Текст книги "Вороны"

В комнату вошел мужчина в белом халате. Со знанием своего дела – пока неизвестному Диме – он сел на кровать и для удобства расправил полы своего одеяния.

– Дима, меня зовут Петр Николаевич. Я психиатр. Твои обеспокоенные родители вызвали специальную помощь.

Дима молча слушал, но ему казалось, что произнесенные мужчиной слова моментально терялись в гуле навязчивых мыслей.

– Твои родители сказали, что ты ведешь себя странно, агрессивно, что, по их мнению, тебе не свойственно. Тебе есть что сказать по этому поводу?

Дима даже не пошевелился, уперев взгляд в пальцы собственных ног.

– Я вижу твое состояние. С большей вероятностью сейчас ты находишься под воздействием сильного стресса. Ты осознаешь это?

Дима не хотел осознавать самого себя, что говорить про какую-то информацию, которую ему пытались впихнуть в голову.

– Я приехал сюда, чтобы помочь тебе с этим справиться. Такова моя работа. Ты как вообще, парень? – врач, чтобы казаться ближе к собеседнику, перешёл на «молодецкую» манеру общения. – Опиши своё состояние.

Диме не пришлось долго думать – он знал, что чувствовал в данный момент.

– Жить, – осипшим голосом выговорил он. – Не хочу.

– Ну, это мы поправим, – весело отмахнулся Пётр Николаевич, словно общая угнетающая атмосфера и напряжение в воздухе ни капельки не волновали его. – Друзья-то у тебя есть? Девушка?

Дима не понимал, к чему все эти дурацкие вопросы, но не мог даже возразить или как-то мимикой показать, что он не понимает, что от него хотят.

– А ты, смотрю, молчун, – хмыкнул психиатр. – Ладно, это вполне нормально.

– Друзья, – пробормотал он запоздалый ответ. – У меня есть друзья.

Точнее, остался только один друг – Саша. Про Соню он даже не думал, наверняка она не хотела его видеть или вообще ненавидела.

– Отлично. Теперь слушай самый важный вопрос – ты считаешь, что тебе нужна помощь? Подумай хорошенько. Если да, то с твоего согласия, ты поедешь со мной. Если нет, то мы оставим тебя в покое. Решать тебе. Главное – твои друзья смогут поддержать тебя в случае повторения ситуации?

Истеричный смех вырвался изо рта, длительный, нездоровый. Дима смеялся, потому что ничего другого он не мог сделать в этой безысходности. Но он резко замолк, да так, что клацнули зубы. И вот он поглощен другими эмоциями: страхом, тревогой, желанием и боязнью умереть одновременно. Эти две крайности разрывали его на части.

Какое-то время они просидели молча, пока Дима не набрался смелости посмотреть на врача.

Он сказал хрипло:

– Я согласен.

Сейчас он был согласен на все, лишь бы это прекратилось, лишь бы эти терзания перестали истязать его и резать тупым ножом.

Доктор помог поставить его на дрожащие ослабевшие ноги.

Когда они выходили из квартиры, Дима даже не посмотрел на родителей, провожающих его все еще недоуменным взглядом. Теперь они видели, что с Димой что-то не так. Неужели нужно всегда доходить до крайностей, чтобы тебя поняли? Неужели нужно обязательно упасть в бездонную пропасть, чтобы сверху услышали, как ты надрываешь глотку при падении?

Безразлично он сел в машину под бдительным надзором Петра Николаевича. Спустя полтора часа они подъехали к больничному комплексу, и за эти полтора часа Дима понял, что теперь он, вопреки недавним событиям, полностью замкнулся в себе. Он выстроил вокруг себя непробиваемую стену, за которой ему было комфортно – насколько это возможно – и тепло и теперь он ни за что не согласится выйти за ее пределы.

Веришь, я не сдамся этой тоске

Петр Николаевич с первого момента их встречи и до момента их расставания в холле больничного здания сохранял по отношению к Диме добродушие. Оно было вышколенным, выработанным годами работы, как и положено. Дима слышал, что даже при общении с людьми, страдающих психопатией – особенно при общении с людьми, страдающих психопатией – нужно вести себя осторожно и дружелюбно, ведь любое неправильное слово или действие – и можно ждать беды.

В холле, где оставили Диму, везде висели большие плакаты на тему психического здоровья: что можно делать, что нельзя, как быть, куда обращаться и так далее.

Дима все еще отрицательно реагировал на причисление себя к меньшинству людей с психическими отклонениями, словно это не про него. И вся эта покатившаяся под откос жизнь – не про него. Впрочем, он уже и не помнил, что значит «нормально», поэтому старался принять происходящее, как данность. Она есть, она такова, значит, так тому и быть.

Нет, Дима не смирился с этим, конечно нет, он просто пытался воззвать к остаткам здравого смысла, а здравый смысл диктовал быть терпеливым и спокойным.

Он не сосредотачивал на этом внимания слишком долго, так как его позвали.

– Скобцов Дмитрий Игоревич, можете проходить, – крикнули из-за приоткрытой двери.

На негнущиеся ногах он проследовал на звук голоса.

В сквозном кабинете с приятными взору бежево-пастельными стенами за столом сидела черноволосая полная женщина лет сорока. Выражение ее лица было расслабленным и таким же благосклонным, как и у того врача, под присмотром которого Дима сюда приехал. Ее окружала кипа сложённых одна на другую бумаг и всевозможные органайзеры, в которых торчало огромное количество ручек, карандашей и разноцветных стикеров.

– Присаживайтесь, – женщина указала на стул возле ее рабочего места. – Надолго я вас не задержу – мне нужно задать несколько вопросов. Итак, вы понимаете, почему попали сюда?

– Вроде, – односложно и монотонно отозвался Дима.

– Хорошо, – врач что-то черканула на бумаге, а затем застучала по клавиатуре компьютера. – По предварительной оценке нашего специалиста Петра Николаевича ваши дела идут не лучшим образом. Вы принимаете такую вероятность происходящего?

– Нет, – он мотнул головой. – Не… не знаю.

– Тогда спрошу иначе – вы осознаете, что вам нужна помощь?

В мыслях все еще продолжало набатом звучать «я нормальный, нормальный, нормальный».

– Может быть, у вас есть суицидальные мысли, или вы уже пытались осуществить их, – продолжала женщина. – Отвечайте честно и ничего не бойтесь. Я здесь для того, чтобы помочь.

Эту фразу Дима слышал не впервые и подумал, что всех специалистов в этом месте штампуют как под копирку: те же повадки, те же фразы, те же снисходительно-ласковые лица. Он осознавал, что был негативно настроен по отношению к ним, но ничего не мог поделать. Весь мир казался ему враждебным, про отдельных личностей и говорить нечего.

– Дмитрий Игоревич, мне повторить вопрос? – с легким нажимом произнесла врач.

– Я слышал.

– Тогда каков ваш ответ?

Дима взял пару секунд на размышление, хотя это не имело никакого смысла, потому что в его голове не то что размышлений, но и связных мыслей не было ни одной. Поэтому он ответил скорее интуитивно, чем логически.

– Да, – сказал он. – Да, мне нужна помощь. Наверное.

Признать это, а тем более произнести вслух оказалось для Димы настоящим подвигом и потребовало невероятных усилий. Часть его все еще отрицала происходящее, другая же стремилась зацепиться за любую поддержку, которую готовы были оказать люди.

– Что на счет суицидальных мыслей?

Дима неуверенно кивнул, мол, есть такое. Плач готовился к тому, чтобы излиться в три реки из его глаз.

Женщина быстро внесла что-то в компьютер.

– Вы согласны на лечение в психоневрологическом диспансере?

Слеза все же одиноко выкатилась из-под зажмуренных уставших век.

– Да.

Врач мягко и утешающе улыбнулась.

– Вы приняли правильное решение.

Через пару секунд женщина позвала какого-то Геннадия из соседнего помещения.

В кабинет вошел высокий крупный лысый мужчина, одетый в специальную синевато-фиолетовую форму. Его лицо казалось строгим, но стоило ему заговорить, оно растеряло всякую серьёзность.

– Если у тебя при себе имеются какие-то личные вещи, то оставь их здесь для описи.

Дима отрицательно покачал головой. С собой у него было только паршивое состояние.

– Тогда пройдем за мной.

За дверью, откуда вышел Геннадий, располагался еще один кабинет. Там стоял стол со стационарным компьютером, у небольшого окна размещена была лежанка, на какие обычно садятся или ложатся в кабинете хирурга. Дима и врач благополучно миновали эти объекты, чтобы остановиться в углу – там, где Диму ожидало нечто унизительное и постыдное.

– Развевайся целиком и залезай, – Геннадий указал на душевую кабинку.

От душевой кабинки там было только название – всего лишь чугунное дно, прикрепленный к стене душ и до абсурда тонкая, полупрозрачная занавеска.

– Полотенце и новую одежду я кладу на стул. Смелей залезай.

Создавалось такое впечатление, что этот милый дяденька перестанет быть милым при первом же, даже незначительном сопротивлении.

Как бы показывая «ок, парень, все ок, я тебя понимаю», мужчина повернулся к Диме спиной. Ненадолго, конечно, а ровно до того момента, как перестанет шуршать нехотя снимаемая одежда и «пациент» скроется за занавеской.

Такого унижения Дима нигде еще не испытывал. Настроив температуру воды, он несмело встал под тугие струи и тут же задрожал. Насколько бы ни был душ горячим, Диму все равно охватил озноб, точно как при запущенной стадии простуды.

– Про голову не забудь, – из-за спины комментировал Геннадий.

Дима сжимался всем телом, пока не понял, что его стеснение не настоящее, а лишь не более, чем привычка воспитания, которая проявлялась безотчетно, автоматически. Дима поборол ее за пару минут благодаря привычному равнодушию и на мгновение отдался теплому потоку воды. Он помыл все и везде, включая волосы, и поспешил выйти из кабинки, чтобы как можно быстрее вытереться и преодолеть ощущение морозца на коже.

Форма, которую ему выдали, стопочкой лежала на стуле в ожидании. От нее пахло стиральным порошком и санитарией. Дима принялся надевать ее на голое промерзшее тело и отметил, что на ощупь ткань весьма недурна и даже приятна.

– Надевай тапочки и иди за мной.

Сделай то, сделай это. Диму охватывала неподконтрольная паника при мысли, что в ближайшем будущем он будет только и делать, что видеть этих одинаковых врачей в одинаковой форме и с одинаковым к нему отношением и слышать одинаковые слова. Это пугало, потому что подобное отношение людей к нему доказывало его испорченность, как человека, бракованность. Он больше не ощущал себя полноценным, он ощущал себя сломанным, глюком в общей системе здоровых представителей человечества.

Надо же, кто бы мог подумать, что судьба заведет его в психушку. Интересный опыт, если не считать, что именно привело его сюда.

Дима брел по коридору вслед за Геннадием. Нельзя сказать, что помещения конкретно в этом здании были отталкивающего вида. Наоборот, интерьер выполнен в светлых и спокойных тонах, смотря на которые человек не ощутит как ничего позитивного, так и негативного. Однако нечто неприятное охватывало Диму при взгляде на эту выхолощенную белизну, она была безликая, монохромная. Этот коридор казался ему началом своего собственного конца. Ему предстояло провести здесь определенное время, но с его стороны смирением и не пахло. Да, он сам согласился принять помощь, да, он до сих пор хотел этой помощи, но разум все еще отказывался признавать, что он болен.

Они с Геннадием поднялись по лестнице на третий этаж, и Дима сразу понял – вот оно, это место, куда его определили. Это был длинный коридор с многочисленными дверьми по бокам. Некоторые из них оказались открыты нараспашку, и оттуда выглядывали люди, одетые в такую же форму как и Дима. Краем глаза Дима заметил ряд односпальных кроватей с деревянными спинками. Некоторые пациенты сидели на них, грызя яблоко или читая книгу, остальные же бродили по палате, как неприкаянные. Были и те, кто так же свободно, как и он сам, перемещались по коридору.

Они дошли до крайней палаты в самом конце.

– Твоя кровать у стены, – Геннадий указал на свободное место. – Располагайся. Чуть позже тебя вызовут на сдачу анализов.

Дима испытывал полнейшую растерянность: потерян в самом себе, потерян в новом для него месте. Товарищи по палате – а их насчитывалось пять – развернулись к нему, на короткое мгновение побросав свои дела: кто-то оценивающе взглянул на него, кто-то вообще никак не отреагировал и только двое человек проявили гостеприимство – один махнул рукой, другой сказал банальное «привет».

Диму воспитывали дружелюбным, но от шока – еще бы, вся его жизнь перевернулась за один день – он не смог не выдавить ни слова, ни эмоции.

Дима медленно, как будто совал руку в пасть крокодилу, присел на кровать. Нет, это не могло произойти с его жизнью. Это просто какая-то глупая ошибка. Он обычный человек. Да, со своими тараканами, со своими проблемами, но он не верил, что эти проблемы могли настолько сломать его. Точно не могли. Здесь было что-то еще.

– В первый раз?

Дима поднял красные глаза на незванного собеседника. Перед ним стоял обычный парень с белыми волосами и любопытными глазами – тот самый, который помахал ему рукой в качестве приветствия.

– Да.

Внутренне Дима заледенел от липкого, мерзкого ощущения ужаса – что, бывает и второй и третьи разы?

– Я Сеня, если что. Арсений, – представился парень. – В общем, я пока оставлю тебя. Но если появятся какие-то вопросы, с радостью подскажу тебе.

Угум, класс.

У Димы было стойкое ощущение, что этот Сеня самый нормальный здесь, у него даже лицо другое, более… живое. У остальных же наблюдался одинаковый полупустой взгляд, пугающе-ровная мимика и медлительные движения. У каждого, естественно, имелись свои причины находиться в этом месте, и Дима надеялся, что пока он здесь, никто не собирается устраивать безумных сцен. Они бы его напугали. Ему и так казалось, что все вокруг глубоко сумасшедшие, а если они еще и буйные, то это вообще край.

В основном в палате были молодые лица, где-то от двадцати трех до тридцати лет. Диму бы удивил этот факт, если бы он не был так разбит и поглощен ужасом и страхом от пребывания здесь. Вопросы разрывали голову: я здесь навсегда? меня будут пичкать непонятными таблетками? какой у меня диагноз? кто может об этом узнать?

Мысли прервал Геннадий, заглянувший в палату.

– Скобцов, на анализы.

Слово «анализы» вызывало отвращение. Это напоминало о всевозможных медкомиссиях в школе и перед устройством на работу. Воображение рисовало Диме просто отвратительные картины: как он будет мочиться в баночку, как игла шприца погрузится в кубитально-локтевую с целью наполнить огромное количество пробирок, как скажут о том, что, возможно, придется сдавать мазок. А, может, впереди его ожидали какие-то другие анализы, о изощренности которых он даже не догадывался. Дима накручивал себя до тех пор, пока его не поторопили.

– Скобцов, идешь?

Диму привели в кабинет, где у него, как и предполагалось, взяли кровь и попросили сдать мочу, вручив ему классическую прозрачную баночку с красной крышкой. Дима прошел через все это отстраненно, поэтому дальнейшие развивающиеся события больше не казались такими пугающими. Он просто ушел в себя, заперся за той стеной отчуждения, которую возвел незадолго до попадания сюда.

Когда он вернулся в палату, солнце уже готовилось к тому, чтобы начать садиться за горизонт. Подумать только, сейчас лето, погожие деньки, вокруг уйма возможностей отлично провести свое время, а Дима… Дима умудрился сломаться и попасть в место, о котором он никогда не думал всерьез. Как говорила его уже давно почившая бабушка – «никогда не зарекайся». Действительно.

Страшнее всего было ожидать ночи. Ночью в нем всегда вскрывалось что-то болезненное, виктимное, заставляющее чуть ли не лезть на стену от смеси тоски и безнадежной беспомощности, которые бурлили в нем кипятком.

Тем не менее, когда пришла ночь, Дима послушно лег вместе со всеми. Спать хотелось и не хотелось одновременно: хотелось потому, что новый день всегда свежее и объективнее ночи, а не хотелось – потому что он просто-напросто боялся заснуть в подобной обстановке, словно ему не было места здесь, он не предназначен для того, чтобы тут находиться.

Ночь он пережил плохо. Постоянно ворочался, постоянно нагревалась подушка под его головой, постоянно был слышен храп с дальней койки. Дима проспал от силы четыре часа, если ощущение времени не дало сбой на фоне всех происходящих событий.

Утром его разбудила медсестра, которую он прежде никогда не видел, и сказала, что через пятнадцать минут врач хочет видеть его у себя.

Что за врач, как зовут, как себя вести с ним – всего этого Дима не знал. Приняв помощь и согласившись лечь в больницу, Дима подписался на кота в мешке, и теперь ему предстояло столкнуться с теми вещами и людьми, с которыми он не знал, как правильно взаимодействовать, учитывая то, что взаимодействовать с кем бы то ни было ему вообще не хотелось.

Разбудившая его сотрудница проводила Диму до кабинета, находившегося рядом с лестничной клеткой, доступа к которой не было – она оказалась заперта на ключ.

Дернув дверь на себя и открыв ее, он выжидающе застыл на пороге. В кабинете за столом сидел пожилой мужчина с круглыми очками на носу. Он сразу окинул взглядом вошедшего и, словно испытывая его на прочность, замер, не говоря ни слова, мол, так-так, кто это тут у нас.

– Дима? – наконец сказал он. – Заходи. Присаживайся.

Дима осторожно прикрыл за собой дверь, подошел к одному-единственному стулу, стоящему возле рабочего стола, и сел на него, волнительно отводя свой взгляд.

– Меня зовут Павел Илларионович. Первое время, до выписки, ты будешь находиться под моим наблюдением, – приступил к знакомству врач. – Как спалось?

Данным вопросом Дима был поставлен в тупик. Зачем вообще спрашивать, как спалось?

– Нормально, – буркнул он.

– Неправда. Ладно, оставим это, – Павел Илларионович махнул рукой. – Лучше поговорим о том, почему ты здесь оказался. Сейчас я буду говорить некоторые факты, твоя задача подтверждать их, если они верны, или отрицать в случае их неверности. Договорились?

Дима слабо кивнул.

– Твои родители, по словам Петра Николаевича, говорят, что в вашу последнюю встречу ты вел себя крайне агрессивно и чуть не ударил отца, что тебе не свойственно.

Дима силился вспомнить события последних двух дней и понял, что фраза врача не так далека от реальности.

– Правда.

– Гм, идем дальше. Когда тебе вызвали помощь, ты признался, что не хочешь жить, тем самым подтверждая наличие суицидальных мыслей.

– Да.

– Ты сам согласился лечь в больницу, тебя никто не подталкивал. А это значит, что ты понимаешь, что с тобой происходит что-то неладное.

– Да.

– Чудно. Хорошо, что ты способен это признать, – Павел Илларионович в расслабленном, немного фривольном жесте закинул ногу на ногу и крутанулся на стуле, подбирая слова. – Твои анализы достаточно неплохие. Кто-то из твоих родственников склонен к депрессии и прочим расстройствам?

Учитывая, что из родственников у него имелись только родители и живущая за Уралом тетя, выбирать было особо не из кого, да и те всегда отличались завидной стрессоустойчивостью.

– Нет, – отозвался Дима. – Таких нет.

– Скажи, Дима, тебе в детстве ставили какие-нибудь диагнозы, о которых ты считаешь, что мне стоит знать?

Задавая вопросы, Павел Илларионович ни на секунду не отвел взгляда от Димы. Было понятно, что он его изучал, пытался выявить всякие причины и предпосылки, и самому Диме от этого было, откровенно говоря, не по себе.

– Мне ставили ВСД. Больше ничего.

– ВСД, – задумчиво повторил врач. – Вполне предсказуемо.

– Предсказуемо? – это был первый вопрос, который Дима задал впервые за долгое время.

– Вегето-сосудистая дистония – некорректный, очень расплывчатый диагноз. ВСД – это клинические проявления самых разных заболеваний и расстройств. Ни один уважающий себя специалист не поставит этот «диагноз», потому что в противном случае нередко пациент даже не будет знать о том, что с ним конкретно. Твой случай далеко не первый. Однако еще должны быть какие-то внешние усугубляющие факторы. Возможно, ты подвергался стрессу из-за каких-нибудь неблагоприятных событий?

– Например? – бесцветно спросил Дима.

– Например, умерла любимая собачка, поссорился с близким человеком. Или ты просто столкнулся с какими-либо серьезными проблемами.

– Постоянные ссоры с родителями считаются серьезной проблемой?

– Смотря какая степень зацикленности на ней, – Павел Илларионович пожевал нижнюю губу в раздумии.

– Большая, полагаю.

– Из-за чего же у вас разногласия?

– Это обязательно говорить? – допрос явно Диме не нравился. – Я имею право на неприкосновенность личной жизни?

– Голубчик, как же мы тогда поможем тебе? – удивился мужчина. – Впрочем, ладно. У тебя будут встречи с психологом, и я уверен, что Дарья Ивановна сможет найти к тебе подход. Она чудесный специалист. Что на счёт суицидальных мыслей? Ты все ещё находишься под их влиянием?

– Да.

– У тебя были попытки самоубийства?

Если не считать, что жизнь – это сплошное самоубийство, то ответ на заданный вопрос был бы отрицательным, но Дима вспомнил про историю с мотоциклом и с опаской поднял взгляд на врача, чтобы сознаться.

– Была. Одна.

– Лезвие? Мыло и веревка?

– Хотел, – отрывисто выговорил Дима, не зная, куда себя деть после всех этих откровений, – разбиться. На мотоцикле.

– Гонщик?

– Что-то вроде того.

– Значит вот как мы поступим, – Павел Илларионович кратко постучал ладонями по столу. – Пока походишь на капельницы, попьёшь таблетки, позанимаешься с психологом. Будешь продолжать ходить ко мне для отслеживания результата. Сейчас можешь идти – скоро завтрак.

– Скажите, – Дима несколько обеспокоенно поерзал на стуле. – Какой у меня диагноз?

– А ты шустрый, – по-доброму усмехнулся врач. – Мы ещё понаблюдаем за тобой недельки две, а там уже все точно будет известно.

Из кабинета врача Дима вышел опустошенный. После их разговора все ещё сильнее запуталось. Дима не знал, что с ним, и этот вопрос донимал его больше всего. Возвращаться в палату не хотелось, поэтому он побрел до другого конца коридора, чтобы осмотреться.

Как оказалось, это был не чисто мужской стационар – палаты женской половины находились чуть дальше. В основном там числились молодые девушки и пару женщин пожилого возраста.

Пациенты сновали туда-сюда по коридору, словно они как и Дима не могли найти себе места, а может, просто со скуки. Некоторые сидели на удобных диванчиках, кто-то смотрел телевизор, что расположился на стене.

Первый миф об ужасных условиях психиатрических клиник был благополучно развеян: тут никого не привязывали к кровати, не одевали в смирительные рубашки, не пичкали насильно сомнительными препаратами, нигде не раздавались натужные крики безумцев. Это больница оказалась всего лишь мирным, немного старомодным стационаром, где лечились люди, которые однажды просто не смогли помочь самим себе. В этом не было ничего постыдного, Дима это понимал. Он мог принять болезни других, но только не свою. Пока что не свою.

– Осваиваешься? – раздался за его спиной вопрос. По смешному высокому голосу Дима понял, что тот самый «Сеня».

Пришлось обернуться и ответить.

– Да.

Собеседник немного смутился от подобного односложного ответа.

– Ты не подумай, я в друзья не набиваюсь, – пояснил он. – Просто я понимаю, каково это – оказаться здесь первый день. Ты отрицаешь и думаешь, что жизнь сыграла с тобой злую шутку.

Диме нечего было ответить, кроме мрачного «угум». Он чувствовал себя разбитым. Из всех благ мира он отчаянно нуждался в сигарете и кофеине. Только в них, потому что знал – другое для него недоступно. Для него больше недоступно чувство счастья и наслаждения. Ему казалось, что потонув однажды в пучине самокопания и глубокой тоски, уже не всплывешь обратно.

– Где здесь туалет? – единственное, что Дима спросил у Сени.

– А. Туалет возле девятой палаты. Справа.

– Спасибо.

– Хей! – Диму окликнули, когда он уже развернулся. – А зовут-то тебя как?

Дима хотел стереться с карты мироздания, а его спрашивали про имя. В этом была доля жестокости. А ещё он очень хотел в туалет и не был настроен на разговоры. И все же, из обыкновенного приличия, он назвался.

– Я Дима.

– Увидимся в палате, Дима!

Чудак.

К этому времени как раз начали развозить завтрак: картофельное пюре с котлетой и малиновым компотом. Диме кусок в горло не лез. Еда встала поперёк глотки.

Женщина, развозившая и выдававшая завтрак, еще несколько минут стояла на пороге палаты и цепким взором следила, чтобы пациенты не «филонили».

– Я все вижу! – грозным (для проформы) голосом сказала она, поймав одного из пациентов, который отставил от себя еду, с поличным. – Ешь сейчас, потом уже будет невкусно.

Впоследствии Дима узнал, что эта женщина (тетя Рита) – кухарка, которой, помимо всего прочего, вверили такую важную задачу как назидательный присмотр за больными.

Нет, здесь, конечно, можно было отказаться от своей порции, но такое не приветствовалось – наверняка в случае нескольких отказов обо всем будет доложено лечащему врачу.

Дима быстро умял картошку и полкотлеты, чтобы поскорее насытить свой желудок. Как бы Диме не хотелось отказаться от еды, наслушавшись свой капризный бастующий против всего мозг, а желудок надо удовлетворить хотя бы половиной тарелки. Пресный вкус картофельного пюре отлично перебивался компотом, поэтому Дима особо не жаловался.

Ближе к трем часам за Димой зашел Геннадий, который доложил, что к нему, Диме, пришли. Он не спросил кто, не спросим зачем, а просто послушно поплелся вслед за медбратом.

Его ждали на первом этаже в холле, возле диванчиков.

Это была мать.

Увидев своего бледного, осунувшегося сына, она встала, приложив руки ко рту, и со всхлипом бросилась его обнимать.

– Дима, Димочка, – она крепко сжала его в объятиях, не ожидая, что он ответит тем же хотя бы из любезности.

Дима нашел в себе силы только на то, чтобы поднять одну руку и придержать пораженную горем мать. Когда они отстранились, она вытерла слезы рукавом брендового пиджака, в кои-то веке наплевав на излишнюю осторожность по отношению к подобным вещам.

– Прости меня, прости, мой мальчик. Я была так к тебе невнимательна… – дрожащим голосом скороговоркой говорила она. – Это все моя вина, не доглядела. Пожалуйста, прости меня, сынок.

Это был первый раз, когда мать сама извинялась перед ним, побуждаемая чувством совести.

Конкретно на этот слезливый, путанный монолог Диме нечего было ответить.

– Присядем.

Они присели на диванчик, на котором стояла знакомая Диме переноска. Подавая активные признаки жизни в виде громких «мяу», в ней зашевелился кот.

– Я принесла тебе Ириса. Я подумала, что он поднимет тебе настроение. Дим, только не молчи, не молчи, пожалуйста.

Дима достал кота из переноски и, взяв его на руки, прижал к себе. Ирис никогда раньше не покидал квартиры, он и улицы-то не помнит: Дима спас его во дворе от бродячих собак, когда тот был котенком, поэтому сейчас его тучное тело было в напряжении. Дима погладил своего питомца между ушами.

– Вообще это запрещено, но я договорилась с…

– Где отец? – прервал Дима поток ненужных слов.

Мать тут же сделалась более расстроенной, чем секунду назад, и на некоторое время замолчала, подбирая фразы.

– Понимаешь, ему тяжело видеть тебя в таком состоянии, и он… отказался ехать.

«Что, – усмехнулся Дима мрачно, – неужто из-за того, что я назвал его эгоистичным ублюдком и чуть не размазал по стенке?». С другой же стороны… Дима назвал мать слабохарактерной мразью и тем не менее она здесь – давится соплями и слезами, готовая услышать от сына еще парочку нелестных слов, лишь бы он ее простил.

Если говорить откровенно, то Дима не винил родителей именно в своем нынешнем состоянии, они были не при чем. Но он винил их за твердолобость и отсутствие проницательности, которые отняли у Димы все детство, весь отроческий период и всю взрослую, осознанную жизнь, которую он успел прожить: вместо того, чтобы поощрять его в разных интересных ему начинаниях, они подталкивали его к пути, который сделал бы из него второго отца.

– Почему-то я не удивлен.

– Дима, – мать умоляюще посмотрела на него, взывая к пониманию. – Дай ему время. Нам всем нужно время.

– Время, чтобы прийти и просто посмотреть мне в глаза?

Мать смолкла. Она кратко погладила его по плечу, словно выклянчивая снисходительность. То же самое много раз она проделывала с отцом, чтобы пережить ту или иную ситуацию с меньшим ущербом для самой себя. Она всегда думала о самой себе. Тут Дима тоже оказался не удивлен.

– Что говорят врачи?

– Ничего. Еще рано что-то говорить.

– А как ты сам, – она участливо подалась вперед, – как ты сам себя чувствуешь?

– Никак.

Ирис облизал его большой палец, привлекая к себе внимание. Дима посидел бы с ним еще чуть-чуть, но ему делалось не по себе при мысли, что придется разговаривать с матерью еще дольше одной минуты.

– Мне пора, – нагло соврал он, с сожалением передавая Ириса в руки матери. – Я должен идти к врачу.

– Все будет хорошо, сынок. У тебя будет все хорошо.

Дима подошел к ожидающему его у лестничной площадки Геннадию. Вместе они снова поднялись на третий этаж, где их встретил запах новых кулинарных изысков тети Риты, которая уже, по всей видимости, начинала готовить обед.

В диминой палате соседнюю койку занимал Сеня. Он сидел и с аппетитом поглощал тормозок: шоколадное печенье и питьевой йогурт. Прожевав, он утер рот рукой и обратился к Диме.

– Дим, ты как здесь вообще оказался? Что тебе диагностировали?

Возможно, за печеньку Дима бы и ответил.

Сеня, словно прочитав его мысли, протянул руку со вскрытой пачкой угощения.

– Бери, у меня еще много.

– Спасибо, – скромно ответил Дима. – Врач не говорит, что у меня. А у тебя что?

– У меня биполярка, – доверительно рассказывал Сеня. – Ну, знаешь, периоды спада и периоды подъема.

– А сейчас у тебя что? – Дима входил во вкус, лениво перебрасываясь короткими фразами с человеком, который, по сути, оказался с ним в одной лодке.

– Я попал сюда с гипоманией неделю назад. Мне пока только подбирают окончательную терапию. Штука муторная и отвратительная, – Сеня скривился. – В предпоследнюю смену терапии мне прописали какие-то таблетки, так я потом два дня желчью блевал. А ты еще не пил никакие таблетки?

Дима отрицательно покачал головой.

– Значит, завтра с утреца пораньше дадут. Скорее всего. Чувак, ты не обижайся, – вдруг сказал Сеня. – Но выглядишь ты совсем хреново. Может, тебе стоит оповестить врача?

«Хреново» – это его типичное состояние. Ничего удивительного Дима в этом не видел. Все, что ему стоило сделать – это прилечь и постараться провалиться в спасительный сон.

– Все нормально.

– Как знаешь.

На этом диалог закончился.

Дима прилег и отвернулся лицом к стенке, чтобы зацепиться взглядом в какую-нибудь неровность на обоях и заснуть.

Это был только второй день.