Текст книги "Соловецкие бойцы"

– Как вам новый настоятель? – тихо спросил Василий. – Как он с вами управляется?

– Не жалуемся. Строг, да, ну да с нами иначе нельзя. И… – тут отец Маркел перешел на шепот, – есть в нем какая-то скрытая веселость… Даже не знаю, как растолковать… В глазах светится, а на словах – и Боже упаси!

Трудники и несколько поморов, перекрестясь на надвратный образ Богородицы, вслед за иноком вошли в Святые ворота.

– Сейчас бы куда ни есть добро их свалить, – сказал Василий. – Ну вот, знакомьтесь, светы мои, – отец Маркел, послушание у него такое – новоприбывших встречать и определять, которого куда. Которого – на соляные варницы, которого – в лес по дрова, которого – к рыбным садкам, которого – на поварню…

Трудники поклонились.

– И так Господь управил, что привел я еще двух парнишек, – продолжал Василий. – Там, где взрослые трудятся, им делать вроде нечего, а занятие им придумать надо, чтобы не баловались. И одеть их. Они, проказники, в чем были – в том из домов и сбежали.

– Сбежали, чтобы плыть в нашу обитель? Отроки?.. – удивился отец Маркел.

– Так выходит, – уклончиво отвечал Василий Игнатьевич.

– Всех оденем, как полагается. Подите сюда, детки, – велел инок и улыбнулся парнишкам. – Значит, решили потрудиться во славу Божию?

Ответа не было – парнишки растерялись.

– Это отец Маркел, во всем его слушайтесь, – велел Василий. – А это, честный отче, Митенька, он тих и кроток, знает грамоте. А это – Федя. Дивно будет, коли всю обитель по камушку не разнесет. Как плыли – я все боялся, что барку или коч вверх дном перевернет. На мачту даже лазил, насилу вниз согнали.

– Митю определим в храм, в тепло, – сразу решил отец Маркел. – Ишь, какой он худенький. Ничего, подкормим. Отдам его в учение нашим псаломщикам. Отец Софроний будет рад – ему нравится учить. Будет прилежен – допустят читать Неусыпаемую Псалтирь. Такое у него выйдет прекрасное послушание. Подрастет – статочно, и ремесло. Псаломщик в богатом храме – должность хорошая.

Савелий, услышав это, даже приосанился. Сын, в котором он все время пути видел обузу, вдруг оказался и впрямь достоин отцовской гордости. И тут же пришла меркантильная мысль – в обители сотни две монахов, много трудников, есть и солдаты инвалидной команды, непременно кто-то наградит сына за чтение псалмов, а что сын заработал – то отцу принадлежит…

– А Федя… Петруша, мил-человек, что присоветуешь?

Это относилось к молоденькому келейнику.

– Может, на поварню его? Там его так загоняют – не до шалостей будет. Я там подвизался – как только жив остался, – сказал послушник Петруша.

– Я обувку чинить умею! – воскликнул Федька.

– Врет, – сказал Василий. – В соседях у него сапожник был, он лишь смотрел, как это делается.

– Вот те крест, не вру! – Федька перекрестился. – Дядька Харитон позволял мне подметки приколачивать!

– Сперва – на поварню, – строго сказал отец Маркел. – Петруша, ты о чем-то спросить хотел?

– Да не их, кого-то другого из вологжан, – смутившись, ответил Петруша. – О преподобном Галактионе Вологодском, я о нем недавно в Четьих-Минеях читал. Был такой подвижник и затворник, носил власяницу и вериги, цепью себя к матице потолка приковал. Так точно ли он признан святым? Я так и не понял, каюсь.

– И я не знаю. Но в Свято-Духовой обители его почитают, и мощам поклоняются, и даже в его честь составлена особая служба, – ответил Василий Игнатьевич. – Думаю, будет канонизация. А он уже и теперь признанный вологодский святой.

– Спаси Господи, – поблагодарил за ответ Петруша. – Глядите-ка, сам архимандрит навстречу вам вышел!

И он побежал навстречу архимандриту Александру – подойти под благословение.

И точно – настоятель обители собственной персоной вышел на двор, его сопровождали келейник и два инока. К нему подошел с поклоном и неизменной своей улыбкой отец Маркел.

– Вот, ваше высокопреподобие, новенькие, – сказал он. – Я с ними потолковал.

Архимандрит был еще не стар – пятьдесят четыре года, а настоятелем обители стал совсем недавно, в июле. Увидев его, трудницы, Лукерья и Арина, перешепнулись – уж больно был хорош собой, осанист, черные брови – вразлет, взгляд – орлиный, вот только волосы и ухоженную бороду уже пробила седина. Федуловна ахнула и поспешила следом за Петрушей – не так часто ей выпадало приложиться к пастырскому перстню столь значительного иерея. А вот Катюша, всячески напускавшая на себя смиренный вид и даже сгорбившаяся, выпрямилась и усмехнулась. Видимо, настоятель понравился ей не столько как пастырь, сколько как видный и статный мужчина.

– Добро пожаловать, – сказал архимандрит, подойдя и осенив всех крестным знамением. – Успели вы-таки прийти сюда во благовременье. Труженикам у нас всегда рады. О своем решении вы не пожалеете. Думаю, более этой осенью трудников уж не будет.

Заметив его, несколько трудников, что благоустраивали двор обители, поспешили подойти поближе.

– Сам архимандрит, сам… – прошелестели голоса.

– И отроки! Вы-то, поди, грехов еще не накопили? – настоятель улыбнулся.

Митя смутился – впервые видел вблизи такую значительную церковную персону. Федька тоже малость растерялся.

– Вася, расскажи о парнишках, – попросил отец Маркел.

– Митенька приплыл вместе с отцом. Федя убежал от злой мачехи. Вот, пожалуй, все.

Федька боялся, что Василий и тут скажет про его шалости, но тот промолчал.

– Митеньку определим под начало к отцу Софронию. Он пока что худенький, силенок не накопил, но грамотный. Насчет Феди – вот, думаю… Вася, мил-человек, скажи о прочих, – попросил отец Маркел.

– Андрей, – Василий указал на Славникова. – Более о себе ничего толком не сказал. Но должен потрудиться во славу Божию.

– Андрей… Какое бы тебе дать послушание? На конюшни, что ли?..

– Верно, – согласился архимандрит. – Коней у нас много, а тех, кто знает, как на конюшне порядок соблюдать, мало. Это ему будет по нраву, а работы там хватает, без дела не посидит.

Славников поклонился, недоумевая, как в нем сразу разглядели бывшего гусарского офицера. Он действительно очень любил лошадей и мог даже дать оплеуху раззяве, из-за которого у коня потертость на холке.

Отец Маркел молча согласился и продолжал.

– Григорий. В гимназии преподавал русскую словесность и французский язык. Нешто его в книгохранилище?

Сказано это было с большим сомнением.

– Нет, отец Маркел. Он там не трудиться будет, а забьется в угол с книжицей – и поминай как звали. Нам же надобен человек, чтобы разбирал старые рукописные тома, где надо – чистил, где надо – подклеивал.

Гриша покраснел.

– Но и тяжких трудов он не понесет, ваше высокопреподобие. Отправить бы его под начало к нашим просвирням. Просфоры печь – работа не самая трудная, а мечтать ему там не дадут.

В толпе трудников засмеялись.

– Так, – согласился архимандрит.

– Вот Сидор, – продолжал Василий.

Отец Маркел прищурился, глядя на Ушакова, и промолчал.

– Чего ты сам желаешь, Сидор? – спросил владыка.

– Ваше высокопреподобие, отправьте меня трудиться на соляные варницы! – неожиданно потребовал Ушаков и, чтобы подкрепить свою просьбу, тут же бухнулся на колени.

Родионов нехорошо покосился на него. Василий же усмехнулся, но усмехнулся с ехидством.

– А сдюжишь, мил-человек? – забеспокоился отец Маркел.

– Сдюжу. А со мной пусть бы пошел вот этот – Савелий Морозов. Мы сдружились, нам вместе хорошо будет. Савельюшка, проси!

Морозов покорно опустился на колени рядом с Ушковым.

– Ваше высокопреподобие, этого, Савелия, непременно нужно на варницы, – сказал Василий. – Он приехал от бесов спасаться, которые уже не чарочку, а ведро подносят. Вот и пришел сюда искать в трудах исцеления от пьянства.

Савелий понимал хитрую игру Ушакова. Проигранные дневные уроки! И ведь варницы далеко от обители, никто не поспешит на помощь…

Но не рассказывать же сейчас, как по дороге в дурака играли!

Спорить же с архимандритом и отцом Маркелом он побоялся. Предупреждал Василий Игнатьевич: какое послушание дадут, такое и будешь исполнять. Иначе отправят домой – а как домой?! Без денег поморы не повезут. Если вдруг довезут до Сюзьмы – пешком оттуда, что ли, идти в Вологду? Домой… Да нет никакого дома в Вологде. И остается одно – смириться…

– А на варницах этой отравой разжиться негде. Так вот, в тяжких трудах и будет ему исцеление, – добавил отец Маркел.

– Так-то так. Но сейчас там для них работы нет. А в обители как раз работы хватит. На кирпичный завод сперва, – кратко распорядился архимандрит. – Там им лениться не дадут. Глину месить – не в чарочку глядеть. Это даже лучше, чем варницы. Завод тут же, за Святым озером, версты две, не более. Так что ночевать вы, труднички, сможете здесь.

Ушаков уставился на архимандрита, приоткрыв рот. На кирпичный завод он явно не желал, но спорить не стал. А Морозов, наоборот, обрадовался. Варницы-то далеко, на побережье, а завод близко, на варницах еще неизвестно, какой народ, и ежели Ушаков начнет в гроб непосильными трудами загонять, так и не вступится никто; а на кирпичном заводе он своевольничать не посмеет!

Василия Игнатьевича это решение отчего-то обрадовало, он даже кивнул, словно одобряя настоятеля.

– И вот еще один… – начал было отец Маркел, да и замолчал – сам не знал, как отрекомендовать Родионова.

– Иван, – представил Родионова Василий. – Из служивых.

– Ваше высокопреподобие, прошу о милости, – сказал Родионов. – Позвольте сказать вашему высокопреподобию несколько слов с глазу на глаз. Это важно.

Архимандрит внимательно посмотрел на Родионова.

Обращение это было обращением человека, умеющего говорить с высокопоставленными особами о важных делах.

– Сдается, так. Отойдем в сторонку.

Это оказалось не парой слов. Родионов произнес тихую и краткую, но достаточно серьезную речь, отец настоятель слушал и кивал. Трудники ничего не могли уловить. Василий хмурился.

– Хорошо, – так громко, чтобы все услышали, сказал архимандрит. – Я придумаю, что тут можно сделать. А теперь – вы, сестрицы. Подойдите, не бойтесь.

Женщины засмущались – все же сам отец настоятель! Наконец набралась смелости Арина.

– Я, владыко, молитвенница плоховатая, да коли что по хозяйству, состряпать, постирать… – с довольно сомнительным смирением произнесла она. – Этим, может, послужу?

Василий вздохнул – по дороге он объяснял бабам, как обращаться к архимандриту, но они знали одно – если в монастыре главный, значит, владыка.

– Путь не Марии, но Марфы, – ответил владыка. – Евангелие тебе читали? Мария пеклась о духовном, Марфа – о мирском.

– Читали, владыко… – неуверенно ответила Арина. – Меня бы на варницы стряпухой – цены бы мне не было, я и печь, я и варить…

– Хитрая! Одна среди мужиков – то-то ей будет раздолье! – выкрикнул из толпы кто-то злоехидный.

Арина резко повернулась к нему. Тут-то и проснулся ее буйный норов.

– Грех тебе! Не смей меня порочить! Кабы хотела блудить – что, я бы дома охотников не нашла? Да ты на меня глянь! У самого, небось, слюни потекли! А сунешься – рука у меня тяжелая, по всему острову зубы-то расплюешь!

Мужчины невольно расхохотались, усмехнулся и архимандрит.

– Отчаянная ты бабочка, – сказал он. – Быть тебе стряпухой. Но не на варницах, а у наших лесорубов. Как только зима установится, с ними в лес отправишься. Дров обители нужно много, как раз до весны и прокашеваришь. А ты, смиренница?

– Куда изволите приказать, – глядя в землю, прошептала Лукерья. – На все готова…

– Не верю, что тебя сюда тяжкий грех пригнал, – сказал отец Маркел. – Для кого решила потрудиться?

– Владыко, мне бы дитятко! Вымолить! Все исполню!.. Дитятко!.. – воскликнула Лукерья.

В толпе трудников раздались смешки.

– Постараться, что ли? – спросил глумливый голос.

– Степан, думаешь, я тебя не узнал? – тут же спросил отец Маркел. И по его взгляду сразу стало ясно – не такой уж он благостный старичок, каким кажется при первом знакомстве.

– Простите, владыко… – Лукерья опять перешла на шепот. – Для дочушки дитятко, десять лет замужем, ни разу не носила…

– За что же прощать? Вот и славно, что сказала. Думал я отправить тебя на портомойню, а отправлю на склад, в Рухлядную палату. Туда наши трудники, уезжая, казенную одежонку сдали. Бабы-портомои все выстирают, а ты будешь чинить да молиться, беспрерывно молиться. И Господь тебя услышит. Ты?

Это относилось к Катюше.

До того она пряталась за спинами баб, но вот пришлось выйти, показать всем свое красивое личико. Архимандрит Александр даже головой покачал – не полагалось оставлять в обители таких молоденьких и хорошеньких трудниц. Об этом он прямо сказал. Толпа притихла, ожидая пастырского решения.

Катюша молча опустилась на колени, придав себе такой скорбный вид, будто всю родню похоронила.

– Что ж тебя, красавица, сюда привело? – участливо спросил отец Маркел.

– Грехи, честный отче.

– Грехи! – внезапно рассердившись, воскликнул Василий. – Ваше высокопреподобие, отправьте ее в лазарет, за хворыми горшки выносить! Она умеет ходить за больными! Повязку наложить, вымыть хворого – все умеет! Туда ее!

– И пойду! – огрызнулась Катюша.

Они уставились друг на дружку не то что яростно, а даже злобно.

Арина подтолкнула локотком Лукерью: гляди, мол, примечай, как голубки наши сцепились…

– Отправлять тебя обратно одну я не могу. Делать нечего… Пусть так, в лазарет. А ты? – не придавая большого значения этой дуэли взглядов, спросил архимандрит Федуловну.

– А я, раба недостойная, что могу? Молитвенница я нерадивая! В Успенский пост ватрушку с творогом ела! И на службах стою, стою, да вдруг стоя и задремлю! Грешница я, владыко! – заголосила Федуловна.

– Нишкни. На склад, портки чинить и чулки штопать, – ни секунды не задумавшись, распорядился архимандрит. – Ты, Василий Игнатьевич…

– Василий всегда у нас был книгоношей, – сказал отец Маркел. – Ездил с книгами по скитам. Все там его знают. Он в обители свой, а человек, по всему видать, бывалый. Хоть не слишком богомолен…

– Книгоноша? Нет, пожалуй. Ты, Василий, пойдешь в помощь нашим инвалидам, что узников стерегут. Там тоже работы хватает. Будешь узилище наше обходить и следить – не расковыряли ли где стенку. Будешь узников на службу водить. Ты – крепкий, с тобой не забалуются. Все? Все. С Божьей помощью, всем дело нашлось. Отец Маркел, устрой их и разведи, кого куда, ну да ты сам все знаешь. Иван, пойдешь со мной.

Благословив трудников, архимандрит Александр ушел, сопровождаемый своей невеликой свитой. Родионов последовал за ним.

Славников думал, что отрекся от всего мирского. Да, был грех, он наблюдал издали за Катюшей и Василием. Наблюдал! Но дело было не в девушке – он пытался понять, что ее связывает с Василием Игнатьевичем, потому что уж больно странно оба себя вели. Если бы Катюша была нехороша собой – все равно прорезалось бы любопытство, всего лишь любопытство от нечего делать. Так говорил он себе. А вот Родионов…

Запах оружейного масла, который Славников узнал бы и за версту, как-то подозрительно сочетался с тайным разговором Родионова и архимандрита. Архимандрит был достаточно опытен, чтобы распознать в нем, Славникове, бывшего военного, да еще кавалериста. Василий по дороге рассказывал, что он много лет прослужил полковым священником. Кого же он распознал в Родионове? О чем они говорили? Какую тайну притащил с собой этот окаянный Родионов на Соловки?

– Ну вот, по слову владыки и сотворим, – сказал отец Маркел. – Васенька, мил-человек, отведи наших трудников на склад, пусть переоденутся…

– Зачем? – спросил Ушаков.

– Так полагается. Вам выдадут подходящую одежку и обувку на то время, что будете трудиться во славу Божию, а ваше добро портомои потом приведут в порядок. Будете уезжать – вам вернут.

– Я так не желаю!

Василий посмотрел на Ушакова – очень нехорошо посмотрел, с оскалом вместе улыбки.

– А придется, Сидор Лукич! Ты что ж это – в чужой монастырь да со своим уставом? Придется!

– Получив все чистое, пойдете в мыльню, попаритесь с дороги, облачитесь в свеженькое. Грязное сдадите. Вы, бабоньки, ступайте вон туда. Там у нас бабы живут – портомои, просвирни, швеи. сиделки. Все – в годах, богобоязненные. Спросите матушку Аксинью, скажите – владыка благословил там жить, пока тебя… как тебя звать-то?

Он обратился к Арине.

– Ариной, честный отче.

– Пока тебя, Аринушка, не отправят с лесорубами. Это еще время пройдет – пока зимник встанет. А до того – будешь на складах трудиться. И мой тебе совет – приходи помогать на поварню. Там тебя такой стряпне научат – потом в ножки поклонишься. Монастырская кормежка и в строгий пост вкусна.

– Как скажете, честный отче.

– Ты, матушка, на складе и останешься, найдется там тебе тюфячок с подушкой, – это относилось к Федуловне. – А ты, красавица, пока у Аксиньи переночуй, потом будешь жить при лазарете, там у нас хорошие сестрицы трудятся. Ты с ними, голубушка, поладишь. Хоть ты и норовистая…

– Не норовистая я, – ответила Катюша, – а только знаю, чего хочу. И коли уж что мне полюбится…

– Это уж мы слыхали, – шепнула Арина Лукерье.

– По первому пару мужички в братскую мыльню пойдут, а вы – как водится, по второму. Петруша, отведи на склад, скажи – владыка благословил выдать все, что полагается, а веники, мыльце и простынки – это уж в мыльне. Потом и туда их отведи.

– Нехорошо это, – вдруг сказала Федуловна. – Мы, странники, Божьи люди, от дома к дому ходим, о вере с людьми говорим, молимся. Где это видано, чтобы страннице работать велели?

– Молишься, говоришь? Ну так кончай бродяжничать да по чужим кухням побираться, поселяйся при девичьей обители и молись себе на здоровье! – прикрикнул на Федуловну отец Маркел. – Вон, Вася – странник, а от работы во славу Божию не отлынивает! Отец настоятель благословил пуговицы пришивать – так и будешь пришивать, не нравится – кочи еще у пристани, садись и плыви в Онегу!

– Грешно тебе над старым человеком измываться, – сказала Федуловна, но, не увидев на лице инока ни малейшего раскаяния, пошла догонять Лукерью с Ариной и Катюшу.

Трудники ушли вслед за келейником, Василий и Митя остались с отцом Маркелом.

– Вот ведь, прости господи, баба-фарисейка… А ты что ж, мил-человек?

– Не пойму, отчего меня от книг отставили. Плохо ли я их по скитам возил? Ни одна книжица не пропала.

– Архимандриту виднее. Будешь узников стеречь, оно и спокойнее. А не разъезжать в холод с коробами книжек. Ступай, возьми чистое исподнее, отведи душу в мыленке, мил-человек. А вечером – на службу.

– Как же без службы. Только сперва непривычно будет – в монастырях службы долгие, не так, как в городских церквах.

– Хитрый ты, мил-человек! Тебе чем странствия с книжками полюбились? Тем, что по два, по три дня в церковь носу не кажешь. Да ладно, Господь с тобой, ступай. Пойдем-ка и мы с тобой, Митенька.

По дороге на склад Василия догнал Родионов.

– Ты уж прости, Василий Игнатьевич, что я твою должность перехватил, – сказал он. – Может статься, это и ненадолго. Дай Бог, чтоб ненадолго. И знай, вдругорядь говорю – тебе от меня вреда не будет. Других забот хватает, а тебе я благодарен. Что такое благодарность – знаю, не первый день на свете живу.

– Может, и так, – буркнул Василий.

– Ни тебе, ни твоей Катерине. Потом все поймешь.

– Хотя, сдается, от тебя и ждать вреда, – прямо сказал Василий. – Думаешь, я тебя не раскусил? Думаешь, не знаю, что ты в Архангельске в полицейское управление бегал?

– Так не ради тебя ведь бегал. Говорю же – не до тебя с твоими шалостями. А теперь поучи меня этой книжной премудрости.

– Никакой особой премудрости. В скитах нужны душеполезные книжки. Иному труднику и богословский труд подавай. И вот садишься ты в сани. Туда тебе иноки из книгохранилища дают короба, в них стопки, веревочками перевязанные, при каждой – бумажка, для которого, мол, скита. И ты эти стопки раздаешь, прочитанные книжки собираешь и везешь в обитель. Одна неделя – едешь на Анзорский, объезжаешь скиты, другая неделя – на Муксалмы, третья – на Заяцкие. Четвертая неделя – это тебе на север, на Большом Соловецком у нас два больших скита, да еще на озерах люди живут, поодиночке, по двое, так спасаются. Озер – три сотни, еще поди догадайся, как к ихним землянкам подобраться. Скучать не придется. Новому человеку они там всегда рады. Хоть и отреклись от всего мирского, а могут спросить, как там война с турками, кто побеждает.

– А мы разве воюем с турками? – удивился Родионов.

– Вот то-то и оно! Сидит замшелый дед, весь уж святостью пропитался, двадцать лет назад, когда на Соловки спасаться приплыл, так с турками воевали, он и запомнил. Это что! Меня как-то спросили, жив ли еще сочинитель Пушкин. Могут полюбопытствовать, какой ныне государь, старый или уж новый. И смеяться грешно, совсем люди душой воспарили, стали молитвенниками, прочее все позабывали. Может, так и надо? Пошли на склад, потом – в мыльню, потом – трапеза, потом сходим вместе в книгохранилище, я тебе все покажу.

– Василий…

– Что?

– Ты Катерину-то вразуми, чтобы хвост поджала. Будет такие комедии устраивать – ее из обители погонят. Не поглядят, что зима. Что тогда делать станешь?

– Ох, брат Иван, не справляюсь я с ней… Ты ведь не понял тогда – я хотел ее сперва в Великом Устюге оставить, потом – в Архангельске. Не пожелала, чертова девка!

– В Архангельске кое-как стал понимать. Будет же тебе с ней хлопот…

– Ох, будет…

Эти двое и раньше пытались перейти на «ты», а теперь это обращение у них совсем укоренилось.

Инок отец Софроний оказался таким же седым дедушкой, как отец Маркел, только на голову ниже и с заметным брюшком. Отец Маркел говорил тихо, хотя мог при нужде возвысить голос, а отец Софроний от природы имел голос звучный, даже зычный, и был принужден его смирять. Митю он принял хорошо, обещал учить и велел приходить назавтра после утренней службы – хотел устроить новому воспитаннику экзамен.

Потом Митя и Федька вместе со старшими пошли на склад. Митя радовался – Василий ему, чтобы он в дороге не замерз, купил кое-что из одежонки, но такое, что вот-вот по швам расползется. Как бы трудно ни жилось в торцовских лавках, а Олимпиада Кондратьевна Торцова очень следила за тем, чтобы работники, живущие не в семьях, раз в неделю ходили в баню и получали чистое исподнее. Она прямо заявила, что завшиветь никому не позволит, а если увидит на ком ползучую скотинку – сама, своими руками, в тычки из лавок выгонит и обратно не пустит.

Федька же затосковал – понял, что на поварне ему не только жрать от пуза, но и трудиться придется. А он не для того из дома сбежал, чтобы в ярмо впрягаться.

Но обратной дороги уже не было.