Текст книги "Золотой век предательства. Тени заезжего балагана"

– Даже жалко немного, – вздохнула Нон, протягивая Уми полотенце. – Вы были такой красавицей…

– А теперь я резко подурнела? – усмехнулась Уми.

– Нет-нет, что вы! – всплеснула руками Нон. – Вы меня не слушайте, госпожа, вечно я всякие глупости говорю. Вы всегда красивая, даже не сомневайтесь!

Бедняжка Нон аж побледнела – мыслимое ли дело, сказать такое своей госпоже! Уми постаралась придать своему лицу самое серьёзное выражение и заверила Нон, что она на неё не в обиде.

– А за то, что я тебя так быстро простила, окажи-ка мне одну услугу, – хитро улыбнулась Уми.

– Всё что угодно, госпожа, – с готовностью закивала Нон.

Уми склонилась к самому её уху и проговорила, понизив голос почти до шёпота:

– Хочу пойти прогуляться, но без сопровождения. Прикрой меня и скажи, что я прилегла отдохнуть. И никого в мою комнату не пускай, пока я не зажгу лампу.

И без того большие глаза Нон стали совсем огромными от испуга: до этого дня Уми никогда не вмешивала служанку в свои проказы.

– Тебе бояться нечего, – заверила её Уми. – Если вдруг меня раскроют раньше времени, я скажу, что ты была не в курсе. Никто тебя не накажет.

Нон медленно кивнула.

– Только поскорее возвращайтесь, госпожа, пока вас не хватились, – взмолилась она. – И велите своему кавалеру проводить вас…

– Кавалеру? – растерялась Уми. Она в это время как раз надевала рубаху, да так и застыла с вытянутой в сторону рукой. – Ты решила, что я собралась на свидание?

Теперь лицо Нон пошло пятнами: глядя на неё, Уми едва сдерживала улыбку. Бедная девочка! Если бы она оказалась в услужении у более капризной барышни, сегодняшний вечер мог закончиться для неё парой хлёстких пощёчин. Уми слышала, что некоторые особы не отказывали себе в удовольствии поглумиться над собственной прислугой.

К счастью, себя к числу подобных девиц Уми никогда не относила.

– Просто сегодня к вам приходил такой симпатичный молодой человек, – поспешила оправдаться Нон, – вот я и подумала…

«Знал бы Ямада, каким успехом пользуется у девушек, вряд ли пошёл бы в монахи», – усмехнулась Уми.

Вслух же она сказала:

– Нет, Нон, он за мной не ухаживает. Так что скажи всем сплетницам на кухне, чтобы поискали себе новую жертву, за чьей спиной можно вдоволь посудачить.

– Тогда кто же он? – теперь на лице Нон читалось искреннее любопытство.

– Мой новый телохранитель, – выдала Уми первое, что пришло ей в голову. Не могла же она рассказать Нон про проклятие и про то, что Ямада был колдуном, – теперь это была не только её тайна.

А телохранитель станет хорошим прикрытием для их совместных дел. И у отца вряд ли возникнут к ней вопросы: он сам сказал, что новый человек попадёт под её ответственность. Надо бы только предупредить дежурных братьев у ворот, чтобы они не чинили Ямаде препон: наверняка в ближайшие дни ему ещё не раз предстоит заглядывать в усадьбу. Уми не тешила себя надеждой на то, что от проклятия удастся избавиться с первого раза.

Обговорив с Нон ещё раз весь нехитрый план, Уми сунула кобуру с револьвером в карман хакама, погасила лампу в комнате, а сама тихонько выскользнула из дома через ворота для прислуги. В эту пору у братьев как раз была пересменка, и потому Уми пробралась мимо их сторожки никем не замеченная.

В её редких побегах из дома было что-то тревожно-волнующее: словно предвкушение скорой дороги, когда перед тобой расстилается неизвестность, с которой ты вот-вот столкнёшься лицом к лицу. Будто птица, с трудом ковыляющая по земле с перебитым крылом, так же скованно чувствовала себя и Уми, когда за ней следовал кто-то из охраны клана.

За что Уми действительно любила Отмель, так это за то, что, куда ни направься, до реки было рукой подать. Не прошло и пяти минут, как она уже спокойно сидела на набережной и любовалась отражением лодочных огней в тёмной воде. С рынка привычно тянуло рыбой, у сгоревшего святилища почти никого не осталось, кроме парочки полицейских, следивших, чтобы никто не влез на пожарище и ничего не стащил. Тёмные громады гор скоро стали почти неразличимыми в быстро сгущавшемся сумраке. Уми немного бросало в дрожь от того, как эти исполины ловко могли становиться невидимыми, а с предрассветным сумраком вновь являли себя…

Но когда её пробрала настоящая дрожь, Уми замерла. В той части набережной, где она сидела, всех прохожих словно ветром сдуло. Стих шум, доносившийся с рынка, и даже полицейские у святилища оставили свой пост. Свет фонарей, и без того скудно освещавших улицу, стал ещё слабее, будто кто-то набросил на каждый фонарь плотную и почти непрозрачную ткань.

Когда Уми, опасливо озираясь, поднялась на ноги, в переулке позади неё раздался тихий шорох – словно эхо чьих-то вкрадчивых шагов.

Уми резко обернулась и увидела, как чей-то тёмный силуэт отделился от одной из стен дома. Это был мужчина, но лица его Уми так и не смогла разглядеть. Человек это или дух? Уми и при обычных обстоятельствах могла принять сильного духа, нацепившего на себя людскую личину, за настоящего человека, а теперь и подавно не сумела бы почувствовать разницы. Она всей кожей ощущала на себе пристальный взгляд незнакомца: в нём не было явной угрозы, но он словно присматривался к ней, изучал…

Рука сама потянулась к кобуре – медленно и осторожно, чтобы тот, кто затаился в проулке, ничего не заметил. Приятная тяжесть оружия в кармане успокаивала. Случись что, она сможет за себя постоять.

Вдруг над рекой разнёсся тревожный звон пожарного колокола. В тот же миг охватившее Уми наваждение развеялось, и звуки притихшей было улицы обрушились с новой силой. Галдели торговцы на рыбном рынке, пытаясь сбыть последний товар. Полицейские отгоняли кучку подвыпивших зевак от сгоревшего святилища. Свет фонарей показался таким резким, что Уми прикрыла глаза ладонью…

Только когда кто-то из спешивших по набережной прохожих больно толкнул Уми в плечо, она сумела полностью прийти в себя. Первым делом Уми с опаской бросила взгляд в сторону подворотни, откуда на неё таращился незнакомец. Но там никого не оказалось.

Всё-таки это был ёкай – только они были способны так заморочить голову. Уми решила при случае разузнать у О-Кин, как можно защититься от их воздействия. Кто знает, вдруг в следующий раз этот ёкай решит на неё напасть?

Тревожный звон пожарного колокола всё ещё разлетался над городом, и Уми посмотрела в ту сторону, откуда он доносился.

Даже в сгустившихся сумерках ясно виднелся столб сизого дыма, тянувшийся к ночному небу, словно рука иссушенного жаждой мертвеца. Что-то снова горело на том берегу реки, и отчего-то Уми подумалось, что этим вечером в Ганрю стало на одно святилище меньше.

Глава 8. Тэцудзи

Очнулся Тэцудзи от страшной качки и чьей-то отборной ругани, раздавшейся у него над самым ухом.

– Твою мать, Ку́до! Ты совсем последние мозги пропил?

Кто-то со всей дури саданул ящик, в котором ночевал принц, и того впечатало в деревянную стенку.

Правду говорят – где властвует страх, там разум прячется. Этой ночью принц был так напуган, что бежал почти через весь город, пока окончательно не выбился из сил. Ноги сами привели его в портовый квартал – не лучшее место для особы его положения, но зато наиболее подходящее для того, чтобы надёжно спрятаться и дождаться утра. Поэтому принц нашёл тёмную и тихую подворотню, уставленную огромными ящиками, забрался в один из них и впал в спасительное забытье…

Но, судя по тому, что ругань не стихала, оно не принесло ему ничего, кроме новых проблем.

– Ты мою мать не трогай, Ясу́да! Хоть ты и капитан, но я тебе в отцы гожусь. Стал бы ты так орать на своего отца, а?

Крышка ящика отчаянно заскрежетала, словно противясь столь грубому с собой обращению. Испуганный принц вжался в угол. Неужто подельники человека в чёрном всё-таки выследили его?

Раненая рука распухла и нещадно болела, но сейчас эта боль была меньшей из проблем, навалившихся на принца. Где он и почему вокруг него стоит такая базарная ругань?

Ответ не заставил себя долго ждать. Яркий свет больно резанул Тэцудзи по глазам. Он крепко зажмурился и уткнулся головой в колени.

Но свет тут же померк. Принц приподнял голову и обмер от страха.

Над открытым ящиком склонились двое. Лица их были огромными, а от давно не мытых тел смердело так, что у Тэцудзи на глазах выступили слёзы.

Того, что помоложе, всего аж перекосило от обуревавшей его сложной гаммы чувств. Лучшие актёры театра кабуки могли лишь грызть ногти от зависти – таким подвижным оказалось лицо этого мужчины. Он был моложе своего спутника, из чего Тэцудзи заключил, что это и был капитан Ясуда. Ноздри его широкого сплющенного носа раздувались от гнева, как кузнечные мехи, губы были поджаты так сильно, словно Ясуду снедала сильнейшая зубная боль, а густые брови настолько плотно сошлись на переносице, что образовали почти сплошную тёмную линию.

Старик Кудо, чью матушку капитан продолжал поминать не самыми лестными словами, озадаченно чесал лысую и морщинистую черепушку и то и дело досадливо цокал в пожелтевшие от табака жиденькие усы.

– Тебе что было велено в ящики погрузить, змеина ты дряхлая? – продолжал драть глотку капитан.

– А то ты сам не знаешь! – не отставал от него Кудо, размахивая жилистыми и загорелыми руками, словно столь яростная жестикуляция могла сделать его слова убедительнее. – Сушёные водоросли, специи, немного сливового винца да сахару…

– Тогда это что такое? – Ясуда схватил перепуганного принца за шкирку и достал из ящика.

Тэцудзи чуть не задохнулся от возмущения. Чтобы его, наследного принца империи Тейсэн, хватал какой-то неотёсанный мужик!..

– А ну, пусти меня! – заорал принц. Он пытался достать своего обидчика, но хватка у капитана была поистине железной.

– Это… макака? – промямлил старик, подслеповато щурясь то на принца, то на своего капитана.

– Ты кого макакой назвал, старый хрыч?! Да ты хоть знаешь, кто я такой? Да я…

Остатком своей гневной тирады принц попросту захлебнулся, когда увидел, как перед глазами мелькнули его же собственные покрытые мехом руки с тонкими растопыренными пальчиками, которые лишь отдалённо напоминали человеческие.

А когда Тэцудзи с трудом повернул голову, чтобы осмотреться, ему стало окончательно дурно.

Залив, в который впадала река Ито, уже давно остался позади. Очертания столицы едва угадывались в утреннем мареве. Первый солнечный луч робко блеснул на крыше дворца, в котором принц провёл всю свою жизнь, и вскоре город скрылся за излучиной реки.

– О нет… Нет-нет-нет! – отчаяние, нахлынувшее на Тэцудзи, придало ему сил, и он с удвоенным рвением принялся вырываться из хватки Ясуды. – Пусти меня, ты! Мне нужно обратно, обратно!..

– Ну-ка заткнись! – взревел Ясуда и отвесил принцу такую смачную оплеуху, что у того потемнело в глазах. – А то ишь, разорался. Ненавижу зверей – хрен знает, чего от них ожидать…

Опасаясь новой вспышки гнева капитана, принц благоразумно присмирел. Грубая рука Ясуды больно вцепилась в загривок, но Тэцудзи решил, что больше никому не даст повода ударить себя.

«Они не понимают меня, – осознал Тэцудзи. – В демоновом мартышечьем теле я, должно быть, и разговариваю как мартышка… Чтоб тебя, колдун в чёрном! Ты за это поплатишься. Ты мне за всё ответишь!»

– Зачем же ты так? – старик Кудо с укоризной посмотрел на Ясуду. – Животинка и без того испугалась нас до полусмерти, а ты ещё и колотишь…

– А не всё ли равно? – Ясуда половчее перехватил обмякшую тушку принца. – Раз к людям вышла – считай, бешеная. Таких убивать надо сразу. А ну как укусит? За три дня скопытишься, если не раньше, – от этой хвори никто лечить не умеет!

Старик Кудо приблизил к Тэцудзи своё дочерна загорелое морщинистое лицо. Принц попятился бы, если б мог, но Ясуда держал его крепко. Поэтому ничего другого не оставалось, кроме как выдержать пристальный взгляд старика.

– Глянь, как смотрит-то! – в голосе Кудо принцу почудились нотки искреннего восторга. – Этих макак у нас на севере водилось больше, чем вшей на бездомном, но ни у одной я не видел такого осмысленного взгляда. Да и не похожа она на бешеную…

– Похожа или не похожа, мне плевать. – Ясуда сунул принца старику Кудо и брезгливо вытер ладони о свою линялую рубаху. – Возиться с ней я не буду. Раз тебе нечем заняться на старость лет – на здоровье. Но если она всё-таки окажется бешеной, я своими руками выброшу тебя и эту тварь за борт.

Не зная, чего ожидать от старика, Тэцудзи весь сжался в комок. Но руки Кудо, хоть и загрубевшие от тяжёлой работы, лишь легонько потрепали его по макушке.

– И чтоб на палубе я этой пакости не видел, – предупредил Ясуда, прежде чем окончательно удалиться. – Держи её где хочешь и корми из своего пайка!

– Да понял я уже, понял, – беззлобно проворчал Кудо в спину уходящему капитану. – Уж одна-то мартышка меня точно не объест…

Держа в одной руке присмиревшего принца, Кудо другой рукой подхватил пустой ящик, в котором нашли Тэцудзи, и начал медленно спускаться по лестнице в тёмный провал трюма.

Он поставил ящик у стены и усадил в него принца.

– Ты, эта, не держи зла на капитана, – сказал Кудо. – Он человек не злой, просто порядок любит, да-а…

Его лысая макушка скрылась из поля зрения Тэцудзи. Вскоре Кудо снова навис над принцем с каким-то тряпьём в руках.

– Ну-ка, подвинься немного.

Старик осторожно приподнял Тэцудзи и выстлал дно ящика тряпьём.

– То-то, теперь хоть помягче тебе будет, – проговорил он, похлопывая по свёрнутому тряпью. – Не на голых же досках лежать, в самом деле!

– Твоя правда, старик, – ответил Тэцудзи, позабыв о том, что собеседник не поймёт ни слова.

В воздухе витал запах десятка немытых тел. Когда глаза Тэцудзи привыкли к темноте, он смог разглядеть бледные силуэты гамаков, подвешенных к низкому потолку трюма.

Старик склонился над ящиком и снова уставился на принца.

– Э, смотри-ка, да у тебя лапа вся опухла! Ну-ка…

Он снова скрылся и загремел какими-то склянками. Запахло дешёвым пойлом, и Тэцудзи поморщился.

Кудо снова показался в поле зрения принца, и на сей раз у него в руках была рюмка с вином. Старик закряхтел и с видимым трудом опустился на колени. Немного вина из рюмки выплеснулось на тряпицу, которую Кудо подстелил для Тэцудзи.

– Н-да, – цокнул старик. – Ловкость у меня уже давно не та, что прежде.

Он оторвал от тряпицы длинный лоскут и смочил его в вине.

– Давай-ка лапу тебе подлечим, а то останешься ты одноруким бедолагой…

С этими словами Кудо припечатал пропитанную вином тряпицу прямо на рану, оставленную кинжалом человека в чёрном.

Принц взвыл не своим голосом и попытался было вырвать лапу, но хватка старика оказалась неожиданно крепкой.

– Потерпи-потерпи, – утешал его Кудо. – Пощиплет да перестанет, зато пакость всю вытравит. Заражение крови – страшная вещь, доложу я тебе. Один мой товарищ, да сохранят ками его душу, так без ноги остался. «Да тьфу, ерундовая царапина», – говорил он, а через месяц пришлось мясника упрашивать, чтоб он ему ногу отчикал прям по самое колено.

Тэцудзи слабо утешила эта в высшей степени поучительная история, но боль в раненой руке – а точнее, лапе – и вправду стала чуть терпимее.

Старик замотал рану тряпицей и закивал, довольный проделанной работой.

– Фух, устал я, – выдохнул он, прислонился спиной к стене трюма, снял с пояса флягу, вырезанную из тыквы-горлянки, и сделал из неё пару щедрых глотков.

Тэцудзи же, пользуясь случаем, с бо́льшим вниманием присмотрелся к странному старику, который вдруг проявил к нему такое участие.

До этого момента принцу ни разу не доводилось общаться с простолюдинами. Старика Кудо и ему подобных Тэцудзи всегда видел издалека, и, как правило, они были частью толпы, которую сдерживала стража по обеим сторонам улицы, чтобы император со своей семьёй мог чинно прошествовать через весь город в богато расшитом паланкине.

Поэтому принц совершенно не знал, чего ожидать от старого матроса и как отреагировать на его неожиданную доброту и заступничество перед капитаном Ясудой.

– Спасибо, – только и сумел произнести принц, совершенно позабыв о том, что старик не поймёт его.

Но Кудо вдруг подался ему навстречу, и его морщинистое лицо оказалось совсем близко.

– Странная ты животинка, – проговорил Кудо, пристально вглядываясь в глаза принца. – Не вырываешься, не кусаешься, убежать не пытаешься. Иной зверь на твоём бы месте давно уже метался по всему трюму и искал пятый угол, а ты сидишь себе да головой крутишь…

«Было бы куда бежать», – мрачно подумал Тэцудзи. Он мало знал о повадках обезьян и потому не был уверен, что в этом теле ему удастся вплавь добраться до берега. К тому же раненая лапа уменьшала его шансы добраться до берега живым.

А тонуть посреди реки Ито в планы принца совершенно не входило.

– И морда у тебя такая, будто всё понимаешь, а сказать не можешь, – продолжал говорить Кудо.

– Знал бы ты, старик, насколько близок к истине, – тяжело вздохнул Тэцудзи.

– Увидел я тебя, и сразу вспомнил один случай из детства. – На лице Кудо промелькнуло мечтательное выражение. – Я сам родом с севера, из Хокугена…

Эти слова заставили принца навострить уши. Ёмико́, его мать и ныне здравствующая императрица, и старик Кудо оказались земляками. В детстве Тэцудзи часто бывал на родине матери, в северной провинции Хокуген – в краю плодородных рисовых полей и бескрайних предгорных равнин. Он смутно помнил те поездки – самым ярким оставалось лишь ощущение, которое теплотой разливалось в груди после того, как он, держа мать за руку, выходил из экипажа.

Ощущение, что он, наконец, вернулся домой…

– Моя родная деревня стоит в предгорьях, на самой границе с провинцией Тосан, – продолжал вспоминать старик. – И много в ту пору к нам наведывалось обезьян. Помню, бабка моя каждый день гоняла макак с хурмы у нас в саду. Они большей частью в горах жили, у тёплых источников, но и в деревню заходить не боялись – целые стаи рыскали у сараев и амбаров, ища, чем поживиться. Иной раз никакого сладу с ними не было: детей и старух они не боялись – только если те не начинали громко вопить. А мужиков и женщин помоложе целыми днями, почитай, и дома-то не было: кто в поле работал, кто в лесу дерево заготавливал… Вот и резвились обезьяны у нас, как ватага пакостных хулиганов: пока отец и дядя не возвращались под вечер домой, макаки мне и моему младшему братцу проходу не давали. Чуть только мы с ним за порог – и макаки уже были тут как тут: налетали на нас, визжали, кусали за ноги и тянули за рубашонки туда-сюда, словно не могли промеж себя решить, кому мы достанемся. Бабка метлой их гоняла, а нас с братцем, пыльных и зарёванных, затаскивала домой, и больше уж мы одни во двор не совались…

Старик всё говорил и говорил, будто бы давно ему не выпадало случая обмолвиться словечком хоть с кем-нибудь. Тэцудзи – а что ему ещё оставалось делать? – внимательно слушал.

– В конце концов, когда какая-то особо дикая обезьяна оттяпала палец сынишке нашего старосты, тот взъярился и поклялся, что ни одной этой твари в деревне больше не будет. В тот же вечер староста собрался и ушёл в горы. День проходил за днём, а он всё не возвращался. Некоторые начали думать, что староста сгинул. В ту пору как раз пошли слухи, что на горе Така́минэ, что лежала в трёх днях пути от нашей деревни, поселилась сама Яма́мба – самая страшная ведьма, какой свет не видывал!

Но через неделю староста вернулся жив-живёхонек и привёл с собой какого-то странного человека. Я сейчас уже и не вспомню его лица – на первый взгляд мужик как мужик, ничего особенного в нём не было. Одет он был во всё тёмное – только на поясе у него висела маска обезьяны. Но всё же было в нём что-то такое, что заставляло остальных взрослых с опаской заговаривать с ним. Я не сразу понял, почему они так себя вели, – всё-таки я был ещё мальчишкой и многого не понимал.

Тэцудзи почувствовал, как после слов Кудо в нём всколыхнулись какие-то старые воспоминания. Но из-за событий минувшего вечера многое в голове смешалось, и потому принц так и не сумел как следует сосредоточиться.

– Стоило этому человеку появиться в деревне, как обезьяны сразу присмирели, – продолжал Кудо. – Они лебезили перед ним и катались в дорожной пыли, словно псы, которые давно не видели своего хозяина. А он не обращал на них ни малейшего внимания, только шикал иногда на самых наглых, хватавших его за полы кимоно. Староста предложил незнакомцу переночевать в своём доме, но тот отказался. Вместо этого он попросил дозволения остаться на ночь в амбаре.

Когда стало смеркаться, мы с моим приятелем Хо́ри, жившим по соседству, решили проследить за этим человеком.

«Вдруг этот мужик – вор и разбойник? – говорил Хори, пока мы крались вдоль ограды дома старосты. – Отец рассказывал про такое: мол, приходит в деревню человек, втирается в доверие к жителям, а несколько дней спустя заявляются его дружки и обирают всех дочиста!»

«Не, не похож он на бандита», – возражал я ему. И действительно, я нутром чуял, что дело было в чём-то ином.

Мы незамеченными пробрались к амбару, где заночевал странный человек, и затаились среди густой кроны хурмы. С этого дерева как раз хорошо была видна дверь в амбар, и потому незнакомец не покинул бы его без нашего ведома. Но время шло, а никто не показывался. Мы с Хори начали уже было дремать, убаюканные ночной прохладой, как вдруг дверь амбара тихонько скрипнула…

Старик и впрямь оказался хорошим рассказчиком. Тэцудзи невольно заслушался – хорошие истории всегда приходились ему по душе.

– На пороге показалась чья-то тёмная тень. Мы с Хори замерли на ветках хурмы. Кажется, в тот момент я даже не смел выдохнуть…

Это был тот человек, которого привёл наш староста. Он огляделся вокруг – хвала ками, нас с Хори он так и не заметил, – а потом снял с пояса маску обезьяны и надел её.

В тот же миг тело его стало уменьшаться в размерах, и вскоре он превратился в обезьяну! Она была гораздо крупнее тех, что наведывались в нашу деревню, и морда у неё блестела в лунном свете – как и маска, которая до того висела у колдуна на поясе.

Да, в тот миг мы с Хори поняли, что никакой это был не бандит. Слухи о колдунах, умевших превращаться в разных животных, давно ходили среди жителей окрестных деревень. В основном колдуны жили в лесах, подальше от простого люда, но иногда их видели на больших ярмарках и праздниках. Узнать колдунов можно было по звериным маскам, которые они носили на поясах. Думаю, им тоже хотелось как-никак и обновок себе купить, и повеселиться вместе с остальными…

Тэцудзи вдруг понял, что так взволновало его в рассказе Кудо. Он вспомнил, как одна старая служанка, приехавшая вместе с его матерью с севера, рассказывала о женщине, которая всегда носила при себе кошачью маску и могла оборачиваться кошкой, надев её.

В ту пору Тэцудзи был слишком мал, чтобы придать серьёзное значение словам служанки. Но теперь, когда принц смотрел на взволнованное лицо старика Кудо – единственного человека, который мог допустить, что перед ним сидела не простая обезьяна, – он понял, как эта вера может сыграть ему на руку.

Старик повернулся к Тэцудзи и пристально уставился на него.

– Поэтому смотрю я на тебя и думаю – а вдруг ты тоже колдун? Слишком уж умная морда у тебя для простой макаки.

Тэцудзи закивал в ответ, памятуя о том, что в этом обличье его слов никто не поймёт.

У Кудо глаза на лоб полезли.

– Да быть не может! – воскликнул он и всплеснул руками.

Потом тут же спохватился и заговорил уже более приглушённым голосом:

– А чего ты здесь делаешь тогда, раз колдовать умеешь?

Принц указал на всего себя и принялся отчаянно мотать головой.

– Не знаешь, как обратно превращаться? – догадался старик, и Тэцудзи с облегчением закивал. – М-да, несладко тебе пришлось, сынок.

Он снова приложился к тыквенной фляге, и оттуда на принца ощутимо повеяло духом рисового вина.

– Тогда одна тебе дорога – к Ямамбе, – сказал Кудо, поразмышляв немного. – Хоть она и страшная ведьма, но и самая сильная – любую порчу, говорят, снять может. Тайной полиции вряд ли когда-нибудь удастся добраться до её убежища – уж больно хорошо прячется Ямамба. Так что, если сумеешь её отыскать, она тебе поможет, это как пить дать!

От радости Тэцудзи подпрыгнул на месте и расхохотался. Как же ему повезло повстречать этого старика!

– Плыви с нами до Ганрю – говорят, оттуда путь к горе Такаминэ короче всего.

На лицо старика вдруг набежала тень.

– Только вот дорогу к жилищу ведьмы тебе придётся искать самому, – добавил Кудо, немного омрачив радость принца. – Никто точно не знает, где живёт Ямамба, – по слухам, очень уж она незваных гостей не любит.

– От меня точно не отвертится, – решительно заявил Тэцудзи. – Если она в самом деле сумеет помочь мне снова стать человеком, то отец вознаградит её с воистину императорским размахом!

– Ишь, как растрещался-то, – улыбнулся Кудо. – Ну будет, будет тебе!

* * *

Разговор со стариком Кудо придал Тэцудзи уверенности в том, что ему всё же удастся благополучно выбраться из передряги с превращением в макаку. Ко всему прочему, старый матрос теперь знал, что перед ним была ненастоящая обезьяна, и потому относился к Тэцудзи с бо́льшим вниманием, чем того требовало бы обычное животное.

Остальные матросы восприняли появление нового жильца в трюме по-разному. Кто-то, как и старик Кудо, с интересом наблюдал за Тэцудзи, кому-то было всё равно, а кто-то с неодобрением и даже с подозрением косился на ящик, ставший для принца временным пристанищем.

– Говоришь, умная животина, да? – произнёс молодой матрос по имени На́цуо, с любопытством поглядывая на Тэцудзи. – Может, надрессировать её да показывать в городе за деньги?

– А давай мы и тебя надрессируем – может, больше толку выйдет, – фыркнул принц в ответ.

Остальные матросы, которым речь оскорблённого до глубины души Тэцудзи слышалась лишь как череда бессмысленных обезьяньих воплей, дружно загоготали в ответ.

– Гляди, как он тебя костерит на своём мартышечьем! – ликовал Цуёси, загорелый мужик с густой курчавой шевелюрой. – Будто бы и впрямь всё понимает, а!

Нацуо стушевался и смущённо утёр нос рукавом заношенного кимоно.

– А чё я такого сказал-то? – проворчал он. – Это всяко лучше, чем плавать на этой дырявой лохани до самой старости.

– Но-но, я бы попросил! – встрял другой матрос, коренастый и с широким приплюснутым носом, которого звали Гэ́нта. – Эта «лохань» ещё всех нас переживёт, зуб даю!

Кто-то поддержал Гэнту одобрительными возгласами, но большинство матросов лишь покачали головами.

Купеческая лодка, которую какой-то остряк назвал «Гордостью империи», бороздила воды реки Ито вот уже не один десяток лет. До того, как её выкупил капитан Ясуда, лодка принадлежала какому-то зажиточному рыбаку, торговавшему своим уловом на столичном рынке. Запах рыбы настолько сильно въелся в древесину, из которой была сколочена «Гордость», что в некоторых углах грузового трюма ощущался до сих пор – капитан Ясуда не мог окончательно избавиться от него, как ни старался. Однако, хотя Ясуда возил товары нескольким купцам, торговавшим в крупных городах восточных провинций, пока ещё никто из покупателей не жаловался на пропахший рыбой чай или сахар.

Всё это Тэцудзи узнал уже позднее, после трёх дней, проведённых на борту «Гордости». Дни тянулись долго и муторно, заняться принцу было совершенно нечем, и потому, пока капитан Ясуда сидел в своей каюте, он слонялся по палубе и слушал, о чём болтают матросы за работой.

Доброта этих простых и грубоватых людей приятно поразила Тэцудзи. Старик Кудо, любивший часто прикладываться к своей тыквенной фляге, тот молодой парнишка, Нацуо, предложивший надрессировать Тэцудзи, и все остальные матросы знать не знали, кто на самом деле скрывался за обликом простой макаки. Всё скромное имущество этих людей ограничивалось парой соломенных сандалий, которые изнашивались чуть ли не до дыр, прежде чем им начинали искать замену, да длинным кимоно и хаори, подбитым ватой, рассчитанными на холодное время года. Но многие матросы умудрялись делиться и этой малостью. Они отдавали Тэцудзи часть своего матросского пайка: кто-то приносил принцу половинку рисового колобка, кто-то давал кусочек свежей рыбки, недавно выловленной из реки, а некоторые подкладывали ему в миску маринованную редьку.

«Вернусь домой и прикажу наградить этих людей, – думал принц, свернувшись на дне своего ящика. – Пускай каждый из них купит себе по лодке и будет сам себе хозяином!»

До того, как оказаться среди простых матросов, Тэцудзи не мог и вообразить, что станет так сильно тосковать о доме – месте, где он провёл всю свою жизнь. Ему постоянно снился дворец: большая библиотека, где принц усердно учился с самого детства, его комната, где всё было обставлено и украшено так, как хотелось только ему и никому больше, красивый сад и роскошный чайный павильон, где так любила проводить дни мать… Как она, должно быть, сейчас тосковала по своему непутёвому сыну, который так и не смог оправдать возлагаемых отцом надежд.

Интересно, дрогнуло ли чёрствое сердце старого императора, когда он узнал о пропаже сына? Тэцудзи с трудом в это верилось. Зная характер отца, он, скорее всего, сказал бы что-то вроде: «Так я и думал, что добром он не кончит…»

Принцу хотелось послать весточку хотя бы матери: сказать, что он жив и скоро непременно вернётся домой. Но как это сделать, Тэцудзи пока не имел ни малейшего представления. Он не знал, сможет ли писать обезьяньими лапками, если ему вдруг представится такая возможность. А надиктовать письмо кому-то другому Тэцудзи попросту не мог – ведь никто по-прежнему не понимал его в этом обличье.

Но сдаваться на полпути принц не собирался, и потому бо́льшую часть свободного времени, которого у него теперь было навалом, Тэцудзи посвящал размышлениям о том, что ему делать дальше.

Не раз возвращался он к мыслям о том, кем был подослан грабитель в соломенной шляпе и как эти люди могли разузнать о Фусецу – имени клинка не знал никто, кроме особенно приближённых к императору людей. Выходит, предателя следовало искать среди них? Но зачем вдруг кому-то идти против императора? Мятеж клана Мейга был давно и успешно подавлен. Но Тэцудзи мог чего-то и не знать: император пока не допускал принца до столь важных дел, напрямую касавшихся безопасности империи.

Оставалось надеяться на то, что отец сумеет связать пропажу сына с назревающим против империи заговором. Лишь бы только он не решил, что Тэцудзи попросту сбежал! Принц уповал на рассудительность отца. Да и чутью Та́йга-но Ёмэ́я можно было только позавидовать. Он хорошо разбирался в людях, не терпел кумовства: должность при дворе человек получал не только за знатное происхождение, но прежде всего за собственные заслуги.