Текст книги "Эрелинги"

Главной особенностью герцогской спальни были ее фрески, занимавшие всю поверхность стен, от потолка до пола. Ничего подобного Ноарион в своей жизни не видел. Когда Лертэно начал обустраиваться в замке, он сразу отказался от деревянной обивки и гобеленов. Был вызван неверингский мастер, которому была предъявлена миниатюра из любимой книги герцога о путешествиях. Живописец должен был сделать что-то похожее. Художник осторожно поинтересовался:

– А если вам не понравится, ваша светлость?

– Будешь переделывать до тех пор, пока меня не устроит.

Эртер утверждал, будто на стенах изображено шествие волхвов. И отцу Ласэру, и графу приходилось довольствоваться таким объяснением. Конечно же, волхвы! Среди слонов, верблюдов, павлиньих и страусиных перьев, чернокожих погонщиков и белых господ в немыслимых нарядах, на тонконогом вороном жеребце гордо восседал сам герцог Гвернский, причем и на южной, и на северной стене: один раз – в профиль, демонстрируя тонкий, с легкой горбинкой нос, второй – анфас, запечатлевая для потомков невообразимо красивое лицо.

Из всего разнообразия персонажей на южной стороне можно было найти даже Эрвика V, каким его запомнил Лертэно. Слава богу, что юному герцогу не пришло в голову где-нибудь поместить графа Вользуанского. Видеть себя среди этого безумия Ноариону совсем не хотелось. Зато рядом с Эртером была запечатлена кислая физиономия отца Ласэра. Священник сидел на понуром ослике, выпятив кругленький живот и многозначительно подняв пухлый пальчик. Когда Лертэно останавливал взгляд на изображении преподобного отца, его начинал разбирать смех и он разражался речами, которые вряд ли пришлись бы по вкусу Ласэру, но весьма понравились бы «свободным сынам».

Ноарион считал, что все неприятности, происходящие в замке, – от книг. В Тельсфоре их было много. Какие-то остались от «первых Эртеров», какие-то – от Гультока. Что-то Лертэно покупал сам у кальярдских и иноземных торговцев, приезжающих к нему в замок. В невообразимых количествах приобретались трактаты о растениях, животных, о военном деле. Появлялись древние свитки на непонятных языках, украшенные богомерзкими рисунками. Чтение рыцарских романов – занятие весьма достойное, по мнению Вользуана, – Лертэно почти не занимало. Вместо этого он отдавал предпочтение богословским трудам, будто что-то понимая в изысканиях святых отцов, и поэзии.

Да-да, с книг все и началось. Сначала герцог тыкал пальцем в слонов и верблюдов, решив поразить Армалон именно этими зверями. Разыскали купца, который, посмотрев на Лертэно как на умалишенного, сказал, что таких крупных животных привезти пока не может, но достать что-нибудь более маленькое и изящное ему под силу. Так появилась обезьяна. Граф раньше видел этих забавных зверушек, одна как-то жила у его матушки. То были смешные существа, радующие владельцев своими мелкими проказами. Эртеру же привезли большое, рыжее, поистине дьявольское создание, очень похожее на недоделанного человека. Герцог держал обезьяну в своей опочивальне, кормил с рук, радовался как ребенок, когда она выкидывала что-нибудь эдакое. Но радовался он один, поскольку от ее полночных воплей, раздававшихся по замку, у всех начинало неприятно екать сердце, и рука сама по себе тянулась совершить крестное знамение. К всеобщему облегчению, отвратительное животное вскоре издохло. Лертэно скорбно гладил ее холодные ладошки, шерстку, морщинки на жуткой морде. Ноарион, желая его утешить, произнес что-то прочувствованное. Эртер поднял голову и задумчиво сказал в ответ:

– Я хочу знать, что у нее внутри.

Срочно был вызван лекарь его светлости. Маленький деспот указал на тело обезьяны и приказал немедленно его вскрыть. Лекарь выпучил глаза, затряс бородкой, замахал руками. Наконец смог выдавить, что вскрывать, дескать, – грех. Конечно, медики препарировали трупы, но исключительно по особому разрешению, а так – никак нельзя, к тому же подобное животное, явно созданное дьяволом. Лертэно внимательно выслушал его бормотание и заявил, что обезьяна очень похожа на человека, а значит, и на самого герцога. Следовательно, изучив ее внутреннее устройство, лекарь будет знать, как лучше лечить своего господина. Несчастный, обливаясь потом, все-таки нашел в себе силы для отказа, к тому же граф попытался его поддержать. Лертэно прищурился, нехорошо так прищурился, и предупредил, если лекарь не вскроет животное и не узнает, почему оно умерло (спросил бы у графа, тот бы сразу сказал, что от обжорства), герцог прикажет вскрыть его самого. На этом воля медика была сломлена, так как его светлость слов на ветер не бросал.

Ноарион, осознавая последствия эртеровского любопытства, тут же бросился к отцу Ласэру и все рассказал. Глаза преподобного отца сначала взлетели на лоб, а потом вылезли из орбит. Он схватился за сердце и заявил, что жизнь при юном герцоге скоро сведет его в могилу. Граф настойчиво поторопил священника вмешаться, пока не произошло нечто ужасное. Тот согласно вздохнул и, подобрав полы рясы, с неожиданной прытью помчался в герцогские покои.

Ласэр, дав пинка дремавшему у входа Туларо, сам распахнул двери и остановился на пороге. Через его плечо Вользуан увидел, что обезьяну еще не успели препарировать. Медик только занес руку, чтобы сделать первый надрез.

– Эт-то что такое?! – воскликнул священник, грозно глядя на Лертэно.

Затем последовала гневная проповедь, в которой преподобный отец обвинил герцога в ереси, богохульстве, попрании всех законов: и Божеских, и человеческих. Тельсфор был обличен, как царство Сатаны, а Эртер – как приспешник нечистого. Лертэно угрюмо внимал словам Ласэра, бросая злобные взгляды на графа. Когда духовник остановился, чтобы перевести дух, герцог пообещал покаяться, выбросить останки обезьяны в нечистоты и больше никогда не заниматься подобными мерзостями.

 
Что мир? Когда в мгновенье
Заложен смысл моей любви.
Когда лишь миг и упоенье,
И только ты горишь в крови.
 

Лертэно самодовольно улыбнулся и сообщил:

– Это я сочинил. Может быть, и не так складно, как у Родо Неверингского, но очень красиво, правда?

Ноарион никогда в своей жизни не слышал ничего более отвратительного, однако согласно кивнул. Герцог, впрочем, ничуть ему не поверил.

– Ты старый ханжа и невежда, который ничего не смыслит в поэзии. Вы, мезеркильцы, все такие.

Граф вопросительно приподнял брови и спросил:

– А разве Гверн – не Мезеркиль?

Юноша прикусил нижнюю губу и принялся указательным пальцем гладить фигурку золотого слоника, украшенную жемчугом и изумрудами. Ноарион испугался, что Лертэно может отказаться присягнуть на верность Эрелингам, и тогда все его труды обратятся в прах, а о последствиях такого провала лучше не думать. Он торопливо бросил:

– Эрвик очень благочестив. Когда поедешь в Армалон, постарайся помнить об этом, и было бы неплохо, чтобы ты соответствовал двору. Насмешки, видишь ли…

Лертэно, залпом осушив кубок, прервал его:

– Мы варвары?

– Что?

– Я варвар?! Разве ты не считаешь меня таковым? Я же вижу, как ты и этот толстый дурень Ласэр морщите свои мезеркильские носы! «Когда поедешь в Армалон, делай так-то… вынь серьгу из уха…» Что во мне не так? У меня не белокурые волосы? Тебе не нравится, как я пахну? Или я говорю на непонятном тебе языке?.. Кто ты такой, чтобы говорить мне, принцу крови, что делать, а что нет?!

Ноарион почувствовал, как кровь приливает к лицу. Больше терпеть он не мог. Расшвыряв на столе книги, он выхватил одну, где на развернутых страницах были изображены человеческие внутренности. Он сунул фолиант под нос Гверну и закричал:

– Варвар! Да! Еще хуже! Как назвать человека, который копается в мертвых телах?! Принц крови…Кем ты был год назад? Сопливым грязным мальчишкой. Все, все, что ты имеешь, тебе дал наш король. Ты всем, гвернский щенок, обязан его величеству и Мезеркилю. Забыл уже, кто привел тебя в собор Архангелов?

Герцог вскочил и ударил графа по руке. Книга выпала, и юноша ногой отшвырнул ее в угол. В таком бешенстве Ноарион его еще не видел. Белое лицо стало пепельно-серым, а потом неожиданно пунцовым, губы превратились в узкую щелку. Эртер сбросил остальные книги на пол и начал выкрикивать такие слова, какие Вользуан не слышал даже от солдатни. В спальне возникли испуганные Туларо и стража.

– Вон! – заорал Лертэно и метнул драгоценного слоника, который ударился о стремительно закрывшуюся дверь. Почему-то после этого герцог успокоился. Он опустился рядом с графом и положил ему руки на колени.

– Ты так не прав, обвиняя меня в богохульстве. Я всего лишь хочу знать, почему могу любить или ненавидеть. Почему я могу слагать стихи, а мои руки могут держать меч. Знаешь, я ведь не сжег и не выбросил в нечистоты обезьяну, как мне сказал идиот Ласэр. Я видел, что у нее внутри… Потом смотрел, как разделывают свиную тушу, и понял, что внутреннее устройство у нас одинаковое… Когда месяц назад умер старый Артори, я приказал его вскрыть. Очень боялся, но не отступился от своего решения… Не смотри так осуждающе! Ведь в этом и есть жизнь. В сердце, в мозге, в жилах! Я не безбожник, но мне нужно знать, почему кто-то может создать собор Архангелов, а у кого-то не хватает смекалки срубить себе избушку. Почему…

– Это душа.

Вользуан погладил его щеку и притянул к себе для поцелуя.

– Ты не понимаешь! – Лертэно отстранился, снова становясь злым и чужим.

Ноарион поднял любимую книгу герцога, что досталась ему от Седоуса, и с улыбкой взглянул на изображение слона.

– Мне больше нравится верблюд. Говорят, на нем гораздо удобней ездить, – юноша перевернул страницу, указав на понравившегося зверя. – Только его неправильно нарисовали… Помнишь, мне привели купца из страны оркалов? Так он мне сказал, что верблюды не совсем такие… Я вот что решил – съезжу в Армалон, а потом отправлюсь в Лакрассарскую империю. Оттуда – в страну оркалов. А дальше… ведь есть что-то и за этими землями! Я слышал, будто существуют страны, где у людей рот и глаза – на животе. Кто-то видел народ с золотистой кожей и глазами-щелками… Или та же Виттерия – самое богатое королевство Севера, с самыми красивыми женщинами на земле. Неужели ты никогда не хотел все это увидеть собственными глазами?

Граф улыбнулся и вспомнил, о чем сам мечтал в юности.

– Нет, Лертэно, никогда.

На следующий день герцог Гвернский проводил Вользуана до собора Св. Альранда, стоявшего на перекрестке дорог. И долго смотрел вслед, словно желая удостовериться, что граф точно уехал и больше не вернется. Когда исчезло последнее облачко пыли, взлетавшее из-под копыт лошадей, юноша посмотрел на храм. За год жизни в Тельсфоре он ни разу не осмелился войти внутрь, хотя старался заглянуть через ограду.

Лертэно оставил слуг снаружи, в небольшом дворике, и вошел в собор. Увидев радостно всплеснувшего руками отца Альранда, он понял, что именно здесь его давно ждали.

– Что привело тебя, сын мой?

Герцог почувствовал, как предательски задрожал подбородок и вот-вот потекут слезы.

– Я хочу исповедоваться… у вас, святой отец. Я не был по-настоящему на исповеди больше года.

Юноша опустился на колени и принялся рассказывать все, что даже не считал нужным сообщать отцу Ласэру. Священник внимательно, не перебивая, слушал. По окончании исповеди, глядя в полные мольбы глаза Лертэно, он задумчиво покачал головой и тихо произнес:

– Господи, прости.

Эртер удивленно спросил:

– И всё?

– Чего же ты хочешь, сын мой? Я вижу твое раскаянье искренне, то же видит и Господь.

Лертэно насупился и выпалил:

– Вы должны наложить на меня епитимью за содомский грех, как можно более тяжелую. Я должен полностью очиститься. Так, по крайней мере, мне сказал бы любой священник.

Отец Альранд изумленно спросил:

– Почему именно за этот грех?

– Как?! – в голосе юноши зазвенело негодование. – Это же недостойно «свободного сына Гверна»!

Священник сокрушенно развел руками.

– Пожалуй, за мужеложество не буду. Ибо твое раскаянье искренне. А за другое – да.

– Это за что? – теперь настал черед изумляться герцогу.

– За Арктер. За всех невинноубиенных.

– Они убили Седоуса.

– И ты, сын мой, решил, как язычник, возвести ему жертвенный костер, куда бросил стариков, женщин и детей?! Решил отправить его на небо в огненной колеснице, багряной от крови младенцев?!

– Он был мне товарищем, он был мне отцом! За любого из тех, кто первым признал меня, кто ничего не побоялся и пошел за мной, ничего не прося взамен, я сделаю то же самое.

– Поэтому и будешь нести покаяние, пока не поймешь, что сотворил!

Лертэно вскочил и широкими шагами, взмахнув полами кафтана, прошел в центральный неф. Подняв голову, он посмотрел на серые своды храма и сказал:

– Буду перестраивать собор. Св. Альранд станет еще лучше, чем Архангелы в Кальярде.

– Зачем?

– Бог – есть красота. Люди это чувствуют. Они придут сюда, и некогда забытая усыпальница последних Эртеров вспыхнет розой веры. Вы ведь тоже этого хотите, не так ли?

– Ты говоришь красивые слова, сын мой. Но в твоей голове – полная мешанина всевозможных понятий.

Герцог обернулся к святому отцу и с мечтательной улыбкой ответил:

– О нет! Я точно знаю, что нужно делать. Это будет мой собор. Никто и никогда не упрекнет меня в том, что я забыл о Боге и о своих предках. Только красотой можно возродить наше былое величие… И знаниями… У меня пока нет слов, чтобы объяснить это. Но я чувствую, мне нужно ехать, увидеть весь мир. Взглянуть на то, о чем слагают легенды. Понять в чем тайна мирозданья, зачем есть народы, отличающиеся от нас. Проникнуть туда, куда до меня еще никто не отважился. И вы должны ехать со мной, быть рядом, чтобы нести свет Учения другим, не знающим о нем. А быть может, мы узнаем нечто, что сделает нас, да и весь мир прекраснее… Разве не в этом смысл жизни?

В наилучшем расположении духа герцог вернулся в замок. Насвистывая простенький мотив, он вприпрыжку побежал на кухню. Женщины, завидев его, сразу притихли и прекратили работу. Кроме одной, ради которой он и пришел. Она продолжала лениво перебирать зелень, не глядя в сторону Лертэно.

– Пошли все вон! – приказал Эртер. – Эй, черноглазая… останься.

Через три месяца герцог Гвернский прибыл в Армалон. Разумеется, ни в какие дальние страны он так и не отправился. Ни через год, ни через два. Никогда.

Глава 1

Шел 665 год от Милости Господни. Год, о котором потом долго говорили, вспоминая знамения и пророчества. Так же говорили и о лете 665-го, что выдалось на удивление холодным и мокрым. Беспрестанно моросил дождь, временами превращаясь в ливень, который любители красивых словес сравнивали с водяной стеной, низвергающейся с небес на грешную землю. На проезжих дорогах стояла хлябь, и случалось, что лошадь с всадником проваливалась по брюхо в жидкую грязь. В пограничных баронских городках, переходящих из рук в руки, улицы превратились в каналы, где смачно хлюпала густая липкая жижа. Поля были затоплены вышедшими из берегов реками, и поговаривали о надвигающемся голоде. Такого не бывало даже весной, во время таянья снегов. Впрочем, при армалонском дворе, разумеется, далеком от пахот, этому обстоятельству не особо огорчались, поскольку в Рользате, в кафедральном соборе Мартолинса, вода поднялась аж на два человеческих роста! Жаль, в тот день проклятый Хэрдок Лис не отправился на обедню! Правда, некоторые члены Малого королевского совета даже если и сокрушались этому обстоятельству вместе со всеми, все же начали испытывать смутную тревогу о судьбах урожая и забеспокоились о запасах зерна.

Дожди прекратились так же внезапно, как и начались. И ко дню Св. Эрвика из-за двух солнечных недель наконец-то появилась возможность ездить по древним, мощеным дорогам, соединяющим старейшие графства Мезеркиля. Путешествия, правда, навевали тоску: кому захочется целыми днями видеть грязь да слушать унылый скрип колес, сдобренный совсем не бодрым цокотом копыт. Именно так думали послы его величества Эрвика V, в этом году прозванного Мучеником, когда ехали за невестой герцога Артехейского, шестнадцатилетней Анной Бенна, графиней Эсельдейм и Гравентьер.

Намеченное бракосочетание вызвало тайные нарекания двора. А как иначе, если невеста принадлежала роду Бенна. С одной стороны, ничего плохого в том не было, но одна Бенна уже восседала на престоле, и появление при дворе ее сестры указывало на неприятное для многих усиление партии королевы и ее дяди. Сантары ратовали за военный союз с Арзентией, где тоже были принцессы на выданье. Такой брак сулил ослабление Рользата, который традиционно объединялся с «Серебряным королевством»[4]4
  «Серебряное королевство» – второе название Арзентии.


[Закрыть] против Мезеркиля. К тому же герцог Сантарский, дядя короля, недолюбливал герцога Бенна, тот, в свою очередь, отвечал родственнику полной взаимностью. На некоторое время двор разбился на сторонников всевозможных брачных союзов, что привело к оскорблениям, ссорам, дуэлям. Что до простого народа, не понимавшего терзаний аристократов Армакера[5]5
  Армакер – королевская резиденция в Армалоне, столице Мезеркиля.


[Закрыть], то ему, разоренному ливнями и потопами, оставалось только радоваться, что их любимец, герой Сьера, берет в жены не очередную иноземку.

За юной Бенна было отправлено пышное посольство: епископ Ланоранский, герцог Гвернский, граф Вользуанский и старый граф Лескуло, отец нынешнего хранителя королевской печати (читай: канцлера).

Епископ ехал отдельно от остальных послов в двухколесной повозке, запряженной белыми тонконогими лошадками, в окружении собственной гвардии, и лишь изредка приглашал разделить трапезу графа Лескуло. Вользуана и Гверна он недолюбливал и поэтому старался общаться с ними как можно реже, сохраняя, правда, неизменно вежливую улыбку.

Святой отец, будучи человеком сурового нрава, с горечью и гневом взирал на попрание Божеских и человеческих законов в королевстве, на что было богато теперешнее время. Некогда епископ настаивал на своей поездке в Гверн, вместо безмозглого Ласэра, о чьем уме шутили даже прелаты. Что мог противопоставить недалекий духовник мощному тлетворному влиянию графа Вользуанского, безусловно, талантливого государственного мужа, но погрязшего в безумии греха?! Что впитал юный герой Сьера рядом с таким человеком, не призванным на церковный суд лишь за отсутствием доносов, благодаря защите инквизиции и родственному покровительству Первосвященника Запада? С того момента, как епископ отправился в Бенна, ему всюду мерещились доказательства преступной связи между Лертэно Гвернским и Ноарионом Вользуанским.

Молодой герцог откровенно не нравился его преосвященству. Все началось с герцогской повозки, чей остов был покрыт черным златотканым полотном, с гербами дома Эртеров. Уже одно это вызвало возмущение епископа, ведь, по его мнению, посланник короля был обязан к своему родовому гербу присоединить герб сюзерена. Еще больше епископа возмутило то обстоятельство, что герцог никоим образом не отреагировал на его верное замечание, а только пожал плечами. Дальнейшее общение между святым отцом и принцем вызывало лишь взаимное раздражение, гнев – с одной стороны, и насмешки – с другой.

Епископ, к слову, не был одинок в своей неприязни к дерзкому Эртеру. Король, выслушав предложение Рэссимонда (отправить за Анной Бенна лучшего друга и кровного брата), с издевкой посоветовал за компанию послать и братьев Форльдок, чтобы будущая герцогиня Артехейская потеряла невинность по дороге в Армалон, на радость злопыхателям. Но принц Рэссимонд настаивал, проявлял необыкновенное красноречие о необходимости Лертэно в данном мероприятии, и Эрвик, видимо, в один из болезненных приступов, сдался, хотя и не забыл последней выходки Эртера.

Еще в самом начале пути было решено для более приятного времяпровождения ехать вместе, в одной повозке, и потому графы Вользуанский и Лескуло перебрались к герцогу Гвернскому, о чем тот неоднократно пожалел. Оказалось, что старый граф Лескуло почти выжил из ума. И если при дворе его многоумное молчание или редкие тяжеловесные фразы создавали ему репутацию человека мудрого, то в поездке выяснилось, что старик-то заговаривается, ведет себя порой странно и страдает ото всех напастей, которыми природа наделяет человека к исходу его бытия. Уж насколько был некрасив Ноарион Вользуанский, и тот непроизвольно вздрагивал, когда, отходя от дремоты, видел, как Лескуло, снявший головной убор с приклеенными локонами, поглаживает пигментные пятна на голове, украшенной легким старческим пушком, и разевает беззубый сморщенный рот в приветственной улыбке. Собеседник из старика был не из лучших. Когда он не спал, то полоумно улыбался, подозрительно поглядывая на попутчиков, либо навязывал бредовые разговоры, нить которых терялась в самом начале. Лертэно иногда задавал вопрос другу, о чем же могут беседовать старый граф и епископ наедине, особенно так долго?

Складки покрывала на эртеровской повозке дрогнули, и показалась холеная рука в перстнях. Следом за ней появилось красивое, будто бы выбеленное лицо в обрамлении черных спиралевидных локонов. Герцог Гвернский обладал редкой красотой, которая восхищала женщин и раздражала мужчин. Лертэно вошел в тот возраст, когда люди легко расточают дары природы, особенно если щедро ими наделены. Он еще не избавился от легкомыслия юности, и потому единственной его печалью была постоянная нехватка денег.

В свои двадцать три года владетель Гверна успел привыкнуть к восточной роскоши Кальярда, пришедшей из Лакрассарской империи. Немалых затрат требовала жизнь при армалонском дворе, как и книги, стоившие порой дороже, чем перстень искусного ювелира. Но главное – собор Св. Альранда, поглощавший не только все мысли герцога, но и огромные средства. Мечта шестилетней давности, завладевшая им, как требовательная любовница, как сладкий дурманящий напиток. Мечта, забиравшая для своего воплощения столько денег, что со временем Лертэно стал облагать новыми налогами гвернцев, рискуя вызвать их недовольство. Подобная мера отчасти помогла, но…

Помимо прочего, на содержании герцога находилась армия, восемь лет не видевшая настоящей военной добычи, которую необходимо было компенсировать золотом. В Кальярде и Тельсфоре Лертэно держал собственный двор. Отпрыски благородных семейств неотлучно находились при Эртере, кормились с его стола и могли гордо именовать себя герцогской свитой. Большинство наследников и «третьих сыновей» едва достигли рыцарского возраста, они жаждали битв и славы, обещанных принцем после истечения перемирия с Рользатом. И уж эти восторженные щенки обожали своего сюзерена не меньше, чем его закаленные псы войны. Однако кормить их приходилось также за эртеровские деньги.

Дабы поправить ситуацию, приближенные герцога нашли неверингских банкиров, обосновавшихся в Мезеркиле, которые посчитали за честь одолжить принцу крови небольшую, по их мнению, сумму. Прибегнув однажды к помощи ростовщиков, Эртер уже не мог остановиться. Лакрассарские и оркальские купцы его боготворили, ювелиры пели осанну утонченному вкусу настоящего вельможи, оружейники Гверна из года в год становились все богаче.

В воздухе разливался запах полевых цветов и свежей травы. Молодой герцог зажмурился от удовольствия. В такие моменты принято вспоминать детство, но память Лертэно почти ничего не сохранила. Да, были страшные сказки, ласковые руки Анны, синие глаза Марии. Потом он стал взрослым в полумраке Св. Альранда над могильной плитой. Шум кальярдской таверны и его первая женщина. И сразу Артехей, к которому он научился убивать. Конечно, битву за Сьер он помнил ясно! А лица братьев стерлись со временем, как и та жизнь, что принадлежала ему восемь лет назад. Воспоминания окрасились где-то пафосом, где-то трагедией, как и полагается жизни героя, каким он себя представлял в шестнадцать лет. Вот только приходилось гнать неотступную мысль о том, что он был все-таки ублюдком Артори Эртера, а не его законным сыном.

Лертэно поморщился и выглянул из повозки с криком:

– Туларо!

Щегольски одетый юноша, гарцуя на вороном жеребце, подъехал к повозке и поклонился, отчего белое перо на его маленькой красной шапочке кокетливо качнулось.

– Туларо, что говорят, мы скоро приедем?

– Говорят, что скоро, ваша светлость. Оруженосец его сиятельства едет второй раз, так он сказал, что к обедне доберемся.

Герцог удовлетворенно кивнул и откинулся на подушки. Какое-то время он задумчиво смотрел перед собой, а затем его взор упал на графа Вользуанского. Безобразно большой тонкий рот, очень светлые, почти белые локоны, брови, ресницы. Руки крепкие и грубые. Непомерно сильное тело. Еще одно воспоминание, которое необходимо стереть из памяти. Настроение и без того тоскливое, стало еще хуже.

Можно было снова погрузиться в бездумную дрему, но мешали пажи, затеявшие игру в карты. Игра эта была запрещена эдиктом Эрвика V, однако на указ откровенно плевали. Герцог Артехейский оплачивал карточные долги своих придворных. Гьюрт Форльдок обращался к ростовщикам, проиграв свой рыцарский лен одному из Арисилей. Королева со слезами умоляла герцога Милертского втайне от Эрвика выкупить рубиновую розу, которую она отдала в залог. Самому Лертэно пришлось выручать Эльжена Туларо, проигравшего не только доспехи, коня, фамильный перстень, но и самого себя.

Паж герцога залился тоненьким смехом, выиграв у товарищей. Тут же начались тычки, шлепки, возня, кто-то кого-то пнул… Принц щелкнул пальцами. Мальчишки, уловившие недовольство Лертэно, разом на него воззрились, послушно сложив руки на коленях. Эртер слегка кивнул в сторону старого Лескуло и покачал головой. Пажи тихо прыснули в кулачки и принялись снова тасовать колоду.

Герцог со вздохом снова выглянул в окошко. Раскрывавшийся пейзаж продолжал навевать не самые приятные мысли. Перед глазами стояла Орталь с твердо сжатыми губами и укором во взгляде. Его герцогиня… За все время их брака ему не в чем было ее упрекнуть. Не любил уже, но кто любит жен? Быть может, лишь Эрвик свою Гамиру. И то вряд ли. Что же до Ортали… Его выбор предопределила любовь к другой женщине.

В 660 году Ноарион, вернувшись ко двору после положенного траура, обнаружил Лертэно слегка обезумевшим от переполнявших его чувств. Граф выслушал десятки стихов, воспевающих Прекрасную Даму, пламенные речи, посвященные всё той же особе. Кто стал избранницей герцога, было известно всему двору. В кого мог влюбиться юноша с первого взгляда, прибыв в Армалон? Разумеется, в королеву, прекрасную Гамиру. Было достаточно одного взгляда, заставившего одновременно дрогнуть два сердца. Ему едва минуло восемнадцать, ей шел двадцать шестой год, и они, никогда ранее не любившие, начали с упоением играть в возвышенные чувства. Он был верным и преданным рыцарем, бросившим свое сердце на алтарь служения далекой возлюбленной; она была недоступной Дамой, принимавшей как должное пылкость его полудетского увлечения. Их любовь была чиста, к тому же обставлена как полагается, и посему Армакер принял ее благосклонно. Однако со временем столь прекрасные и возвышенные чувства, словно сошедшие со страниц рыцарского романа, претерпели изменения. Последуй они за этой чудесной метаморфозой, триумфальное начало придворной жизни герцога Гвернского очень быстро стало бы концом. Через год после первого «решающего» взгляда Гамира почувствовала вожделение, от которого стало невозможно дышать. То, что в королеве вызвало смущение, удивление, тайную радость, Лертэно привело в ужас. Поначалу он смело предавался мечтам, представляя далеко не целомудренные картины. С удивлением он заметил в глазах платонической возлюбленной нечто новое, пугающее, явно указывающее на возможность воплощения его грез в жизнь. Несмотря на юный возраст, герцогу не пришлось долго размышлять, чем для него закончится подобная страсть. Богатое воображение предоставило несколько эффектных сцен на эшафоте, и любовь пошла на убыль.

Привязанность к Гамире глубоко засела в сердце Лертэно, и, чтобы от нее избавиться, герцог Гвернский решился жениться. Однако подыскать жену оказалось делом непростым.

Статус Лертэно в династической иерархии был несколько странным. Формально он считался принцем крови, принимал участие в Малых королевских советах наравне с ближайшими родственниками его величества, мог также представлять дом Эрелингов как посол, но официально святость его крови вызывала сомнение, и герцог практически приравнивался к бастардам королевского происхождения, что задевало его самолюбие и осложняло выбор невесты.

Рэссимонд, страдающий от невозможности соединиться с возлюбленной, предлагал наплевать на титулы, земли и деньги, намекая на свой брак с принцессой Лакрассара, которая, будучи старше мужа лет на десять, не могла привнести в семейные отношения хоть какую-нибудь радость и за несколько месяцев супружеской жизни так и не забеременела. Гьюрт Форльдок соглашался с принцем, напоминая о том, что за три года он, Гьюрт, успел похоронить двух жен, выбранных строгим родителем, оставивших его без наследника и без выплаченного приданого. Граф Вользуанский, человек более разумный, предложил поискать жену по графствам, прилегающим к Гверну, и требовать в качестве приданого не столько земли, сколько деньги, в коих Эртер начал отчаянно нуждаться.

Неожиданно для всех сам Лертэно начал робко рассматривать младших дочерей королевских семейств, посылая доверенных людей к иностранным дворам. Опешившие Эрелинги быстро пресекли эти попытки, завершив поиски невесты приятным для Эртера образом.

Весной 661 года Эрвик созвал на армалонский турнир рыцарей со всего Мезеркиля. Из гвернского Норлока приехал граф Варлис, привезя с собой жену и пять дочерей. Графа считали человеком упрямым, злым и заносчивым. Но все считались с его деньгами, а некоторые отдавали должное его уму.

За день до начала турнира Лертэно, проходя по одной из галерей Армакера, почувствовал едва уловимый запах мускуса и увидел бледное узкое лицо с огромными фиалковыми глазами. Герцог сделал все, чтобы стать победителем первого дня поединков. Ему предложили выбрать Прекрасную Даму праздника. К удивлению двора, Эртер проехал мимо царственной Гамиры, мимо обольстительной Арисиль, мимо Шарлики Форльдок, чья красота пышно расцвела в тот год. Он остановился перед старшей дочерью Варлиса, которая сделалась бледнее обычного и дрожащей рукой протянула юноше снятую с головного убора вуаль.

Свадьба не заставила себя ждать. Через месяц герцог Гвернский давал клятвы верности в кальярдском соборе Архангелов. Молодая жена принесла хорошее приданое, на время поправившее положение супруга. Опьяненный новым чувством и деньгами, Лертэно уверовал в любовь, не выпуская Орталь из спальни. После недоступной, величественной Гамиры, скромная жена с чудными глазами казалась воплотившейся мечтой.