Текст книги "Вороны"

Мои руки связаны моими же руками

После смерти Сени прошло три дня.

Его кровать занял недавно прибывший парень – совсем молодой, от силы восемнадцатилетний. Сенину тумбочку, которая стояла возле кровати, он захламил своими вещами, даже не догадываясь о том, что это спальное место еще недавно занимал совсем другой человек, ушедший трагически рано.

Нельзя сказать, что после произошедшего Дима оправился, но и нельзя сказать, что его состояние было совсем ужасным. Оно было плохим. Просто плохим. Таблетки усмиряли бушующую в нем депрессию и необъективное желание наложить на себя руки, какое рождается в человеке в период обострившейся стадии. Дима ощущал себя стабильно никак.

Дарья Ивановна считала это прогрессом.

– Ровное состояние – не спад, а это уже хорошо, – сказала она. – Дима, сегодня наша последняя встреча. Хочу пожелать тебе беззаботной, яркой и насыщенной жизни. Дай мне обещание, что все будет именно так. Нет – дай себе обещание. Это куда более важно.

– Какой смысл в обещаниях, если их можно нарушить?

Дарьи Ивановна улыбнулась.

– Смысл в том, что они способны держать человека на плаву. Смотря как к ним отнесешься. Решать только тебе. Надеюсь, ты сделаешь правильный выбор.

Дима поблагодарил Дарью Ивановну и в последний раз вышел из ее кабинета.

Пора было готовиться.

Дима должен был быть готов забрать свою одежду, переодеться и покинуть больницу – это лишь малая часть, которая от него требовалась. Сложнее всего было подготовиться морально: совсем скоро он выйдет отсюда в большой, сложный мир, мир, который, если вспомнить всю свою жизнь, никогда особо не жаловал его.

В любом случае, после всего пережитого в больнице, тяжело было адаптироваться там, где ты снова останешься один на один с собой. Никто не заставит тебя вставать по утрам, никто не заставит тебя готовить себе еду, никто не заставит принимать таблетки вовремя и вообще принимать их. Привитая в больнице дисциплина казалась заведомо проигрышной перед лицом жизненных реалий.

При последней встрече с Павлом Илларионовичем Дима был спокоен и умиротворен, но в его глазах не наблюдалась и мало-мальской радости.

– Не буду врать, тебе предстоит еще долгий путь реабилитации, – сказал врач. – Основные проблемы мы устранили и теперь на тебе лежит большая ответственность, несмотря на то, что ты продолжишь наблюдаться у другого врача после выписки. Твоя задача поддерживать самого себя, соблюдать режим дня и принимать таблетки. Если твое состояние ощутимо ухудшится или если появятся побочные эффекты от лекарств, сразу же уведомляй своего нового врача. На этом, пожалуй, мы с тобой закончим, Дима.

Дима кивнул, не зная, что сказать, кроме обыкновенного «до свидания». Хотя, уже стоя у дверей, он проявил каплю креативности:

– Надеюсь, мы больше с вами не встретимся.

Павел Илларионович коротко засмеялся.

– Иди уже, умник.

Через час Геннадий провел Диму до помещения, где он смог получить свою одежду и переодеться. С собой у него не было ничего, кроме ключей и прошлогодней жвачки в заднем кармане джинс, поэтому покидал он больничный комплекс буквально налегке. Но только не в душевном понимании. Дима понятия не имел, что теперь будет делать со своей жизнью. Снова ходить на работу? Его, скорее всего, уже уволили за долгое отсутствие. Снимать ролики и бегать по конкурсам? Не было желания. Думать о поступлении в следующем году? До следующего года надо еще дожить. Участвовать в мотоциклетных заездах? Если Дима и хотел умереть, но только не от того, что банально зазевался на дороге. У него имелись маленькие дела, типа забрать кота из родительской квартиры, но не более того. Если в больнице была определённая цель – выписаться из нее, то теперь эту цель он реализовал. Или теперь нужно было жить хотя бы маленькими целями? Сперва добраться до дома, вдоволь накуриться и напиться кофе, затем поехать за Ирисом, пережить встречу с отцом, потом снова вернуться домой. Если теперь жизнь будет напомнить эту рутинную череду событий, то проще было вернуться больницу, где рутина была оправдана и чуть ли не прописывалась пациентам, как лекарство.

Перед выходом Диму вызвали в совершенно другой кабинет, где его уже ждала молодая врач с бланком в руках.

– Антисуицидальный контракт, – пояснила она, протягивая Диме образец и чистый бланк. – Нужно заполнить.

Когда-то Сеня рассказывал ему, что в самый первый раз, когда его определили в стационар с депрессивным периодом, на выходе он тоже подписывал антисуицидальный контракт. Он не имел никакой силы по своей сути, а являлся лишь не более чем попыткой навязать пациенту ответственность за свою жизнь перед самим собой и врачами.

Дима послушно заполнил лист. Последнее дело, что держало его здесь, было осуществлено.

Под сопровождением Геннадия он вышел на улицу и дошел до самого выхода.

– Пока, парень.

Дима вяло помахал ему рукой.

Он уже и забыл, каково это – свободно идти по улицам города. За неимением проездного, зайцем он доехал на автобусе до метро, а там ему пришлось юркнуть через турникет вслед за какой-то бабушкой. В другое бы время ему стало стыдно, но на тот момент он не испытывал ничего, кроме желания оказаться дома, где нет ни людей, ни шума, ни громкого гаркающего «Скобцов!», оповещающего об очередных процедурах.

Завтра он должен был показаться в больнице для дальнейшего отслеживания самочувствия и познакомиться с новым лечащим врачом. В стационаре на листочке ему выдали номер корпуса, номер кабинета и время посещения.

Квартира встретила его отвратительным запахом стухшего мяса, которое он не убрал в холодильник в день, когда его забрали в больницу. Дима окинул мимолетным взглядом свою «обитель» на предмет каких-либо неполадок и с чувством выполненного долга завалился в кровать. Спать ему не хотелось, а хотелось побыть в одиночестве и понять, как он теперь относился к этому самому одиночеству. В стационаре он был не один, его окружали люди с похожими проблемами, Дима ощущал косвенную, но все же поддержку. Теперь он предоставлен самому себе. По-хорошему, вполне можно было бы попросить Сашу пожить с ним некоторое время, но идея перестала ему нравится, как только он осознал, что, как правило, друзья со своей гиперопекой могут знатно надоедать.

Саше он все же позвонил, но не с целью предложить ему временное сожительство, а для того, чтобы оповестить – он вернулся.

– У Сони брат родился, – вспомнил Саша в процессе разговора. – Я уже ее поздравил.

Дима взял новость себе на заметку и после разговора с Сашей набрал сонин номер.

Она ответила спустя нескольких гудков и какое-то время дышала в трубку, словно в смятении.

– Привет, Соф, – сказал Дима первый. – Знаю, что тебя можно поздравить с рождением брата. В общем, поздравляю.

Ему казалось, что сейчас она просто положит трубку, но тогда это была бы не Соня.

– Спасибо, – сдержанно отозвалась она. – Я слышала, что с тобой приключилось, и… В общем, мне жаль.

– Да, мне тоже, – создавалось впечатление, что им было жаль далеко не по этому поводу.

– Дим… мне нужно идти. Извини.

Последний мостик некогда крепкой дружбы с грохотом рухнул вниз прямо на глазах.

Он мог бы попытаться каким-нибудь образом оправдать себя, придумать кучу причин, на которые можно сослаться, но это было бы низко. Оставалось только принять правду – облажался. Облажался по полной. Без шанса на прощение.

Во время пребывания в стационаре Дима не сделался фаталистом, но вынес жизненную истину: если человек уходит из твоей жизни, так и должно быть, так правильно. Отчасти он смирился с этим, в то время как другая его часть активно протестовала – Дима не готов был потерять Соню. После произошедшего в ее квартире Дима словно открыл в себе новое чувство по отношению к ней. Возможно, оно присутствовало в нем всегда, а он понял это не так давно. Он хотел вымолить у нее прощения. Если понадобится, он задарит ее цветами, встанет на колени – все что угодно, лишь бы вернуть ее расположение, которое он столь бездарно потерял.

Остаток дня он провел то в кровати, то на кухне, выкуривая сигарету за сигаретой. Ночью он спал довольно неплохо, даже выспался. Еще бы, если спать до трех дня, хочешь не хочешь, а выспишься. Это был прогресс, учитывая, что до стационара он мог спать до глубоко вечера, но так и не высыпаться.

В этот день предстояло самое нелегкое – забрать Ириса у родителей. Уже стоя перед их дверью на другом конце Москвы, Дима ощущал кричащий дискомфорт от еще не состоявшейся встречи.

Дверь открыла мать. Она крепко обняла его прямо на пороге и пригласила внутрь.

– Дима, ты так похудел! – восклицала она. – Ничего, мы как раз собираемся ужинать. Пошли на кухню.

Увидев спящего на диване Ириса, Дима подхватил его на руки и прижал к груди, выслушивая протестующее «мяу».

– Он озорник, подрал нам обои в гостиной, – лепетала мать, почти насильно сажая Диму за стол. – В целом, чудесный питомец.

Ириса пришлось опустить на пол.

В кухню вошел отец. Увидев Диму, он принял серьезное выражение лица – еще серьезнее, чем обычно – и посмотрел на сына твердо, словно имея какое-то важное намерение.

– Хорошо, что ты пришел. Мне нужно с тобой поговорить.

Когда все уселись за стол, возникло неловкое молчание. Было видно, что мать хотела побеспокоиться о димином состоянии, но не смела начинать прежде мужа.

– Буду краток, – сказал отец. – Все мы знаем, что с тобой произошло. По этой причине я отстраняю тебя от дальнейшего участия в семейном деле.

– Игорь!.. – ранее не подозревающая ни о чем мать ошарашенно посмотрела на отца.

– Лена, помолчи, – отец сделал властный жест рукой в ее сторону. – Моей компанией не может управлять человек, лежавший в психиатрической клинике. Таково мое решение.

Дима не знал, как реагировать на эту новость. Она ошарашила его, выбила почву из-под ног.

Мать молча уставилась в свою тарелку.

– Сколько тебе нужно денег? Пятьсот тысяч? Миллион? – невозмутимо продолжал отец. – Я дам. Но при условии, что ты больше никогда не будешь претендовать на бизнес. Выбирай – в долларах или в евро.

– Игорь, что же ты говоришь, – качала головой мать.

– Я уже все решил. Извини, Лена, но твоего голоса не требуется.

Дима ощутил себя так, словно его предали. Его правда предали. Ему было наплевать на бизнес, наплевать на семейное дело, но не плевать, что родной отец, какой бы он ни был, пытался откупиться от него.

– Можешь засунуть себе свой миллион куда подальше, – наконец вымолвил он, сжимая кулаки.

Отец и глазом не повел.

– Ты знаешь, где дверь.

Дима совершал все действия автоматически: встал из-за стола, погрузил кота в переноску и вышел в подъезд. Его сознание блуждало где-то очень далеко.

Другого можно было и не ожидать. Картина всегда одна и та же: в силу своей принципиальности отец принимал решения, а мать играла роль безмолвной стороны. Она была способна только на бесполезные эмоции. Какой смысл в ее слезах, если она даже не попыталась нормально вмешаться?

Иногда Диме казалось, что он был не желанным ребенком. «Запланированные» дети всегда ценнее. Дима ощущал себя случайной ношей, которую оставили только потому, что аборт – великий грех.

Диму немного подкосило сложившейся ситуацией. Он добрался до дома с болезненным ощущением в груди, которое «подогревалось» абсолютным незнанием, что делать дальше. С Соней не все гладко, с родителями не гладко подавно, с головой беда – набор сильного и независимого мужчины. Про себя Дима горько посмеялся.

Дома Дима выудил из папки на компьютере свои старые ролики и с завидным мазохизмом принялся их пересматривать. Они были самые разные: от любительских короткометражек до обыкновенных, но памятных видео. Дима включил видео полугодичной давности, на котором Соня стояла у плиты в своей квартире, разодетая в забавные чепчик и фартук, и пыталась придумать, чем накормить Диму, словно пришедшего тогда с голодного края.

Чепчик Соня надела ради завершения образа примерной домохозяйки.

– Ты что, видео снимаешь? – она обернулась через плечо и сразу сделалась по-девичьи жеманной и шутливо-кокетливой. – И как я выгляжу?

– Как чья-нибудь бабуля, – за кадром послышался развеселый голос Димы.

– Иди ты, чудило, – беззлобно отмахнулась она. – Ну так что, тебе филе курицы или рыбу пожарить?

В этом была вся Соня: заботливая, веселая, никогда не ропщущая. Дима скучал по ней.

Он выключил видео и включил следующее. У его роликов наблюдался определенный, выработанный годами неповторимый стиль. Дима очень любил уделять внимание деталям. Он снимал их не в макро-режиме, а общим планом, при этом умудряясь выделить эти детали так, чтобы они бросались в глаза и несли в себе какую-нибудь символичную значимость. Обладая тягой к самокритике, Дима все равно понимал, что вот она – его стезя, его путь, который он должен пройти под аплодисменты и овации.

Он взял запылившуюся в ящике рабочего стола камеру. Из окна его квартиры открывался живописный вид, поэтому он подошел поближе и направил объектив на улицу. Что-то давно забытое всколыхнулось в нем. Дима помнил, что нужно делать, чтобы снять ролик качественно и профессионально, он помнил каждый аспект, который обычно служит залогом успешной съемки. Он мог делать все на автомате, но самого желания как такового не было. Пряча камеру обратно в рабочий стол, тем самым он откладывал в долгий ящик свои крохотные, но все же имеющиеся амбиции, и ничего не мог с этим поделать.

Чуть позже в квартире раздалась трель дверного звонка.

Как ни странно, это оказалась Алиса. Она свободно прошла в квартиру и встала напротив Димы с четким намерением сказать что-то, по ее мнению, важное.

– Я пришла за некоторыми вещами.

– Валяй, – Дима равнодушно махнул рукой.

Но это, видимо, было еще не все, что она хотела сказать.

– Наверное, ты уже понял, что между нами все кончено. Не хочу, чтобы оставались какие-либо недомолвки.

– Вау, какое умное слово ты знаешь, – наигранно впечатлился он.

Алиса умудрилась сделать лицо святой невинности, которую несправедливо оскорбили.

– Да пошел ты, Скобцов.

За все время, пока Дима лежал в стационаре, она ни разу не позвонила и не написала ему – Дима увидел это, когда взял в руки забытый дома на две недели телефон. Ей были интересны только деньги и она сама. Как же Дима раньше этого не заметил? Ах, ну да – перед тем как загреметь в психушку и вообще задолго до проблем с головой Дима был совсем другим человеком. Его бдительность просто-напросто заснула под гнетом бурлящей тогда, яркой жизни, полной событий, тусовок и творческих съемок.

Алиса забрала вещи и ушла, не попрощавшись. Просто хлопнула дверью, как бы показывая «смотри, я ведь ушла, знай это и кусай себе локти». Наверняка она так и думала, это объяснялось ее дрянной натурой – когда ее больше ничто не связывало с человеком, она все равно умудрялась заставить его почувствовать себя так, словно он потерял нечто драгоценное и неповторимое. Своего рода «вампирская» токсичная манипуляция.

Скатертью дорожка.

Когда настал следующий день, с утра, едва помня себя, Дима еле-еле встал с кровати и начал собираться на первый приём к новому лечащему врачу. Приём был назначен на половину первого, но Дима все никак не мог раскачаться. Перед уходом он выпил две чашки кофе на голодный желудок, выкурил сигарету и, в итоге так и не позавтракав, вышел из дома.

Его одолевали смутные чувства – раньше он никогда бы не доверил какому бы то ни было врачу свою психику, он считал, что никакой психотерапевт или психиатр не разберётся в тебе, если ты сам в себе не можешь разобраться. Он считал так и до сих пор, только суть заключалась в том, что он собирался получить помощь, как невкусное лекарство – только потому, что так надо, а не потому, что он хотел этой помощи осознанно. Ему по-прежнему было плевать на свою жизнь. Если врачи помогут ему – хорошо, если не помогут – тоже хорошо. Значит, так надо.

Когда Дима оказался в нужном ему корпусе, который он искал по всему комплексу среди других корпусов, его взгляду предстала обыкновенная больница с обыкновенными больничными длинными коридорами и с обыкновенными желтоватыми стенами, увешанными всевозможными поучительными плакатами.

Нужный кабинет находился в правом крыле и по счету был первый. Дима взглянул на время в телефоне – можно было стучаться.

– Заходите, – донеслось по ту сторону двери.

Неуверенно Дима дернул за ручку и вошел.

Солнце, светившее из большого окна напротив, на мгновение ослепило его. Спиной к этому самому окну расположилось рабочее место серьезного, но достаточно молодого мужчины, который сидел на стуле, держа карандаш между указательным и средним пальцами.

– Проходите смелей, – подозвал он, сделав соответствующий жест свободной рукой. – Вы Дмитрий Скобцов, верно?

Дима кивнул в подтверждение.

– Да, это я.

Так или иначе пришлось подойти ближе, чтобы его сделавшийся тихим голос хоть как-то долетал до чужих ушей.

– Присаживайтесь.

Дима присел.

– Меня зовут Роман Филиппович. Я знаком с вашей историей, – он взял медицинскую карту с другого конца стола и, открыв ее, начал перечислять. – Депрессия, деперсонализация… Набор стандартный, но в вашем случае требующий особого подхода. На капельницы вы ходили, медикаменты принимали. Сегодня я пропишу вам новую терапию, будем тестировать, пока не добьемся ощутимых сдвигов, а то я смотрю вы немного вялый, заторможенный… Или я не прав?

Он с ожиданием посмотрел на Диму.

– Правы. Наверное.

Потом Роман Филиппович задал несколько вопросов, касающихся личной жизни: как дела с окружением, работает ли, учится ли, какие увлечения, есть ли девушка – и все это несмотря на то, что в личном деле данные факты написаны черным по белому. Дима был терпеливым. Должно быть, такова работа врачей, им нужно выстроить контакт с пациентом и самим оценить степень преобладания болезни по некоторым, видным невооружённым глазом факторам, которые заметны только при личной беседе.

В конце Роман Филиппович дал Диме распечатанный лист с какими-то сложными названиями и обозначениями.

– С этим листом зайдешь в пятый кабинет, получишь лекарства на два дня. Там тебе скажут, как и когда их принимать. Увидимся, получается, послезавтра в десять.

Держа в уме все наставления, Дима получил таблетки и добрался до дома.

В пустой квартире было холодно и неуютно, словно это и не его квартира вовсе. Дима сбросил с себя обувь и пошел на кухню, чтобы закурить. Одиночество, которое никак нельзя было назвать «гордым», казалось, проникло во все жилы и фибры, и Дима понял, что на протяжении всего этого бесконечного скольжения по наклонной жизни он всегда был один. И дело не в том, что он не ощущал никакой поддержки – наоборот, поддержка была, – а в том, что его никто не мог понять в полной мере. Никто не знает, каково это – когда в голове бардак, а на душе пустота. Никто не знает, каково это, когда в мыслях словно гаркают своим зубодробящим голосом вороны, не оставляя в покое ни на секунду. Никто не знает, что это такое – потерять связующую нить с этим миром и быть от него болезненно оторванным.

Вместе с тем Дима понимал, что он, возможно, не хочет этого навязанного ему лечения. Какой в нем смысл, если он наверняка знал, что не доживет до тридцати? Да, такими мыслями он сам рыл себе яму, связывал свои же руки тугой веревкой, но почему бы и нет, раз все равно, пускай даже субъективно, ему казалось, что в нем самом больше нет смысла? Он запутался. Снова.

Одно держало на плаву – знание, что где-то там есть глубоко возлюбленные люди, ради которых стоило держаться.

По крайней мере, надо было постараться.

Билет на поезд – куда неважно

Дима посещал больницу в течение месяца. Не сказать, что этот месяц был плохим, но что и хорошим – тоже. С кровати его поднимало только слово «надо», и все его шаги в переносном и буквальном смысле были продиктованы привитой ему в больнице так называемой вынужденностью. Ну и еще Дима ходил на прием потому, что ему было просто скучно сидеть дома. Не безвылазно, конечно – раз в два дня он ходил в магазин, чтобы купить Ирису еды и самые необходимые продукты вроде яиц, молока, мяса и круп. Создавать кулинарные шедевры не было сил, поэтому он ограничивался скромными завтраками, обедами и ужинами. В больнице его часто спрашивали, как он питается, и он обычно отвечал «нормально», не соврав ни разу, и на том его совесть была чиста.

– Знаете, думаю, вам обязательно стоит походить на наши занятия, – в один из приемов заметил ему Роман Филиппович. – Хотя бы раз пять.

– Занятия?

– Да, занятия, – подтвердил врач. – Мы зовем их «психообразование». Там наши лучшие специалисты раскладывают все по полочкам, вкладывают в ребят самые фундаментальные вещи, которые стоит знать о собственной психике. Многие знакомятся на психообразовании и активно общаются, тем самым поддерживая друг друга. Кстати говоря, – Роман Филиппович посмотрел на наручные часы, – занятие начинается через полчаса.

Учитывая то, что совет был дан довольно-таки назидательным образом, советом он считался лишь наполовину. Скорее, это настойчивая рекомендация, против которой у Димы не имелось никаких аргументов.

Само собой, в первый раз он отнесся к этому мероприятию скептично. Одно удивляло – количество молодых людей, которых он видел в коридорах и которые позже столпились у кабинета, где должно было проходить психообразование. После стационара и после увиденного здесь Дима наконец понял значение фразы «болезни молодеют», что было достаточно прискорбно.

Внутри кабинет оказался большим и круглым и больше напоминал аудиторию. Правда стулья там стояли полукругом, так, чтобы всем было удобнее видеть стоящую у стены магнитно-маркерную доску.

Что сказать, после этой встречи «анонимных психопатов» Дима испытал смешанные чувства. Молодая женщина-психолог объявила темой занятия ранние стадии депрессивных расстройств. Смешанные чувства Дима испытал потому, что подобные занятия требовали от человека определенную степень открытости и откровенности. Психолог просила каждого по кругу назвать пережитые ими признаки ранней стадии и подробно описать их, однако, когда очередь дошла до Димы, он воспользовался волшебным словом «стоп», которое, как было обговорено в начале занятия, означало, что участнику дискуссии крайне неприятно говорить или вспоминать о чем-либо.

– Как тебя зовут? – поинтересовалась психолог.

– Дима.

– Дима, – повторила она. – Ты у нас новенький и мне понятно, почему ты не хочешь говорить об определенных вещах, поэтому сегодня можешь только слушать. Но знай, что мы собрались здесь, чтобы помочь друг другу, и нам очень важно, чтобы каждый шел на контакт. Договорились?

Делать было нечего, и Дима кивнул головой.

В основном, когда женщина воссоединяла воедино отрывистые ответы участников дискуссии и рассказывала что-то от себя, было интересно и поучительно. Точнее, было бы, если бы не было так хреново.

Диме было хреново от своей апатии, от своего через чур ровного, аморфного, эмоционально «статичного» состояния. Полная стагнация. Она его пугала, но даже страх не мог сподвигнуть Диму на большие эмоции, чем просто среагировать на эту мысль лишь одномоментно всколыхнувшимся волнением в груди.

Последующие занятия дались ему легче, и он даже отвечал на некоторые, вполне безобидные вопросы, но не чувствовал никакого сближения с другими ребятами, как предполагал Роман Филиппович. Дима видел, как ребята общаются в коридоре до и после психообразования и не мог нащупать в себе того же желания выйти с ними на контакт хотя бы чисто ради интереса. Он оправдывал это самодостаточностью, когда на самом деле банально не имел представления, как быть дружелюбным, чтобы не вести себя точно законченный социопат. Честное слово, в следующей жизни он мечтал стать глубоководной рыбкой. Ее цикл жизни прост, как инфузория туфелька: плаваешь себе да плаваешь, питаешься, и в конце тебя съедает более крупная рыбешка. И никаких тебе проблем с головой, никаких тебе депрессий и расстройств.

Проходив к врачу целый месяц, Дима благополучно выписался в диспансерный кабинет, где можно было появляться не так часто, как раньше, когда он ходил к Роману Филипповичу. Там его уже не стали снабжать таблетками – ему просто выписали рецепт, и с этим рецептом он зашел в ближайшую аптеку и закупился на месяц вперед.

В тот же день, после первого приёма в диспансерном кабинете, Дима сел не на тот маршрут, перепутав цифры на бегущей строке автобуса. Эта ошибка стала лучшей из всех тех решений, которых он непроизвольно или намеренно принимал в последнее время.

Дима сел на самые дальние сидения в конце салона и устало приложил голову к дребезжащему от движения окну. Он осознал, что сел не туда, когда женский голос объявил следующую остановку, но потом бездумно решил ехать до конечной, какая бы она не была и где бы она не была.

До конечной автобус ехал тридцать минут. За это время Дима проводил взглядом сотни проезжавших мимо машин. Он ощутил доселе неизведанное чувство удовлетворения и внезапно понял – вот оно, это то, что ему нужно – просто уехать. Уехать куда-нибудь, в любой конец страны, лишь бы оставить позади все, что происходило с ним здесь, в Москве. Где-то глубоко внутри он хотел попробовать начать новую жизнь с чистого листа, избавить себя от старого, безотрадного существования, чтобы, наконец, вдохнуть полной грудью и ощутить себя более-менее нормальным, стабильным.

Словно безумец, охваченный горячечной идеей, Дима пришел домой и достал атлас. Он долго смотрел на все эти географические пометки и названия, пытаясь собраться с мыслями и, наконец избрав метод «ткнуть пальцем в небо», наугад зацепился взглядом за название первого попавшегося на глаза города.

Нижний Новгород.

Это было действительно удачное попадание.

В последний раз Дима был там на экскурсии вместе с классом еще в школьные годы и, надо сказать, там ему понравилось.

На пару минут его охватили непонятные радость и воодушевление. Он почувствовал внутри себя нечто новое, зарождающееся. Неужели он наконец нашел решение всех проблем? Уехать, сжечь мосты, оставить прошлое в прошлом. Да, у него не все в порядке с головой, но частично ему помогают таблетки, а остальное уж как-нибудь да приложится.

Дима не раздумывая купил билет в один конец.

Он дал себе три дня, чтобы как следует подготовиться: собрать вещи – свои и Ириса – и предупредить Сашу, а там уже, наверное, и родителей. Список дел был скудным, но эти дела мало-мальски смогли его расшевелить. Его мысли наконец оказались заняты предстоящем отъездом, а не бесконечными проблемами, которые липли к нему, как к клейкой ленте.

Словно озабоченный, Дима с маниакальной тщательностью изучил всю информацию об отелях, где он будет жить, пока не найдет съемную квартиру: есть ли wi-fi, как часто и чем кормят, можно ли заселиться с животными, какая оплата за несколько суток. Все это и даже больше Дима изучил, непосредственно находясь в состоянии навязчивой мании, словно при биполярке.

Успокоившись и в полной мере осознав, что он собирается сделать, за два дня до отъезда он предложил Саше встретиться, чтобы донести до него своё намерение. О таком, как правило, не говорят по телефону, серьезные вещи сообщают глаза в глаза.

Они встретились на крыше одной из многоэтажек в юго-восточном районе. Место выбрал Дима – оно было памятное, и воспоминания о нем грели грудную клеть изнутри, насколько это вообще возможно, учитывая димину находящуюся в анабиозе душу.

Когда Дима изложил суть ситуации, Саша отреагировал в своей привычной манере – хмуро и с выражением лица «ты что, дурак?».

– Во-первых, почему ты решил так подорваться, и во-вторых, почему именно крыша? – он как бы требовал вразумительных объяснений.

– Мне просто здесь нравится, – ответил Дима, упираясь коленями в высокий парапет. – Это наше с Соней место. Мы ещё мелкими были.

– Ладно, а почему так внезапно уезжаешь?

– Так нужно.

– Просто потому, что «так нужно»?

– Именно, – согласился Дима.

– У меня такое ощущение, что так твоя левая пятка захотела, а ты и рад поддаться.

– Я просто хочу попытаться склеить себя, – он наконец обернулся, чтобы посмотреть на стоящего сзади Сашу. – Если я говорю, что нужно уехать, значит, действительно так нужно.

– Ладно-ладно, понял я, – сдался Саша. – Ты вообще как? Таблетки помогают?

Паузу на раздумье Дима взял неохотно, так как пришлось снова анализировать своё общее паршивое состояние, тем самым приняв его как данность.

– И да, и нет.

– Куда хоть намылился? – Саша издал свой дурацкий неповторимый хмык, всегда смешно крививший его скуластую физиономию.

– В Нижний.

– Мне сказать Соне? А то, насколько мне известно, вы до сих пор не общаетесь.

– Как хочешь, Саш.

Саша положил руку ему на плечо.

– Помощь с переездом нужна?

Дима отмахнулся.

– Это все пустяки, помогать особо не с чем.

– Димас, а пойдём-ка с тобой по бутылочке светлого выпьем? Скромные проводы устроим.

Было заметно, как Саша пытался приободрить и поддержать Диму, и Дима правда был ему благодарен, но Саша никогда не оказывался в его положении и все его благонамеренные попытки были сравнимы с тем эффектом, который дает мертвому припарка.

– Спасибо, Саш, в следующий раз. Надо готовиться к отъезду.

– Как скажешь, – Саша поднял руки вверх. – Позванивай если вдруг что.

Дима нашел силы на улыбку.

– Договорились.

Родителей о своем переезде он так и не предупредил. Заглядывая глубоко внутрь себя, Дима понимал, что больше не хочет их видеть. Они – часть той жизни, которую он планировал оставить позади, как бы неблагодарно это не звучало. В таком случае выигрывают две стороны: Дима, потому что ему больше не придется терпеть равнодушие родителей, и сами родители, которые наконец избавятся от сына-разочарования. Все честно.

Оставшийся день Дима все еще пребывал в предвкушении, но оно было спокойное, как счастье, потому что счастье – это тихая и безмолвная константа, оно не кричит о своем существовании, а нежно и тепло пригревается у самой груди.

Перед отъездом Дима забронировал койко-место в одном из нижегородских отелей. В голове у него укоренился четкий план дальнейших действий, и поступиться этим планом было бы наплевательски.

С ощущением некоторой возбужденности Дима взял свой чемодан и переноску с котом и в день-икс вышел из своей квартиры, чтобы оставить ее навсегда позади. Всю дорогу до вокзала Дима, смотря в окно общественного транспорта, улыбался как умалишенный. Казалось, он стоял только на начале пути, и новая веха жизни не за горами. Он представлял как найдет себе постоянное жилье, как устроиться на работу куда-нибудь в спокойное тихое место, как, возможно, повстречает кого-нибудь интересного… Мысли о Соне встряли в его воспаленном мозгу внезапно. Оставляя Москву, он оставлял и ее, но он убеждал себя, что иногда приходится чем-то или кем-то жертвовать, чтобы все встало на свои места.