Текст книги "Божественная комедия"

Песня двадцать четвертая

Данте смущается волнением Вергилия. Оба вступают на мост, перекинутый через новый вертеп. Святотатцы, терзаемые змеями. Предсказание о будущей судьбе Белых и Черных.

 
1 В те дни, когда с задумчивых небес
Не часто смотрит вечное светило,
Мелькнет и быстро скроется за лес,
 
 
4 И ночь глухая, смотришь, наступила;
Когда в снегах лежат еще поля,
И ярко-белым саваном уныло
 
 
7 Покрыта охладевшая земля,
Крестьянин в поле скудное выходит,
О солнце и тепле Творца моля,
 
 
10 И только нивы снежные находит;
В отчаянье тогда махнув рукой,
Глазами даль печальную обводит
 
 
13 И в дом свой возвращается с тоской,
Где холодно, где хлеба часто нету,
Где для него давно пропал покой,
 
 
16 Когда ж опять, в надежду веря эту,
Которая так часто нас живит,
Заметит он, что время ближе к лету,
 
 
19 Он стадо гнать на пастбище спешит
И забывает горе и ворчанье.
Так точно и поэта скорбный вид
 
 
22 Сперва во мне лишь возбудил страданье,
Когда ж его высокое чело
Яснее стало, полно обладанья,
 
 
25 С моей души как будто отлегло
Большое горе. Только мы вступили
На мост, давно разрушенный, тепло
 
 
28 Учитель на меня взглянул, и были
Те взгляды нежны снова, как тогда,
Когда впервые мы заговорили.
 
 
31 Вкруг нас развалин высилась гряда,
И, пред собою видя разрушенье,
Певец мой, рассудительный всегда,
 
 
34 Сообразил свой путь в одно мгновенье,
Потом меня в объятия схватил
И быстро, погруженный в размышленье,
 
 
37 Которому и здесь не изменил,
Принес меня, как ношу дорогую,
На верх скалы и там проговорил,
 
 
40 Рукою указав скалу другую:
«На этот дикий камень ты всползи,
Но прежде осмотри его вблизи,
 
 
43 Чтоб под тобою он не подломился».
Для грешников, прошедших мимо нас
Под тяжестью свинцовых ряс,
 
 
46 Тот переход едва ли бы годился.
Вперед я подвигался, еле жив,
И только лишь при помощи решился
 
 
49 Переползти с обрыва на обрыв.
Когда бы страшный путь тот продолжался,
То, верно бы, учителя обвив
 
 
52 Своей рукой, я с духом не собрался
Ползти вперед в изнеможенье сил;
Но, к счастью, путь дальнейший улучшался
 
 
55 И на верху скалы окончен был.
Она была последней. Я дыханье
В усталости едва переводил
 
 
58 И сел недвижный, словно изваянье,
Так как идти я далее не мог
И двигаться уж был не в состоянье.
 
 
61 Но тут меня поэт предостерег:
«Ты лености не должен предаваться:
Для нашей славы легких нет дорог.
 
 
64 Известности не может тот дождаться,
Кто нежиться привык в пуховиках
И на постели шелком прикрываться.
 
 
67 Без трудностей нет славы и в веках;
Без подвигов исчезнешь ты бесследно,
Как пена волн, как ветер в небесах.
 
 
70 Бездействие для человека вредно.
Так встань же и усталость победи
И с мужеством, которое победно
 
 
73 Ведет в борьбе, иди за мной, иди,
Когда еще осталась сила в теле:
Награда ожидает впереди.
 
 
76 С тобой еще мы не достигли цели.
По лестнице идти нам предстоит
Еще длиннейшей. В нашем трудном деле
 
 
79 Конец для нас не близок. Путь лежит
Печальный, многотрудный и опасный,
Но пусть тебя теперь он не страшит.
 
 
82 Иди и верь в совет мой беспристрастный».
Тогда я встал и словно новых сил
В себе нашел родник. С улыбкой ясной
 
 
85 Наставнику тогда я говорил:
«Иди, я бодр! С тобой пойду я всюду…»
И мы пошли чрез каменную груду
 
 
88 Скалы, изрытой ямами, крутой,
Где ноги истомленные скользили,
А по бокам скалы ужасной той
 
 
91 Зияли бездны… Выше мы всходили,
И чтоб свою усталость только скрыть,
Пока мне силы вновь не изменили,
 
 
94 С учителем я начал говорить.
Вдруг там, где часть утеса раскололась,
Из бездны раздался неясный голос,
 
 
97 Но слов его не мог я различить.
Напрасно их я разгадать старался
И думал смысл речей тех уловить.
 
 
100 Но от усилий тщетных отказался.
Я только лишь одно тогда постиг,
Когда к тому вертепу приближался,
 
 
103 Что гневен был и бешен чей-то крик.
Над бездной я склонился осторожно,
Но мрак ее был непроглядно дик.
 
 
106 И рассмотреть мне было невозможно
Тех, кто кричал на темном адском дне.
И я сказал учителю тревожно:
 
 
109 «О, помоги в вертеп спуститься мне:
Я слышу крик, но слов не понимаю;
Кого-то вижу в темной глубине,
 
 
112 Но образа его не различаю.
Прошу тебя – сведи меня с стены,
Близ пропасти я правду всю узнаю».
 
 
115 «Мы действовать, а не болтать должны, –
Сказал поэт, – и действовать в молчанье
В обители ужасной сатаны…»
 
 
118 И, исполняя спутника желанье,
К вертепу он тогда меня привел,
И в яме гнусной той сверх ожиданья
 
 
121 Таких презренных гадов я нашел,
Что в жилах кровь моя оледенела:
Невольно я глаза от них отвел.
 
 
124 Пусть Ливия не славится так смело
Пустынными песками, где живут
И жалами убийственными жгут
 
 
127 Хелидры, амфисбены и якули[130]130
  Хелидры, амфисбены и якули – названия баснословных змей, о которых упоминают Лукан и другие древние писатели.


[Закрыть];
Нет, даже там не знаю я, найду ли,
Как и среди египетских степей,
 
 
130 Таких же ядовитых, страшных змей,
Которые в той пропасти крутились.
И среди них несчастный сонм теней
 
 
133 Я увидал. Давно они лишились
Спокойствия, земной покинув гроб.
Напрасно эти грешники стремились
 
 
136 Избегнуть гадов, и гелиотроп[131]131
  Гелиотроп – по мнению древних – драгоценный камень, с помощью которого можно было стать невидимым. Боккаччо упоминает об этом свойстве гелиотропа в одной из сказок «Декамерона».


[Закрыть]
Искали вкруг для своего спасенья,
Но гады то в их голову, то в лоб
 
 
139 Вонзали жало в бешеном шипенье;
Их руки были скручены назад
И змеями завязаны… Вот гад
 
 
142 Вкруг грешника обвился и на теле
Его пестрел тройным своим кольцом,
А голову связал с своим хвостом.
 
 
145 Вот змей другой ждать долго не заставил,
На грешника одним прыжком вскочил
И в шею между плеч его ужалил,
 
 
148 Едва такую казнь он совершил,
Едва свой хвост свернувшийся расправил,
Как грешник загорелся, зачадил,
 
 
151 И в миг один огонь его расплавил
И в пепел обратил его. Потом,
Когда не стало пламени кругом,
 
 
154 Из пепла вновь восстал он прежней тенью
И образ прежний принял на себя.
Так, если древних следовать ученью,
 
 
157 Себя в ужасном пламени губя,
Известный феникс молча умирает
И вновь потом из пепла воскресает.
 
 
160 Питается не хлебом, не травой,
Но амми[132]132
  Амми – эфиопский тмин.


[Закрыть], и усталой головой
Склоняется на нард[133]133
  Нард – ароматическое растение, известное под названием andropogon nardus.


[Закрыть] он или мирру[134]134
  Мирра – смолистый древесный душистый сок.


[Закрыть];
 
 
163 Таинственный, вполне безвестный миру,
В бессилии, на землю он падет,
Как будто бы недуг его гнетет
 
 
166 Иль ненавистный демон сокрушает;
Когда ж потом он снова восстает, –
Что было с ним – он сам того не знает
 
 
169 И, озираясь, далее идет.
Восставший грешник в том же состоянье,
Казалось, был! О, правосудный гнет!
 
 
172 Как грозен ты в немом своем каранье!
«Кто ты? – ему учитель мой сказал. –
И здесь за что ты терпишь наказанье?»
 
 
175 «Недавно из Тосканы я упал
Вот в эту бездну, – молвил нам несчастный. –
Я жизнь скота людской предпочитал
 
 
178 И не хочу скрывать: я скот ужасный!
Мне имя Ванни Фуччи[135]135
  Ванни Фуччи – побочный сын знатного пистойца Фуччи деи Ладзари, похитил священные сосуды и драгоценности из собора Пистойи и скрыл их у друга своего, нотариуса Ванни делла Мона, но, устрашенный розысками, предал своего друга, который был повешен.


[Закрыть]. Для меня
Берлогою достойной и прекрасной
 
 
181 Была Пистойя». В это время я
К учителю с словами обратился:
«Скажи ему, чтоб он не шевелился
 
 
184 И скоро так от нас не уходил;
Спроси его, какое совершил
Ужасное он прежде преступленье.
 
 
187 Сварлив и кровожаден очень был
При жизни он…» Но в думу углубленный,
Успел понять тот грешник осужденный,
 
 
190 Что мнения такого я о нем.
Он уходить от нас не торопился,
Лишь только щеки вспыхнули стыдом
 
 
193 И взгляд его на мне остановился.
И он сказал: «Страдаю я, поверь,
Сильней гораздо более теперь,
 
 
196 Чем в миг, когда я с жизнью распростился.
Не скрою я, за что сюда попал:
Из ризницы сосуды я украл,
 
 
199 Но, совершив такое преступленье,
Из трусости я друга оболгал.
Который был казнен за похищенье.
 
 
202 Но не затем себя я унижал
Перед тобой, чтоб вызвать сожаленье.
И если ты из мрака этих скал
 
 
205 Вновь выйдешь в мир, то приложи старанье
Запомнить в мире это предсказанье:
Теперь Пистойя гонит Черных стан;
 
 
208 Флоренция и нравы и граждан
Спешит менять, но час иной настанет:
С долины де ла Магра Марс восстанет,
 
 
211 И грянет гром в далеких облаках,
И дрогнут вдруг все городские стены
И ужас в человеческих сердцах
 
 
214 Найдет приют, и на поля Пичены
Тогда гроза ужасная слетит
И Белых всех мгновенно истребит.
 
 
217 Так ожидай ты этой перемены».
 

Песня двадцать пятая

Богохульство грешника и страшное наказание. Другие призраки. Превращение человека в змею и змеи в человека.

 
1 Сказавши то, презренный этот плут,
С гримасой гадкой, поднял обе руки,
Шиш показал и начал нагло тут
 
 
4 Хулить Творца за кару и за муки,
Но змей один – я их люблю с тех пор –
При первом же его презренном звуке,
 
 
7 Сдавил ему всю шею, чтобы вор
Не в силах был произнести ни слова;
И смолк кощун, потупя наглый взор.
 
 
10 Другой же гад скрутил ему сурово
В одно мгновенье руки назади,
Сдавил все тело, так что никакого
 
 
13 Не мог движенья сделать он… – Пади
И в пламени, Пистойя, ты исчезни,
Своим примером людям не вреди,
 
 
16 И навсегда погибни в адской бездне!..
Везде распространяешь ты разврат…
Хотя бы обошли мы целый Ад,
 
 
19 В нем не нашли бы грешника наглее,
Который богохулить так дерзал,
И даже тот, кто с фивских стен упал[136]136
  Тот, кто с фивских стен упал… – Капаней, один из царей фивских, о котором упоминается в песне XIV «Ада».


[Закрыть],
 
 
22 Мог показаться лучше и сноснее…
Проклятый тать куда-то убежал,
Хулы своей оканчивать не смея.
 
 
25 Затем как будто вырос из земли
Центавр, ужасным бешенством пылавший
Который мог страшить и издали,
 
 
28 Центавр с угрозой дьявольской кричавший:
«Где этот вор низверженный? Где он,
Свои хулы в вертепе извергавший?»
 
 
31 Был тот центавр обвит со всех сторон
Пучками змей, которых и в Маремме
Нельзя найти. С его спины дракон,
 
 
34 Раскрывши крылья, грозно в это время
Метал огонь и мимо шедших жег.
Тогда путеводитель мой изрек:
 
 
37 «Перед тобою Каккус[137]137
  Каккус – центавр, был известен воровством. Он был убит Геркулесом.


[Закрыть]; исполинской
Он силою когда-то обладал,
И прежде за горою Авентинской
 
 
40 Озера крови в битве проливал;
Он с братьями не шел одной дорогой
И воровски однажды он угнал
 
 
43 Чужое стадо. Мстительный и строгий,
Сам Геркулес потом его сразил…»
Пока путеводителя с тревогой
 
 
46 Я слушал, тот центавр в то время был
Уж далеко. Три тени вдруг явились
Из-под моста, куда в тот час всходил
 
 
49 С поэтом я. Мы так заговорились,
Что не могли заметить их сперва,
Когда ж заговорить они решились,
 
 
52 Спросив: «Кто вы такие?» – их слова
Заставили нас обратить вниманье
На призраков, но лиц их очертанье
 
 
55 Мне было незнакомо, и затем, –
Судьба нам помогала постоянно, –
Я понял – очутился перед кем,
 
 
58 Когда один из призраков нежданно
Другого назвал: «Слушай, где ты там,
Чианфа[138]138
  Чианфа – знаменитый флорентийский разбойник.


[Закрыть]?» В этот миг к своим губам
 
 
61 Я поднял тихо палец в знак молчанья,
Чтобы певца внимание привлечь…
Теперь мое дальнейшее сказанье,
 
 
64 Читателя хочу предостеречь, –
Сомненье может вызвать, что понятно:
Мне было самому невероятно
 
 
67 Все то, что видел сам я в этот час.
Пока я, двух теней узнать желая,
С них не сводил своих усталых глаз,
 
 
70 Змей шестиногий, быстро налетая,
На третьего из призраков напал,
Его в одну минуту обвивая,
 
 
73 Сдавил живот и сзади руки сжал,
Зубами в щеки грешника вцепился,
Хвост за его спиною замотал
 
 
76 И словно плющ вокруг его обвился.
Нам невозможно было уловить.
Как быстро грешник тот преобразился:
 
 
79 Кто дух, кто змей – не мог я отличить;
Они слились в одно живое тело,
Которого нельзя вообразить,
 
 
82 Как ни было б воображенье смело.
Перемешались вместе их цвета:
Полутемно все было, полубело.
 
 
85 Так пепел от бумажного листа
Бывает и не черным, и не белым…
В то время с видом грустным и несмелым
 
 
88 Два призрака проговорили вслух:
«Аньэло! О, несчастный, бедный дух!
Как быстро ты, как страшно изменился!
 
 
91 Ты не один теперь, да и не два…»
Из двух голов – я с ужасом дивился –
Одна лишь появилась голова;
 
 
94 Единый, страшный образ возродился
Из двух различных образов. Из рук,
Из ног, грудей, спины и брюха вдруг
 
 
97 Явились члены новые; такого
Я безобразья в мире не видал:
В них было все чудовищно и ново.
 
 
100 Первоначальный образ их пропал;
Два существа в чудовище сливалось
И тихими шагами подвигалось.
 
 
103 И в этот миг, как ящерица днем
Зеленый куст неслышно покидает
И, солнечным палимая лучом,
 
 
106 Как молния наш путь перебегает,
Так полз другой черно-багровый змей
К двум грешникам. Одну из двух теней
 
 
109 Кровавый гад ужалил вдруг во чрево
И распростерся, падая, пред ней,
А призрак неподвижно и без гнева
 
 
112 Как после сна тяжелого зевал,
И у него из раны и из зева
Пылающего змея вылетал
 
 
115 Какой-то дым, в одну струю сливаясь.
На змея тень смотрела, и свой взгляд,
Кольцом огнеподобным извиваясь,
 
 
118 От призрака не отводил тот гад.
Певец Лукан! Умолкни ты, стараясь
Нам передать картин ужасный ряд,
 
 
121 Где воины Сабелла и Назидий[139]139
  Сабелла и Назидий – воины, о которых упоминает Лукан в IX песне «Фарсалии». Оба они были укушены змеями в Ливии, и, по словам Лукана, Сабелла немедленно превратился в пепел, а Назидий так распух, что невозможно было различить его членов.


[Закрыть]
Являются страдальцами. О, ты,
Умолкни тоже, чудный наш Овидий
 
 
124 С повествованьем, полным красоты,
О Кадме с Аретузой: обратился
Один в змею, а из другой явился
 
 
127 Источник. Ты, Овидий, обменять
Природу двух созданий не решился;
Плоть одного другому передать
 
 
130 Не думал ты. Меж тем передо мною
Стал образ человека принимать
Проклятый змей с гноящейся спиною,
 
 
133 А человек вид гада принимал.
У гада хвост мгновенно раздвоился,
А человек так плотно ноги сжал,
 
 
136 Что след их разделения вдруг скрылся.
Процесс перерожденья совершился
В моих глазах: хвост одного не стал
 
 
139 Похож на хвост, вид членов принимая,
Которые бывают у людей;
А у другого руки, исчезая,
 
 
142 Сливались тихо с телом, и длинней
Меж тем у гада ноги вырастали.
И походил все более тот змей
 
 
145 На человека. Прежний вид теряли
И человек, и ядовитый гад.
Они друг с друга взгляда не спускали,
 
 
148 И у обоих дик был страшный взгляд.
Вот первый пал, другой же приподнялся,
И у него – я молча изумлялся –
 
 
151 Явились уши, губы, вырос нос,
А у другого вытянулось рыло
И скрылись уши. Видеть мне пришлось:
 
 
154 Язык у человека раздвоился,
А жало змея медленно срослось
В один язык – и Дым вдруг прекратился.
 
 
157 Дух в гадину позорно превратился
И с свистом в мрак пропасти пропал,
А змей переродившийся сказал:
 
 
160 «Пусть здесь Буозо будет пресмыкаться,
Как пресмыкался некогда я сам».
И начал змей презрительно плеваться.
 
 
163 Едва лишь веря собственным глазам,
В Аду я видел это превращенье,
И хоть я был смущен, взволнован там,
 
 
166 Хотя мой ум от страха был растерян,
Но Пуччьо Шианкато я узнал,
Да, то был он, и в этом я уверен:
 
 
169 Из трех теней лишь он не испытал
Мучение того перерожденья,
А в третьей, мрачной тени угадал
 
 
172 Я Гверчьо Кавальканте привиденье[140]140
  Буозо де Абати, Пуччио Шианкато и Франческо Гверчио Кавальканте – флорентийские разбойники. За смерть Кавальканте родные и свойственники его выжгли городок Гавиллу и перерезали всех жителей.


[Закрыть].
 

Песня двадцать шестая

Восьмой вертеп восьмого круга. Души коварных советчиков. Улисс и Диомед, погубившие Трою. Рассказ Улисса о путешествии в неизвестную страну.

 
1 Ликуй, ликуй, Флоренция! Везде
Могущество твое неотразимо;
Известна ты на суше и воде,
 
 
4 И даже Ад готов неутомимо
О флорентийских гражданах кричать…
Когда передо мной скользнули мимо
 
 
7 Пять извергов, и в них я мог узнать
Твоих граждан, мне сделалось обидно,
Не мог я крика гнева удержать,
 
 
10 И за тебя мне стало больно, стыдно…
Когда мои предчувствия не лгут,
Еще ты испытаешь, как постыдно
 
 
13 Тебе немало бедствий предрекут
Озлобленные жители из Прато[141]141
  Прато – небольшой замок близ Флоренции. Жители его, укрыв одного убийцу, навлекли на себя пеню в десять тысяч флоринов, за что проклинали Флоренцию, желая ей всевозможных бедствий. Желание это сбылось: в 1304 г. мост через Арно обрушился с толпой народа; в том же году пожар совершенно опустошил Флоренцию: сгорело 1700 дворов; наконец, распри Белых и Черных не раз нарушали спокойствие города.
  Так как Данте начал писать свою поэму до этих событий, то современники недаром полагали, что великий поэт одарен духом пророчества, предсказывая события и даже призывая бедствия на крамольную и развращенную свою родину.


[Закрыть],
И их проклятья к худу приведут.
 
 
16 К прошедшей славе нет уже возврата,
И если б над тобою, город зла,
Пороков, злодеяний и разврата,
 
 
19 Беда, как туча черная, всплыла
В минуту эту – я б не удивился:
Да, на себя, Флоренция, звала
 
 
22 Давно все кары… Пусть бы разразился
Гром над тобой, когда осуждена
На бедствия несчастная страна;
 
 
25 Скорей бы суд ужасный совершился…
Еще страшнее в поздние года
Казаться будет мне твоя беда.
 
 
28 И далее пошли мы… Возвратился
По тем же скатам ментор мой тогда,
Которыми со мною он спустился.
 
 
31 Меж безднами и трещинами скал
Уединенный путь наш продолжался,
И в бездну я наверно бы упал,
 
 
34 Когда б порой за камни не держался
Руками. Бесконечная тоска,
В тот час, когда вперед я подвигался,
 
 
37 Была неотразима, велика,
И я скорблю в минуту эту снова,
Когда воспоминания былого
 
 
40 Припоминаю вновь, и обуздать
Хочу свой ум, чтоб Неба благодать
И добродетель – поприща земного
 
 
43 Вожатого – не мог я потерять…
Как селянин простой, – в ту пору года,
Когда на небесах начнет сиять
 
 
46 Июльский день, и южная природа
Вкруг рассыпает щедрые дары, –
Как селянин следит порой у входа
 
 
49 В свой дом, как в небе вьются комары,
Так я следил в вертепе за огнями,
За переливом странной их игры,
 
 
52 Когда пришли мы тихими шагами
К окраине, откуда видно дно:
Восьмая пропасть встала перед нами,
 
 
55 Где было все таинственно-темно.
Как тот пророк, которого в Вéфиле
Медведицы лесные защитили[142]142
  Как тот пророк, которого в Вефиле / Медведицы лесные защитили… – Данте говорит о пророке Елисее, который, входя в Вефиль, был оскорблен ругательством отроков, за что последних растерзали две медведицы. (Кн. Царств II, 2. В той же главе упоминается о вознесении святого Илии на Небо в присутствии пророка Елисея.)


[Закрыть],
 
 
58 Смотрел, как колесницу Илии
На небо быстро кони уносили,
И очи Елисея не могли
 
 
61 Следить за бегом их неуловимым
И только наблюдали лишь с земли,
Как пламя их исчезло в небе дымом,
 
 
64 Так двигались в вертепе те огни,
И в каждом призрак грешника скрывался.
Чтоб рассмотреть, как двигались они,
 
 
67 Я с краю моста к бездне наклонялся,
И если бы за камень не держался,
То, верно, б там свои окончил дни
 
 
70 И в пропасти бездонной потерялся.
За мной путеводитель наблюдал
И на вопрос немой ответ мне дал:
 
 
73 «В светильниках, перед тобой зажженных,
Сокрыты души многих осужденных,
Чтобы огонь их вечно пожирал…»
 
 
76 «Учитель, – отвечал я, – догадаться
Мог я и сам, увидевши в огне
Мелькающие тени, но дознаться
 
 
79 Хотелось бы теперь, учитель, мне,
Кто это стал к нам ближе приближаться
Вон в пламени, и тот огонь на дне
 
 
82 Двойным костром теперь вдали пылает,
И страшный мне костер напоминает,
Где Этеокл и брат его сгорел».
 
 
85 И был ответ: «В том пламени страдает
Сам Диомед и вместе с ним – Улисс[143]143
  «Сам Диомед и вместе с ним – Улисс…» – Улисс и Диомед, как известно, участвовали в осаде Трои и были главными виновниками обмана, с помощью которого долго не сдававшаяся Троя после десятилетней гибельной осады наконец была взята.


[Закрыть]:
Одна их казнь теперь соединяет,
 
 
88 И здесь в Аду опять они сошлись,
Как на земле сошлись для преступленья.
Их деревянный конь сгубил, и вниз
 
 
91 В кромешный Ад за ложь без сожаленья
Повержены они. Они должны,
Не ведая пощады искупленья,
 
 
94 Гореть в жилище адском сатаны:
За их обман страдает и в могиле
Теперь Деидамия об Ахилле.
 
 
97 И к довершенью страшной их вины
Караются они за похищенье
Палладиума». Молвил я в волненье:
 
 
100 «Когда они способны говорить
И в пламени, то дай мне разрешенье,
Учитель мой, – могу ль о том просить? –
 
 
103 Тех двух теней дождаться приближенья;
Тебе известны, мудрый мой поэт,
Все тайные души моей стремленья…»
 
 
106 И мне Вергилий дал такой ответ:
«Мой сын, твое желанье одобряю, –
Поистине, дурного в этом нет,
 
 
109 А потому его я исполняю,
Но об одном прошу, чтоб ты привык
Воздерживать, где нужно, свой язык.
 
 
112 Все помыслы твои я понимаю,
А потому мне предоставь ты речь
С тенями; должен я предостеречь
 
 
115 Тебя, что эти греки, может статься,
С тобой и говорить не захотят…»
Когда к нам пламя стало приближаться,
 
 
118 В котором тени двигалися в ряд,
Не в силах на пути разъединяться,
И отступить вперед или назад,
 
 
121 Тогда мой спутник молвил им: «О, тени!
Когда хоть чем-нибудь мог угодить
Я вам в своем высоком песнопенье,
 
 
124 Не торопитесь быстро уходить,
И пусть один из вас мне повествует
О том, за что он осужден страдать
 
 
127 И в этом вечном пламени тоскует».
Тогда один светильник задрожал, –
Так ветер иногда огонь волнует, –
 
 
130 И в тихом колебанье зароптал.
Тень перед нами тихо закачалась,
Как будто бы – за ней я наблюдал –
 
 
133 Заговорить с усилием сбиралась.
И, наконец, я услыхал слова:
«Когда вперед куда-то порывалась
 
 
136 Моя душа, и кинул я едва,
Не в силах совладать с собой, Цирцею,
Жизнь впереди казалась мне нова,
 
 
139 И увлечен я был невольно ею,
Забыл отца, свою отчизну-мать,
Расстался с Пенелопою своею.
 
 
142 В себе тоски не мог я обуздать,
Не мог забыть прекрасную затею:
Хотелось мне весь свет скорей узнать:
 
 
145 Его пороки, славные деянья,
И подвиги людские на земле;
И очутился вдруг без колебанья
 
 
148 В открытом море я на корабле
С немногими, мне верными, друзьями,
Помчался по волнам в туманной мгле,
 
 
151 Марокко любовался берегами,
Сардинией, прекрасною страной,
И многими другими островами,
 
 
154 Стоявшими в пустыне водяной.
Состарились мы все, когда приплыли
До Геркулеса грани роковой:
 
 
157 Его столбы в проливе узком были
Поставлены – чтоб далее никак
В своих ладьях пловцы не заходили.
 
 
160 Но я сказал, увидя этот знак:
«Друзья! Для нас тяжка была дорога,
До запада достигли мы сквозь мрак,
 
 
163 И так как жить осталось нам немного,
То счастье попытаем и рискнем
Проникнуть в мир безлюдный, где тревога
 
 
166 Людская неизвестна. О своем
Припомните вы все происхожденье.
Не для того на свете мы живем,
 
 
169 Чтоб скотски прозябать со дня рожденья,
Но для того, чтоб на земле найти
Познания и высшие стремленья!»
 
 
172 Так говорил друзьям я на пути,
И речь моя всех их так оживила,
Что трудно удержать потом их было,
 
 
175 Когда вперед мы принялись грести.
Корабль свой мы к востоку повернули
И словно птица далее порхнули
 
 
178 В своем безумном беге. В небесах
Сверкали звезды полюса другого,
Пять раз луна светила в облаках
 
 
181 И исчезала с неба голубого
С тех пор, как мы сквозь роковой проход
Скользнули в бездну моря, нам чужого,
 
 
184 И убегали далее… Но вот
Вдали гора пред нами показалась,
Черневшая из белой пены вод,
 
 
187 И та гора громадной нам казалась.
Обрадовались все мы ей тогда,
Но эта радость тотчас же умчалась
 
 
190 От нас, сменившись ужасом, когда
От той горы поднялся вихрь ужасный
И на корабль наш хлынула вода.
 
 
193 Три раза поднимался он, несчастный,
Напором волн, и вот в четвертый раз,
Не выдержав с грозой борьбы напрасной,
 
 
196 Пошел на дно: закрыло море нас.
 

Песня двадцать седьмая

Появление в светильнике призрака Гвидо де Монтефельтро. Рассказ Вергилия о состоянии Романьи. По удалении призрака путники переходят из восьмого в девятый вертеп.

 
1 Вновь светоч колебаться перестал,
И неподвижный, тихо умолкая,
От нас он удаляться снова стал.
 
 
4 Учителя желанье исполняя,
Тогда другой дрожащий огонек,
Что следом шел за ним, не уставая,
 
 
7 К себе мое внимание привлек.
Внутри его – я слышал – раздавался
Какой-то странный ропот, на упрек
 
 
10 Похожий, как тогда мне показался.
Как медный бык[144]144
  Медный бык – изобретателем медного быка был Перилл Афинянин; по приказанию сицилийского тирана Фалариса изобретатель был первою жертвою изобретенного им рода казни.


[Закрыть] впервые застонал,
И в его реве голос отозвался
 
 
13 Того, кто вид и формы зверя дал
Тому быку, – и полон был страданья
Тот страшный рев, хотя он вылетал
 
 
16 Из медного, литого изваянья,
Так точно вылетало из огня
Неуловимо-странное роптанье
 
 
19 И пронеслось около меня.
Когда ж оно на волю вдруг прорвалось
Из пламени, тогда услышал я,
 
 
22 Как постепенно в звуки облекалось
Роптанье то, и раздались слова,
В которых скорбь и горе выражалось[145]145
  И раздались слова, / В которых скорбь и горе выражалось… – Грешник, говорящий из середины пламенного светильника, – граф Гвидо де Монтефельтро.


[Закрыть]:
 
 
25 «О, смертный, ты, лишь молвивший едва
Здесь по-ломбардски: «Можешь удалиться».
Прошу тебя на миг остановиться.
 
 
28 Пришел я слишком поздно, может быть,
Но я молю тебя не торопиться,
Молю тебя со мной поговорить:
 
 
31 Исполни же несчастного желанье…
Когда сюда ты свергнут в наказанье,
Покинув край латинский, где грешить
 
 
34 Я научился прежде, то нельзя ли
Поведать мне: война иль мир теперь
В Романии? В довольстве иль в печали
 
 
37 Живет народ? Мне дороги, поверь,
Известья те. В горах, между Урбино
И тем хребтом, где – чудная картина! –
 
 
40 Берет начало Тибр, я был рожден».
Я слушал эти речи со вниманьем
И в любопытство весь был обращен,
 
 
43 Тогда учитель молвил с состраданьем:
«С ним сам ты говори: латинец он…»
И я, осмелен этим замечаньем,
 
 
46 С ответом уж готовым на губах,
Немедленно воскликнул: «Дух горящий!
В Романии – в тиранах и рабах,
 
 
49 Как в жизни прошлой, так и в настоящей,
Всегда живет и будет жить раздор
И вечных распрей страх непроходящий,
 
 
52 Но, к счастию, пока до этих пор
Войны там нет, о ней нет слухов даже;
Равенна же несчастная все та же,
 
 
55 Чем и была. Орел Поленты[146]146
  Орел Поленты – фамилия Полента владела городами Равенною и Червией, в их гербе был орел.


[Закрыть] там
Гнездится, как и прежде, распустивший
Над Червиею крылья… Городок,
 
 
58 В кровавой битве галлов истребивший
И при осаде давший им урок,
Теперь не тот, чем прежде быть он мог:
 
 
61 О подвигах великих позабывший,
Зеленых лап[147]147
  Зеленые лапы – здесь говорится о городе Форли, который долго сопротивлялся войску, посланному папой Мартином IV и состоявшему преимущественно из французов. Войско это было разбито графом де Монтефельтро – тем самым, которому Данте сообщает новости о мире. Форли принадлежал фамилии Орделаффи, в гербе которой был зеленый лев.


[Закрыть] теперь узнал он гнет.
Веррукио[148]148
  Веррукио – отец и сын, Малатеста и Малетестино, прозванные псами за жестокость, с которой они правили городом Римини.


[Закрыть], названье пса носивший,
 
 
64 С своим щенком по-прежнему грызет
Свою добычу… Помнишь ты, наверно:
Им был убит Монтаньо[149]149
  Монтаньо Парчитати – один из вождей гибеллинских, был убит Малатестой.


[Закрыть] в свой черед.
 
 
67 При двух реках Ламоне и Сантерно
В двух городах по-прежнему царит,
Меняя убежденья лицемерно,
 
 
70 «Лев в поле белом»[150]150
  «Лев в поле белом». – Близ реки Ламоне стоит город Фаэца; на реке Сантерно – город Имола. Над ними властвовал Макинардо Пагани – то гвельф, то гибеллин, смотря по обстоятельствам. В его гербе был всегда лев на серебряном поле.


[Закрыть]. Также всех дивит
Тот городок[151]151
  Тот городок… – Здесь Данте говорит о городе Чезене на реке Савио.


[Закрыть], что Савио волнами
У берега цветущего обмыт:
 
 
73 Как прежде, меж свободой и цепями,
Живет доныне он, расположён
Между своей долиной и горами;
 
 
76 По-прежнему теперь несчастлив он…
Ты видишь, я не медлил на ответы,
Вопросами твоими не смущен.
 
 
79 Теперь: кто ты? ответь без страха мне ты,
И долго в мире Божьем пусть живет
Твое, о призрак, имя». В свой черед
 
 
82 Я призрака ответа дожидался,
И призрак колебаться тихо стал,
И наконец ответ я услыхал:
 
 
85 «Когда б я хоть минуту сомневался
В том, что попавший в этот темный Ад
Уж никогда не вырвется назад,
 
 
88 То моего не знал бы ты ответа,
Но так как хорошо известно мне,
Что все, кого вмещает бездна эта,
 
 
91 Навечно отдаются сатане,
То я готов прервать свое молчанье,
Забыв про стыд в подземной глубине.
 
 
94 Так выслушай правдивое сказанье:
Я воином когда-то в мире был,
Потом, чтоб все греховные деянья
 
 
97 Простились мне, в монахи я вступил,
Надеялся, что пост и воздержанье
Спасут меня – и я бы заслужил
 
 
100 Прощение, принявши сан духовный,
Когда бы мне – позор ему и грех! –
Не помешал тогда отец верховный.
 
 
103 Меня поверг он в бездну прежних всех
Моих грехов… О днях печальных тех
Ты выслушай рассказ мой хладнокровный.
 
 
106 Когда я молод был и на земле
Жил в образе из крови и из тела,
Я львенком не являлся в мире смело,
 
 
109 Но был лисой и действовал во мгле,
Обманы все узнал, все ухищренья,
И выгоды ловил я в каждом зле.
 
 
112 Лукавые такие похожденья
Печальную известность дали мне
И скоро разнеслись по всей стране…
 
 
115 Меж тем дни шли, и юность уходила.
И для меня то время наступило,
Когда седеют наши волоса
 
 
118 И опускать нам нужно паруса;
И вот когда все то мне опостыло,
К чему я жадно некогда рвался,
 
 
121 Я обратился к Богу, ожидая
Спасенья в покаянии… О, мог
Покаяться, спасти себя тогда я,
 
 
124 Но в бездну грешных дел опять увлек,
Все помыслы хорошие рассеяв,
Меня владыка новых фарисеев[152]152
  Владыка новых фарисеев… – Именем князя новых фарисеев поэт называет папу Бонифация VIII. Он был в войне с фамилией Колонна, дворец которых в Риме был близ церкви Святого Иоанна Латеранского.


[Закрыть]
 
 
127 И бросил снова в гибельный поток.
В то время вел войну он – не с жидами,
Не с сарацинами: его врагами
 
 
130 Являлись христиане. Никогда,
Никто из них под Акрой не являлся
За лаврами победы в те года
 
 
133 И с областью Судана не старался
Входить в дела торговые тогда.
На них похожим папа не казался.
 
 
136 Он свой верховный сан забыл вполне
С величием святого постриженья,
Забыл, что были вервия на мне,
 
 
139 В которых находили искупленья
Монахи, их носившие во сне
И наяву в своем уединенье.
 
 
142 И как молил Сильвестра Константин[153]153
  И как молил Сильвестра Константин… – Существует легенда, что император Константин вызвал папу Сильвестра из его пустыни, чтобы тот молитвами избавил императора от проказы.


[Закрыть]
Ему дать от проказы исцеленье,
Так и меня духовный властелин
 
 
145 Просил спасти его от исступленья
Неодолимой гордости. В ответ
Ни слова не сказал я, опьяненье
 
 
148 Какое-то в той просьбе видя. «Нет, –
Он продолжал, – забудь свое смущенье;
Я отпущу твой грех, но дай совет,
 
 
151 Как взять мне Пенестрино без сраженья.
Ты знаешь – Рай я отпирать могу
И два ключа от Неба берегу,
 
 
154 Хоть Целестин[154]154
  «И два ключа от Неба берегу, / Хоть Целестин от них и отказался…» – Папа Целестин V по проискам Бонифация VIII добровольно сложил с себя папскую тиару.


[Закрыть] от них и отказался…»
При тех речах не мог я устоять
И быстро искушению поддался.
 
 
157 Я отвечал: «Когда мне отпускать,
Святой отец, грехи ты в состоянье,
То помнишь же: чтобы преград не знать
 
 
160 И выполнять заветные желанья,
Как можно больше людям обещай,
Но обещаний тех не исполняй,
 
 
163 Тогда-то все твои предначертанья
Исполнятся, и твой святой престол
Получит новый блеск и обаянье».
 
 
166 Когда моей кончины час пришел,
Когда святой Франциск за мной явился,
То близ меня он демона нашел,
 
 
169 Который так к святому обратился:
«Оставь его! Он мне принадлежит!
За что меня ты оскорблять решился?
 
 
172 Он мой теперь и в Тартар полетит
За свой совет лукавый прежде смерти;
С тех пор его Ад целый сторожит
 
 
175 И в волоса его давно вцепились черти.
В одно и то же время он хотел
И каяться, и предавать умел…»
 
 
178 «О, горе!» – крикнул я, когда тот демон
Схватил меня, и продолжал меж тем он:
«Подумал, вероятно, ты, что мне
 
 
181 И логика людская не под силу?
Не думай дурно так о сатане».
Тогда сюда в подземную могилу
 
 
184 Он к Миносу принес меня, а тот
Своим хвостом раз восемь окрутился
Вокруг спины, раскрыл кровавый рот,
 
 
187 Сам укусил себя и разразился
Проклятием: «Попал ты в тот проход,
Где грешников огонь навек пожрет…»
 
 
190 С тех самых пор в огне я поселился
И в пламенной одежде стал страдать…»
Рассказ души погибшей прекратился…
 
 
193 Тень двинулась и начала стонать,
Колеблясь и крутясь в своем движенье.
И далее мы стали путь держать
 
 
196 Туда, где в новом, мрачном помещенье
Томились души с очень давних пор
За то, что не боялись преступленья,
 
 
199 За то, что в мире сеяли раздор.