Текст книги "Две жизни комэска Семенова"

Семенов остановился перед серединой строя.

– Товарищи красноармейцы! – зычно обратился к бойцам. – Поздравляю вас с очередной победой!

Стихло ответное «ура», слитное и упругое, комэск продолжил:

– Любо-дорого на вас смотреть. Вижу, революция в надёжных руках. Скоро мы добьём белую сволочь и начнём строить новый счастливый мир. А если сложим головы, защищая родную советскую власть – что ж, по мне, и погибнуть, делая великое дело, не страшно. Но нужно бы осложнить проклятой контре эту задачу! И чтобы помешать врагу погубить нас – мы отныне будем оттачивать воинское мастерство в учебных соревнованиях. Так, комиссар?

Семенов повернулся к Буцанову, как бы передавая ему слово.

– Белые отступили по всему фронту! – привычно начал комиссар. – Выбив неприятеля из Сосновки, «Беспощадный» решил важную стратегическую задачу, – он говорил, размахивая правой рукой, будто шашкой рубил.

Закончив с традиционным уже разъяснением важности Южного фронта для молодой советской республики, он призвал красноармейцев показать боевое мастерство на предстоящих соревнованиях и вопросительно глянул на комэска.

– Бойцы! – скомандовал Семенов. – Всем, у кого винтовки, строиться в колонну по два. Заменим на трофейные карабины! Товарищ Буцанов руководит!

Комиссар довольно кивнул – он любил руководить.

– А потом сразу начнём соревнования!

…Селяне, собравшиеся понаблюдать за ратными забавами красноармейцев, вырядились, как на праздник – во всё, что поновей. Мужики надраили сапоги, нахлобучили картузы с блестящими козырьками, бабы надели припрятанные от мародёров широченные юбки и цветастые платки.

Комэск с эскадронным комиссаром и командирами взводов расселись на принесённых из соседних домов лавках. Тут же, на правах почётных гостей, клюквинцы. Кот и Весёлый успели обойти всю деревню, осмотрели лошадей, знакомились и заводили разговоры с бойцами. Держались по-хозяйски, как у себя дома. Вообще, всё – от ухваток до осанки, выдавало в них привычку не особенно стеснять себя дисциплиной.

Семенов тем временем пытался вызвать на разговор Дементьева, но тот держался напряженно и отмалчивался, как будто побаивался чужого командира. Да и на своих бойцов косился опасливо… Может, боится, что выкинут что-то? Или просто боится их?

– Хорош кублиться! – крикнул, заждавшись, Семенов. – Первая пара на исходную!

Начали с рубки глиняных шаров. Бойцы комендантского отделения ставили шары на деревянные подставки высотой с человеческий рост и всадники, отъезжая по очереди к краю пустыря, должны были на полном скаку рубануть по мишени так, чтобы разрезать её поперёк, оставив свободно стоящее основание на месте.

Зрители принялись подбадривать своих, кто всерьёз, кто с подначкой.

– Не оплошай! Давай!

– Смотри, Федька, целиться не забывай! На баб не отвлекайся шибко!

На первом состязании отсеялось четверо: с задачей разрубить глиняный шар, имитирующий вражескую голову, справились все – но хлёсткости удара для того, чтобы оставить при этом основание на месте хватило не каждому.

– Может, ещё по одной попытке? – предложил огорчённый таким результатом Буцанов.

– Никакой второй попытки, – отрезал Семенов. – Нечего тут… у Шкуро пусть попросят… вторую попытку.

И, поднявшись, скомандовал:

– Все, кто не справился, вернуться в подразделения!

Сосновские мужики, как только закрутилось зрелище, принялись что-то между собой обсуждать, оценивать соревнующихся, определяя, в ком больше силы и сноровки – точно так, бывало, придя пошабашить на станцию, они присматривались, кого из местных грузчиков позвать к себе в бригаду для полного комплекта.

Закончив с глиняными шарами и спешившись, принялись рубить воткнутую лозу с надетой сверху папахой. Рубить следовало так, чтобы папаха не падала наземь, а соскакивала вертикально на оставшийся кусок лозы – раз за разом опускаясь всё ниже и ниже.

Проще всех – размеренно и споро, будто проделывал его каждый день, с упражнением управился донской казак Вихрев. Четыре удара, последние два с колена – и папаха аккуратно плюхнулась на дорогу, взметнув облачко пыли.

– Знай наших! – выкрикнул Буцанов – сам дончак, хоть и не казак, а иногородний, но вот не удержался, даже про комиссарское звание забыл. Впрочем, по службе он землякам спуску не давал. – С донскими тягаться, что с кобылой…!

Эскадронцы засмеялись ядреной шутке: ай да комиссар, умеет забористо сказать, значит, лишний раз подтвердил, что свой, народный!

Военспец Адамов провозился чуть дольше Вихрева. Долго ходил вокруг цели, притопывал по земле, примерялся, нагнав на зрителей нервное нетерпение: «Давай, господин товарищ, не тяни! Что ты там высматриваешь?!» Но потом в три удара срубил лозу под папахой, чётко и уверенно уложив её рядом с вихревской.

Многие начинали хорошо – их шашки летали с коротким хищным свистом, они бодрились и перекрикивались со зрителями, и казалось, запросто покромсают лозу до самого конца – но стоило дойти до низовых ударов, как папахи, кувыркнувшись, слетали с опоры под разочарованные возгласы зрителей.

С заданием справились всего пятеро.

Перешли к рубке свободно свисающей веревки, привязанной к приколоченной к стене овина перекладине.

– Командир, одну-то совсем легко рубануть. Прикажи сразу три повесить. Чего добро зазря переводить? – предложил Пшенкин с Кубани, баюкая в руках знаменитую кавказскую гурду, которую считал лучшей шашкой в мире и которой владел виртуозно, потому и запросил сразу три каната, а вовсе не от проснувшейся вдруг хозяйской жилки. Но комэск возражать не стал.

– Давайте три! – распорядился Семенов.

Пока крепили дополнительные веревки, Весёлый и Кот подошли к Пшенкину, принялись что-то у него выспрашивать, к шашке руки тянуть, вроде подержать просили. Тот выслушал, мотнул чубатой головой, будто отрезал:

– Говорить тут не о чем!

Клюквинцы, похоже, не собирались отставать, но заметив цепкий взгляд Семенова, Весёлый толкнул Кота под локоть и они прогулочным шагом вернулись в толпу зрителей.

Висячую веревку рубить совсем не просто, это Пшенкин слукавил. Она ведь не сопротивляется клинку, а уходит от него. И силой тут не возьмешь – только скоростью и резкостью! А если есть в ударе эти составляющие, тогда действительно – и три пересечешь, как одну! Короче, три веревки, повешенные рядом, кроме Пшенкина сумели перерубить только Адамов и Вихрев.

Им троим и выпало последнее, решающее задание: рубить связанную пучками лозу, под которую извели изрядно кустов в ближайших перелесках. Рубили сначала пучки по десять штук, потом по двадцать и тридцать – по кругу. Тут уж пришлось соревнующимся попотеть – эта рубка была не только на силу и резкость удара, но и на выносливость хвата руки. Финалисты поснимали френчи и кители, засучили рукава рубашек.

– Порты тож скидывай! – пошутил кто-то из местных.

Но рассмеялась только детвора и молодые бабы. Мужики наблюдали за происходящим с напряжённым сосредоточенным вниманием.

«Так, глядишь, и в эскадрон попросятся, – подумал Семенов. – Хотя куда им – нестроевые все, а то бы уже прибрали – либо наши, либо белые…»

Рукоятки сидели в крепких ладонях как влитые, клинки проходили связанную лозу, словно морковку. А всё-таки с каждым кругом становилось заметно, что рубщикам требуется всё больше усилий – и вот уже Лукин, вызвавшийся исполнять роль судьи, начал считать в разрубленных пучках уцелевшие лозы, провозглашая лужёной своей глоткой:

– Семь! Пять! Тут три! А тут аж десять!

Вихрев отстал первым.

Пшенкин с Адамовым шли ноздря в ноздрю, но всё-таки Пшенкин набрал больше очков, в последнем круге умудрившись собраться и перерубить пучок в тридцать лозин. Адамов был вторым, на третье место вышел Вихрев.

– Пшенкин потому выиграл, что у него гурда! – раздосадованно бросил Вихрев. – Она сама рубит…

– Но-но! – беззлобно парировал Пшенкин. – Зато сама не ходит. И в руки абы кому не даётся. Я ее с есаула Дикой дивизии снял, – и засмеялся. – Как заприметил, так весь бой к нему пробивался, пока не зарубил. Так что, товарищ Вихрев, не в шашке дело!

Семенов с Буцановым подошли к финалистам, пожали им руки.

Поддавшись азарту, Семенов по-свойски шепнул Пшенкину:

– А дай-ка, товарищ победитель, попробовать. Не приказываю, прошу.

Казак вздохнул – мол, не дело это, оружие своё отдавать.

– Да не верь ты в приметы, товарищ Пшенкин, пустое! – сказал комэск и уважительно, сходу приноравливая руку к незнакомой рукоятке, принял протянутую Пшенкиным гурду.

Привычно раскрутил шашку над головой, ударил сильно да хлёсткости не хватило – не дорубил и до середины пучка.

– Похоже, командир, действительно не в шашке дело, а? – съязвил Буцанов.

– Ничего, я завсегда в стрельбе отыграюсь, – полушутя огрызнулся комэск. – Призы-то вручай!

Призом за первое место оказался наган, который, в общем-то, рядовым конникам не полагается, за второе – почти новый планшет, за третье – серая каракулевая папаха.

– А что, командир, может, постреляем на спор? – улыбаясь, спросил Кот.

– Какие у меня с тобой могут быть споры? – холодно спросил Семенов, но, поймав внимательные взгляды Дементьева и Веселого, передумал. А то еще разнесут по всему фронту, что комэск «Беспощадного» побоялся с клюквинским бойцом сразиться! И ведь обязательно разнесут!

– Давай просто постреляем, без всякого спора! – Семенов подмигнул Лукину. – Ну-ка, Василий, выставь в поле мишеньку…

Лукин скомандовал своему тезке – Ваське Сергееву из третьего взвода, тот с дружком быстро притащили тыкву, подставку для рубки глиняных шаров и под руководством Лукина побежали в поле. Клюквинцы переглянулись.

– Чего это они?! – удивился Кот. – В тыкву стрелять, что ли? Я в подброшенную монету попадаю!

– Про монету не знаю, – спокойно сказал Семенов. – Ты в тыкву попади…

Отбежав на сотню шагов, Лукин с бойцами установили оранжевый плод, размером поболе человеческой головы, на подставку и вернулись обратно.

– Давайте, палите, – сказал Лукин, тяжело дыша.

– Подожди, кореш, это что? – Кот огляделся по сторонам. Их полукругом окружили конники «Беспощадного» с интересом наблюдая за развитием событий. Семенов невозмутимо пристегивал к маузеру кобуру-приклад.

– Да вы что, шутки шутите?! – зло заорал Кот. – Я тоже шутить люблю! Давайте в яблоко стрелять! Вначале я на голову поставлю, а потом ваш командир!

– Глупость это. У меня голова не казенная, – Семенов приложил приклад к плечу, прицелился и быстро выстрелил – раз, второй, третий. Тыква свалилась с подставки.

– Теперь несите, посмотрим…

В цели оказалось две пробоины, третья пуля оставила глубокую царапину на кожуре.

– Хорошо, командир! – засмеялся Лукин и повернулся к Коту. – Стрелять будешь?

– На сто шагов из пистолетов не стреляют! – недовольно сказал он, расстегивая фасонистую кобуру. – Ну-ка, Веселый, подбрось эту одороблу!

Тыква взлетела в воздух, оглушительно грянул кольт, и она разлетелась вдребезги, желтые ошметки рассыпались по земле, как мозги из чьей-то ненавидимой головы. Босые мальчишки быстро собирали куски тыквы в подолы – видно, мамки послали: их сварить можно…

– Вот так мы стреляем! – похвастал Кот. Настроение у него улучшилось.

– Так ты ж в монету обещал? – усмехнулся Семенов, привычно вешая маузер на бок.

– Важна не победа, а участие! – дипломатично сгладил конфронтацию Буцанов. – Считаю, что оба победили! Нет возражений?

– У меня нет! – пожал плечами Семенов.

– И у меня, – согласился Кот.

– Еще бы гурду вашего хлопца попробовать, – добавил он, отыскивая среди зрителей Пшенкина.

– На ком пробовать собрался? – тот услышал, подошел поближе.

– Взять свинью и рубануть! – вмешался Веселый. – Сначала гурдой, потом обычной шашкой…

– Откуда тут свиньи, дорогой товарищ? – урезонил клюквинца Буцанов. – Видишь, детишки даже мишень на кашу собирают… Зря тыкву испортили, надо было в подсолнух палить…

– Ну, тогда вывести какого-нибудь контрика в поле, и пусть бежит, а его догнать и рубануть, – предложил Кот. – По-баклановски, до пояса!

Окружающие перестали улыбаться. Между конниками «Беспощадного» и клюквинцами сразу возникла стена отчуждения.

– Какого «контрика»? – холодно спросил Семенов. – Откуда здесь «контрики»? Это наши люди, угнетенные крестьяне!

– Брось, командир, – махнул рукой Веселый. – Они все, как редиска: снаружи красная, а поскреби – нутро белое!

– Слушай, гад, а давай ты побежишь, а я тебя до бедра рубить стану! – завелся Пшенкин. – Как тебе такое, понравится?!

– А разрубишь до бедра? – оскалился Веселый.

– Разрублю!

– Ну, может еще случай и представится, – сплюнул Веселый. – Только вряд ли!

– Подождите, товарищи, кого рубить?! – строго вмешался Дементьев. – Своего товарища, красноармейца? Что-то я не пойму, товарищ комиссар, к чему разговор идет!

– Дурацкий разговор вышел, – примиряюще сказал Буцанов. – С двух сторон дурацкий! Чего вы сцепились? А ну-ка, пожмите друг другу руки!

Пшенкин и Веселый без особой радости обменялись рукопожатиями. Семенов на это смотреть не стал – повернулся и ушел по своим командирским делам.

– Ну, вот и хорошо, – успокоился Буцанов. – Пойдемте, отдохнем, потом у нас праздничный ужин запланирован. Даже мясо будет!

К удивлению комиссара, остаться на праздничный ужин Дементьев отказался.

– Вернуться лучше затемно, – пояснил. – Мало ли шатается по окрестностям контры и несознательного элемента. Слышали, целые хутора вырезают?

– Да остались бы, комиссар, – по-свойски сказал Весёлый. – Чего нам эта контра? Сами перекрошим кого хошь! Погудели бы с братишками…

Но Дементьев оказался неожиданно твёрд – и, похоже, ему удалось вспомнить фамилию Весёлого.

– Помнишь, что товарищ Клюквин приказал? Всё, товарищ Самохин, хорош хороводить. Едем.

Упоминание Клюквина сразу привело бесшабашных приятелей к повиновению, и они беспрекословно отправились седлать коней. Перед отъездом Дементьев зашел к Семенову.

– Приезжайте завтра к нам, – сказал на прощанье, впервые посмотрев комэску «Беспощадного» в глаза. – Пусть ваши богатыри с нашими силами померяются! Думаю, дело это правильное, как с боевой, так и с политической позиций.

– Я тоже так думаю! – отчужденно кивнул Семенов.

* * *

В Ореховку Семенов не поехал, рассудив просто: «Раз Клюквин ко мне не явился, то и мне к нему ехать не след». Отправил с призерами Буцанова, вроде баш на баш.

Они вернулись после полудня, но втроем, без Пшенкина.

Комэск заметил приближающихся всадников в окно – не торопятся и лица вроде бы не встревоженные – вышел в большую комнату, встречать. На сердце почему-то было беспокойно.

– Пшенкин где? – спросил Семенов, как только они вошли, не дожидаясь доклада.

– Первое место там занял, – ответил Буцанов. – В пух и прах, хотя там тоже, знаешь…

Комэск мрачнел, слушая, как явно растерянный, но старательно сохраняющий солидность при бойцах Буцанов уходит от ответа.

– Пшенкин, спрашиваю, где, – негромко, но с хорошо слышимой угрозой в голосе повторил комэск.

Адамов смотрел в пол – похоже, он, как и командир эскадрона, в полной мере осознавал серьёзность ситуации. «Жаль, что ты из бывших, – подумал Семенов. – Назначить бы тебя взводным».

– Да он с Веселым и Котом напился, к вечеру приедет! – Буцанов упрямо старался сохранить шутливый тон. – Тебе Клюквин привет передавал.

– Пусть он приветы свои в ж… себе засунет! – взорвался Семенов.

На хозяйской половине тут же хлопнула дверь: кто-то поспешил оградиться от бранных слов и надвигающегося скандала.

– Ты почему пьянку допустил? – перешёл комэск на сдавленный шепот. – Ты почему своего бойца оставил?

– Так он же победил, имеет право отметить! – оправдывался комиссар. – Я его не у белых оставил, а у своих… Клюквин сказал, нормально всё будет…

Семенов обернулся к рядовым конникам:

– Вернуться в расположение!

Адамов и Вихрев, козырнув, ушли.

– Ты, Буцанов, с дубу рухнул, что ли?! – на лбу у Семенова дрожала вздувшаяся вена, желваки вздувались и опадали. – Ты что мне тут поёшь, комиссар?!

Буцанов и раньше видел комэска в таком состоянии. В прошлые разы это заканчивалось лобовой контратакой на превосходящие силы противника – или приказами о расстреле. Буцанов помялся и, шагнув к столу, уселся тяжело на лавку.

– Да что-то нашло, командир, – он опустил голову. – Пока с Клюквиным был, казалось, что и ничего такого… пусть боец отдохнёт…

– Ты понимаешь, что ты мне всю дисциплину, с таким трудом отстроенную, ломаешь?

– Прости, командир… Но он вернётся, никуда не денется…

Пшенкин объявился к вечеру, с разбитым лицом и без шашки.

Буцанов при виде его только крякнул и принялся торопливо перематывать портянки – что будет дальше, он уже догадывался.

– Докладывай по сути, – приказал комэск Пшенкину. – Коротко.

– Напоили, предлагали в карты играть на гурду, потом купить хотели, – самогонкой от казака разило за пять шагов, слова давались ему тяжело. – Я отказался, ну и вот!

Он задрал опухшее лицо.

– Виноват, командир, готов…

– Да вижу я, что ты готов! – оборвал комэск. – Только не в тебе дело! Ты весь эскадрон опозорил! Получается, что эти анархисты могут моих бойцов спаивать и избивать! Ложись спать, победитель!

В последнем слове прозвучала откровенная издевка.

– А мы поедем с этими гадами разбираться!

– Командир, как же так?! Я первым туда скакать должен!

– Остаёшься здесь, я сказал! Ты уже все, что мог, сделал!

Лукин молча тащил во двор седло и сбрую – седлать Чалого.

* * *

До Ореховки было четыре версты. Поднятый по тревоге первый взвод, отделение «Ангела смерти» и две лучшие эскадронные тачанки, на кованых рессорах, с пулемётами на новых стальных рамах, добрались туда за полчаса. Уже смеркалось.

Штаб Клюквина долго искать не пришлось, первый же встреченный на улице мужик указал на избу с ярко горящими окнами.

– Да вон…

Одна тачанка наставила пулемет на входную дверь, вторая развернулась пулеметом вглубь села, контролируя подходы к избе. С карабинами наперевес конники окружили штаб.

Семенов спрыгнул на землю, накинул вожжи Чалого на забор и, махнув рукой, пошёл ко входу. Сидор с рукой на перевязи, «Ангел смерти» и четверо «ангелят», двое из которых были вооружены ручными пулеметами Шоша и Льюиса, спешились и двинулись за ним. Комэск ударил ногой в дверь, она распахнулась, грохнув о косяк. В сенях, развалившись на раскиданной по полу соломе, шестеро здоровенных мордоворотов в новой одежде – очевидно, личная охрана Клюквина, при тусклом свете керосинки играли в карты. Они были пьяны, но при виде ворвавшихся людей, хватая винтовки, вскочили навстречу.

– Ложись, контра, а то всех на воздух подыму! – заорал Сидор, взметнув над головой гранату. Чёрные жерла пулеметов усилили впечатление. Винтовки со стуком попадали на пол, телохранители повалились рядом.

– Один сторожит, остальные за мной! – приказал Семенов и распахнул дверь в горницу, застав немую сцену, словно внезапно остановили спектакль и актеры застыли на полуслове и полудвижении.

Комната напоминала музей, а не крестьянскую избу: забитая дорогой старинной мебелью, шелковые занавески на окнах и тяжелые бархатные шторы. Трое замерли за растерзанным гулянкой столом, обратив бледные лица в сторону вошедших. Наверное, они ожидали худшего – группу белых диверсантов, но рассмотрев звезды на фуражках и красные ленты на кубанках, перевели дух и продолжили прерванные на половине движения. Молодая грудастая баба, с густо подведёнными глазами и намалёванными губами, державшая на весу стакан, донесла его наконец, до рта и, энергично влив в себя мутное содержимое, схватила с тарелки щепоть квашенной капусты – закусить. Цветастое платье щедро открывало голые плечи и значительную часть пышной груди.

Сидевший напротив неё комиссар Дементьев, смертельно напуганный и вжимающий голову в плечи, поднял ладонь с растопыренными пальцами, будто заслоняясь от ствола Семеновского маузера. Клюквин, развалившийся рядом с полуобнаженной красоткой, непринужденно обнял ее за голые плечи. Узкое бледное лицо с глубоко посаженными тёмными глазами и квадратной нижней челюстью ничего не выражало, будто вошёл повар со свежей порцией мяса. Было ясно: командир третьего эскадрона трезво оценил обстановку и решил не дёргаться попусту.

– Заходите, гости дорогие, – ровным тоном произнёс он, как будто действительно пришли званые и давно ожидаемые гости. – А чего это до зубов вооружились, будто воевать собрались? Здесь все свои! Давайте, ребята, поставьте что-нибудь веселое!

Последняя фраза была адресована двоим мужикам, застывшим у стоящего на сундуке граммофона. Одного, в яркой вышиванке, Семенов знал – это был Фёдор Горкин, ординарец Клюквина. Он схватился было за рукоять револьвера, но спокойствие командира, а может, в большей степени наведённое оружие и поднятая граната оказали своё воздействие, и он разжал пальцы. «Ангел смерти» быстро разоружил обоих, бросив выпотрошенные наганы под стол.

– Правильно! – в наступившей нервной тишине Семенов неторопливо убрал маузер в кобуру.

– Ну что, музыка будет, нет? – обратился Клюквин к замешкавшимся у граммофона бойцам. – Надо же гостей развлечь!

– Знаем, как ты гостей развлекаешь! – процедил Семенов. – Лучшего моего рубаку избили и ограбили! Сейчас я вам без музыки танцы устрою! Да под трибунал отправлю!

– Кого избили? – Клюквин изобразил полнейшее непонимание. – Кого ограбили? Федька, почему я не знаю?

– Да ничего особенного! – нехотя буркнул ординарец. – Поцапались ребята, потом сами разобрались. Всего и делов-то!

– Короче, давай сюда своих бандитов! – приказал Семенов.

Клюквин пожал плечами, кивнул Фёдору и тот вышел из комнаты.

– Садись, Ваня, поешь, – комэск-три широким жестом указал на обильный стол: картошка, жареное мясо, свежие овощи, соленья, хлеб, сало, кровяная колбаса…

– Хорошо живёшь! – заметил Семенов. Он сел к столу, но есть не стал, повернулся к своим:

– Поешьте по одному! Раз хозяин настаивает…

– Хорошее дело! – «Ангел смерти», не опуская нагана, схватил кусок хлеба, колбасу, начал жадно жевать.

– Мы и должны хорошо жить, – свысока ответил Клюквин. – Потому, что мы солдаты революции! Так, комиссар?

– Так, – послушно кивнул Дементьев.

Семенов ударил кулаком по столу – звякнули, подскочив, тарелки.

– Не так! Солдаты революции никого не грабят! И своих не бьют! Что вам мой Пшенкин сделал? Или он не боец революции?

– Это тот, который канаты ловко шинкует? – усмехнулся Клюквин. – Я смотрел. Ай-яй-яй. Вот шельмы! Теперь, Ваня, я понимаю, отчего кипит твой разум возмущённый! Но не портить же всем настроение из-за мелочей! Давай, Три Пётра, заводи музыку!

Граммофон кашлянул и затянул блеющим голосом: «Плачь, цыган». Сидор глянул на брата и нагайкой сбросил звукосниматель с пластинки, музыка смолкла. Так и сидели в молчании. Клюквин выпивал и закусывал, тискал свою красотку, иногда бросая на Семенова угрюмые взгляды. Но тот не обращал на это никакого внимания. Его люди насытились, но сам он к еде не притронулся, хотя желудок подвело от голода: никто не скажет, что комэск ел со стола негодяя!

Наконец, Фёдор вернулся, держа в руке длинные ножны, из которых вытачивало навершие рукояти.

– Вот, – положил он шашку на край стола, а сам подошёл к Клюквину, пошептал на ухо.

Семенов вытащил клинок, осмотрел и передал «Ангелу смерти».

– Гады эти где? Кот с Веселым?

Фёдор развёл руками.

– Не нашёл. Веются где-то.

– Ну вот, – оживился Клюквин. – И все дела. А ты стволами тыкать. Нехорошо. Выпьем на мировую! Паша, налей!

Дементьев разлил самогон по стаканам.

– У тебя что, комиссар на розливе? – мрачно поинтересовался Семенов.

– Нет, что ты! Партия у меня в почете, – с усмешкой ответил Клюквин. – Просто мы друзья. Сдружились, понимаешь ли, не разлей вода. А друзья разве считают – кто кому налил? Давай, выпьем! Мы же во всем разобрались!

– Э, нет, – сказал Семенов. – Не во всём. Согласно революционным законам грабителей следует расстрелять перед строем или, если это тебе легче, сдать в полк, в трибунал!

Клюквин поморщился.

– Расстрелять, трибунал… Слушай, ну вот что ты такой упёртый… Если собака чабана сожрет курицу в соседней деревне, разве он станет ее стрелять? Так, поругает для вида! Я их тоже завтра поругаю перед строем, честное красноармейское…

– Так они у тебя собаки? То-то, смотрю, ты их кормишь лучше, чем комиссара! У него обычный наган, а у собак заморские пистоли! И у тебя, вижу, такой же…

– Не горячись, успокойся! Нам делить нечего! Давай подружимся, Ваня!

Держа руки перед собой (дескать, видишь, никакого подвоха), Клюквин пересел к Семенову, обнял за плечи, но тот резко освободился.

– Укрепим, так сказать, фронтовое товарищество… Да будем вместе дела делать… Не пожалеешь!

Он выпил, закусил куском сала, показал взглядом:

– Угощайся. Сала-то, небось, давно не ел?

Семенов встал.

– Мне жировать не с чего. Вся страна ремни-то затягивает! Сам товарищ Ленин не каждый день досыта кушает!

Клюквин расхохотался.

– Наивный ты, Ваня, ну прям как ребёнок! Хочешь, я тебе Надьку отдам на неделю, только с возвратом…

Грудастая красотка многообещающе улыбнулась. Край ее стакана был густо измазан помадой.

– А хоть и совсем забирай, – великодушно махнул рукой Клюквин. – Для боевого друга ничего не жалко. И вот ещё в придачу, бери!

Он вынул из нагрудного кармана золотой «Брегет» с цепочкой и протянул Семенову.

– А насчёт Ленина не беспокойся, не голодает он! И фазанов ест, и стерлядку паровую, мне ребята расска…

– Бац! – зубы комэска-три лязгнули, чугунный кулак Семенова сбил его со стула, и он с грохотом упал на пол.

– Ах ты, сука! – вскочив, Клюквин выхватил кольт из желтой фасонистой кобуры. Семенов схватился за свой маузер, но он не успевал, и комэск-три выстрелил первым. Грохот мощного патрона заложил всем уши, но Сидор успел ударить по руке нагайкой, пуля ушла в пол, а оружие отлетело в сторону. «Ангел смерти» быстро подхватил его и сунул за пояс.

В последний миг Семенов сдержал палец на спуске. Наступила мертвая тишина. Клюквин, морщась, баюкал ушибленную кисть, а маузер был направлен ему в грудь. Бесконечные секунды растянулись, нагнетая смертельное напряжение. В груди Семенова бушевала ярость, она рвалась наружу – через руку, держащую оружие, через ствол маузера, но упиралась в патрон и вырваться не могла, а потому отдавалась назад, сдавливала сердце и распирала голову. Ее надо было выпустить. Длинный тонкий ствол качнулся в сторону, грохнул выстрел, четвертная бутыль со звоном разлетелась вдребезги, обрызгав Дементьева и Надю самогоном и обдав их осколками. По столу, огибая тарелки и миски, потекла мутная, остро пахнущая жидкость. На щеке комиссара выступила кровь, он смахнул ее ладонью, но только размазал по лицу.

– Ты что здесь богуешь? – зловеще процедил Клюквин. – Я думал – за тобой сила, а ты голый! Или на две тачанки понадеялся? Да тебя мои ребята в капусту порубят!

– Испугал! – усмехнулся Семенов. – В Кривой балке весь мой эскадрон дожидается! Как выстрелы услышат… Иди, мразь!

Ухватив притихшего Клюквина левой рукой за сорочку, а правой сунув маузер под челюсть, Семенов потащил его на крыльцо. По дороге шепнул:

– Ошибешься – с удовольствием вышибу тебе мозги! А мы уйдём по-любому!

Вокруг штаба уже собрался клюквинский эскадрон. Но с первого же взгляда командир «Беспощадного» понял: уйти им не помешают – настроение у бойцов не то. Клюквинцы выглядели растерянными и не знали, как себя вести. Все уже осведомлены о причинах резких действий «Беспощадного» и понимали, что правда не на их стороне. А если ещё дойдёт до пальбы по своим, то дело кончится расформированием эскадрона и расстрелами… Ко всему прочему, наставленные на них «Максимы» тачанок, и ручные пулемёты «ангелят» охлаждали боевой дух и не располагали к необдуманным действиям, а печальное положение командира ставило в оценке ситуации завершающую точку.

– Все в порядке! – крикнул Клюквин с крыльца. – Наши гости уже уходят. Я их провожу и вернусь. Никто не скачет следом!

На всякий случай, комэска-три запихнули в тачанку и на ходу выбросили в степи уже далеко за околицей, когда стало ясно, что их никто не преследует. Клюквин долго смотрел вслед, а потом сплюнул и, скособочившись, пошёл обратно.

Когда приближались к Сосновке, Иван Семенов придержал коня и подождал Сидора:

– Спасибо, братуха, ты мне жизнь спас!

– Третьего дня ты мне, теперь я тебе, – ответил Сидор. Повязка на его плече пропиталась кровью. – Квиты будем!

– Какие счеты между братьями! – скупо улыбнулся Иван.

Когда прибыли в расположение, то оказалось, что «Беспощадный» находится в полной боевой готовности, и комиссар Буцанов уже собрался вести его на логово Клюквина. Семенов скомандовал отбой и никак этот факт не прокомментировал, но про себя действия комиссара оценил и одобрил.