Текст книги "Эрелинги"

В тех же самых кабаках, где веселились южане-наемники, пропадали днями и ночами светловолосые Рэссимонд Артехейский и Гьюрт Форльдок. За ними, вырвавшими победу у смерти, неотступно следовали слуги, обязанные присматривать и защищать молодых господ. Впрочем, бедолагам это с трудом удавалось, так как солдаты их быстро напаивали и оставляли спать прямо на лавках.

Принц уже мало напоминал того изысканного молодого человека, которого Лертэно впервые увидел в Артехее. По окончании битвы за Сьер младшего брата короля, едва живого, вытащили из-под груды трупов. Его левая часть лица была рассечена ударом кинжала от скулы до подбородка. Кое-как рану промыли и зашили, оставив красоваться кривой багровый шрам, залатанный грубыми нитками. Оторавшись от боли, дорвавшись до винных погребов, принц с задором принялся вместе с солдатней грабить город.

Гьюрт, получивший на поле боя пару царапин, наплевав на запреты родителя, не отставал от лучшего друга ни на шаг. Старший сын маршала, надежда и гордость Форльдоков, предавался все тем же нехитрым развлечениям, что были в чести у простых вояк. В компанию к молодым аристократам затесался и Лертэно, которого Рэссимонд и Гьюрт почитали за спасителя королевства и называли братом. Столь громкие фразы они закрепили кровью, невероятно польстив самолюбию последнего Эртера. У неразлучной с тех пор троицы вид был откровенно дикий. И можно представить, какой ужас испытывали горожане, когда эти юноши, возглавляющие хмельную ораву солдат, с улюлюканьем проносились по улицам в заляпанной вином и кровью одежде, размахивая мечами и факелами.

В один из редких тихих вечеров (первый маршал наконец-то начал вешать, а Лертэно оценил оплеухи своего наставника) Гьюрт и Седоус играли в кости. Эртер, теребя сапфировую серьгу в левом ухе, завороженно наблюдал за маленькими кубиками, взлетающими над столом. Рэссимонд, облокотившись о плечо кровного брата, без конца проводил пальцами по шраму, иногда стараясь сковырнуть запекшуюся кровь, будто от этого рубец мог исчезнуть. Конечно, подобные увечья были делом обычным, повезло еще, что глаз цел, но все равно при взгляде на свое отражение принцу становилось не по себе и очень хотелось отыскать хоть одного живого рользатца.

Форльдоку никак не везло. В попытке отыграться он снова бросил кости и сказал:

– Слушай, Седоус, а ты никак из благородного рода.

Наемник удивленно поднял на него глаза и спросил:

– С чего вы взяли, молодой господин?

– Стал бы я с тобой знаться, если в тебе не было б хоть капли благородной крови.

Принц и Лертэно рассмеялись, а Седоус только покачал головой. Теперь была его очередь бросать кости, и он опять выиграл. Почесав затылок, старый солдат с улыбкой посмотрел, как разочарование разливается по румяному лицу маршальского сына. Похлопав юношу по плечу, Седоус сказал:

– Мой отец был третьим сыном. Когда умер его старший брат, он мог бы возглавить епархию, однако почему-то решил, что духовный сан ему не к лицу, и женился на моей матери, чем несказанно разгневал деда… Да, не везло ему в жизни. Не мог усидеть на одном месте, много слез пролила моя матушка, а что она могла поделать? Как-то привыкла, и потому, когда в канун Рождества отец сгинул, она не очень-то убивалась. Все хотела, чтобы я другим был, да не вышло.

Эртер с участием спросил:

– Давно матушка померла?

Седоус махнул рукой:

– Да жива еще. Стара совсем стала, почти не соображает, а иногда такими глазами глянет, что оторопь берет. Видно, все чует материнское сердце.

Лертэно стало грустно, он сделал большой глоток из кружки, пообещав себе непременно вернуться в Артехей, как только в Сьере все закончится. Рэссимонд заметил перемену в его настроении и успокаивающе положил руку на плечо. Гьюрт с остервенением потряс кости и бросил их на стол. Увидев, что опять выпало самое маленькое число, он поскреб щетину на подбородке и чертыхнулся.

– Заговоренные, что ли?! – воскликнул он. – Кстати, Рэс, а ведь по всему нас должны в рыцари посвятить. Как-никак, а мы герои Сьера. Вряд ли наш возраст будет помехой.

Принц согласно кивнул и произнес:

– Конечно, должны, всех троих. А Лертэно в первую очередь. То, что нам нет еще двадцати, – неважно. Моего деда посвятили в рыцари, когда ему было шестнадцать.

Гьюрт снял с пальца перстень и положил его перед Седоусом. Солдат повертел кольцо перед глазами и протянул Форльдоку.

– Нет, молодой господин, – проговорил он, – не возьму. Вы как-нибудь потом долг отдадите. Ведь на этом перстеньке герб вашей матушки, не так ли? Наденьте его поскорее и никогда не снимайте.

Молодой человек ухмыльнулся и надел кольцо на палец.

– Хороший ты человек, Седоус, – сказал он, – не приходилось мне таких, как ты, встречать.

– Хороший… – Лертэно показалось, будто тень пробежала по лицу наемника. – Мало вы еще на свете живете, молодой господин. Придется вам с мое пожить, так вы разных людей повстречаете. Может быть, всему человеческому удивляться перестанете. Вот сколько я всего видел, сколько воевал. Таких ребят, как вы трое, через меня много прошло. Такие зеленые самыми первыми погибают. А вас Господь-то сохранил. Видать, для чего-то вы нужны Ему, что-то иное вам уготовано.

Гьюрт рассмеялся и весело произнес:

– Лертэно, видно, уготовано стать великим герцогом Гвернским, а его высочеству – королем Мезеркиля. А уж кем я буду – даже и не знаю. Может быть, вы, ваше высочество, став королем, сделаете меня главнокомандующим мезеркильской армии?

– Я бы предпочел остаться принцем, – с улыбкой возразил Рэссимонд, – все-таки условия, по которым я взойду на престол, будут слишком горьки для меня.

Форльдок хотел было крикнуть, чтобы принесли еще вина, однако в этот момент дверь распахнулась, все разговоры разом прекратились, и воцарилась настороженная тишина. В таверну вошел эшевен[3]3
  Эшевен – административная и судебная должность в Средние века.


[Закрыть] короля в окружении гвардейцев. Гвернские наемники впились в эрелингский герб взглядами, полными старой ненависти. Эшевен невозмутимо обвел взглядом всех собравшихся и громко произнес:

– Кто здесь Лертэно, называющий себя Эртером?

Ответом было опасное молчание. Лертэно огляделся. Он видел, как напряглись гвернцы, готовые броситься на его защиту. Юноша медленно поднялся. Вместе с ним встал и герцог Артехейский.

– Это я, – сказал Лертэно.

Эшевен отвесил легкий поклон и проговорил:

– Его величество желает вас видеть. Мне поручено немедленно проводить вас к нему… Ваше высочество, – обратился он к Рэссимонду, – государь также изъявил желание, чтобы вы присоединились к нему на вечерней трапезе.

* * *

Эрвик V, прозванный впоследствии Мучеником, полулежал на широкой кровати под наспех сооруженным балдахином с гербом Эрелингов. Красный бархат полотна, расшитый золотыми солнцами, как рама, обрамлял фигуру его величества. Молодой король был необычайно хорош собой. Натренированное, пропорциональное тело, медовые волосы, волнами ложившиеся на плечи, совершенное лицо – чем не запретный языческий божок? Правда, красивая королевская физиономия казалась неподвижной маской, а любая мимика делала ее неприятной, почти отталкивающей, так как была совершенно неестественной для этих выверенных черт.

Словно в дополнение к живописной картине, у ложа его величества, скрючившись в неудобных позах на низеньких стульчиках, сидели граф Вользуанский и барон Форльдок.

Герцог Артехейский старался не встречаться глазами со старшим братом, сверля взглядом то потолок, то золотые солнца. Он знал, что Эрвик с отвратительной брезгливой миной его рассматривает, и очень жалел, что придется так стоять, пока царственный родич не разрешит удалиться. «Лишь бы не начались великие примеры», – подумал младший принц, заметив густую паутину на одном из кессонов потолка.

Рядом с Рэссимондом переминался с ноги на ногу Лертэно Эртер, не зная, куда деть руки и на кого смотреть. На короля – боязно, на сурового маршала – смешно, на графа Вользуанского – отчего-то неловко.

Эрвик раздраженно вздохнул и приказал герцогу Артехейскому удалиться. Обратившись к Эртеру, король задержался взглядом на подбритых висках и сапфировой серьге. Губы его на мгновение сжались, он небрежно откинул прядь со лба и заговорил:

– Мне стало известно, что вы если и не спасли мне жизнь, то уж точно уберегли от позорного плена, подняв гвернские войска. Я также знаю, кем вас считают солдаты. Граф говорил, что вы можете доказать свое происхождение, не так ли?

Лертэно, оторопев, молчал. Первый маршал раздраженно прикрикнул:

– Отвечайте!

Юноша покраснел и с запинкой произнес:

– Да, ваше величество, я могу это доказать. Часть бумаг я всегда ношу с собой, остальные остались в замке, но их будет труднее показать вам.

– Почему?

Эртер покраснел еще больше.

– Дело в том, что еще мой отец заложил замок банкиру Гультоку. Потом мой старший брат перезаложил Тельсфор тому же Гультоку, когда мы отправлялись на войну.

– Где ваш брат?

– У меня больше нет братьев.

Эрвик задумался.

– Я обязан вам, Лертэно. Ваш благородный поступок спас не короля, а Мезеркиль. Любая награда была бы смешна, так как невозможно переоценить то, что вы для нас сделали. Я думал, чем отблагодарить. Барон предлагал посвятить вас в рыцари, несмотря на ваш юный возраст. Что ж, я посвящу вас в рыцари. Граф предложил помочь в вашем бедственном положении. Я выкуплю Тельсфор у Гультока. Однако и этого было бы мало. Эртеры изначально являлись герцогами Гверна. Я верну вам титул и земли, предоставлю войска, чтобы вы наверняка добились победы над своими баронами.

От слов короля перехватило дух, и слезы брызнули из глаз Лертэно. Не зная, как полагается благодарить государей, он неуклюже поклонился и начал бормотать слова о том, как он будет предан, как обязан. Эрвик жестом прервал бессвязный поток его речи, дав понять, что аудиенция закончена и юноша может идти.

Когда за Эртером закрылась дверь, первый маршал повернулся к королю и спросил:

– Так это тот, кого мы хотели видеть владетелем Гверна, ваше величество? Вам представляется такое разумным? Я скорее соглашусь с его высочеством герцогом Милертским, что мы собственными руками создаем чудовище.

Эрвик пожал плечами и ответил:

– Он лучшая кандидатура. К тому же его уже признали дома Варлисов, Тейльсефов, Ларготов… и Туларо. Сопротивление других мы сломим. Против недовольных у нас теперь есть гвернские наемники, с которыми в одиночку можно привести герцогство к повиновению. Эти «свободные сыны» не просто признали в нем Эртера, они признали его своим. Вы знаете, барон, что означает сапфировая серьга? За двести лет существования их братства лишь один человек имел право на сапфир. Слава богу, он вовремя погиб в Лакрассарской империи, иначе неизвестно, какую смуту он поднял бы в Мезеркиле. Лертэно Эртер даже не первый маршал, как вы. Берите выше. Этому мальчику обязаны подчиняться все гвернские наемники, где бы они ни находились, по первому его зову они оставят своего нанимателя и направят свое оружие против того, на кого он укажет. Ради него они пожертвуют всем, отрекутся ото всех клятв, от самого Господа Бога. Если он возомнит себя господином Гверна, его солдаты превратят герцогство в пепелище, но возложат на его голову «венец леопарда». И чтобы этого не произошло, мы сами наденем на него герцогскую корону.

– Это то, чего боялся ваш брат. Слишком опасная игра. Варлис был бы лучшим герцогом, безо всяких «свободных сынов» и сапфиров… Но не кажется ли вам, ваше величество, что для Мезеркиля выгоднее иметь раздробленный Гверн?

– Мой вечно сомневающийся брат! Варлис только и думает, как бы захапать весь Гверн и сделать его независимым от короны. Я не знаю, чего стоило Вользуану убедить его признать мальчишку. А что до раздробленности… Подумайте сами, барон. Как только Мезеркиль вступит на гвернские земли, недавние враги объединятся против нас. Сколько времени, по-вашему, мы будем приводить мятежников к повиновению? Если оставить все как есть, то однажды появится тот, кто сумеет объединить Гверн под своими знаменами без нашей помощи. Уж лучше я, а не наемники, сделаю Эртера герцогом. Мальчишка с подачи умного советника принесет нам присягу, будет послушным, лояльным, преданным. Разумеется, нужен человек, который будет неотлучно находиться при нем и постоянно направлять его мысли и действия в нужное русло. Вы, граф, – Эрвик чуть кивнул Ноариону, – человек молодой… Вам ведь двадцать два года?.. Мальчик должен почувствовать к вам расположение и доверие. Вы сумеете, хотя бы в силу своего возраста, подружиться с ним. Я полагаю, вам удастся подвести герцога к нужным решениям.

Лицо Форльдока прорезала ухмылка.

– Если приставить графа к мальчишке, можно быть уверенным, что после смерти Эртера Гверн снова останется без господина, так как дети у герцога вряд ли появятся.

Тонкие губы Ноариона едва дрогнули. Он встал и церемонно поклонился королю:

– Ваше величество всегда может на меня положиться.

Когда Лертэно вернулся в таверну, за столами осталось немного народу. Кто-то довольно бодрым голосом его поприветствовал и осушил стакан. Гьюрт спал за столом, положив голову на руки. Седоус сидел напротив Форльдока и при свете лучины читал книгу в некогда драгоценном переплете, водя корявым пальцем по странице. Лертэно опустился рядом на скамью и быстро пробежал глазами несколько строк.

– Не знал, что ты умеешь читать.

Обветренные щеки наемника окрасились легким румянцем.

– Валялся как-то с ранением в монастыре Св. Клерона в Сантаре. Было дело. Кто-то крепко обидел Лавура, вот я и понадобился. Знатная была драка, хорошо рубились, только мне немного не повезло. Выхаживал меня один монах. Он-то и выучил по доброте грамоте за просто так. Я поначалу отказывался – ни к чему мне это. Да что еще делать, коли в четырех стенах целыми днями лежишь и встать не могёшь? Жаль, не смог отблагодарить потом святого брата… Хорошая книга, стоящая. Про страны разные, о которых я и не слыхивал никогда, о зверях чудных, об обычаях. Вот дочитаю – вам дам, молодой господин. Не обессудьте, сейчас никак не могу.

Юноша потрогал переплет и спросил:

– Откуда такая?

– Так на второй день, как Сьер взяли, ребята поживились у какого-то богача. Камни-то уже повыковыривали, золотые пластинки отодрали, в очаг засунуть хотели, да я отобрал. Подумал, вам забава будет, вы ж грамотный. Открыл страницу наугад, а там корабли, города диковинные, люди разные. Дай, думаю, почитаю, не зря ж тот монах душу в меня вкладывал.

Лертэно залпом выпил стакан вина, стоявший перед Седоусом. Наемник, насупясь, всмотрелся в лицо юноши, на котором читалось разнообразие чувств: растерянность, радость, недоумение, восторг… а с губ не сходила глупая улыбка. Солдат крякнул и сказал:

– Что случилось? Тех двоих, что с вами пошли, к королю-то не пустили, даже за порог евонного дворца. Ну, наши ребята уже хотели идти к замку и требовать, чтобы вас выдали. Больше всех, конечно, орал Форльдок, он-то и подбивал на это.

Эртер облизал сухие губы и быстро заговорил:

– Седоус, ты говорил мне, что в раздробленности Гверна нет ничего хорошего. А еще ты как-то сказал, что нашей земле нужен настоящий государь из Эртеров.

Солдат повертел в руках пустой стакан.

– Ближе к делу, молодой господин, не мнитесь, как девица.

Юноша вдохнул побольше воздуха и выпалил:

– Ты пойдешь со мною на Гверн? Сам знаешь, без тебя я мало что смогу, хоть король и посылает войска.

Солдат задумчиво прищурил глаза и обвел взглядом своих людей.

– Значит, случилось-таки… Что же они хотят от вас получить за поддержку?

– Ничего. Король хочет таким образом отблагодарить меня за свое спасение.

Седоус рассмеялся и, потрепав Эртера за плечо, покачал головой.

– Какое благородство… Знайте, молодой господин, я пойду с вами, и ребята наши пойдут. Уж в этом могли бы не сомневаться… А как теперь вас величать? Ваша светлость или ваше высочество?

– Для тебя навсегда останусь Лертэно… Скажи, Седоус… А почему Дерк больше не с нами?

– Время пришло…

– Время снять сердоликовую серьгу, оставить тысячу своих людей и пойти к маршалу Форльдоку обучать младшего барчука?! Ты сам-то веришь?

– Чужая душа – потемки, молодой господин.

Лертэно попытался заглянуть в глаза наемника. Ему мнилось, что Седоус знает правду, но отчего-то скрывает.

– Я видел Дерка у нынешней королевской резиденции, когда шел обратно, – тихо сказал юноша. – С ним был человек, которого он называл Сармом. И мне удалось расслышать его слова: «Я не знал, а теперь нет мочи в этом участвовать». О чем он говорил, Седоус?

– Не знаю, молодой господин, видит Бог, не знаю. А вы, для собственного спокойствия, не трогайте чужих тайн, которые не имеют к вам никакого отношения.

* * *

Осада длилась месяц. Армия герцога Гвернского расположилась лагерем вокруг города. К столице «кальярдских королей» Лертэно стянул силы со всего покоренного Гверна. Дело оставалось за малым, приказ о штурме мог решить судьбу города. Однако Лертэно медлил. Каждое утро он выходил из шатра и подолгу смотрел на ворота города, будто пытаясь силой своего взгляда открыть дорогу в сердце Гверна. Ноарион Вользуанский пытался настоять на решительных действиях.

– Герцог, давно пора отдавать приказ, – обманчиво мягким голосом увещевал граф. – Солдаты начинают изводиться от бездействия. Кальярд может держаться месяцами, и все это время нам придется платить. Кое-кто уже поговаривает, что положенный срок на службе у его величества подходит к концу, а если уйдет один, то за ним потянутся и другие.

– Мне все равно, сколько времени займет осада, – Лертэно раздражался и упрямо стоял на своем. – Я не трону ни одного камня Кальярда. Они сами вынесут мне ключи. Кто хочет уйти – пусть убирается, мои гвернцы будут стоять до конца… Граф, вы же понимаете, если я дам приказ о штурме, город постигнет участь Арктера. Солдаты слишком долго стоят под его стенами.

Ноарион вздрогнул, вспомнив, как шестнадцатилетний Лертэно разрушил Арктер, принадлежащий графам Буссам, и вырезал почти всех его жителей, после того как Седоус погиб в последней битве, сраженный стрелой защитника города.

Эх, Седоус-Седоус, кто бы сравнился с ним в бою? Любого одолевал старый вояка, а от стрелы не увернулся. Прямо в лоб – и нет человека. Ох и взвыл же тогда юный герцог, о братьях так не горевал. Три положенных дня пил Арктер собственную кровь, а потом и некому было – всех вырезали «свободные сыны». И ничего ведь от Седоуса не осталось, только пепел сожженного Арктера, двуручный меч да книга о неведомых странах, которую солдату так и не довелось дочитать. Мать у него вроде жива. А где она живет, Лертэно не знал, ни разу не спросил, пока товарищ был жив…

Ключи от Кальярда прево и епископ все же вынесли после обещания не отдавать город на трехдневное разграбление.

Первыми вошли гвернские солдаты, лично преданные герцогу, следом за ними ехали эшевены на лошадях, покрытых попонами с эртеровским гербом. В середине процессии, окруженный охраной, в Кальярд въезжал Лертэно Эртер, подбоченясь, гордо вздернув подбородок, как и полагается победителю. Со всех сторон на герцога сыпались цветы и раздавались радостные выкрики, будто и не было тридцатидневной осады, угрозы штурма и разграбления, а горожане с нетерпением ждали – когда же его светлость осчастливит столицу Гверна своим приездом.

Лертэно невольно улыбнулся, радуясь такому теплому приему, наивно полагая, что кальярдцы совершенно искренны в проявлении своих чувств.

На кафедральной площади юноша спешился и вошел в собор Архангелов. В прохладном храме, в многоцветье витражей он переходил от одного надгробия к другому, проводя пальцами по шершавому старому камню, и всматривался в высеченные лица своих предков, создававших когда-то королевство. Альранд Проклятый, на котором все закончилось. Мраморная рука, крепко сжимающая меч. Изогнутая складка рта под длинными усами, поднятые веки, гладкая выпуклая глазница без зрачка. Чуть желтоватый камень, прыгающие по нему разноцветные огоньки от ярких стекол. Нет, не было у Лертэно никаких нужных мыслей в этот момент. Только в глазах расцветала огромная роза на западной стене храма, и красота проникала во все уголки сознания, заполняя сердце.

Все последующие события этого дня растворялись в мареве хвалебных речей, рукоплесканий, новых имен и вина. После пира, устроенного в ратуше, захмелевший герцог затащил в покои девушку, имя которой позабыл спросить. За столом она покусывала губки и смущенно улыбалась. Лертэно украдкой бросал на нее страстные взоры. Украдкой – чтобы не заметил граф Вользуанский (ах, эта постоянная неловкость в присутствии Ноариона!). На пятом стакане вина с его лица уже не сползала пьяная ухмылка, и он принялся с усердием подмигивать красавице, отчего та обнажала жемчужные зубки и сверкала смородинными глазами.

Теперь же красавица смеялась и не давала поцеловать себя в губы. Лертэно удалось сорвать с нее поясок. В глубоком вырезе верхнего платья он заметил, что нижнее – полупрозрачное, и сквозь него просвечивает белая крепкая грудь. Потрясенный увиденным, юноша прижался носом к ее шее, вдохнув мощный аромат розовой воды, исходивший от бархатистой кожи. Девушка начала расплетать косы, и герцог уже предвкушал блаженство, как вдруг дверь в спальню распахнулась и на пороге появился граф Вользуанский в сопровождении своего оруженосца. Лертэно оторопел и попытался возмутиться. Ноарион, видя его замешательство, улыбнулся одними кончиками губ и произнес:

– Прекрасная госпожа Верль, полагаю, вас заждалась матушка.

Девушка сердито надула губы и вопрошающе взирала на герцога. Тот стоял разинув рот, явно собираясь с мыслями, однако правильные слова никак не желали приходить в голову. Ноарион кивнул оруженосцу. Молодой человек взял упирающуюся красавицу за руку и вывел из комнаты. Граф же сел на складное креслице и сказал:

– Вы слишком пьяны, чтобы давать отчет в своих поступках. Оттого-то мне пришлось позаботиться о вас. Эту девушку сейчас разыскивают разъяренные братья, которые вопят об оскорблении невинности и, думаю, очень хотят видеть свою сестру герцогиней Гвернской. А она нам не подходит, мой друг.

В дверь отчаянно заколотили. Ноарион многозначительно поднял указательный палец. Лертэно ошарашенно уставился на дверь. В покои ворвались едва сдерживаемые охраной два молодца и замерли, глупо вытаращив глаза на Эртера и Вользуана. Следом за ними вошел оруженосец Ноариона.

– Ваша светлость, – со вздохом произнес он, – я им говорил, что здесь нет никакой женщины, но они и слушать не захотели. Что-то про свою сестру кричали. Перепились, видимо, и решили, что она у вас.

Братья переглянулись, забормотали и попятились к выходу, подталкиваемые стражей. Когда за ними закрылась дверь, Лертэно сел и растерянно посмотрел на графа.

– Я осмелился дать распоряжение, чтобы их не зарезали и дали к вам пройти… Вы жалеете, что эта девушка ушла? – голос графа звучал, как всегда, мягко и вкрадчиво. – Пустое! Вам найдут невесту получше, ту, которая сможет увеличить ваше состояние. А если вы сейчас хотите женщину, вам приведут любую, на которой не нужно будет впоследствии жениться… Но… Неужели вас так волнует их любовь? Я бы на вашем месте не доверял женщинам, Лертэно. Они лживые, грязные, коварные и продажные существа. Они могут вас погубить, обольщая своими прелестями, обещая ласки, любовь, верность. Но у них нет души, поэтому эти твари выпьют вашу, оставив лишь страдание и горечь несбывшихся надежд.

Юному Эртеру приходилось водиться только с проститутками, следующими за наемниками. Остальное общение со слабым полом сводилось к насилию над женщинами окрестных сел и городов. Те пахли резким потом, визжали, сопротивлялись или покорно отдавались, глотая слезы. Все они были некрасивыми, даже уродливыми от страха и ненависти. Поэтому слова Ноариона неожиданно подтверждали его неверные догадки о женской природе.

Вользуан, будто что-то увидев в глазах юноши, нежно дотронулся до его щеки, потом до губ. Лертэно попробовал отстраниться, но граф не дал, схватив за плечи.

– Я знаю, ты не хочешь меня. Но возьми мою дружбу, мою преданность. Никто и никогда не будет любить тебя, как я. Ни одна женщина не даст того, что я могу дать.

Ноарион прижался губами к его волосам и зашептал:

– С того первого мгновенья, с одного случайного взгляда я понял, что никогда не отпущу тебя.

Наутро герцог проснулся с лучами солнца под мерные удары колокола, возвещавшего о начале нового дня. Комната подернулась золотисто-розовой дымкой. Лертэно закутался в покрывало и вышел на балкон. Постель, стыдливо укрытая балдахином, еще хранила тепло двух тел. Заря золотила крыши домов, где-то небо было еще окрашено лиловым, но лазурь с настойчивой нежностью заливала небосклон. Утренний ветерок обласкал лицо юноши. Тяжелое пурпурное одеяло соскользнуло вниз, он распахнул руки навстречу солнцу и полной грудью вдохнул запах пробуждающегося города.

* * *

Ноарион Вользуанский покидал Тельсфор. Кто-то умер из его многочисленных родственников, кто-то очень старый и настолько уважаемый, что графа срочно вызвали на похороны. По большому счету плевать было ему на этого почтенного старца, большую часть родни он и в лицо-то не помнил, но его отказ, какой бы веской ни была причина, выглядел бы бесчестным и недостойным. Потому приходилось уезжать из Гверна, где он провел без малого год, на два месяца раньше положенного срока.

Слуги сновали туда-сюда, перетаскивая с места на место какие-то вещи. Раньше не слишком заметные, эти люди вдруг заполонили весь замок, каждый его уголок. Их постоянное мельтешение начинало раздражать. Приходили, уходили, уже не спрашивали – можно ли войти в графские покои. Паж с невообразимо глупым лицом прижимал к груди шкатулку с драгоценностями, оглядываясь по сторонам. Старый сгорбленный слуга – еще графского отца помнил юношей – разразился длинной речью, что не плохо бы сразу надеть траур. Звон металла, что-то уронили, ругань, поносившая всех подряд, даже Христа с его апостолами и всеми архангелами. Заглянул «свободный сын Гверна», обвел тяжелым взглядом комнату, удовлетворенно хмыкнул. Из-за двери высунулась голова тринадцатилетнего Туларо, единственного мужчины в роду после «той войны».

– Его светлость зовет вас, ваше сиятельство, во двор.

Граф неопределенно махнул рукой, Туларо тут же исчез. Ноарион откинулся на подушки. Старый слуга все еще рассуждал о правильности надевания-траура-прямо-сейчас. Паж-идиот заглядывал во все сундуки подряд, желая побыстрее запихнуть куда-нибудь шкатулку и побежать на свежий воздух, поглазеть, как наемники с герцогом рубиться будут.

Снаружи раздался радостный рев Лертэно. Лязг оружия. Не деревянными, значит, бьются. Вспомнил, как Эртер, глядя однажды в зеркало, посетовал, что не повезло ему – даже намека на участие в битвах нет. И верно, ни одной царапины на теле, хранил его Господь. А можно сказать – дьявольская везучесть. Что-то противоестественное. За окном победно раздавались любовные сонеты некоего венценосного поэта, декламируемые герцогом. Внешность свою не ценит, а красоваться любит. И варварскую роскошь, яркие цвета, обилие золота. Благо, Гверн на самом востоке, дальше море и Лакрассар, откуда везут удушающие благовония, смешанными ароматами которых пропахли даже стены Тельсфора; тяжелые парчовые ткани с золотыми монстрами – в них герцог старался укутать и суровых гвернских воинов; драгоценные, совершенно некрасивые, на взгляд Ноариона, безделушки, расставленные по всем комнатам.

За окном прозвучали совсем похабные стихи, видимо, что-то из собственных сочинений Лертэно.

Граф с ленцой ходил на ежедневные тренировки, которым герцог с упоением отдавался, подчас сознательно рискуя жизнью. И когда он ловко уклонялся от удара ошалевшего воина, раздавался заливистый мальчишеский смех, такой жестокий по отношению к солдату, едва не совершившему непоправимое… и по отношению к Ноариону, чувствующему, как холодеют и сжимаются в комок внутренности и пульсирует кровь в висках.

Вошла служанка, принялась по-новому перекладывать платья в сундуках, привычно повела бедром, хоть и знала, что реакции от него не дождется. Смазливая. Выпятила пухлую нижнюю губу. Бровь взлетела, бросила быстрый взгляд – опять больше по привычке. Платье облегающее, чуть приподнятый подол, бедро полное, красивое. Волосы спрятаны под косынку, брюнетка, судя по завитку у щеки. Лертэно иногда на нее засматривался, думая, что он, Ноарион, не видит.

Вечер накануне отъезда проходил не так, как хотелось бы. Они сидели в спальне герцога и в основном молчали. Иногда произносились ничего не значащие фразы, и Лертэно старался изобразить улыбку. Ноарион кривил губы в ответ, чего-то ожидая. Никаких иллюзий о радостной встрече при армалонском дворе граф не питал. Три месяца для сердца Эртера – слишком долгий срок. Юный герцог уже начал тяготиться его обществом, раздражаться без повода и искать ссоры. «Любил бы я его, не будь он так красив? – думал Вользуан, глядя на бледное, не поддающееся загару лицо. – А если оспа? Или однажды он не успеет уйти от удара своего гвернца? Что тогда?»

Лертэно раскинулся в императорском кресле с крестообразными ножками в виде звериных лап и с мордами леопардов на подлокотниках. Перед ним стоял небольшой лакрассарский инкрустированный столик, куда сваливались книги и древние фолианты. На самом краешке примостился чеканный кубок, привезенный из страны оркалов. Герцог несколько раз брал его в руки, проводя пальцем по поверхности, где разворачивалась битва между горбоносыми людьми и грифонами, подносил к губам, но передумывал пить и ставил на место. Он встряхивал завитыми отросшими кудрями, нервно обводя взглядом свои покои. Лишь бы не встречаться глазами с Ноарионом.

Комната, выбранная Эртером для спальни, была настолько мала, что напихать в нее множество вещей, как он обычно делал, не представлялось возможным. Поэтому из мебели здесь находились только кровать с черным балдахином, вытканным золотом, два кресла с леопардами и два стола, один побольше, куда как раз сваливались книги, другой поменьше. Какую функцию исполнял второй столик в Лакрассаре, Ноарион даже не мог предположить, но в Тельсфоре Лертэно, любящий красивые вещи сами по себе, заставил всю инкрустированную поверхность флакончиками духов, фигурками слонов, украшенными драгоценными камнями, янтарными всадниками и просто лошадками. Над разноцветным великолепием возвышался триптих, собранный из пластин слоновой кости, с изображением Голгофы. Самого распятия в спальне не было, поскольку вешать его было некуда. Когда отец Ласэр, присланный королем Эрвиком для поддержания миссии графа Вользуанского, намекал на столь прискорбное отсутствие герцогу, тот гордым жестом указывал на триптих, доказывая тем самым, что он является добрым христианином.