Текст книги "Южный Ветер"

Когда Саша с Женей снова пришли в Суворовку, это было утром, Джумбер находился в своем кабинете – долго с кем-то разговаривал, пришлось подождать. Саше хотелось скорее забежать и рассказать все, что она придумала, поэтому ожидание схватило ее за плечи и трясло. Саша не пустила Женю исследовать дневной стационар, а попросила его зайти к Джумберу вместе. Когда кабинет освободился и Джумбер пригласил Сашу, она сорвалась с места, случайно задев Женю.

Джумбер протянул руку Жене, сказал, что рад его видеть снова, Женя тоже протянул руку и сжал ладонь врача, все выглядело так, будто они встретились в офисной переговорке и совершают обычный корпоративный ритуал. Затем Джумбер так же обыденно протянул руку Саше, что, как подумала сама Саша, казалось немыслимым жестом здесь, в южной провинции, и в то же время выглядело красиво и аккуратно. Затем Джумбер пригласил всех сесть, опустился в свое кресло и сложил на столе руки.

– Мы откроем радиокружок, где авторами будут только пациенты психиатрической больницы, они будут делать передачи о своей жизни.

Саша сама себе напомнила школьницу-отличницу, поэтому решила дальше говорить чуть более сдержанно, по-взрослому.

– Прекрасная идея, Саша! Я согласен!

Врач хлопнул ладонью по столу, Саша поняла, что это он изобразил нарочно, с иронией, только она не поняла, согласен ли врач с идеей.

– Вы шутите? Или честно говорите?

Отличница!

– Честно говорю, Саша, хорошая идея. Только расскажите подробнее.

– Я имею в виду, что пациенты будут делать передачи для радио «Южные волны». Начнем с простого, со стрит-токов например, это когда корреспондент задает один и тот же вопрос разным людям и из этого делается короткая нарезка из ответов. Потом попробуем что-нибудь посложнее, может репортажи, тут все зависит от команды и…

– Саша, простите, что перебиваю: а радио «Южные волны» согласно взять такие передачи?

– Я почти договорилась.

– Это очень хорошо.

Джумбер посмотрел в потолок и втянул нижнюю губу под верхние зубы, явно готовя ответ. Саша решила не перебивать.

– Я мечтаю о том, чтобы люди, то есть все люди, понимали ментальные расстройства как заболевание, а не как нечто страшное, небезопасное. Представляете, как было бы хорошо, если бы все знали, что пациенты психиатрической больницы ничем не отличаются от пациентов кардиологии. Большинство заболеваний и там, и там – хронические. Но есть и полностью излечимые. В обеих этих сферах есть лекарства, которые вылечивают или уводят в долгую ремиссию, а есть печальные, инвалидизирующие случаи.

Саше и самой страшно надоело говорить всем, что Женя нормальный, не инвалид и не сумасшедший.

– Саша, а радийный опыт у вас есть?

– Да, я студенткой проходила практику на радио. Умею пользоваться техникой и понимаю, как делать передачи.

– Тогда мне нечего добавить. Вы умница.

Саша заулыбалась, ее, возможно, никогда не называли умницей, либо называли так давно, что Саша не помнила. Она посмотрела на Женю и увидела, что тот тоже выглядит очень довольным. Она ощутила единство с Женей, только вот единство было какое-то позабытое, из детства. Они оба сейчас выглядели как дети. Саше захотелось как-то это обрубить.

– Я хотела попросить вас кое о чем, раз мы теперь будем работать вместе.

– Слушаю вас.

– Я больше никогда не хочу говорить с вами о матери. Я хочу ее забыть.

– Понимаю. А про папу поговорили бы?

Саша посмотрела в окно за спиной врача.

– Поговорила бы. Но не с вами.

Саша не могла бы говорить о папе с человеком, который заменяет «л» на «в».

* * *

Во втором классе Саша продолжала быть отличницей, правда, делала это уже не специально. Ей нравилось, когда ее хвалил папа и в конце четверти покупал редкие сладости, но цели получить пятерку, похвалу или шоколадку у Саши не было, это ей наскучило еще в прошлом году. Просто учебники были тоненькими и крупным шрифтом, таблица умножения как-то сама запрыгнула в голову, окружающий мир вообще можно было не учить, он же и так окружал Сашу и был понятным, а книжки читались одна за другой, потому что были намного интереснее школы и квартиры – больше Саша толком нигде не бывала. Иногда возникали проблемы с уроками труда, потому что Сашу раздражало все это рукоделие, но кто же ставит четверки за поделки и аппликации, особенно во втором классе.

Друзей у Саши по-прежнему не было, рассказывать истории так, чтобы облепляться одноклассниками, ей тоже наскучило, как и выбирать изгоев, приближенных, чередовать их и смотреть, к чему это приведет. Сашу уважали в классе, кто-то ею восхищался, была даже девочка, которая записывала за ней всякие меткие словечки и потом разучивала их, но сама Саша, кажется, даже не замечала этого.

Каждый день Саша просыпалась от телевизорного шума и кухонного грохота, ела кашу или бутерброды с маслом, пыталась выгнать из головы боль, которая появлялась из-за утренних звуков, сама одевалась, сама брала заготовленный с вечера портфель и выходила из дома. Путь в школу и из школы был самым интересным, что проживала Саша за весь свой день. Она выбирала разные тропинки, пролезала через заброшку, останавливалась и глядела в небо, потом выходила на широкую улицу и рассматривала Остапку. Саша много фантазировала. Как она находит в кустах маленького олененка и втайне от всех выкармливает его молоком, как начинается война и Саша уходит на фронт добровольцем, как она откапывает в заброшке древнюю книгу и становится волшебницей, как случается теракт и Саша чудом спасается, как недавно пропавший без вести Сергей Бодров – младший спускается с гор и Саша помогает ему вспомнить, кто он такой.

В школе было муторно, одинаково, то тихо, то шумно, то доска, то коридор, то булочка с изюмом, то рыбная котлета, то одноклассник, то одноклассница. Саша слушала все, что говорила учительница, и записывала все, что надо записывать. Она читала учебники и делала домашние задания, ходила в школьную библиотеку и заполняла дневник. И так целыми днями. Еще были вечера с Женей и иногда с папой. Случались фильмы по телевизору, по выходным, бывало что-то интересное во дворе за окном. Но Саша думала, что, пока дождешься вечера или выходных, можно высохнуть от всего этого школьного и квартирного.

Сразу несколько одноклассников Саши родились в начале марта или в конце февраля, в зародыше южноветровской весны, которая вполне совпадала с календарной. Уже были какие-то травинки и бутончики, солнце и сухой асфальт, а кое-где лужи. Одноклассники Саши считались еще маленькими детьми, поэтому в свой праздник они приносили кульки с конфетами, печеньем и иногда бутылки лимонада. Вместе с другими детьми Саша задерживалась после уроков, чтобы поесть сладости и запить все сладкой водой. Она оживлялась во время этих праздничков и начинала много говорить, шутить и даже участвовать в конкурсах. Ей тоже хотелось бы угостить всех в свой день рождения, но он был летом, да и вряд ли мама собрала бы для нее пакет со сладостями, так что, может быть, все к лучшему.

Пятого марта день рождения был у Эли. Вместе с ней в классе появились целых два ящика лимонада, три пакета со сладостями и большой торт в коробке. Все это притащили крепкий черноволосый папа Эли и ее улыбчивая, обвешанная золотыми украшениями мама. Они по очереди поцеловали дочку и ушли за несколько минут до первого урока. Тогда все, а особенно девочки, заметили, что Эля держала в руках.

Это была самая настоящая Барби. Не та, которая с рынка, то есть с очень мягкой головой, залезающим за все анатомические границы макияжем, слишком жесткими волосами и безвкусным нарядом. А настоящая Барби, привезенная, наверное, из Арабских Эмиратов или из Москвы. Очень красивая, идеальная, на роликовых коньках, в шлеме и с рыжими, а не бесцветными волосами. Девочки обступили Элю и начали стонать и охать, притворяясь, что им просто нравится Барби, что они совсем не завидуют Эле. Саша никогда в жизни не видела таких игрушек. У нее самой была потрепанная Барби, похожая на школьную буфетчицу Катьку, для своей Барби Саша раньше пыталась сделать приличное платье то из носка, то из носового платка.

– Эля, а можно ее подержать? – спросила Саша.

– Можно, только аккуратно, – сказала Эля и дала Саше куклу.

– Такая тяжелая, прямо вообще, – Саша удивилась, потому что ее собственная Барби была совсем невесомой. – Очень красивая. Спасибо, что дала подержать.

– Если хочешь, можем поиграть вместе на перемене.

Саша кивнула, отдала Эле куклу и села за свою парту. Барби качалась в девчачьих ладошках, кочевала от одного восхищенного лица к другому. Мальчишки бегали в коридоре или занимались чем-то своим за партами. Вошла учительница, приказала закрыть окно и начала урок.

Саша чувствовала себя так, будто идет по болоту, ее ноги вязнут в грязи, мокрое платье липнет к ногам, а схватиться она может только за учебники и тетрадки. Правда, теперь рядом с ними как будто была Элина Барби. Она носилась на своих розовых роликах перед Сашей, но была такой проворной, что не давала себя поймать. Саша думала о Барби и чувствовала, как внутри нее что-то елозит.

После четвертого урока Сашин класс цепочкой пошел на обед. Саша прилепилась к самому концу и, не пройдя даже десяти шагов, отлепилась и побежала обратно в класс. Она подошла к парте Эли: там, укрытая носовым платком, на пенале устроилась Барби, которую Эля, видимо, уложила спать на время обеда. Саша взяла Барби за голову, подошла к стеллажам в конце кабинета, открыла шкафчик внизу, где были какие-то старые тетради, и закинула куклу в глубину, за стопки. Потом выбежала из кабинета и догнала свой класс почти у самой столовой.

На обед были суп-лапша, рыбные котлеты и желтое пюре с кусками картошки. Саша съела только пюре и выпила компот из сухофруктов. Котлету она распилила вилкой на мелкие части и разложила по краю тарелки в круг. Отнесла остатки еды к столику для отходов, там работница столовой прорявкала Саше, чтобы та перестала играться с едой и начала нормально есть. Саша ответила: «Хорошо» – и отошла в сторону. Потом все пошли обратно в класс, Саша снова прилепилась последней. Она прошла по одному коридору, потом по второму, а оказавшись в дверях кабинета, остановилась. Внутри происходила девчачья возня, визгливая, хаотичная, раздражающая. Эля плакала, сразу три девочки гладили ее по спине и успокаивали, несколько других одноклассниц бегали по кабинету и заглядывали в углы. Саша села за свою парту и открыла учебник. Вернулась учительница, к ней сразу подбежали девочки, учительница заохала.

Потом было то, что учительница назвала разбирательством. Она закрыла двери зачем-то на ключ. Потом приказала всем, кроме Эли, встать. Приказала сесть. Снова встать. Раскрыть рюкзаки и поставить на парты. Раскрыть широко, как будто рюкзаки тошнит. Прошлась по рядам и сунула пятнистую руку в желудок каждого рюкзака. Проверила под партами. Под стульями. Запретила садиться и объявила, что все так и будут стоять, пока вор не сознается. Пригрозила детской комнатой милиции. Учетом. Колонией. Эля заплакала еще сильнее. Учительница села проверять тетрадки. Дети стояли. Стояли минут двадцать. Заплакала еще одна девочка. И еще одна. Затарахтел школьный звонок. Учительница сказала, что разбирательство продолжится, а пока Эля, как и собиралась, может отметить свой день рождения.

Саша посмотрела на розовое лицо Эли, ее черные слипшиеся ресницы и решила, что не останется на праздник, потому что получится скукотища. Она стала собирать вещи. Потом зашла в школьную библиотеку, взяла там какую-то книжку, вернулась. Когда Саша все упаковала и застегнула, к ней подошла Эля и позвала за дверь. Мальчики двигали парты, девочки вываливали сладости в пластиковые тарелки. Кто-то, как и Саша, собирался домой или уже ушел. Саша кивнула Эле, они вышли за дверь.

– Саша, я знаю, что ты взяла Барби, мне Сережа сказал.

– Ты ему веришь?

– Он все видел и сказал мне только что.

– Почему ты не сказала учительнице?

– Я не стукачка.

– Твоя Барби в книжном шкафу, на нижней полке справа, за стопкой с тетрадками.

– Спасибо, – Эля улыбнулась, потому что ей стало намного-намного легче в животе, в голове, во всем теле; потом Эля снова нахмурилась. – Зачем ты это сделала, Саш? У меня же день рождения.

Эля и Саша были одинакового роста, высокие для своих лет, обе черноволосые. Саша была одета обычно, Эля носила дорогие вещи, не с рынка, в меру яркие, и еще красивые серьги. Они смотрели друг на друга, глаза в глаза, только Эля хотела плакать, а Саша не чувствовала ничего особенного. Саша сказала:

– Потому что я тебя проверяла.

Эля отвернулась и задумалась. Потом снова посмотрела на Сашу. Она решила, что все поняла:

– Я не скажу учительнице про тебя. Скажу, что Барби завалилась за шкаф.

– Как хочешь.

Саша ушла домой, и вечером, когда вернулся Женя, а потом и папа, с ней случилось веселое настроение. Она ощутила какой-то интерес, непонятно, правда, к чему, ей стало радостно и по-хорошему суетливо. Такого не было уже очень давно, может быть два года, и Саша стала носиться по квартире, как будто она совсем маленькая, меньше Жени. Саша плясала, щекотала Женю, прыгала на смотрящего с дивана в телевизор папу, не отреагировала на маму, когда та крикнула, чтобы Саша перестала сходить с ума. Потом Саша играла с Женей и его поездами, сочиняла про них сказки («Женя ехал из Африки в одном вагоне с подозрительным тигром…»), много болтала за ужином и даже бросила макарониной в Женю (Жене это понравилось, а маме не очень). Когда Саша устала и легла спать, под ее веками задрыгались веселые картинки с тиграми, тортами, добрыми лицами, затейливыми спиралями и хороводом из красивых Барби.

На следующий день в школе отмечали Восьмое марта, немного заранее, потому что потом были длинные выходные. Учительнице несли букеты и конфеты, наборы с банками для намывания тела, дешевые духи. Саше тоже купили тюльпаны, чтобы она отдала их учительнице и что-нибудь пожелала, потому что учительница, получив букет, обычно молчала и ждала каких-то слов. По пути в школу Саша размышляла, что же можно пожелать человеку, которого ты поздравляешь, потому что из двух вариантов, в каком теле оказаться, ему достался тот, что рожает и может носить юбки, а еще мазать лицо цветной косметикой, когда вырастет. Может быть, так и сказать, что поздравляю, что вы родились женщиной и еще кого-то, наверное, родили? Саша почувствовала, что такое учительнице не понравится. А что обычно говорят? Желаю оставаться такой же молодой и красивой? Но учительница была старой и некрасивой, а еще иногда злой. Сама себе Саша пожелала бы делать все, что хочется, не ходить в школу, не ночевать дома, зато лазать по горам, разговаривать с дикими животными, поселиться вместе с Женей в пещере и иногда звать в гости папу.

– Поздравляю с Восьмым марта! – сказала Саша, когда зашла в класс и вытянула вперед свои тюльпаны. – Желаю вам быть здоровой и не работать в школе, если вам не хочется!

Учительница засмеялась, потому что была в веселом настроении, как накануне Саша, и сунула тюльпаны в трехлитровую банку к остальным букетам. Сашины цветы на их фоне выглядели растерянно, жалко, они были короткими и заканчивались там, где на других стеблях еще росли листья.

Потом были уроки: математика, окружающий мир, русский язык и чтение, после – макаронно-тефтелевый обед и рисование. Учительница сказала нарисовать портреты мам, чтобы подарить их своим родительницам после школы и вроде бы их этим обрадовать. «И не забудьте изобразить какое-нибудь мамино украшение, чтобы она могла себя узнать, – добавила учительница. – Положите альбомы вертикально, это же портрет».

По партам зашелестела бумага, Саша не хотела рисовать ничьи портреты, поэтому решила подсмотреть, что делают другие. Все дети, как было показано на доске, выцарапывали карандашом овалы. Потом шлепали на них нос, глаза-пауков, жирную дугу там, где должен быть рот. Саша совсем-совсем не хотела рисовать портрет, тем более своей мамы, потому что мама обязательно скажет, что Саша изобразила ее толстой, страшной, слишком носатой.

Саша решила нарисовать гору. Никто из ее семьи, соседей, знакомых, одноклассников и друзей, насколько знала Саша, не поднимался на их гору или какую-нибудь другую. А ей хотелось, сильно хотелось, Саша даже попросила об этом папу, но он удивился и сказал, что подумает. Саше казалось, что именно на горе она найдет волшебную книгу, олененка, карту сокровищ или потерявшегося человека, которого надо спасти, ей хотелось посмотреть с горы на небо – оттуда солнце должно выглядеть больше и желтее, – а еще на город, чтобы понять, большой он или маленький. Саша сидела рядом с окном, и оттуда ей было видно самую макушку Остапки.

Саша положила альбом горизонтально и в точности срисовала каменную остапкинскую вершину. Потом повела карандаш вниз, влево и вправо. Добавила холмы, речку и маленький замок, внутри которого могло быть все, чего она хотела и что искала. Внизу горы Саша нарисовала дырку – это была пещера, – а у ее входа поставила две крохотные фигурки, повыше и пониже. «Ну как, получаются портреты?» – спросила учительница. «Двойку поставит», – испугалась Саша и намалевала посреди поляны, растекшейся у нижней границы листа, пенек, а на него усадила женщину в платье. Женщина получилась сгорбленной и какой-то грустной, поэтому Саша поставила рядом с ней ведро для грибов, а в руки вложила нож, которым эти грибы надо было срезать. Теперь женщина собиралась перебрать урожай и очистить грибы от лишних корешков и земли. Потом Саша взяла акварель и покрасила лист в зеленый, голубой, желтый, светло-зеленый, синий, темно-зеленый. Платье женщины Саша закрасила красным, праздничным, а ведро хотела сделать металлическим, но бухнула слишком много черного.

– Это что такое? – учительница надвинулась на Сашу.

– Портрет мамы на природе, – сказала Саша, закрашивая желтым огромное солнце.

– Я же сказала, как нарисовать! Почему ты опять делаешь так, как не надо? Тебе что, двойку поставить за поведение?

– Можете поставить, – ответила Саша. – Только мама расстроится, праздник же.

Учительница ушла к своему учительскому столу, дневник Саши брать все-таки не стала. Саша выдрала рисунок из альбома и оставила его на парте сушиться. Ей очень нравились гора, холмы, замок и пещера, в которую они как будто переехали с Женей. После урока Саша вложила лист в альбом, сунула его в портфель и пошла домой, как всегда, одна. Ее догнал Сережа.

– Саш, на, это тебе, с праздником, – Сережа нацелил в Сашу желтый нарцисс, Саша его взяла, не улыбнувшись и не глядя на Сережу.

– Почему не сказал мне, что все видел вчера?

– А я не видел, я догадался. Все, пока, мне на футбол пора.

Когда Сережа ушел так далеко, что его уже было не видно, Саша сунула нос в цветок. Он пах еле-еле, конфетой и ветром.

Дома никого не было. В одиночестве Саша любила учиться на кухне, потому что здесь чувствовала себя хозяйкой квартиры, владелицей всего, что было в доме. Она открыла шкаф под мойкой и достала оттуда пыльную банку. Сполоснула ее и налила воды. Поставила на обеденный стол, внутрь сунула нарцисс. Рядом положила рисунок.

Когда домой пришла мама, Саша уже закончила все уроки и собрала портфель на завтра. Она никогда не встречала маму у двери, просто сидела на кухонной табуретке и ждала, пока та зайдет в кухню.

– Это что? – мама сразу заметила рисунок.

– Это портрет мамы к Восьмому марта.

Мама взяла рисунок двумя пальцами, другой рукой она разматывала длинный шарф.

– Я правильно понимаю, что мать тебе совсем не нужна?

– Я нарисовала, как ты собрала грибы и сейчас будешь их чистить.

– Очень трогательно. – Мама посмотрела в Сашино исподлобье. – А я вижу, что ты оставила меня одну посреди поля. Но я не удивлена, потому что ты бы так и сделала.

Мама бросила рисунок на стол, изнанкой кверху, и вернулась в прихожую, чтобы повесить шарф. Потом снова пришла, уже елозя тапочной подошвой по линолеуму.

– Я тоже в начальной школе рисовала такие портреты, – сказала стоящая мама сидящей и нешевелящейся Саше. – Все дети рисовали, и у всех получалось это делать с любовью, у всех были нормальные мамы, на весь лист и с цветами. И у меня была нормальная мама.

Сашина бабушка умерла, когда Саша была еще совсем новенькой в этой жизни, а Женя даже не планировался. Про мамину маму Саша знала только, что та часто оставляла свою маленькую дочь одну в центре города, на рынке или в дальней аптеке, чтобы она научилась сама добираться домой. Точно так же маму учили плавать, то есть забрасывали в озеро, чтобы та сама выбултыхалась на берег. Еще Саша слышала, что бабушка свою дочь «драла как сидорову козу», но не до конца понимала, что это значит. Мама смеялась, когда это рассказывала, потому что, говорила мама, так она и выросла все умеющей.

– Но ничего, я давно знаю, что ты меня не любишь.

Саша не уходила: Женя с папой еще не пришли, книжка попалась очень скучная, телевизор ей не включат, а тут происходило хоть что-то, то есть на кухне с мамой все равно было интереснее, чем в остальной квартире.

– А это что? – мама кивнула на цветок.

– Это мне подарили.

– Кто же?

– Мальчик из класса.

Мама посмотрела на Сашу так, будто Саша была подпотолочной паутиной или прокисшим йогуртом.

– Ты нормальная? Тебе сколько лет, чтобы от мальчиков подарки брать?

– Это не подарок, просто цветок.

Обвинения в нелюбви случались часто, но скандал, закручивающийся вокруг какого-то цветка, был неожиданным, и Саша решила, что маму расстроили до нее.

– То есть сын вырастет дебилом, а дочь будет хвостом перед мужиками вертеть.

Мама села на другую табуретку, спиной к Саше и лицом к рыжим оконным шторам. Саша почувствовала, как в нее упала обида за то, что мама сказала про Женю.

– Он не дебил!

– Ага, ну да, ты спроси у своего любимого папы, как он направление к детскому психиатру сегодня получил.

В Саше начало кипеть и взрываться непонятное, слишком большое для Саши.

– Ты ничего не знаешь!

– Да уж побольше тебя знаю.

– Ты дура!

Мама прокрутила себя на табуретке и посмотрела на Сашу.

– Ну-ка подойди.

Саша побежала в их с Женей комнату и, пока мама выбиралась из тесной кухни, схватила теплую одежду, которую носила в школу, вынесла себя в прихожую и вставилась в резиновые сапожки. Вышла мать, орущая и злая, кричала, куда это Саша собралась, угрожала, что сейчас возьмет ремень, что отберет игрушки и книжки, требовала, чтобы Саша ответила ей, хотя Саше было непонятно, что же она должна ответить этой злой женщине. И когда Саша взяла куртку и шапку, мать потянула ее за кончик волос, сжатых резинкой в хвост. Саше стало больно, но ее волосы были длинными, поэтому она смогла развернуться, открыть рот и впихнуть в него материно запястье. Саша сцепила зубы и почувствовала мягкость кожи, сцепила еще сильнее и встретилась с ее упругостью. Мать заорала сначала без слов, потом, когда вернула себе свою же руку, заорала словами, и Саша, открывая дверь, услышала, что она, Саша, сволочь, что с рождения думает только о себе и ни о ком больше.

Саша выпрыгнула из панельки, сбросила с себя вонючий подъезд, надела все, что у нее было в руках, прямо на домашнее и побежала не прямо, где стояла школа, не направо, где лежала площадь, а сразу, не раздумывая, налево, где заканчивались панельки, потом одноэтажные дома из кирпича, потом маленькие домики из самана. Туда, где лесополосу разрезала трасса, а за лесополосой спал старый город и не спали два еще работающих санатория. Где под старым городом начинали набухать холмы и сразу же за ним взрывались, наползая на Остапку. Саша бежала до самой трассы, бежала, потому что ей хотелось скорее разбросать все напиханное в нее матерью.

Когда Саша вернулась, немного мокрая, очень уставшая и совершенно счастливая, все были дома, но не на своих местах. Женя, раздувшийся от слез, висел на папе, папа сидел на кухне, а не у телевизора, мама копалась в Сашиных вещах и складывала что-то в пакет. Когда Саша вошла и хлопнула дерматиновой дверью так, чтобы все слышали, папа поставил на пол Женю, и они вместе подбежали к Саше и стали ее обнимать. Мама вылезла из детской комнаты с набитым пакетом в руке, сказав, что внутри пакета лежит все, чего лишается Саша, но Саше было все равно. Она целовала Женю, обнимала папу, обещала им, что больше так не будет, хотя Саша знала, что будет, правда тайно, чтобы папа и Женя не беспокоились.

Перед сном, когда родители разложили свой диван и сделали телевизор потише, Саша влезла в кровать к Жене и рассказала ему, как она осторожно перешла через трассу, как насквозь пробежала забросанную мусором лесополосу, как оказалась в старом городе, смотрела на его спящие дома и видела их совсем другими, очень красивыми, добрыми и печальными – это потому, что Саша была одна и здания не боялись заговорить с ней. Как она залезла на самый близкий к горе холм, внизу весь в синих цветочках, а на вершине только травянистый. Видела обрыв и чистую речку. Рассмотрела все трещинки в остапкинском боку. Женя не верил Саше, но в то же время верил. Ему было сложно представить, что Саша стала такой большой и сумела сама пойти туда, куда никто из взрослых не стремился. Но Саша никогда ему не врала.

* * *

Саша проснулась рано и встала на очищенный балкон. Солнце выглядело как замочная скважина в двери, открывающейся в ад, где кипела и разбрызгивалась смола. Было понятно, что этот день тоже набухнет от жары, а ветер, обдувающий потные тела курортников под соседними горами, как обычно, разобьется об Остапку, сжирающую всю прохладу. Саша решила выйти пораньше. Она надела платье с пояском, у Жени наконец появились новые кеды, а еще рубашка в полосочку и несколько футболок, так что теперь он выглядел как человек из настоящего.

Саша с Женей дошли до площади, Саша громко стучала каблуками, совсем не стесняясь этого, даже, наверное, наслаждаясь тем, какая она заметная, потом повернули налево, на то, что называлось проспектом, хотя от проспекта здесь был только памятник Ленину, зачем-то выкрашенный золотой краской, и линялая аллея с кустиками. Женя шел спокойно, значит, он здесь бывал, хотя в последнее время он иногда стал заходить и в незнакомые места, если они были нужны Саше.

Кофейня, в которой Саша назначила Антону встречу, была единственной в городе и притворялась столичной. Через панорамные окна внутрь врывалось много солнца, а еще вид на проспект, где под кустами валялись шприцы и блистеры от «Лирики»[2]2
  Редакция напоминает, что употребление наркотиков вредит здоровью.


[Закрыть]. Кофемашина воспроизводила обычные молотящие и кряхтящие звуки, как и любая кофемашина в мире, но плевалась горьким, земляным кофе, который Саша могла пить только с молоком и сиропом. Светлая мебель, чистый толчок, симпатичные рисунки и зелень на подоконниках. Но из динамиков играло радио для дачников. Южноветровчане любили это место, хотя многие не могли приходить сюда часто. С другой стороны, больше никаких кофеен у них не было.

Антон совсем не опоздал и даже пришел раньше, но все равно как будто торопился, поэтому не сел, а запрыгнул за прямоугольный стол к Саше и Жене, поздоровавшись на лету. Антон выглядел точно так же, как на фотографиях со своей страницы. Он уселся криво, выставив в зал ногу, готовую в любой момент побежать. Ступня подергивалась в мягкой кожаной туфле.

– Познакомите меня со своим спутником? – Антон улыбался только ртом, глаза обмеряли Женю.

– Это мой брат Женя, он часть дела, которое я хотела с вами обсудить. – Саша тоже улыбалась, и совершенно не по-деловому.

– Понятно. Добрый день, Женя.

– Он не говорит.

Саша и Антон обсудили, конечно, погоду и то, как стало жарко в конце мая, летом, наверное, будет просто адовый котел. Перешли на ты. Женя тем временем рисовал карандашом в желтостраничном блокноте, который ему подарила Саша. Антон больше говорил, а Саша больше слушала, говорили долго, но если бы Саша решила кому-то пересказать этот диалог, оказалось бы, что пересказывать тут совершенно нечего, потому что слова были пустыми и мягкими, ничуть не звенящими. Антон рассказывал, что он не только продюсер, еще и редактор, и это значит, что он решает многое, почти все, он управляет даже баритонящим ведущим и может влиять на новости, но, правда, не на главного редактора, нет, Саша, на генерального продюсера тоже влиять не могу, музыку не ставлю, это делают другие, а зачем ты обо всем этом спрашиваешь, Саша?

– Понимаешь, Антон, мой брат немного другой, он вынужден бывать в психиатрической больнице и…

– А, ну я, если честно, сразу понял, что с ним не все нормально.

– С ним все нормально, – Саша улыбнулась, хотя улыбки в ней не было. – Просто иногда ему бывает труднее, чем нам с тобой.

Потом Саша быстро, уцепившись своим взглядом за Антонов, так, что он не мог отвлечься и даже дрыгнуть глазными яблоками, рассказала, что в психиатрической больнице недавно появился радиокружок, там очень умные авторы, они делают отличные репортажи, интервью и другие журналистские работы. Саша также назвала радиостанцию, где работала несколько лет назад, и перечислила имена людей, с которыми имела дело. Антон, услышав их, по-дурацки приоткрыл рот и выпрямился. Потом Саша добавила, что она, имеющая такой опыт, уверена, что это отличные работы, которые обязательно нужно перевести в качественный звук (пока они записаны на телефонах, потому что нет оборудования) и где-нибудь выпустить. Нам не нужны гонорары, все бесплатно. Забьем вам дыры в эфире.

Пока Саша говорила, Антон смотрел ей в глаза, а еще на волосы, запястья, колени, шею, ключицу. Он был сам по себе нервным, все время куда-то бежал, тарахтел по клавиатуре громче всех, опаздывал, успевал, не успевал. Антону было сложно уследить за самим собой, а тем более когда совсем рядом сидела женщина в шифоновом платье, с блестящими волосами, непохожая на теток в трикотаже, которые звали говорить скукоту в прямом эфире, непохожая на новостниц с накладными ресницами, непохожая на соседок с пакетами из дешевого супермаркета и на бывших одноклассниц, которые оставляли своих детей на игровых площадках, чтобы покурить за углом.

Когда Саша закончила, Антон не понял, что ему ответить, но ответить нужно было, потому что Саша продолжала держать его взгляд своим и подвесила над их столиком очень тяжелую, требовательную паузу. Так что сначала Антон выпустил несколько странных звуков. Потом вырвал свой взгляд себе назад и отправил в окно. Подумал.

– Вообще-то, звучит неплохо. Ну, Саш, как мне убедить главреда, ведущего и других, что в эфире могут быть психи?

Саша прикрыла глаза, чтобы выглядеть расстроенной и собирающейся с мыслями. Антон успел мысленно обглодать ее, пока Саша не видит. Саша открыла глаза и, конечно, все заметила.