Текст книги "Господь мой и Бог мой. Евангельские чтения. В помощь открывшим Евангелие"

Исцеление бесноватого

Когда же вышел Он на берег, встретил Его один человек из города, одержимый бесами с давнего времени, и в одежду не одевавшийся, и живший не в доме, а в гробах.

Он, увидев Иисуса, вскричал, пал пред Ним и громким голосом сказал: что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? умоляю Тебя, не мучь меня.

Ибо Иисус повелел нечистому духу выйти из сего человека, потому что он долгое время мучил его, так что его связывали цепями и узами, сберегая его; но он разрывал узы и был гоним бесом в пустыни.

Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: легион, – потому что много бесов вошло в него.

И они просили Иисуса, чтобы не повелел им идти в бездну.

Тут же на горе паслось большое стадо свиней; и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им.

Бесы, выйдя из человека, вошли в свиней, и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло.

Пастухи, видя происшедшее, побежали и рассказали в городе и в селениях.

И вышли видеть происшедшее; и, придя к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисуса, одетого и в здравом уме; и ужаснулись.

Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся.

И просил Его весь народ Гадаринской окрестности удалиться от них, потому что они объяты были великим страхом. Он вошел в лодку и возвратился.

Человек же, из которого вышли бесы, просил Его, чтобы быть с Ним. Но Иисус отпустил его, сказав: возвратись в дом твой и расскажи, что сотворил тебе Бог. Он пошел и проповедовал по всему городу, что сотворил ему Иисус (Лк. 8:27–39).

Три просьбы ко Христу звучат в этом отрывке. Одна – от бесов: не мучить и не погубить в бездне, а разрешить идти в свиней. «Идите», – говорит им Иисус, никогда не желающий ничьей погибели. («Иисус тотчас позволил им» – как замечательно это уточнение у Марка!)

Вторая – от перепуганных жителей Гадаринских: уйди, уйди от нас, мало ли, чего еще от Тебя ждать, страшно, уйди (ничем этот страх не отличается от бесовского «уйди, не мучь нас»). Он спокойно садится в лодку, чтоб отойти от них, не произнося ни слова упрека или угрозы.

Третья – от исцеленного человека, который просит Христа оставить его при Себе и хочет только одного: так и сидеть у Его ног, глядя на Того, Кто помиловал и освободил его, прекратил насилие и надругательство над его телом и разумом.

Что может быть понятнее, естественнее и трогательнее такой просьбы? Ты спас меня – я хочу быть с Тобой, оставь меня Себе! Дай быть с Тобой рядом, моя жизнь отныне Твоя!

И вот ему единственному Христос отказывает и отсылает от Себя.

Причем отказывает ради тех, кто Его прогнал.

«Возвратись в дом твой и расскажи, что сотворил тебе Бог».

Возможно, это звучит даже более жестко, чем слова к тому, кто просил отпустить его похоронить отца: «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов, а ты иди за Мной». Там Он крепко держит и не отпускает от Себя, и это само по себе счастье, а тут наоборот: размыкает руки и от Себя отсылает того, кто уходить не хочет.

Если твоя жизнь – Моя, точно говорит Он, то будь в этом городе Моим словом и образом Моего милосердия даже к тем, кто гонит Меня и думает, что не нуждается во Мне.

Те, кто не в состоянии вынести Его прямое присутствие, кто боится Его Самого, – могут услышать рассказ бывшего бесноватого и измениться. Исцеленный для них «свой», он не внушает ужаса… или внушает, учитывая, что с ним было еще недавно, – но это преодолимый ужас. К нему можно подойти, потрогать. Порасспрашивать. Услышать, как он говорит о Нем… О, как же он говорит о Нем!

Он – свидетельство, которое Христос оставляет им, уходя по их просьбе, свидетельство милости не только к исцеленному, но и к тем, кто Его прогнал. Знак, что Он не оставляет и тех, кто Его прогоняет. Не забывает, не вычеркивает из мыслей. Он будет ждать их и заботиться о них. Тем, кто не в состоянии прямо смотреть на солнце, Он оставляет горящую свечу.

Наверное, если бы Он забрал с Собой бывшего бесноватого, жители окрестности Гадаринской были бы лишены надежды. Но Он оставляет его там, бросает, как зерно в землю, как залог Своей любви и заботы, не исчезающей перед лицом людской злобы, неприязни и страха и не подчиненной им.

Еще один важный момент, на который хотелось бы обратить внимание: первое, что делает Иисус после того, как изгоняет из бедняги легион демонов, – покрывает его одеждой.

Когда же вышел Он на берег, встретил Его один человек из города, одержимый бесами с давнего времени, и в одежду не одевавшийся, и живший не в доме, а в гробах (Лк. 8:27).

И вышли видеть происшедшее; и, придя к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисуса, одетого и в здравом уме; и ужаснулись (Лк. 8:35).

Евангелие не зря это отмечает.

Унизительно – вдруг очнуться совершенно раздетым перед незнакомыми и вполне одетыми людьми. Стыдно, мучительно.

И Христос, не ограничиваясь чудом, тотчас избавляет его от этого стыда. То ли Он Сам скинул плащ со Своего плеча, то ли кто-то из учеников поделился, повинуясь взгляду и жесту Учителя, но человек больше не раздет – он спрятан, закутан, прикрыт.

Вместе с разумом и волей ему тут же возвращено человеческое достоинство. Тело, так долго служившее игрушкой бесам, больше не выставлено на всеобщее обозрение. Его защитили в момент особой уязвимости, с которой, как и с самим беснованием, он ничего не мог поделать сам.

Это очень важно. Бесам нравится унижать человека, растаптывать, выставлять на посмешище, пользуясь тем, что он не может сопротивляться. Обнажить, сорвать покровы, выставить человека на позор голым и беззащитным – дело вполне бесовское.

Тут невольно вспоминается блудница, которую притащили ко Христу. В синодальном переводе упущена деталь, которая есть в греческом тексте и в английском переводе: притащившие говорят, что она была застигнута в прелюбодеянии, прямо во время оного. То есть ее буквально стащили с постели и погнали по городу, под насмешки и улюлюканье.

Но Христос человеческого унижения не хочет и не допускает. Там, где Он, человек никогда не будет унижен и раздавлен. Он избавляет от унижения и позора, а не отдает на хохот и насмешки, после которых человек может и не встать. Ему не все равно.

Бесы выставляют на позор – Христос от позора спасает.

Покрыть нагого одеждой, исцелить от болезни, изгоняющей человека из общества, подать руку тому, кто уже привык, что ему не подают руки, есть и пить с теми, с кем брезгуют есть и пить: так раз за разом Он восстанавливает разрушенное человеческое достоинство, образ Божий в человеке, так ненавистный бесам и их приспешникам.

Одежда – древний образ милости и покровительства. Дать одежду со своего плеча, покрыть своим плащом – все равно что защитить, принять под свою руку, дать прибежище рядом с собой, стать заступником и спасителем.

И бывший бесноватый сидит у ног Христа, спасенный Им и закутанный в Его одежду, и все, что у него есть сейчас, – от Него.

И напоследок о просьбе бесов. «Не мучай», «не мучь нас», «что Тебе до нас, пришел Ты мучить нас…».

Что они Его об этом постоянно умоляют и трясутся от страха? Когда Он их мучил вообще? Чем?

Хоть раз было, что Иисус опалил их Божественным огнем, хлестнул молнией, да хоть пугнул как следует?

Ни разу. Более того, в единственном случае, когда бесы обращаются к Нему с просьбой, Он идет навстречу и просьбу выполняет. И для них Он источник милости, и они могут попросить и получить. Хотя даже это их ни в чем не убедит, не вразумит, не научит. Химера страха слишком сильна.

Господь не враг Своему творению, пусть и извратившему себя до вражды с Ним. Он отгоняет бесов от людей, освобождая несчастных, но этим неприятности бесов и ограничиваются.

Однако раз за разом бесы ждут от Него мучений, трясутся в ожидании, умоляют не терзать их. Страх застит им все, даже очевидную реальность. Он не мучает, но они мучаются самим ожиданием мучений. Страх разделяет их с Ним почище всякого приговора. За страхом они напрочь не видят Бога. Говорят о Нем по форме верно, а по сути – как о чудовище, палаче и пугале. Им кажется – и этот фантом заслоняет Его Реальность – что ничего иного им от Него не дождаться.

И, получив просимое, первое, что делают, – бросаются от Него прочь.

Страх чудовищно извращает сознание, заставляя смотреть на Бога как на врага и палача. Таков самый первый и самый глубокий шрам, который грех оставляет на нашей душе. Свидетельство тому мы находим в самом начале Библии, в рассказе о поведении Адама после грехопадения.

И воззвал Господь Бог к Адаму и сказал ему: [Адам,] где ты?

Он сказал: голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся (Быт. 3:9, 10).

Врет. Не наготы боится Адам, он уже сделал опоясание (Быт. 3:7). Он боится Самого Бога и хватается за первый попавшийся предлог, чтобы выставить между собой и Им заслон.

Бог не сделался врагом, но видеть Его иначе становится Адаму невозможно. И вести себя теперь с Ним получается только как с врагом, Который захватил в плен и поставил перед Собой на допрос.

Страх разрушает главное – веру в безусловную любовь Божью, не повреждаемую нашими грехами. Основа нашего бытия и безопасности исчезает из памяти. И немедленно все становится с ног на голову: вместо знания о том, что мы есть, ибо Бог возлюбил нас раньше нашего бытия и по Своей любви привел в мир, рождается и овладевает нами мысль, что Его любовь зависит от наших поступков и может исчезнуть или умалиться, если поступки Ему не по нраву. А если совсем не по нраву, то любовь превратится в ненависть, и само Его бытие будет угрожать нашему бытию.

В той или иной степени это наша общая беда: нет несогрешивших, нет не лишенных славы Божьей, нет ни одного без этого шрама.

Совершенная любовь, как пишет апостол, изгоняет страх; но и страх, в свою очередь, способен изгнать из сердца любовь и исказить образ Божий до полной противоположности.

Бесы – образ предельной извращенности, до которого может довести себя Его творение.

И если мы смотрим на Бога, видя в Нем единственно карающего Судью, если умоляем со страхом не мучить, не казнить нас, чего по грехам в собственных глазах вроде бы заслуживаем, если ничего хорошего себе от Него не ждем, то это взгляд не смиренный и благочестивый. А бесовский.

Он ждет и хочет от нас совсем другого взгляда.

Но не просто ждет и хочет. Он нас с этим врагом наедине не бросает и победы в одно лицо не требует.

Христос Своей совершенной всецелой любовью дает основу и возможность для избавления. Рана глубока, но Его любовь – глубже. Она способна пробудить наше доверие, побудить потянуться к Нему, превозмочь наш страх, дать раскрыться перед Ним и зародить в нас собственную любовь. Ей можно отозваться поверх всякого страха, она – сильнее.

Чтобы в конце концов шрам изгладился без следа.

Будем любить Его, потому что Он прежде возлюбил нас (1 Ин. 4:19).

Исцеление слуги сотника

Когда же вошел Иисус в Капернаум, к Нему подошел сотник и просил Его: Господи! слуга мой лежит дома в расслаблении и жестоко страдает.

Иисус говорит ему: Я приду и исцелю его (Мф. 8:5–7).

В этом отрывке поражает и трогает готовность Христа сразу же прийти на помощь страдающему человеку. «Господи, мой слуга тяжко мучается!» – «Я приду и исцелю его!»

Никаких условий и предварительных требований. Никакой «платы». Мгновенный отклик на чью-то боль: Я приду и помогу.

Он не говорит: сперва обратись в истинную веру, потом…

Не говорит: перестань быть оккупантом и мучить Мой народ, потом…

Не требует, чтоб человек покупал Его милость и сначала сделался лучше, а уж потом подходил и чего-то просил.

Если больно, иди к Нему, зови Его. Если кому-то больно, проси за него, не боясь, что недостаточно хорош для такой просьбы.

Это рождает доверие, тягу к Нему, веру, что ты Ему нужен… и любовь.

И все, что ты изменишь в себе, будет из благодарности и любви, от желания быть к Нему поближе.

Иисус сносит все преграды между Богом и страдающим, просящим человеком.

И горе тем, кто начинает возводить эти преграды вновь.

Исцеление одержимого отрока

Когда они пришли к народу, то подошел к Нему человек и, преклоняя пред Ним колени, сказал: Господи! помилуй сына моего; он в новолуния беснуется и тяжко страдает, ибо часто бросается в огонь и часто в воду, я приводил его к ученикам Твоим, и они не могли исцелить его.

Иисус же, отвечая, сказал: о, род неверный и развращенный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас? приведите его ко Мне сюда.

И запретил ему Иисус, и бес вышел из него; и отрок исцелился в тот час (Мф. 17:14–18).

«Иисус же, отвечая, сказал: о, род неверный и развращенный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас? приведите его ко Мне сюда». На этой фразе, составленной необычным образом, без заглавных букв после вопросительных знаков, я удивляюсь Его необычайному самообладанию, любви и стремлению помочь поверх всякого Своего недовольства.

В самом деле, как же Он спешит помочь человеку, если вот так, на одном дыхании – «да сколько ж можно-то?!», и тут же, без паузы, в том же самом предложении: «приведите его ко Мне»!

Да, Христос недоволен (и, разумеется, по делу); но это недовольство, высказанное в нескольких словах, никак не разделяет Его с пришедшим в беде человеком. Даже вдох-выдох Он не делает, как сделал бы, наверное, любой из нас, чтоб успокоиться в раздражении и все-таки оказать помощь.

Нет, у Него ни малейшей паузы. У Него сразу, без точки, на одном дыхании: приведите его ко Мне.

В Нем не бывает раздражения, которое могло бы отделить Его от пришедшего к Нему.

Мне кажется, это важно. Его недовольство никак не сказывается на готовности помочь в беде, не вызывает даже секундного промедления. В Своем недовольстве Он не отвергает человека и не заставляет его ждать, пока негодование пройдет.

При этом мне не думается, что негодование Христа направлено против неудачливых учеников, как нередко считается. По-моему, это все-таки относится к отцу ребенка. И вот почему.

У Матфея этой подробности нет; но у Марка, который здесь неожиданно изменяет своему главному принципу «краткость – сестра таланта», очень заметно, что неудача учеников заставляет отца обращаться к Иисусу скептически и, я бы сказала, даже с неуважением.

«…и многократно дух бросал его и в огонь и в воду, чтобы погубить его; но, если что можешь, сжалься над нами и помоги нам» (Мк. 9:22).

«Если что можешь…» Сравните это, например, со словами прокаженного: «Господи! если хочешь, можешь меня очистить» (Мф. 8:2).

Причем это после подчеркивания, что нечистый дух-то – он ого-го какой, он-то всякое может, и в воду и огонь бросал, а Ты… ну, если Ты что-то можешь, то помоги уж.

Этакий прозрачный намек на силу беса и бессилие Христа.

Иисус, прекрасно видящий людей насквозь (Ин. 2:25), еще до самих произнесенных слов знает настроение отца, отсюда и «род неверный и развращенный». Ну а какой еще, если уважает силу бесовскую и публично сомневается в силе Бога?

Но и ростки его веры тоже видит. И, наверное, то, что под защитным неверием (мол, не поможет – не очень-то и рассчитывали!) таится, может быть, самому человеку неочевидная, отчаянная надежда на чудо.

Поэтому – недовольство позади, Он снова сосредоточен на стоящем перед Ним человеке – Иисус говорит довольно мягко про «хоть сколько-нибудь веры», с который все можно верующему.

Хоть сколько-нибудь. Не бойся. Не защищайся от Меня своим неверием. Дай Мне то немногое и скудное, что у тебя есть, и Я стократно и тысячекратно умножу это.

И человек отзывается Ему уже без всякого скепсиса, с доверием и со слезами: верую, помоги моему неверию!

И Он помогает. И сыну. И отцу.

Тогда ученики, приступив к Иисусу наедине, сказали: почему мы не могли изгнать его?

Иисус же сказал им: по неверию вашему; ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас; сей же род изгоняется только молитвою и постом (Мф. 17:19–21).

В самых древних источниках про пост ничего не сказано, только про молитву, но ладно, суть не в этом.

Выходит, что изгнать беса можно только предельно от него «отключившись». Молитва – это сосредоточение на Боге, обращение к Богу, беседа с Богом. Тут просто нет места бесу, нет посвященного ему внимания. Даже горе что-то можно сказать, чтоб она послушалась, но «сей род» изгоняется только всецелым преданием себя Богу (так же, как бесы всецело предали себя злу), а не обращениями к «сему роду» от, так сказать, своего лица.

Ты ничего не сделаешь с бесом сам. Если ты не предал себя Богу всецело в этот миг, то бес найдет в тебе нечто общее с самим собой, чтоб не послушать тебя и выставить на посмешище (бесы вообще обожают выставлять на позор и посмешище, это их почерк).

Поэтому сам вопрос «почему мы не могли изгнать его?» уже выдает неверную позицию учеников – вы не могли, потому что взялись не за свое дело, ваше дело было – молиться Тому, Кто может изгнать.

Неверие учеников выражается в отсутствии молитвы, в расчете на собственные силы, в соперничестве с бесом. «Неверие» здесь – не атеизм (естественно, апостолы верят в Бога), а нежелание вверить Ему себя и свою ситуацию.

«И бесы повинуются нам об имени Твоем», – радуются в другом евангельском стихе семьдесят посланных на проповедь учеников (впрочем, и там Иисус слегка остужает горячие головы, чтоб не перегрелись). Выходит, что под Фавором оставшиеся там девять апостолов даже не звали Христа, не произносили Его имя, самонадеянно рассчитывая, что и сами справятся. Молодцы! Вот уж где «головокружение от успехов»… и вполне логичный холодный душ.

Но победить такое зло можно, только обращаясь к Источнику всякого блага и прося победы от Него. Не стремиться стать единоличным победителем. И тогда Он разделит Свою победу с тобой, а не ты останешься наедине со своим поражением.

Воскрешение сына вдовы

Когда же Он приблизился к городским воротам, тут выносили умершего, единственного сына у матери, а она была вдова; и много народа шло с нею из города.

Увидев ее, Господь сжалился над нею и сказал ей: не плачь.

И, подойдя, прикоснулся к одру; несшие остановились, и Он сказал: юноша! тебе говорю, встань!

Мертвый, поднявшись, сел и стал говорить; и отдал его Иисус матери его (Лк. 7:12–15).

Комментарий владыки Антония Сурожского:

«…Христос не обращается к ней со словами утешения.

Он останавливает ее плач; Его слова, которые являются словами милосердия, являются вместе с тем твердым, неумолимым требованием со стороны этого милосердия: Не плачь! – не потому что смерть твоего сына недостойна слез, но, как бы предваряя слова, сказанные позже апостолом Павлом к солунянам, Он ей безмолвно говорит: Не сетуй, как язычники, не имущие упования – не плачь!..

И только когда эта женщина отозвалась верой, послушанием на требование Божественной любви, Христос творит чудо и возвращает ее сына в жизнь».

Владыка Антоний говорит о том, что Христос желает видеть у нее доверие к Себе, к тому, что Он может сотворить, и в ответ на это твердое доверие и послушание вследствие доверия воскрешает ее сына. С этим я совершенно не спорю.

Но все-таки пару слов добавлю.

«Христос не обращается к ней со словами утешения…»

Но ведь «не плачь» – это и есть слово утешения!

«Не плачь!» может звучать властно, потому что Он говорит как власть имеющий. Но это власть и сила протянутой над головой руки: не плачь, боль сейчас пройдет.

Он не требует от нее – Он обещает.

Представьте себе несчастную рыдающую над одром мать, к которой подходит известный Равви, почитаемый многими за великого пророка… подходит и, глядя сострадательно, говорит: «Не плачь»… Быть может, даже за руку берет и в глаза заглядывает – почему нет? Христос часто касается человека, когда тому больно и плохо.

Само это слово из Его уст, выражение Его полных сострадания глаз – все это должно было исполнить женщину надеждой. Конечно, она прекращает плакать! Наверное, она забывает даже дышать, глядя Ему в лицо!

Ведь не просто же так Он подошел, чтобы дежурно выразить соболезнования пустым и жестоким словом. Ждешь продолжения, а не того, что Он пойдет дальше, надеждой обманув.

Конечно, это утешение.

«Не плачь» – это то же «не бойся, только веруй», сказанное в схожей ситуации начальнику синагоги, у которого умерла дочь. Может быть, еще глубже, потому что Иаир только что услышал горестную весть, и Христос буквально подхватывает его в первое же мгновение, не давая впасть в немедленное отчаяние («не бойся, не бойся, Я тут»)… а тут Он сходит в материнскую боль, касается самого тяжкого горя и в этой глубине говорит ей: «Не плачь».

Не требование это, а протянутая рука, за которую можно доверчиво взяться и выйти на свет.

Думаю, если она и перестала плакать, то в предчувствии милости и чуда, в глубочайшей вере, в ощущении и осознании, что больше она в горе не одна, – Некто неизъяснимый сошел в ее материнский ад, чтобы вывести ее оттуда.

В утешении.