапорщиков закололи штыком. Другого же играючи обезоружил османский офицер, выбив шашку точным ударом сабли, пришедшимся чуть повыше рукояти! В следующий миг отрубленную голову неудачливого фехтовальщика подкинуло вверх, но и сразивший его турок прожил не сильно дольше, застреленный Букретовым…

На самом краю нашего окопа уже османский воин сильным ударом по стволу винтовки отклонил нацеленный ему в грудь игольчатый штык, выбив трехлинейку из руки молодого армянского парня, после чего коротко, без замаха уколол в ответ. Но дружинник успел припасть на колени, пропуская вражеский выпад над пригнутой головой, и тут же пружинисто распрямился, врезавшись в турка плечом и сбив его на дно нашего окопа! Его противник от сильного толчка и неожиданности также выпустил маузер из рук – и оба рухнули на тела уже легших в ячейку турок…

– Уйди!

Я хотел было помочь сарыкамышскому ополченцу и заколоть его врага, но молодой, горячий парень то ли не расслышал меня, то ли не понял, то ли слишком увлекся схваткой. Несколько раз ударив головой в лицо турка, вскрикнувшего от боли в сломанном носе и рефлекторно потянувшего руки к голове, армянин подхватил оброненный мной ятаган с характерными «ушами» на рукояти – и несколько раз вогнал клинок в грудь тонко, протяжно завизжавшего османа… Тем самым вновь обратив на нас внимание нескольких неприятельских солдат, только что обежавших ячейку.

– Давай!

Вскинув винтовку и плотно уперев приклад в плечо, я сделал первый выстрел; мгновением спустя ко мне присоединились и Василий с Прохором. Я с пяти шагов не промахнулся и, лихорадочно дернув затвор, досылая новый патрон, вновь выстрелил, едва сместив планку целика и мушки на животе очередного противника…

Но и турки также начали стрелять в ответ – и, увы, все так же с пяти шагов.

Вскрикнул раненный в ногу Прохор, дважды дернулся от ударивших в грудь пуль Василь. Сам мастеровой успел до того трижды нажать на тугой спуск нагана, ослабевшей рукой попав только один раз… А меня спас от неминуемой смерти армянский боец, резко выпрямившийся с окровавленным ятаганом в руках именно в тот момент, когда турецкие пули полетели в мою сторону!

Вражеский выстрел опрокинул безмолвно умершего ополченца прямо на меня; оказавшийся довольно тяжелым крепкий парень упал спиной вперед и невольно сбил меня с ног. Но придавленный телом дружинника – и прикрытый им, словно щитом! – я нашарил выпавший из разжатой ладони Василия наган и разрядил в османов остаток барабана, свалив еще двух врагов! А третьего, последним вступившего с нами в бой противника снял Прохор, более проворно перезарядивший свой винтарь…

Трясущимися от страха и напряжения пальцами я откинул защелку барабана и попытался вручную извлечь стрелянные гильзы. Но раздувшаяся после выстрелов мягкая латунь так просто наружу не пошла – пришлось орудовать шомполом нагана и только затем вновь по одной заряжать каморы патронами.

Какая удача, что безвременно почивший второй номер где-то успел изучить наган и умел им владеть… Кто знает – быть может, мастеровой состоял в одном из многочисленных революционных кружков или организаций и уже получил какую-то боевую подготовку? Как бы то ни было, отчаянно боявшийся своего первого боя (и, увы, последнего) Василий принял его с честью – и погиб достойно…

– УРРРААА!!!

Я еще не успел окончательно изготовиться к стрельбе, как турки, все же не выдержавшие удара контратаковавшего резерва, попятились назад, пытаясь отстреливаться. Но гораздо чаще раздаются менее оглушительные хлопки офицерских самовзводных наганов, косящих османов в ближнем бою как бы не эффективнее моего пулемета! Однако, пожалуй, османов сильнее всего пугают холодно сверкающие граненые русские штыки, нацеленные в их животы и легко пронзающие человеческую плоть, оставляя незаживающие раны. Несмотря на славное янычарское прошлое, эти османы оказались пожиже наших бойцов в ближнем бою…

В итоге взвод прапорщиков, хорошо обученных штыковому бою и прочим солдатским премудростям, сыграл роль штурмовой группы – кои, если мне не изменяет память, как раз и появились на полях Первой мировой. Вооруженные не только винтовками, но и наганами, в ближнем бою офицеры сумели опрокинуть османов на нашем участке, частично переколов их штыками, но по большей части расстреляв в упор! Пусть и потеряв при этом треть взвода…

И сделали это до того, как турецкий командир передового отряда османов (быть может, даже поредевшего во время марша полка!) сумел сориентироваться и своевременно перебросить резерв к наметившейся точке прорыва…

Минут через десять метель начала резко стихать – а с увеличением дальности видимости возросла и эффективность пулеметного огня уцелевших расчетов. Сдерживая до того турок частым и точным винтовочным огнем, подкрепление Букретова, оставшееся до поры на позициях дружинников, дотянуло до момента, когда в тылу османов раздались голоса сигнальных труб – и последние начали откатываться назад, зализывать раны и перегруппировываться для нового удара.

Вот интересно, а вражеский командир остановил бы атаку, зная наверняка, что при первом подъеме патронов нам удалось взять их в обрез, и большинство пулеметчиков уже израсходовали практически все ленты?!

Хм, какие только мысли не посещают голову, когда во второй раз (первый был спешным и потому корявым) перебинтовываешь раненого товарища…

Пуля, на удачу Прохора, лишь задела его ногу вскользь – впрочем, вырвав при этом кусок плоти из бедра. Ранение опасное не столько критическим повреждением и кровоизлиянием, сколько возможным заражением: пенициллина-то еще нет. Хотя, собственно, его и под Сталинградом особо-то не было двадцать девять лет спустя… Так или иначе, третьего номера расчета я также потерял – как, впрочем, и поврежденный пулемет.

А пока кривится, но безмолвно терпит перевязку Прохор (молодец мужик, с характером, боевитый!), в окоп спрыгнул престарелый армянин явно преклонных лет, с пронзительным, горестным кличем упав на грудь застреленного ополченца… Прижав к себе голову парня, уставившегося в небо уже навеки равнодушным взглядом, тот протяжно завыл, лишь иногда причитая про себя:

– Васак… Васак…

У меня от этой картины предательски защипало в глазах и запершило в горле, а Прохор едва слышно прошептал:

– Наверное, сын…

– Наверное.

Закончив перевязку третьего номера, я помог тому встать и выбраться из ячейки, стараясь не глядеть в сторону сломленного горем армянина, потерявшего наверняка близкого родственника… Но тут к нашему окопу приблизился полковник Букретов:

– Ну что, господин прапорщик, вы по-прежнему уверены в том, что пулеметные точки необходимо было выносить вперед?

Меня неприятно покоробил въедливый и, как показалось, осуждающий тон командира:

– Ваше… высокоблагородие. Предложенная мной огневая схема была оправданна, но из-за очень плохой видимости враг сумел подобраться практически вплотную – и в большом числе. Вследствие чего мог вести ответный, а главное, прицельный винтовочный огонь. Что такое сто, сто пятьдесят метров для подготовленного стрелка? Тем более что мы не успели как следует подготовить ячейку, чтобы поставить пулемет на колеса – и своевременно закатывать его внутрь, не страшась при этом огня противника. И даже не притрагивались к сооружению запасной позиции… Наконец, мы не получили гранат, то есть ручных бомб Рдутловского. А ведь они есть на складах в Сарыкамыше! Вот, солдат Прохор Зарянов использовал их в бою – и выиграл расчету время, позволив мне еще один раз прижать турок.

Букретов вроде бы согласно покивал, после чего коротко, без эмоций подытожил:

– В строю осталось пять пулеметов. Но вы правы, господин прапорщик, дистанция для эффективного огня из-за метели была сильно ограничена… – После короткой паузы он добавил: – Ваш «максим» и еще два получили повреждения, их придется спускать вниз вместе с ранеными, обратно поднимать патроны… И ручные бомбы. Про имеющиеся на складах бомбы Рдутловского я не знал, слишком много внимания и времени пришлось уделить развертыванию батареи.

Замолчав, но не спеша покидать нашу позицию, полковник пристально посмотрел на дно ячейки, где помимо старого армянина и двух наших павших остались лежать и тела убитых османов. Несколько секунд спустя командир протянул с каким-то непонятным мне выражением:

– Лихо вы схватились с османами. Честно сказать, и не думал, что сумеете уцелеть. Молодцы, выжили… Вот только куда теперь убирать… тела?

Не совсем понимая Николая Андриановича, я внимательно посмотрел на полковника, пытаясь понять, чего он хочет. И только спустя какое-то время до меня дошло, что наш старший офицер, своими решительными действиями организовавший оборону перед самым турецким прорывом и так уверенно действовавший в бою, сейчас сам находится в легком таком шоке и прострации по одной простой причине. Похоже, подобные схватки для него в новинку – и до сего дня Букретову еще не доводилось встречаться со смертью в бою.

– Наших павших лучше убрать к подъему, господин полковник, а ночью мы постараемся спустить их вниз. Что касается османов… Да просто чуть вперед их протащить. Нам все равно, сильные морозы, снег, инфекций не должно быть никаких. А вот туркам их павшие будут уже в роли преграды, невольно навевающей черные мысли о собственном будущем.

Про то, как жутко будет в первый раз ночевать в окопах, впереди которых останутся лежать сваленные пластами мертвецы (особенно, если кого-то из них ты сам убил в бою!), вот об этом я решил промолчать. Зато своевременно вспомнил про ночевку, о которой действительно стоит призадуматься:

– Господин полковник, нам ведь помимо боеприпасов нужно будет поднять к ночи и теплую одежду, обувь и любые перчатки или рукавицы. Пойдет что угодно – бурки, шинели, бекеши, полушубки, валенки – особенно валенки! Да и вообще все, что угодно – хоть лапник на снег постелить. Ведь оставлять перевал на ночь будет не слишком разумно, турки его тут же займут. Но ночевать здесь без максимума теплых вещей…

Букретов в этот раз усмехнулся с легкой иронией и, отвернувшись от погибших, с вполне различимыми нотками командирского превосходства в голосе и едва уловимым самодовольством уточнил:

– Об этом не беспокойтесь, господин прапорщик. Распоряжение о том, чтобы доставили наверх теплую одежду и уже здесь организовали горячую пищу, я отдал. Не думайте, что бывший исполняющий обязанности генерала-квартирмейстера целой армии мог позабыть, что его подчиненные хотят есть горячего и им нужная теплая одежда! – Однако, окинув меня взглядом еще раз, полковник неожиданно серьезно добавил: – Но я соглашусь с тем, что пулеметы можно оставить на выдвинутых вперед позициях для ведения фланкирующего огня… Пока что. Пусть и с очевидно необходимой сменой местоположения пулеметных точек… А вот вы сами, господин прапорщик, вновь желаете встать к пулемету, заменив кого-то из членов выбывших расчетов? Или же будете дожидаться возврата своего «максима» в качестве стрелка? Исполнять обязанности командира пулеметной команды в условиях, когда сами пулеметные расчеты расположены на изолированных друг от друга позициях, вы ведь все равно не сможете.

Я пожал плечами и ответил с напускным равнодушием («понижение» в должности меня пусть и немного, но задело):

– Готов побыть и стрелком, ваше высокоблагородие, если все остальные наводчики живы и здоровы. В конце концов, они лучше справились и свои «максимы» угробить не позволили.

Николай Андрианович только сухо кивнул:

– В таком случае я вас более не задерживаю. Помогите добраться до спуска вашему раненому солдату, там ему помогут мобилизованные мной работники медицинских учреждений… Честь имею.

– Честь имею…

Глава 6

Насчет теплой одежды полковник не обманул – и к тому моменту, когда мы только-только освободили позицию от тел погибших да оттащили к спуску пулемет, наверх уже подняли валенки и бурки – в большом количестве. И ящики с тушенкой. Но ни котлов, ни дров, ни круп – ничего из того, в чем можно было бы сварить горячую пищу и нормально покормить солдат!

Половинчатым каким-то вышло выполнение полковником его обещания…

Наугад взяв первую попавшуюся мне банку (несмотря на изобилие консервов, едоков тоже хватает), я выудил гречневую кашу с мясом – не самый худший вариант, кому-то ведь досталась постная гороховая похлебка… После чего, подхватив винтовку Прохора, а также патронные подсумки обоих бойцов с оставшимися в них обоймами, да два целиковых нагрудных патронташа, я двинулся в сторону своей ячейки.

…Все-таки мы неплохо успели ее углубить, расширить и оборудовать достаточно прочным бруствером. Выудив наружу тела погибших и припорошив снегом следы крови, из бывшей пулеметной точки удалось сделать вполне себе просторное укрытие от ветра – уложив также на дно снятые шинели… Без пулемета и станка, а также цилиндров-укупорок с лентами к «максиму», кои мы отдали уцелевшим расчетам, убежище оказалось вполне просторным для четверых человек.

– Что там у тебя, Ром? Каша с мясом? А вот Степану с Жорой досталось овощное рагу… Н-да, нам с тобой повезло!

Плюхнувшийся на дно окопа Андрей, веселый, бойкий прапорщик из числа попавших в академию вольноопределяющихся, несколько щупловатый проныра с легкой хитринкой в голубых глазах, на мой немой вопрос, столь красноречиво написанный на лице, изумленно поднял брови:

– Ты чего, Самсонов? Всем же сказали: норма выдачи – одна банка на двоих. Сейчас поснедаем, а к ужину еще консервов поднимут.

Твою же ж… дивизию. Час от часу не легче!

Абсолютно бесцеремонно взяв нераскрытую банку из моих рук – как я понял, во время учебы будущие офицеры (по крайней мере, часть их) общались действительно по-простому, не выкая друг другу, мой товарищ и соратник тут же проделал с ней неожиданную манипуляцию. Так, взяв за корпус банки, он крутанул днище – и внизу банки что-то явственно зашипело, и прапорщик тут же поспешил положить ее на шинель!

– Это что такое?!

Андрей едва не в голос засмеялся на мое неподдельное изумление:

– Ром, да ты что, еще ни разу не видел саморазогревающихся консервных банок? Это же изобретение безвременно почившего Евгения Федорова, Царствие ему Небесное… Банка имеет двойное дно, и внизу расположена емкость с негашеной известью и водой. При повороте корпуса они смешиваются и вступают в химическую реакцию, грея наш с тобой обед.

– Еще не снедаете?

В ячейку спрыгнул Жорж – точнее Георгий, а следом и Степан. Оба прапорщики из числа офицеров, участвовавших в контратаке, после оставшихся на усиление ослабленного участка обороны. Оба, как и Андрей, помогали мне очистить ячейку – и до поры решились остаться в ней же, вместе со мной… Благо, что хоть имена товарищей я подслушал, пока мы работали парами!

Так вот, именно эта пара приятелей представляет собой просто максимально непохожих друг на друга персонажей! Жоржик – настоящий, то есть потомственный дворянин, число которых, кстати, было не слишком и велико в академии, как я понял… В нем действительно чувствуется «порода»: прямой нос, высокие скулы, открытый чистый лоб и серо-зеленые глаза, смотрящие на окружающих с легкой тоской и едва уловимым превосходством. Даже пальцы… пальцы рук у него, как принято называть, «аристократические», пальцы музыканта: длинные, тонкие, изящные… Но, несмотря на мою первоначальную предубежденность, на сноба этот парень все же не тянет и турецких мертвецов помогал таскать на равных с остальными. Да и в бою не терялся – причем, в отличие от большинства выпускников ускоренного курса, этот парень как раз неплохо фехтует.

Хотя рубка и фехтование – это далеко не одно и то же… Но вроде бы один зарубленный осман есть на счету Жоржа.

А вот меня, например, сегодня спасли навыки, что остались мне после эпопеи в реальности «Варяжское море». Хотя навыками называть это не совсем уместно – скорее отложившаяся в подкорку мозга рефлекторная память…

Степан же – вот он потомственный солдат. В том смысле, что свой род ведет еще от тех рекрутов, кто по истечении двадцатилетнего срока службы вернулся домой и каким-то чудом успел завести семью… Из обрывка его разговора с Жоржем мне удалось понять, что предок Степана воевал здесь же, на Кавказе (точнее на Северном Кавказе) – и за службу получил солдатский Георгиевский крест. Так вот, бывший унтер-офицер, успевший выйти в запас и вновь призванный в армию, старше любого из нас (ему где-то под тридцать, точнее не определить), он немногословен и мрачен. Опять-таки, из разговора я понял, что на гражданке у Степана уже есть семья, о которой он, производящий внешне впечатление человека бесстрастного, явно сильно тоскует.

Что же, Степа, я-то тебя как раз очень хорошо понимаю…

Сейчас «старик» (как зовут его за спиной сослуживцы) сел на шинель, прижавшись к снеговой стенке, и, решительно вскрыв уже разогретую банку, принялся быстро есть рагу, работая ложкой поочередно с Жоржем. Последний, на удивление, не капризничает и не брезгует потреблять консервы из одной емкости с «солдатским сыном», на каменном лице которого только что и шевелятся густые усы при пережевывании пищи… Но за него говорят глаза – так вот в глазах впервые побывавшего в бою Степана поселилась смертная тоска.

Я такое уже успел повидать в виртуальной реальности «Великая Отечественная» – человек пусть не сломался, он еще пойдет в бой и будет драться, но сам себя он уже приговорил и похоронил, мысленно приняв то, что с семьей больше никогда не увидится. Чувство, надо сказать, совершенно мерзкое… Степан аж вздрогнул, услышав мой голос, что собственно, неудивительно, ведь я точно угадал его чувства:

– Одному Богу известно, кто уцелеет, а кто нет. Ты вон лучше помолись, если совсем тяжело будет, псалом девяностый – «Живый в помощи». Заодно и своих помяни, чтобы Господь уберег… Станет легче. А предчувствие – предчувствие порой обманывает…

На мгновение застывший Степан с крайним изумлением посмотрел на меня, а после, не сказав ни слова, кивнул с благодарностью, хотя тут же опустил взгляд. Как кажется ему, потомку георгиевского кавалера, стало стыдно проявленной и, главное, замеченной мной слабости… Решив не тормошить «старика» лишний раз, я замолчал – и в окопе повисла нехорошая тишина, прерванная искусственно бодрым возгласом Андрея:

– А вот и кашка наша поспела, Ром! Ну-ка, сними пробу…

Банку мой товарищ вскрыл трофейным штык-ножом и, обтерев клинок от проданного туркам германского маузера, сноровисто спрятал его за голенище сапога, кои он вставил в более широкие и просторные валенки. Я только покачал головой, потянувшись ложкой к консервам, одновременно с тем вчитавшись в надпись на желтой «этикетке»: «Пищевые консервы для войск, мясо с кашею, порция на обед, вес 1 фунт 78 золотников… кипятить не более 10 минут» – но тут меня остановил Жорж:

– Погодите, братцы! Совсем забыл!

Выудив непочатую пачку из кармана шинели, «дворянчик» (еще одно очевидное прозвище, а вот что шинель он не снял, я так и не понял) вскрыл ее и протянул мне:

– Галеты. Угощайтесь, на всех взял… Ангела за трапезой.

Мы хором ответили известным мне, но не так и часто используемым вариантом пожелания «приятного аппетита». Взяв в руку первую галету, я почему-то поспешил ее разломить – и тут же подумалось: «вот я и преломил хлеб с боевыми соратниками»…

Между тем эти самые соратники продолжили прием пищи – Андрюха вон уже навернул хорошую такую ложку каши, да с верхом, и теперь с нетерпением ждет, когда ее отведаю и я. Ждет, кстати, своей очереди!

Что же, приступим…

Ну что я могу сказать по окончанию обеда? Галеты армейские «стандартные», пресно-солоноватые, практически безвкусные, но весело хрустящие на зубах. Очевидно, что не «третьего срока годности»… Под кашу пошли неплохо. Что касается самих консервов – обычная говяжья тушенка с гречкой, мяса поменьше, крупы побольше, с явным гречневым вкусом. На мои личные ощущения – немного недосоленная и не настолько горячая, как хотелось бы. Но и не «чуть теплая», несмотря на мороз! И вообще, тот факт, что саморазогревающаяся консервная банка была русским изобретением и запросто встречалась на полях Первой мировой, стало для меня открытием. У фрицев в Великую Отечественную такие были, да – хотя и не повсеместно. Но в качестве трофеев нам все же иногда доставались. Однако же в РККА аналогичной тушенки не было – и, между прочим, уже осенью ее явно не хватало!

Обед вышел вполне себе сытным – хотя, кажется, что я запросто смог бы съесть такую банку и в одиночку… Захотелось попить, и, открыв единственную оставшуюся у меня личную алюминиевую солдатскую фляжку, я сделал небольшой глоток, втайне опасаясь, что вся жидкость смерзлась… Нет, не смерзлась – но от ледяной воды заломило зубы, так что одним глотком все и ограничилось.

– Сейчас бы чайку горячего…

Андрей, так же сделавший скупой глоток из фляжки, сладко потянулся – словно довольный кот. Невольно позавидовав подобной расслабленности и позитивному настрою, я усмехнулся:

– Ты еще добавь что-нибудь про шоколадку! Или какао…

Жорж прыснул со смеху, а слово неожиданно взял Степан:

– А я бы сейчас не отказался от горячего борща, что в училище подавали на обед. Да сметанкою сдобренного, с двумя дольками чеснока и ломтями сальца на корке черного хлеба, да с горчицею… Сметану в борще разбавишь, чтобы враз посветлел, сало в горчицу макнешь – да вприкуску с чесноком и хлебом… Помните?

Все остальные кивнули – кивнул и я, хоть ничего и не помнил, но зато вполне искренне! Ибо при этом почувствовал, как слюна вновь обильно заполнила рот, несмотря на съеденную недавно кашу… А Степан, между тем, продолжил:

– И ведь мяса, мяса всегда в борщах было в меру, золотник к золотнику! Никогда не воровали в училище – вот, что значит, будущие офицеры, другое отношение!

Произнес «солдатский сын» это с неожиданной гордостью – очевидно, несмотря на сам факт войны и тоску по семье, становление в новом статусе все же было для него очень значимо. А что? Если не ошибаюсь, прапорщик – офицерское звание, соответствующее четырнадцатому классу[2]2
  На самом деле звание прапорщика относилось к тринадцатому классу Табели о рангах, но по-прежнему даровало личное дворянство офицерам.


[Закрыть] петровской Табели о рангах, то есть дает право на личное дворянство! Хоть и не потомственное… Неожиданно усмехнулся Андрей:

– Да воровали мясо на кухне нашей. Еще как воровали!

– Врешь!

– Да вот те крест! Хитрость там была, хитрость не всем известная: фунт мяса обрезается до определенного веса; что срезано, то повара и начальство себе забирают. А тот кусок, от которого отрезали, кидают в соляной раствор замачиваться. К нужному времени мясо воды и соли наберется и весить будет ровно золотник к золотнику, как ты и сказал. Еще и вкуснее из-за соли! Вот и нам хорошо, и повара себя не обидели… Все бы так воровали.

– Воровали, не воровали… – с видимым презрением протянул Жорж. – О том ли печемся, господа офицеры?

Я согласно кивнул, думая, что «дворянчик» сейчас заговорит о войне, о том, что нужно готовиться к бою и переключить на это все мысли, но Георгий зашел совершенно с другого бока:

– Вот спешили мы на фронт – и попали в Сарыкамыш, не спорю, вовремя. А все же по традиции выпуск должны были отметить в ресторане! Нарушили мы традицию, господа офицеры, нарушили! А теперь вот на секунду представьте себе, что мы упустили…

И тут Жорж начал зачитывать ресторанное меню по памяти, словно выучив его наизусть:

– Омар свежий, соус провансаль, стерлядь по-русски, тюрбо отварное с голландским соусом, ризотто куриной печенки, тушеный в сметане рябчик, подаваемый с брусничным вареньем, филе соль фритт, ботвинья с осетриной и балыком, ростбиф с кровью…

Первым «сломался» Андрей, опередив меня всего на пару мгновений:

– Отставить разговоры о ресторанах! Ты, голубчик, просто меню цитируешь, наш ужин был бы не столь раскошен – так что не трави душу, господин Михайлов! Вот лучше раздобудь нам на вечер две банки чистого мяса – хоть говядины жареной, хоть баранины, тогда и потчуй рассказами о ростбифах и балыках! Тушенка тогда еще веселее пойдет…

Жорж, однако, все еще витающий где-то в облаках, с ресторанной темы сворачивать не спешит:

– Нет, господа, мы просто обязаны посетить ресторан и отметить наш выпуск в самое ближайшее время! Вот отобьемся от турок – и все в ресторан, я угощаю! Если в Сарыкамыше есть…

Тут уж я не удержался:

– Георгий, ты вначале уцелей на этой высоте… Я сегодня утром чудом выжил – меня ведь молодой дружинник-армянин невольно закрыл своим телом от пули… Еще один боец расчета погиб, третьего ранили… Да и наших сколько сегодня сгинуло за контратаку?!

Просветлевший было лицом при разговорах о ресторанах Степан тотчас почернел, недовольно замолчал наш потомственный аристократ, а вот балагур и весельчак Андрей, укоризненно посмотрев мне в глаза, серьезно подметил:

– Господин Самсонов, нельзя отнимать у человека мечту и приземлять, окунув в суровую реальность нашего военного бытия – человеку без мечты никак нельзя! Особенно военному… Между прочим, я слышал, что чаще всего выживают те раненые, кого на земле что-то очень крепко держит. Кто упрямо борется со смертью, несмотря ни на какие обстоятельства! Вот, например, вам краткая байка: служил как-то наш брат-русак во Французском Иностранном легионе, где-то в Азии в конце прошлого столетия провалился в ловушку с заостренными кольями на дне – и на такой кол насадился! Его, конечно, списали – хоть и вытащили, тяжелораненого… Думали все, помрет! А он взял, да и не помер – хотя представьте себе, какая там царит антисанитария… Это я к чему – человека, всерьез желающего жить, убить сложно. А мечты как раз и поддерживают в нас жажду жизни!

Мне осталось лишь замолчать, признавая правоту Андрея, и тот, окрыленный успехом, тотчас обратился к Георгию:

– Скажи мне, брат Жорж, лучше вот что: если я найду в Сарыкамыше публичный дом – ты и его посещение возместишь?

Георгий едва не поперхнулся от такого вопроса, и наш балагур быстро затараторил, пытаясь за время небольшой заминки, образовавшейся после его высказывания, довести свою мысль до конца:

– Да ты не бойся, мы же Степана брать не будем, ибо семейный, и Самсонова – ибо занудный! Только вдвоем посетим? Ну, представь – это же Азия, дух гарема, одалиски в прозрачных одеяниях и лица восточных красавиц, скрытые вуалью? Комнаты с мягчайшими подушками, окуренные специальными горными травами, пробуждающими естественные желания… Где еще это возможно посетить, если не здесь?!

Я не удержал ехидного смешка:

– Ну, вот они, две извечные мужские темы – еда и бабы! Андрей, ну-ка отставить разлагать личный состав похабщиной! Георгий, не верь ты этому прохиндею – и даже если найдется здесь публичный дом, то я не советовал бы его посещать. Серьезно! Сифилис, говорят, жуткое заболевание, в тяжелых стадиях от него сгнивает мозг. Ну и без носа как-то, знаешь ли… В обществе появляться не принято. Ах да – потерять мужскую силу, будучи еще неженатым и не оставив после себя отпрысков, звучит совсем уж тоскливо.