Текст книги "Господь мой и Бог мой. Евангельские чтения. В помощь открывшим Евангелие"

Приставшая к берегу лодка

Когда же настал вечер, то ученики Его сошли к морю и, войдя в лодку, отправились на ту сторону моря, в Капернаум. Становилось темно, а Иисус не приходил к ним.

Дул сильный ветер, и море волновалось.

Проплыв около двадцати пяти или тридцати стадий, они увидели Иисуса, идущего по морю и приближающегося к лодке, и испугались.

Но Он сказал им: это Я; не бойтесь.

Они хотели принять Его в лодку; и тотчас лодка пристала к берегу, куда плыли (Ин. 6:17–18).

Становилось темно, а Иисус не приходил к ним.

Очень цепляет меня эта фраза.

Квинтэссенция тоски и неуюта в этих словах. Темнеет, темнеет, и вот уже совсем темно, а Его все нет. И ученики – далеко от дома, брошенные в этой сгущающейся темноте.

Мне кажется, это довольно частое для нас ощущение. Его нет, Он не приходит. Тьма сгущается, поднимается ветер, вздымая холодные ночные волны.

А Его нет.

И кажется, что Он забыл тебя. Бросил. Растворился во тьме, будто Его и не было. При свете дня эти мысли, конечно, абсурдны, но в темноте и тоскливом одиночестве, когда дует ветер и тяжко шумят черные волны, они кажутся единственной реальностью.

Но Его мысли никогда не покинут тебя, и Он никогда не бросит; Он вернется – и с Ним вернется свет, будто и не уходил.

И твоя лодка вдруг мягко уткнется в спасительный берег, казавшийся таким далеким в темноте, а на самом деле – такой близкий рядом с Ним.

О насыщении хлебами

Смущает, когда в проповедях и рассуждениях попрекают людей, которые «ели и насытились» и из-за этого захотели сделать Христа царем. Дескать, вот какие мещане бездуховные – захотели и дальше есть досыта! Им Нагорную проповедь, а они про хлеб!

Вообще-то потребность в еде и в безопасности – то есть в том, чтобы еда была, чтобы знать, что она и завтра будет, чтобы не угрожал голод, – это базовые потребности человека, за которые странно упрекать. Тем более простых людей, для которых хлеб насущный – не данность, а плод усилий и предмет тревоги: будет завтра или нет. И вполне естественно желание видеть «во власти» того, кто может накормить.

И Христос не отвергает эту потребность, не относится к ней свысока. Он просто дает людям то, в чем они нуждаются: пищу. Дает с избытком: «И ели все и насытились; и набрали оставшихся кусков семь корзин полных» (Мф. 15:37).

Иисус вообще воплощает в Себе все, что нужно человеку. От самого простого и безыскусного, но очень нужного: дать поесть, защитить, приласкать словом, взглядом или жестом, похвалить – до высочайших духовных вершин, от которых захватывает дух, где тебе открывается прекрасная и огромная истина.

И это все Он.

Совсем не плохо хотеть от Него хлеба: нет никакого зла в том, что дает Он Сам.

Плохо другое: хотеть только хлеба – и не хотеть ни Его Самого, ни чего-то еще, что требует не только умения взять, но и порыва отдать.

Об исцелениях в субботу

Читая эти отрывки, снова и снова поражаюсь тому, как странно люди относились к чудесам.

Книжники же и фарисеи наблюдали за Ним, не исцелит ли в субботу, чтобы найти обвинение против Него (Лк. 6:7).

В одной из синагог учил Он в субботу.

Там была женщина, восемнадцать лет имевшая духа немощи: она была скорчена и не могла выпрямиться.

Иисус, увидев ее, подозвал и сказал ей: женщина! ты освобождаешься от недуга твоего.

И возложил на нее руки, и она тотчас выпрямилась и стала славить Бога.

При этом начальник синагоги, негодуя, что Иисус исцелил в субботу, сказал народу: есть шесть дней, в которые должно делать; в те и приходите исцеляться, а не в день субботний (Лк. 13:10–14).

О эта дивная интонация советской регистраторши: чудеса там, не чудеса – когда положено, тогда и приходите, куда вы лезете, у нас сейчас обед. И талончик на чудо взять не забудьте!

И негодование на Учителя, выплеснутое окриком на простых людей, которые вообще-то просто пришли в синагогу послушать Равви и совершенно не виноваты, что Иисус любит исцелять в субботу.

Века идут, тысячелетия, а люди не меняются – вчера и днесь те же.

Ни удивления чуду, ни радости за ближнего. Поразительно: ведь исцеленная женщина – давний член прихода, ее все знают, уж точно знает начальник синагоги. Однако ее освобождение от болезни не вызывает в нем ни малейшего теплого чувства. Что страдание, что исцеление совершенно ему безразличны. И даже в момент ее радости, такой неожиданной, такой огромной, он одергивает ее злым замечанием.

Недаром Иисус резко говорит ему: лицемер! Ведь к скоту он относится лучше, чем к людям, находящимся под его попечением. Скотником бы ему работать, а не начальником синагоги. О скоте заботится, скот водит поить даже в субботний день, не давая мучиться от жажды. А человек… что человек? Потерпит, не переломится. Придет, когда положено.

Наслушаешься таких и не посмеешь обратиться к Богу. Вдруг что не то скажешь. Или не тогда. Не как положено…

И как же это отношение перекликается с печальными словами Христа из притчи: даже если кто из мертвых воскреснет, то и ему не поверят.

Еще бы! Не только не поверят, но, воскресни бедняга в неподходящий день, еще укорят, что в день субботний размотал погребальные пелены и прошел непозволительно большое расстояние от гробовых пещер до человеческого жилья.

Поразительно, как рамки намертво усвоенных правил делают человека слепым и глухим, запирают в тесном и плоском мирке, где чудо из благого преодоления естественного закона становится скучным нарушением запрета.

Иисус и Хананеянка: история одной жестокости

Один из самых пререкаемых евангельских текстов – о хананеянке, псах, детях и хлебе:

И, выйдя оттуда, Иисус удалился в страны Тирские и Сидонские.

И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала Ему: помилуй меня, Господи, сын Давидов, дочь моя жестоко беснуется.

Но Он не отвечал ей ни слова. И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами.

Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева.

А она, подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! помоги мне.

Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам.

Она сказала: так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их.

Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина! велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час (Мф. 15:21–28).

День, солнце, жарко. Иисус с учениками идут по дороге (будем придерживаться версии Матфея, в ней реплик больше, чем у Марка), за ними бежит женщина, пытаясь их нагнать и окликая в голос. Уж, наверное, самым жалобным голосом, должно быть, и задыхаясь на бегу. Но толку мало: ученики на нее оглядываются, а Иисус как будто не слышит. Сирофиникиянка, язычница, как пишет о ней Марк… Ну… Это уже не смущает даже учеников – разве мало Иисус общается с язычниками? Он и с римлянами дружелюбен, к Нему и самаритяне подходят смело.

«Но Он не отвечал ей ни слова. И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами. Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева».

Неожиданно. Апостолы немеют, и немудрено! Нельзя противоречить Себе больше, чем противоречит Иисус, отговариваясь такой отговоркой. Каждый из апостолов мог мигом припомнить Христу исцеленных язычников, римлян, да и самаритян – тоже «иудеев» очень сомнительных.

Пока ученики недоуменно переглядываются и думают, как бы этак поделикатнее намекнуть Учителю на эти обстоятельства, женщина подходит поближе.

«А она, подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! помоги мне.

Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам».

Одно из тех мест Евангелия, которые уже две тысячи лет ставятся в вину Христу и христианам. Здесь действительно очень трудно не начать возмущаться. Не пережить этот миг эмоционально – как нож в сердце несчастной женщины. Не осудить Христа. Но вся жалость и весь либерализм не могут того, что может Он, не знают того, что знает Он; а, следовательно, Он в Своем праве.

На мой взгляд, они здесь говорят друг другу намного больше, чем написано. Разбирать можно не пофразно – пословно.

«Господи! Помоги мне!»

Она сирофиникиянка. Из Финикии. Страны, где процветал один из самых жестоких и мерзких религиозных культов Античности – культ детоубийства. Культ приношения детей-первенцев в жертву их «господу» – Молоху.

Вот что пишет об этом культе Честертон в «Вечном человеке»:

«В Новом городе, который римляне звали Карфагеном, как и в древних городах финикийцев, божество, работавшее “без дураков”, называлось Молохом; по-видимому, оно не отличалось от божества, известного под именем Ваала.

…почитателей Молоха никак нельзя назвать примитивными. Они жили в развитом и зрелом обществе и не отказывали себе ни в роскоши, ни в изысканности. Вероятно, они были намного цивилизованней римлян. И Молох не был мифом; во всяком случае, он питался вполне реально. Эти цивилизованные люди задабривали темные силы, бросая сотни детей в пылающую печь».

В Ветхом Завете мы встречаем крайне жесткое отношение к этому культу.

«И сказал Господь Моисею, говоря: скажи сие сынам Израилевым: кто из сынов Израилевых и из пришельцев, живущих между Израильтянами, даст из детей своих Молоху, тот да будет предан смерти: народ земли да побьет его камнями; и Я обращу лице Мое на человека того и истреблю его из народа его за то, что он дал из детей своих Молоху, чтоб осквернить святилище Мое и обесчестить святое имя Мое; и если народ земли не обратит очей своих на человека того, когда он даст из детей своих Молоху, и не умертвит его, то Я обращу лице Мое на человека того и на род его и истреблю его из народа его, и всех блудящих по следам его, чтобы блудно ходить вслед Молоха» (Лв. 20:1–5).

«Дочь моя жестоко беснуется…» Немудрено. Вера финикийцев – это действительно бесовщина.

Да, римляне к тому времени огнем и мечом выжгли практику детских жертвоприношений. Но память и поклонение тому, кому эти жертвы приносились, в народе сохранялись. Мне кажется, что беснование дочери – прямое следствие сатанинского культа, который исповедовала эта женщина. Зримое действие дьявола. Зримый ответ их господа – Молоха.

А теперь она называет Господом – Другого.

Иисус никогда не принимал подобных признаний от бесовских сил. Сколько раз Он изгонял бесов, сколько раз они пытались назвать Его Сыном Божьим, но Он воспрещал им, не желая слышать эту весть из этих уст (Лк. 4:41).

А сейчас перед Ним стоит та, чей народ называл господом детоубийцу Молоха. И то же именование она обращает к Нему, Спасителю.

В ответ звучит одна из самых жестоких новозаветных фраз.

«Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам».

Это Он-то, Кого пришлось убедительно отговаривать, когда Он порывался пойти и лично исцелить слугу римского сотника (Мф. 8:5–10)! Тоже совсем не правоверного иудея.

Что вообще означает эта загадочная фраза? Что значит «нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам»? Ну, кроме того, что Господь явно отзывается о финикиянах без лицеприятия. О каком хлебе речь? Кто вообще предлагает что-то отбирать у детей, чтобы отдать собакам? Сила Господа – разве она сродни батарейке «Энерджайзер»? Если язычникам поможет, евреям меньше достанется?

Почему, в конце концов, римлянам можно помогать, а финикиянам – нет? И что может перевесить в глазах Христа всю извращенную мерзость соединения человека и беса, чтобы Он отказался помочь?

Это вторая крайне странная отговорка, по видимой правдоподобности очень похожая на: «Я послан только к погибшим овцам дома Израиля».

На мой взгляд, надо попробовать взглянуть на этот текст как бы из-за спины Христа, услышать Его голос. И особенно выделить слова «хлеб» и «псам».

Под хлебом Иисус разумеет Себя. Сравните с Иоанном 6:48 и далее по тексту. Именно Себя, а не Свои способности целителя, Он не хочет отдавать.

Его называют Господом дети того народа, с которыми Он был всю историю, Его дети, от первенца Исаака до последнего новорожденного. Можно ли позволить то же именование тем, чей «господь» – детоубийца? Может ли Он принять их признание, что Он – их Господь?

Может ли согласиться на такой синкретизм и толерантно подтвердить этим, что Господь один, только пути к Нему разные, и все религии проповедуют одно и то же, хоть бы они призывали детей сжигать, а хоть бы брать крест и следовать за Спасителем? Приняв поклонение от детоубийц, не перестанет ли Он быть Господом для Своих детей?

Это один из самых ярких антисинкретических эпизодов Нового Завета. Господь не хочет быть Господом для бесов. И для бесопоклонников – тоже. Делить это именование с кем бы то ни было еще Христос не желает. Нет, все религии не едины, и Господь для всех не один.

Слова «Господь» и «Бог», синонимичные для нас, тогда еще не синонимичны. «Блажен народ, у которого Господь есть Бог», – говорит Псалмопевец в 32-м псалме, и с лингвистической точки зрения это вовсе не идентично фразе: «Блажен народ, у которого кавалерия есть конница».

Бог – Творец, создатель Сущего, источник жизни. И, конечно, Иисус – Бог для финикиян, как и для всех остальных небесных, земных и преисподних.

Но Господь Он только для тех, кто сам признает Его своим покровителем, своим Господом. Он не может быть покровителем только Своей волей, Ему обязательно нужно обратное искреннее признание. Христу неприятно, когда Его зовут Господом бесы – может быть, не столько потому, что это бесы (в конце концов, кому, как не Ему, помнить, что и они – Его создания?), сколько потому, что они это делают лживо, льстиво и из страха.

Под псами Он разумеет финикиян. И это слово тоже не случайно: однажды Он уже говорил про святыню, которую не следует давать псам.

«Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас» (Мф. 7:6).

Иисус не Господь финикиянке, Он прямо дает ей это понять, и в этом звучит некий отзвук грозного предостережения о последнем Суде. «Не всякий, говорящий Мне: “Господи! Господи!” войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного» (Мф. 7:21).

Она сказала: «так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их» (Мф. 15:27).

Завидую тому, как она Его слышит. Смотрите: они говорят так, как будто вокруг нет еще двенадцати парней. Они наедине, одни во всем мире: Спаситель и душа, которую Ему надо вытаскивать на свет.

Можно поддаться эмоциям и упрекнуть: зачем, мол, Он тянет нервы из несчастной матери, вместо того чтобы исцелить ребенка, а потом уж рассуждать на богословские темы? Но при этом как-то забывается, что беснованием страдала не только дочь. В какой-то степени бесноватой была и мать. Она не искала спасения для себя, она не знала, как чудовищно поражена ее душа, но Христос это видел.

Он пытался до нее достучаться именно тогда, когда она была наиболее открыта Ему.

И достучался.

Исцели Он сперва дочь – весьма вероятно, что потом мать бы Его не услышала. Помните рассказ, как Он исцелил десять прокаженных, а поблагодарить Его пришел только один (Лк. 7:12–19, кстати, вернувшийся был исцеленный самарянин – это снова к вопросу о «только к погибшим овцам дома Израилева»)? Много ли людей в радости готовы слушать какие-то там предостережения?

Иисус режет по-живому, да. Режет очень больно. Он вообще не страдает прекраснодушием. Если бы Он поднял женщину с земли с радостными словами «дочь Моя» и немедленно исцелил ребенка, это была бы неправда, и прежде всего это повредило бы самой женщине.

Она Ему пока не дочь. Она, в самом деле, несмышленый щенок. До ребенка щенку еще расти и расти: но, по крайней мере, теперь есть ясная надежда вырасти в человека. Вот такой, понимаете, неожиданный изгиб эволюции.

Два слова о «крохах», о которых говорит женщина и над которыми тоже очень хочется сострадательно всхлипнуть. Не надо. Она все правильно говорит. Таким новоначальным, как она, и нельзя ничего больше этих крох. Больше им просто не разжевать и не проглотить.

Потом, сильно позже, апостол Павел, говоря о новоначальных, о младенцах во Христе, скажет: «Я питал вас молоком, а не [твердою] пищею, ибо вы были еще не в силах, да и теперь не в силах…» (1 Кор.3:2). Логика одинаковая, с той лишь разницей, что Павел имел дело с уже уверовавшими во Христа новоначальными, а Иисус – с той, что еще не вполне отошла от бесопоклонства.

Тогда Иисус сказал ей в ответ: «О, женщина! велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час» (Мф. 15:28).

Заметили, как фраза про «только к погибшим овцам дома Израилева» волшебным образом снова оказывается неактуальной?

Вот где чудо-то.

Христос и чудеса

…И не совершил там многих чудес по неверию их (Мф. 13:58).

Бог не начинает отношения с неверующим с явного чуда.

Точнее, с того, что самим человеком было бы воспринято как нечто из ряда вон выходящее. Возможно, еще и поэтому Иисус запрещает говорить о Себе как о чудотворце: не хочет, чтобы чудеса были первым, что о Нем узнают.

Чудо, как ни странно, очень непрочная основа для подлинных и глубоких отношений. Казалось бы, что убедительнее эффектного зрелища, что послужит лучшим доказательством «силы и славы»? Но нет. Из зрелища чудес не рождаются ни вера, ни доверие, ни любовь.

Чудо действительно может очаровать, восхитить и покорить человека. Может даже заставить встать на колени и поклониться чудотворцу.

Именно этим путем пойдет Антихрист, точнее, его Лжепророк:

«И чудесами, которые дано было ему творить перед зверем, он обольщает живущих на земле, говоря живущим на земле, чтобы они сделали образ зверя, который имеет рану от меча и жив» (Откр. 13:14).

Антихристу не нужны личные теплые отношения с каждым человеком – достаточно, чтобы обольщенные поклонялись ему. Я вообще не уверена, что Антихрист захочет настоящей человеческой любви: это слишком связано с Богом и слишком смотрит вглубь человека, на кой ему это.

Отношения, выстроенные на чудесах, – суррогат отношений. Подмена. Возможность для чудотворца быть одним, а являть себя иным. И такие отношения по определению непрочны.

Любое чудо уходит в прошлое, и требуется новое и новое «подкрепление». В каком-то смысле это сродни наркомании: после эйфории приходит нужда в новой «дозе». Никакого чуда не хватит надолго, а отсутствие чудес ведет к отрезвлению, поэтому Лжепророк творит их много, не давая опомниться и задуматься. Это тупиковый путь, но Антихриста вполне устроит: он будет вкалывать дозу за дозой.

Но Иисус стремится не очаровать, не обольстить и не вызвать восторг. Ему не нужно постоянно «подтверждать» Себя все новыми чудесами под скептическими взглядами. Он хочет веры и привязанности к Себе, рожденной в откликнувшемся Ему, Его словам и делам сердце, а не в восхищенных красочным чудом глазах.

Прекрасно не то, что Он творит чудеса, а то, какие чудеса и почему Он творит; прекрасен Он Сам. Сами чудеса обретают смысл лишь потому, что они – свидетельство Его любви. И Сам Он ждет нашей любви, а не восторженного поклонения, основанного на эйфории.

Христос действительно хочет Себе сердце каждого человека, но прежде Он отдал нам Свое. В Нем есть то, что нужно любому из нас; рядом с Ним никто не останется голодным, жаждущим или несогретым.

Вера, основанная на чудесах, вместе с ними и закончится. На вчерашнего кумира еще и плюнут. А вера, которая видит причину чудес – Его любовь, Его Самого, – не пройдет никогда.

Дела и слова

Любовь к Богу и любовь к ближнему

…один из них, законник, искушая Его, спросил, говоря: Учитель! какая наибольшая заповедь в законе?

Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки (Мф. 22:35–40).

Это не просто заповедь, это Большой Взрыв. В нескольких словах заключено абсолютно все. Если в нее вглядываться, становится очевидно, что она поистине бездонна и всеохватна. Это мета– и мега-закон, нечто вечное и изначальное, суть и смысл бытия, основа, на которой создан мир. Это точный словесный портрет Бога.

Здесь и любовь, которую питают друг к другу Лица Святой Троицы; и любовь Бога к человеку; и любовь воплотившегося Человека Христа к Богу Отцу и к каждому человеку как Своему ближнему. Здесь и чаемая любовь всякого человека к Богу и ближнему.

Бог создает мир по Своему образу и подобию, и это естественно: Бог – абсолютное и совершенное благо, Он не будет творить нечто худшее.

Наш созданный мир до падения был тварным воплощением заповеди о всецелой любви к Богу и ближнему. Трагедия первородного греха в том, что с мига падения человек постоянно нарушает закон созданного мира, живет с ним вразрез и наперекор.

Соблюдающий эту заповедь имеет жизнь вечную, говорит Иисус. Но нет того, кто ее исполнил и кто мог бы исполнить безупречно: а любое отступление от нее – смерть, не как наказание, а как единственная альтернатива жизни.

В том и беда, что грех отсек человека от пребывания в этой заповеди бытия; и никто, самый праведный, самый чистый, но несущий в себе шрам первородного греха, не мог ее до конца воплотить, хоть на волос да отпадал, а значит, носил в себе личинку небытия.

Никто, кроме Христа; для того и воплотился Сын Божий, став как мы во всем, кроме греха. Иисус – единственный Человек, исполняющий эту заповедь во всей ее необъятной полноте, и оттого Он – Спаситель, Источник жизни и Сам не нуждается в спасении.

Иисус – воплощение этой заповеди, и две природы в Нем связаны между собой точно так же, как две ее части: неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно. Он всем Собой любит Бога и точно так же, всем Собой, любит человека: не абстрактное безликое «человечество», а каждого из нас как единственного.

И нет в Нем никакого внутреннего противоречия или «перекоса весов», когда Он забыл бы человека ради Бога или Бога ради человека. Вся Его земная жизнь – обращение одновременно к Богу Отцу и к человеку; Он постоянно в молитве и постоянно в служении людям. Каждое Его слово, каждый жест, прикосновение, взгляд – воплощение и отражение любви к Богу и ближнему. Он любит Бога как Бог и как Человек; и людей Он любит как Человек и как Бог.

Мы все – ближние Ему.

А значит – и Он наш Ближний. Наш Бог и наш Ближний.

И это означает, что Иисус не просто «исполнитель». Он еще, если можно так выразиться, «адресат» этой заповеди.

Он Бог, Которого мы призваны любить всей душой, сердцем, разумом и силами.

И Человек, наш ближний, Кого можно любить, как самого себя.

А там, где Он в Евангелии предлагает «исполнить» эту заповедь другим людям, чтобы иметь жизнь вечную, – это прозрачный намек на то, что «человекам это невозможно», так же нереально, как по своей воле стать «совершенным, как совершен Отец ваш Небесный». Воля, покореженная грехом, не даст нам достичь совершенства. Человек не может сам себя спасти, как нельзя вытащить себя за волосы из болота.

По сути, этими словами Христос с серьезным видом предлагает стать Им Самим – что, конечно, не в силах и не в возможностях человека. Это предел, за который шагнуть нельзя: можно только надеяться, что Бог, Которому «все возможно», Сам сделает первый шаг и протянет руку. Именно это понимание собственной невсесильности и надежду на Бога Он и стремится в нас пробудить.