Текст книги "Яга"

Глава 8. Живот и головы

Весна 1036 года выдалась скорой и теплой. Снег сошел уже в марте, талые воды насытили окрестные водоемы, поднялось и гнилое болото посреди Молохова урочища.

Огромный медведь с заплесневевшей чахлой шкурой проснулся в своей берлоге, которую резкая оттепель превратила в маленькое озерцо. Сначала он ворочался и кряхтел, пытаясь опростаться и выбить из себя засохшую пробку кала. Затем выбрался на свет и принялся набивать утробу свежей порослью вкусной и сочной травки.

Голод. Весенний голод не шутка – впалые бока требовали пищи. Медведь сначала шатался вокруг старой берлоги, а затем принялся обходить свои прошлогодние угодья в поисках падали – на стремительную охоту у него не было сил, а падалью полакомиться голодной весной любому косолапому за радость.

Промышляя по лесу, медведь водил кончиком носа – принюхивался.

Раньше это заброшенное человеческое жилище зверь обходил стороной, но сейчас в поисках пищи он неосторожно приблизился к ветхой избушке и, подчинившись природному любопытству, хватанул мощными когтями по бревенчатой стене.

Избушка дернулась, как от острой боли, затряслась и залепила медведю иссохшей ставенкой настоящую трескучую оплеуху, совсем не ожидавшего движения в этом безмолвном мире. Хищник опешил, присел на задние лапы, попятился и не оглядываясь побежал обратно в чащу, в свой привычный и такой понятный мир, а она… она проснулась.

Медленно-медленно: не вскинулась, не побежала, продолжала тихо лежать возле окошка на окривевшем дощатом полу своей избушки, ощущая привкус пыли и тлена во рту.

«Не может быть! Я же умерла…»

Заваленное слипшимся хламом и скомкавшейся пылью скрюченное тело даже не угадывалось. Разрозненные и спутанные мысли хаотично сплетались в клубок:

«…или нет?»

От страха, накатившего на израненную душу, девушка дернулась и попыталась сесть. Не получилось.

Другие чувства проснулись не сразу, но уже через час очнувшаяся чаровница ощутила голод и холод. Она с трудом пошевелилась и все-таки уселась, с удивлением рассматривая растопыренные пальцы рук.

Встряхнув черными космами, ведьма схватилась за старую сухую кадку и с вырвавшимся из груди сиплым выдохом поднялась.

Встав на ноги, Баба Яга шатаясь поковыляла к дверце.

Она все вспомнила! Ее хотели сжечь эти противные бородатые мужики с факелами! Страшно-то как!

Но сейчас во дворе было тихо. Яга толкнула дверь и ахнула. Там, где был тын с небольшим сараем, а дальше справа виднелись дымки деревенских домов, теперь громоздились вековые ели с широкими разлапистыми ветками, плотно облепленные каким-то мерзким мочалом.

Страх мучительной смерти отступил, и она успокоилась – уже не зыркала своими черными глазищами на дремучий лес, на его неявные шорохи и непонятные звуки.

Наконец-то она заметила себя в небольшом пыльном зеркальце.

Приблизив лицо к мутной поверхности, отшлифованной до блеска глади слюды, она медленно стерла с нее пыль и отшатнулась.

Из глубины зазеркалья на Ягу, сверкая бездонными глазищами, взирала настоящая лесная кикимора. Отросшие волосы были покрыты мхом, ветхие, выцветшие от времени клочки одежды свисали с худого тела. На фоне мертвецки бледного лица пылали неестественно алые губы.

Яга облизнулась, кинулась к пыльной полке, где среди глиняных черепков лежали кованные еще Желаном большие тяжелые ножницы. Тугие и рыжие, они не поддались чаровнице, но та заскрипела ровными белыми зубами от натуги и раскрыла их. А потом она кромсала ножницами свою отросшую гриву, одновременно успокаиваясь и возбуждаясь.

– Как же это, – бормотала себе под нос Яга. – Видать, Чернобог сдержал свою клятву.

Ведьма натаскала хворосту, затопила отцовскую печь, набрала из кадки дождевой воды. Поднимая в воздух полувековую пыль, принялась искать большой казан и нашла.

Нагрев воды, девушка сорвала с себя лохмотья, осталась нагая и прямо в избе принялась смывать с себя заскорузлую грязь. Она долго полоскала волосы в черной воде, сливая ополоски снова и снова.

Наконец-то она согрелась и отмылась от предсмертного ужаса.

Следующие несколько рассветов и закатов бледная дева вновь обживала свое забытое людьми жилище: выметала избу, разгребала хлам, собирала уцелевшие горшки, крынки и склянки.

Теперь очаг не затухал.

Древний леший, обрадованный возвращением хозяйки, принес сухих березовых дровишек и придушенного зайца, следом за ним сильный черно-бурый лис притащил в зубах крупную рыбу. Он бережно положил живое серебро на порог ожившей избушки и, взмахнув белым пятном на кончике пушистого хвоста, исчез.

Довольный леший проводил его взглядом и замер рядышком с коряжником в ожидании новых прихотей хозяйки.

В то лето Яга из дикого леса нос не показывала. Она варила новые снадобья и сочиняла другие заговоры. Она по-настоящему наслаждалась обретенными способностями и силами, вспоминала минувшее, иногда замирала и вскрикивала, но пока не решалась покинуть пределы леса. Ходила зигзагами вокруг избушки, то травинку какую куснет, то цветочек расшелушит, то неприметную семечку добудет. Но многого она не понимала, и от этого злилась, накручивая себя до зубовного скрежета.

Черты ее лица исказились, огрубели – по сути, еще молодая женщина, Яга перестала улыбаться, и предстоящие роды страшили ее до мерзлой жути.

Однажды она поняла, что с тех событий, когда горящий факел этих жестоких людей влетел в ее дом, прошла уйма лет.

– Это мой господин спас меня, – не уставала повторять ведьма. – Это он!

Заканчивалось лето, и полетела паутина, провожая последние теплые погожие деньки, заодно намекая на предстоящие роды. Брюхо уже чуть ли в подбородок не упиралось, да и сама Яга чувствовала, что на сносях давно, но когда разрешится от бремени, не знала.

Как водится у всех без исключения дур разных времен и народов, околоплодные воды отошли разом, совершенно неожиданно.

Яга пискнула и неуверенно хихикнула, но с первыми же схватками запаниковала, а затем вдруг замерла с расширенными зрачками, придерживая ладонями круглый живот.

«Мамоньки мои!» – с тревогой промолвила она и улеглась на лежанку, ожидая неизвестно чего.

Роды затягивались. Несколько часов подряд плод не хотел покидать утробу матери, в которой он уже один раз умирал, чтобы вновь возродиться спустя 45 лет. Схватки накатывали волнами, иногда ослепляя режущей болью. Тело женщины инстинктивно готовилось к родам, трансформируя и расширяя родовой проход.

Ведьма плакала и кричала. Она свалилась вниз с лежанки и то заламывала руки, то, закрыв глаза, скребла ногтями плахи пола.

Время тянулось, но теперь боль, тупая и ватная, уже не сводила с ума. Яга поползла по дубовым доскам к печи. Она не догадалась поставить ковш с водой поближе и теперь, ослабевшая, не могла дотянуться до него, чтобы испить водицы и хоть чуточку восстановить силы.

Яга протяжно выла, распугивая всех земных тварей в округе на целую версту. Она лупила себя по животу березовым поленом и мечтала только о том, чтобы эта пытка поскорее закончилась.

От неуемного гнева и боли измученной ведьмы над избушкой на курьих ножках закручивалась черная спираль тяжелых туч, громыхающая и вспыхивающая. Гнулись верхушки старинных елей, срывалось мочало с их ветвей и закручивалось, растрепываясь. Ураган поднимал в воздух ворохи прелой листвы и пожухлую траву. Жесточайший шторм разрывал на части деревья и коряги, перемалывая их в щепки и труху.

Ребенок не мог выйти из матери – наружу, в Явь, в жизнь. Яга чувствовала, что он сейчас погибнет, а вместе с ней и она сама, так по-настоящему и не научившись ни любить, ни жить, ни ненавидеть.

Слезы давно просохли грязными дорожками на бледных и впалых щеках колдуньи.

– Где же ты, Чернобог? – взмолилась Яга. – Помоги мне!

Может быть, он что-то и ответил, но ведьма этого не услышала из-за грохота великой непогоды, воздушным водоворотом вырывающей из сырой землицы коряжистые пни.

И вдруг, в одночасье, ураган затих и угомонился. Опали на захламленную землю поднятый мусор и сор – ягая баба задержала дыхание и вдруг…

Слабый писк появившегося на свет младенца поставил точку в затянувшихся мучениях Яги. Она медленно поднялась на ноги, нашла на колоде тесак, перерубила пуповину, промыла водой лицо и рот младенца, сама напилась вдоволь и, добравшись до лежанки, плюхнулась без сил на тулуп. Небрежно сунув титьку в рот ребенка и подумав о том, что вообще-то у ведьм мальцы не рождаются, забылась на долгое время.

Могучая и вечная Баба Яга родила своего первенца – мальчика!

Зачат он был по великой любви в день летнего солнцестояния, до того как прежняя Ягодка ощутила себя колдуньей-ворожеей.

Теперь же этот розовый комочек сопел у большой сочащейся молоком груди роженицы, а Яга забылась в плотном, туманном сне, не вздрагивая и не шевелясь, только и вымолвила:

– Мальчик…

На следующий день Баба Яга рассмотрела сына во всех подробностях. Она крутила его и так, и эдак, а что с ним теперь делать, не знала.

– Как же он похож на Желана, – недовольно прошептала молодая мамаша. Она хотела было придумать ребенку имя, да, поморщив лоб, вскоре забыла об этом.

Намаялась Яга со своим первенцем!

Всю осень и последующую зиму тряслась над ним – хворал младенец часто, но ведьма лечила его. Однако мешал он ей, шибко мешал.

Ближе к лету следующего года решила из леса к людям его унести и заодно узнать, что да как в Красатинке. В дорогу собиралась без сожаления. Мальчонку завернула в холстину и амулет на шею повесить не забыла.

Амулет был хоть и деревянный, да непростой, в виде закрученного трилистника – знак Тропы Чернобога! Всю зиму вырезала его из кедровой колобашки. Знала, что сию деревину пальцами шлифовать до блеска надобно, тогда магия сидеть в ней, как в доме отчем будет, долго и надежно. А когда амулет был готов, нашептала ему заклинание для защиты от напастей и болезней, ну и от сглаза людского. Это уже так – на всякий случай.

В то время леший Аука забредшего охотника заломал, так Баба Яга не сплоховала – кожаный ремешок из сумы бедолаги вырезала. Красивый такой! Промыв и высушив амулет на майском солнышке, Яга привязала его к шнурку и, надев на шею мальчика, воздала хвалу старым богам.

Засунув в рот сына тряпочку с хлебом и солью, собралась в путь-дороженьку. Хотелось, как там серость Красатинская поживает…

Шла неожиданно долго, видать, далеко избушка вглубь Молохова урочища забралась.

Выйдя туманным утром к самому краю леса, Яга встала как вкопанная. Разрослась Красатинка! Пахло скотом и печью – ведьма долго водила длинным носом, как княжеская охотничья псина.

Решилась – вышла из подлеска на поскотину, подалась к спящим людям, перебирая дворы.

Этот дом не подходит – убогий сильно, этот тоже – собаки злые, следующий темный, ощерившийся колючим палисадником, другой окружен высоким забором, а вот новый дом сверкал милыми сердцу резными петухами: синим и красным. От избы за версту шел запах пирогов, а внутри ворковал приятный голос молодой женщины.

«Тут», – решила ведьма и, взглянув на прощание на своего сына, оставила плетеную корзину с младенцем на чистом, выскобленном крыльце.

– Соколик мой! В деревне тебе будет лучше, чем в лесу, – прошептала ворожея. Быстро поцеловала сына в розовый лобик и ушла, оставив в корзинке той плашку серебра для будущей мачехи Сокола.

– Так лучше, так лучше, – повторяла она до тех пор, пока не услышала, как тот самый красивый грудной голос женщины-хозяйки вскрикнул и позвал мужа.

– Дите! В корзине дите! – кричала селянка. – Мальчик! Господь послал нам ребенка!

Баба Яга сначала вроде бы даже хихикнула в кустах, а затем неожиданно для себя всхлипнула, размазала слезы-сопли по лицу и, завернувшись с головой в серую хламиду, потопала обратно в глушь, в лес, домой, к избушке на курьих ножках, прихватив по дороге заблудшую курицу-пеструшку «для супу».

Промаялась две недели, даже попробовала выть на луну, подобно волкам сереньким, все вещи сыночка нюхала, но так и не успокоилась. Пошла к трону Чернобога, уж он-то поговорит с ней, подскажет. Попила на дорожку настойки травяной и подалась. День и ночь искала трон Чернобога, нашла с трудом, а каменный путь и вовсе только на обратном пути сыскала.

Там, у заклан-камня Баба Яга выпучила глаза – ее сакральная жертва, красавица Преслава, невинно убиенная завядшая невеста по-прежнему лежала на черном жертвеннике. Рядом с ней, на доле[6]6
  Дол (также дола, от общеславянского корня дол – «яма, низина») – жёлоб, продольное углубление на клинке или камне, для стока крови.


[Закрыть] дожидалась новой смерти жадная Скверна.

Яга бухнулась на колени и поползла униженная к дубовому трону ее бога – приползла и давай поклоны отвешивать. Молилась Чернобогу долго, истово, бестолково. Все думала, что сейчас владыка обязательно явится посмотреть на свою самую преданную жрицу. Но бог мертвых не снизошел, не явил своего жуткого облика. Яга замолкла, терпеливо ожидая Чернобога, но отшлифованный временем трон оставался пуст.

Посеревшее лицо ведьмы исказилось от злости.

«Почему он так поступает со мной?»

Яга схватила Скверну и с ее помощью с легкостью отсекла длинноволосую голову полвека назад усопшей Преславы.

«А где же наш женишок? Помню, помню, где-то рядом он сердце свое потерял».

Нашла по памяти – как тут забудешь? Прах Желана лежал неприглядной кучкой костей с желтым черепом рядом с заросшей тропой. Забрала и его.

Еще по темноте отправилась в обратный путь, царапая ветками нос и щеки. Вспомнила колдунья о своих новых чарах и включила магического светляка.

Этот призрачный, мерцающий свет до самой утренней зори освещал бредущую по волшебному лесу жуткую согбенную женщину в серых лохмотьях, которая несла в руках две истлевшие, отрубленные головы. Черный кривой кинжал с бриллиантовыми вкраплениями был запросто заткнут за простой пояс путницы.

Растрепанная и лохматая Баба Яга вернулась к избушке. Завалилась на лежанку и провалилась в сон, бросив перед этим головы несостоявшихся супругов в угол у печи, будто крупные репы с огорода.

– Завтра же на колья посажу. Пущай повисят головушки, как рыбы запеченные на рожнах, – довольно промямлила она и забылась от усталости и переживаний.

О сыне своем она больше и не вспоминала. Хотя, может быть, и вспоминала, да помалкивала.

Глава 9. Вторая жизнь

И потянулись годы ручейком. Яга старела. Волосы ее теряли блеск и черноту, но любознательности и въедливости в магических делах ведьма не утратила. Напротив, жажда знаний кипела в ее озлобленной душе.

Вонь и дымище постоянно клубились разноцветными облаками над избушкой. Баба Яга без устали создавала рецепты новых отваров и зелий, затем терпеливо их готовила, совершенно забывая о том, что иногда нужно приготовить и еду.

Свой заповедный лес она изучила до последней травинушки.

Бывало, выйдет на крыльцо, вытрет пот на чумазом лице, охнет от красоты глухой лесной чащи и поковыряет в зубах. Снова зуб заболел – видать не хватает ей молочка да деревенского творожка.

К людям редко ходила, в основном пакостить, а вчера вот услыхала, как возле кромки Молохова урочища человеки на мечах свирепо бились – запахом кровушки шибко вкусно нос теребило. Яга даже не удержалась, слетала на своем новом изобретении – летающей ступе – к месту человечьей гибели.

Ловко загребала помелом, как будто бы веслом на лодке. А то ведь в первый полет чуть не расшиблась в березах на той стороне черной пади, страху натерпелась – ужас! Лоб рассекла, нос сломала, морду немытую поцарапала, репьев в волосах насобирала, но после наловчилась летать, как птаха болотная, быстро и низко.

А сколько сил и ворожбы в ступу эту вложено было! Цельную неделю помещала в нее мощь круговерти воздушной, грозовой, ураганной, но смогла – управилась. Еще одну неделю потратила на заговоры да нашептывания.

Теперь можно было летать! Быстро и медленно, высоко и низко, далеко и близко, а еще зигзагами, да как захочешь! Вот только искрила ступа малость, зато впотьмах так красиво и зловеще смотрелась, радовала ведьмину душу.

Прилетела Яга с кривым, теперь горбатым, все еще опухшим носом и горящими глазами к месту лесной битвы простых людишек. Быстро зыркнула туда-сюда.

Видит – печенеги! Воины поля ковыльного красатинских мужиков одолевают, в полон баб и ребятишек хотят угнать. «И Сокола мово тоже могут», – поняла ведьма.

Баба Яга ненавидела бывших односельчан, а все равно ведь свои, родные, хоть и уморить ее хотели.

«Так это когда было! – пробормотала колдунья, возражая сама себе. – А нынче вон они! От степняков отмахаться не могут».

Вынырнула Яга из сумрачной гущи, хвать за шкирку самого главного печенега, и улетела на урчащей с треском ступе в сгущающуюся темноту. Тот только кривыми ножками дрыгал, да визжал от ужаса.

Кочевники от неожиданной потери вожака даже притихли в смятении, а тут и дружина смоленская подоспела – отбили уже плененных, да связанных, а затем и кочевых развеяли, да и порубали, добили всех до одного.

А оставшихся ворогов, кто случайно спасся, тех Баба Яга втихаря повыловила. Брала все: оружие, одежду, монетки невеликие, а главное, соль. Каждый степной воин хранил соль, грязную, серую, иногда черную, но соль!

А без соли в лесу туго. Яга на своей шкуре эту надобность прочувствовала. Долго без соли, как в пустыне без воды – тяжко. А который печенег без соли оказывался, так она его запросто – хрясть пестиком по темени и все, или сердце остановит, либо легкие охолонет. Троих приструнила, а толку мало – драгоценных кристалликов всего две щепотки насобирала. У вожака печенегов даже дюжина монет из червонного золота в поясе оказались, да все не то – бесполезные деньги ведьма раздраженно швырнула в подклеть избы.

От такого расстройства Баба Яга знатному пленнику голову отрубила – его же мечом рубанула по шее, а после в сердцах кисти рук отсекла. Зато успокоилась, уселась на крыльцо избы, замерла, да так и сидела до утра, любуясь зорькой в тиши и спокойствии. Даже песню какую-то заунывную затянула, да слова забыла.

Леший Аука ночью сгреб останки степного вождя и унес за ограду, там и бросил, а вот голову в заостренном шлеме водрузил на свободный дрын. Хотелось коряжистому обитателю самолично хозяйке угодить, поэтому он и старался по хозяйству, как мог. Двор подмел, кровавые следы сухой травкой припорошил, отрубленные руки воина на елку сушить повесил – вдруг хозяйке пригодятся потом.

Еще несколько дней Баба Яга ходила по двору и его окрестностям задумчивая. Иногда довольно хмыкала, думку думала и надумала. После случая с печенегами наловчилась ведьма на широкую реку Славутич[7]7
  Славутич – древнеславянское название Днепра, протекающего через Смоленскую область России.


[Закрыть] летать, купцов грабить, да и на прочий проезжий честной люд жути нагонять.

Переполненная восторгом и злорадством, она молча неслась над сумеречной землей, над верхушками деревьев к береговой линии реки, к «древнему пути из варяг в греки». Там, на песчаной отмели разбили бивуак идущие на полярную звезду купцы.

Торговцы шли с наполненными товаром ладьями к норвигам, этим грубым, самодовольным и немытым племенам. Баба Яга их не шибко жаловала. Зачастую небольшие отряды варягов шли на своих пестрых ладьях рядом с купеческими суденышками, и чтобы добраться до ценной добычи и нужного пленника, ведьме иной раз приходилось раскидывать волшебством этих настырных и натрыжных торговых защитников.

Но Баба Яга не топила их смешные кораблики с резными драконьими мордами и цветастыми парусами. Причина была проста – красиво, и все тут. Люди-то ведь старались, мастера с обручами на лбах разукрас чинили – жалко такую красотищу уничтожать. А настоящую красу Яга понимала и ценила.

А вот самих норвигов она не жаловала. Если какой викинг вставал на ее пути, размахивая своим жутким топором, она его убивала без сожаления. Вот тогда-то и стал торговый люд побаиваться смоленских излучин Славутича – поговаривали, что места эти прокляты, мол, нехорошие, недобрые здесь берега, а все потому, что какая-то злая ведьма тут завелась и лютует.

Грабила Баба Яга купчишек, грабила. Бывало, помимо чудных харчей и бесценной соли, золотишко с каменьями прихватит, а более всего пристрастилась вечная ведьма к специям – красному жгучему перцу и корице. Ну, и шалила, конечно, в темноте безлунной и хмурой. Пленников что поменьше заставляла остолбенеть, а затем злорадно забирала в свое логово.

Страшной ведьме нужны были человеческие головы для создания первого мнимого круга – максимальной и мощной защиты.

Вот она и чудила на старых торговых путях, ничем не брезговала. Даже пару раз женщин воровала, людей невинных извела – не перечесть. Уйму сокровищ накопила, да толку никакого – оказалось, что не нужны они ей, драгоценности те.

А вот жестокости прибавилось. Баба Яга, вкусив колдовского всесилия и безграничной власти над беспомощными жертвами, стала надменной и непреклонной. При этом крайне редко, но иногда ягая баба своих пленников отпускала на все четыре стороны. И даже одаривала с утра дукатом сверкающим, мечом с драгоценной гардой, или еще как. Что уж за мужики те были – неизвестно! Видимо, знала, за что платила.

В те же годы наша колдунья повадилась амфоры с греческим вином у купчин воровать. Вот радости-то было!

Пила много и взахлеб, до ядовитой изжоги, до темноты в глазах. Сладко, вкусно, пьяно и бестолково. Иной раз валялась в бурьяне всю ночь до утра в беспамятстве. Ходила в грязных одеждах, постепенно превратившихся в затрапезные лохмотья. Шаталась пьяная, цепляясь за крупные ветви деревьев. От тоски и одиночества Баба Яга злилась еще больше и не могла найти выход нервной горячке.

Но время шло, хмель улетучивался, и колдунья все реже вглядывалась в свое нечеловеческое отражение в потрескавшемся мутном зеркале.

– Госпожа, – проскрипел верный Аука. – Отведай ключевой водицы.

Корявыми руками леший протянул к ней берестяной туесок, наполненный водой.

Яга приняла неказистый капающий сосуд, жадно глотая жидкую прохладу. Крякнув от удовольствия, ведьма вытерла рот и зловеще захрипела:

– Почему владыка не хочет меня видеть? Ну почему? Что я делаю не так? Пойду к нему.

Сказала и забыла, не уловив главного. Баба Яга была очень близка к разгадке своей судьбы, но была еще так далека от настоящей правды, раздробленной на мелкие кусочки. Собрать их воедино ей еще было не дано. Рано. Она должна была страдать.

Только после до Яги могла дотянуться нить понимания. Чернобог знал об этом и ждал, когда же это случится.

Из года в год она упорно бродила на капище Черного Владыки, молилась ему, поклонялась, пыталась вызвать, поговорить. В последние годы плелась туда пожаловаться на угасшее здоровье и малосильную старость. Ни разу за всю эту вторую ведьмину жизнь не явил он ей свою демоническую сущность. Ни на миг не проявился! Ни призраком, ни демоном, ни человеком!

Но с каждым утекающим годом тело ведьмы дряхлело и покрывалось морщинами. И вот настал тот страшный миг, когда Баба Яга поняла, что теперь она навеки немощная старуха.

С превеликим трудом и артритной болью в суставах она охала по избушке в поисках меховых карпеток для постоянно мерзнувших ног.

И неизвестно, как бы далше влачила свое существование древняя ведьма, если бы не вмешательство в ее судьбу высших сил. Хороших ли, плохих ли, да только теперь других.

Но все своим чередом.

После чудесного возвращения Яги к жизни давно уже миновало более ста пятидесяти лет, а она по-прежнему коптила небо этого несчастного мира. Из-за бельм в глазах она почти ничего не видела, длинный горбатый нос с бородавками торчал далеко вперед. Она им шевелила, как крыса, постоянно принюхиваясь. Скрюченная и согбенная, она уже не покидала мнимый круг – теперь и не летала на ступе-помощнице, да и пешим манером из избушки не выходила, хворала шибко. Попьет в темноте отвару, да спит или лежит, поскрипывая и вздыхая.

Преданный леший Аука по-прежнему иногда приносил куропаточку, огненно-рыжий лис – рыбку, а болотные мавки – лукошко морошки с клюквой.

Другое плохо – умереть бы надо, да не получалось. А умом-то уже ослабела, вот-вот совсем себя забудет, и потянутся тогда вечные годины мутного безумия – нет страшнее такой участи.

«Сыночек, мой! Соколушка! – всхлипнула в темноте древняя колдунья. – Помер давно. Девок одних нарожал, и они уже умерли. А те своих девок нарожали».

Баба Яга загремела желтой костью правой ноги – кожа слезла давно, и стерлось мясо. Ходила по избушке монстром, постукивая костяной ногой и жить не хотела. Она мечтала о смерти, но смерть Ягу не замечала.

«Отправилась бы давно на тот свет. Сейчас и косточек от меня не осталось бы, и могилка моя уже травушкой заросла бы. А то вот и правнучки мои старыми стали».

От такой мысли Яга даже выпрямилась.

«Добрая Смертушка не хочет за мной приходить, так я сама к ней приду! Нынче же».

Схватила клюку, захихикала, накинула перевязь с плетеной корзиной, закряхтела.

«Пойду, прогуляюсь, – шепнула Баба Яга. – Грибочков пособираю. Надобно супчик наваристый себе сварганить».

Ведьма даже зажмурилась от предстоящих радостных впечатлений.

– Я заставлю ее прийти ко мне…

Яга поковыляла к двери, пошатнулась на костяной ноге, но удержалась. Тихонько подалась в сторону гнилых топей, но бледненьких грибочков на тонкой кривой ножке и ярких мухоморов удалось сыскать и насобирать раньше.

Варево из поганых грибов и нескольких сушеных травок получилось густое и ароматное. Яга не стала торопиться, дала ядовитому супчику остыть, отстояться, а затем принюхалась и с видимым удовольствием выпила почти все. Она сидела и прислушивалась к внутренним ощущениям.

Долго ничего не происходило, уже и ласковое осеннее солнышко закатилось за острый оскал почерневших в сумерках елей. А затем начался бред. Два дня ведьма страдала и маялась от отравления, а потом ослабла совсем, да так, что и руки было не поднять. Уже не помня себя от кромешной боли, Баба Яга завалилась на заросший мхом пол и там какое-то время скребла дубовый тес когтями, а на третий день она умерла – в мучениях и терзаниях.

Остановилось сердце, замерли легкие, тело остыло, задеревенело – отравилась Баба Яга до смерти, померла, жаль вот только, что снова не насовсем.

Застыла душа колдуньи, замерла ведьмина избушка, закостенел во дворе леший Аука и слуги-зверушки разбежались кто куда.

Из надвинувшихся свинцовых туч к ночи пошел неожиданный снег, и даже закружила метель, а потом все успокоилось, заледенело, и полетели сорок пять годин ожидания.