Текст книги "Южный Ветер"

– Женя, посмотри на меня.

Саша была уже обычной и говорила обычно, даже чуть тише обычного. Женя поднял глаза и сфокусировался на ее лице. Его собственное лицо тоже было обычным.

– Я думаю так, Женя. Ты просто ленивый, ничего не хочешь делать сам, вот и вцепился в меня.

Саша почувствовала, как ее руки стали сами подпрыгивать на диване, и она сжала их в кулаки.

– Посмотри на себя, ты же никто, обычный нытик. Разве мама тебя таким сделала? Меня же не сделала.

Саша встала и посмотрела на Женю сверху. Он перевел свой взгляд на ее новое местоположение.

– С этого дня все будет по-другому, понял?

Вечером Саша не стала кормить Женю и ничего не съела сама. Оба легли спать голодными. Женя положил себя под одеяло прямо в джинсах: Саша не сказала их снять.

Поели они утром, но свежего хлеба на столе не оказалось. И молоко для хлопьев у Жени было холодным. Не нравится – погрей сам, сказала Саша, хотя Женя, как это чаще всего и бывало, не выразил никакой эмоции. Хочешь выглядеть как человек – возьми из шкафа одежду, крикнула Саша из гостиной, где переодевалась сама, в сторону кухни. Женя не пошевелился. Потом Саша куда-то позвонила и назвала адрес, они спустились и сели в такси: нарядная Саша спереди, несвежий Женя сзади. Саша сказала водителю ехать в старый город, который под горой, Женя поднял глаза на ее блестящий затылок, с которого стекали черные кудри.

Когда автомобиль пересек запретную черту, Женя стал трогать себя руками за плечи и вертеть головой. Давно здесь не была, решила прогуляться, подмигнула Саша таксисту, тот улыбнулся и посмотрел на нее всю. Когда автомобиль приблизился к последним перед трассой обшарпанным домикам, Женя начал плакать. А чего это с ним, спросил водитель. Так, баловство, сказала Саша. Женя совсем заревел, когда автомобиль пересек протекающую мимо города трассу и жиденькую лесополосу за ней. Там начинался старый город – благородное и мертвое место, кладбище курортной жизни. Вот здесь выходим, сказала Саша, сдачи не надо.

Саша и Женя остались на поделенной трещинами дороге, которую надламывали корни, трава и крохотные кустики. Они были здесь единственными людьми. Их стискивала разгулявшаяся по обочинам зелень, в которой не было просвета. Кусты и деревья страстно обнимались и хлестали листьями летающих жуков. Саша улыбалась так, как не улыбалась с самого приезда в Южный Ветер – а может быть, и с отъезда из него. Женя весь скукожился и трясся. Саша повернулась к нему и убрала улыбку:

– Женя, я тебя люблю, но не такого, как сейчас.

Саша говорила спокойно, отрезая от брата ломтями все, что осталось после поездки в такси.

– Это твоя новая жизнь, и у тебя нет выбора, потому что ты больше никому в этом мире не нужен.

Место было очень хорошее, замечательное место, из тех мест, что Саша любила, из тех мест, что были забыты другими людьми. Раньше здесь ходили женщины в пошитых специально для поездки платьях и мужчины в слишком коротких шортах, учительницы на пенсии в вязанных крючком шапочках и отставные военные с палками для скандинавской ходьбы. Здесь были процедуры, грязелечебницы, короткие романы, многозначительные танцы на верандах, здесь ходили медленно и все время вверх-вниз, икры ног быстро крепчали и становились золотистыми. Здесь много спали, правильно ели, соблюдали режим, ставили галочки в курортных картах и ездили на экскурсии.

Саша все это прекрасно помнила, хотя никогда не видела. Последний санаторий закрыли, когда Саша была подростком.

В южноветровском предгорье не было источников, бюветов и каптажей, гора была всего одна, причем такая, что забраться на нее нельзя – слишком крутая – и подходить лишний раз не хочется – жутковата. Курортники потянулись за Остапку, туда, где подземные воды не томились под землей, как в Южном Ветре, а каждая горка была разрисована терренкурными дорожками.

Саша пошла вверх. Столетние домики, двухсотлетние домики, брошенные и заросшие, снова облеплялись желтой, розовой, зеленой штукатуркой, в складках вензелей рассасывалась пыль, у скульптур отрастали носы, уши, руки, лапы, хвосты. Саша все это видела. Видела, как стекла возвращались в оконные рамы, как расцветали клумбы.

Саша знала, что происходит с Женей. Знала, что он смотрит под ноги, только под ноги, что он слышит Сашу, но не может поднять голову. Знала, что под Жениными кедами расползаются битый камень, муравьи и птичий помет, но он не видит ничего, кроме собственных шнурков. Саша всего один раз оглянулась, чтобы заметить, как Женины ноги стали железными и тяжелыми, как он не хочет идти вперед и не может вернуться, поэтому стоит, и тогда Саша пошла дальше, наверх, быстро и не оборачиваясь. Саша знала, что Женя не останется совсем один, что его ноги сами заскрипят по невидимым следам Саши.

Вырос первый большой санаторий, затем второй – оба гордые и заброшенные. Саша оказалась у нижнего пролета каскадной лестницы, немного покрошенного в своих каменных швах, но еще крепкого. Она взлетела по нему, едва касаясь ногами. Женя, волочащийся за Сашей, еле поднялся, споткнувшись дважды. У него закончились слезы, он стал сохнуть изнутри.

Саша прошла мимо бронзового орла, который вцепился в маленькую искусственную скалу неизвестно сколько лет назад. Вспомнила детскую фотографию, на которой стоит рядом с папой прямо возле этого орла. Она подошла ближе и погладила самый крупный нижний камень – хотела даже поцеловать, но не стала. Вспышка в памяти. Папа встает на этот камень своими длинными ногами, и весь Сашин мир кренится, потому что она на папиных плечах. Саша плачет (уже совсем стерлось, почему), и папа сажает ее прямо под крыло к орлу. «Видишь, какие все на самом деле маленькие? – говорит папа. – А ты самая большая, ты сильнее и смелее всех». Фотографии того момента у Саши не было, такое нельзя было сфотографировать. Но она все помнила.

Саша знала, что происходит с Женей. Когда Женя еще говорил с ней, давно, в Сашиной позапрошлой жизни, он рассказывал про свой самый сильный страх, когда желудок скручивается жгутом, в легких начинает свистеть и хлюпать, потом заканчивается воздух, а тело заковывается и сшивается. Саша знала об этом и все равно шла дальше, наверх.

Остапка, гора Остапка. Дедушкин нос, чертов палец. Лесистая кожа, скалистая рана. Зайцы, лисы, шакалы. Кровоток по корням деревьев. Саша видела ее, чувствовала ее, шла к ней, почти не смотря под ноги, которые сами перелетали через все дыры, камни и вздыбившиеся ступени каскадной лестницы. Рядом так же летели ее детские ноги, подростковые ноги, ноги, несущие ее тело наверх в худшие дни, и папины ноги, самые длинные и сильные, что Саша видела в своей детской жизни. Все они шагали тут же, одномоментно, подгоняемые Сашиной силой, которая много лет была закопана здесь, у горы, и теперь вырвалась наружу.

Саша тянулась к Остапке всей своей жизнью, она снова стала большой, просто огромной, мощной и не чувствующей жары.

Когда проходили мимо площадки со старым фонтаном, Женя остановился, сел на корточки, обхватил голову руками и немного покачался. Саша не могла видеть этого спиной, поэтому Жене снова пришлось кое-как распрямиться и пойти за уменьшающейся Сашей. По пути он один раз упал и содрал с ладони кожу. Царапины начали жирнеть от крови.

Потом Саша оказалась на самом верху лестницы. Встала у кромки брусчатой площади, придавленной сверху еще одним фонтаном с каменными лицами старцев. Саша выбрала остаток кирпичного строения, который был толстым огрызком стены, и забралась на него. Здесь, наверху, танцевал ветер: Саша чувствовала, как он вдувается ей в пальцы рук и ног, заполняет все тело силой. Саша смотрела на Остапку, Саша хотела плакать. Впервые за много лет ей правда было хорошо.

Женя дополз до Саши, сел на землю прямо у обломка, на котором она стояла, и прислонился к нему щекой.

Саша увидела большой камень, отколовшийся от Остапки, наверное, сотни лет назад, а совсем рядом с ним – рыжую лисицу. Ощутила, как к голове поднялся жар. Спрыгнула с кладки и осторожно, чуть нагнувшись, протянула руки в сторону зверя. Лисица переминалась с лапы на лапу. Она сделала шаг навстречу Саше.

Женя издал крик – громкий, настоящий. Крик, с которым совершенно случайно вылетела маленькая часть страха. Он смог наконец посмотреть на Сашу, и Саша тоже посмотрела на него – самыми злыми глазами. Лисица постояла еще секунду и убежала. Саша отвернулась от Жени и быстро пошла вниз.

Как-то они дошли до жиденькой лесополосы, росшей вдоль трассы, как-то сели в такси, доехали до дома и поднялись в квартиру.

Вечером Саша накрыла на стол. Усадила Женю перед тарелкой. Саша забрасывала в себя мясистые помидоры, обтекающую жиром курицу, крупные куски хлеба. Женя просто смотрел в тарелку.

– Старый город обветшал, скажи?

Саша продолжала жевать, посматривая на Женю.

– Вот бы кто-то взялся за него и отреставрировал.

Женя начал мелко трястись.

– В целом погода сегодня была хорошая, не слишком жарко. Если так пойдет, сможем хоть все лето гулять.

Женю заколотило. В его глазницах блеснули белки. Ресницы схлопнулись, и Женя сполз на пол. Саша вытерла руки полосатым полотенцем и положила его на угол стола. Вытащила из кармана домашних шорт телефон и набрала номер скорой помощи.

* * *

Другие дети не очень любили Сашу и Женю, потому что не понимали их игр. Соседские девчонки и мальчишки бросали друг в друга мячи, много бегали, обзывались, иногда притворялись взрослыми и пьяными. Саша и Женя каждое утро отправлялись в приключение. Все начиналось так: Саша выбегала во двор и заявляла, что сегодня они пираты, и тогда Женя говорил, что он будет вторым капитаном. Или же Саша сообщала, что они будут лесными эльфами, и Женя сразу лез на дерево. Весь день они сражались с врагами, которых выдумывала Саша, искали сокровища по Сашиной карте или умирали от жажды на сложном, проложенном Сашей пути по пустыне. Другие дети называли их чокнутыми, но негромко, потому что Саша могла и врезать.

Женя подчинялся Саше и никогда не знал, чего от нее ждать. Например, Саша иногда просыпалась в плохом настроении, не говорила с Женей полдня, и тогда они сидели дома. Бывало и так, что Саша подговаривала Женю сбежать в соседний двор или даже на другую улицу; Жене приходилось соглашаться, хотя он знал, что их накажут. Зато Женя мог угадывать мысли Саши, чувствовать ее чувства и болеть ее болями. Женя ощущал себя как часть Саши, ее слепок, рисунок. Он знал: так и должно быть. Саша говорила много и почти только с Женей, поэтому Жене казалось, будто он умеет видеть ее глазами, слышать ее ушами и, при желании, окажется в любом отрезке Сашиной жизни. Он подробно помнил весь Сашин первый класс, хотя из собственного первого класса мог пересказать только две истории: как получил пятерку по рисованию, хотя всем поставили четверки, и как накопил на столовскую пиццу, а потом ей же и отравился.

Саша пошла учиться в самую обычную школу. Пятилетний Женя отправился на торжественную линейку вместе с мамой и папой, чтобы посмотреть на Сашу-первоклассницу. Она должна была пройти за ручку с учительницей по всему двору, а потом забраться на плечо почти выпускнику и потрясти колокольчиком. Ее сразу сделали главной, потому что на вступительных испытаниях Саша оказалась самой умной, а еще, хоть об этом никто не говорил, самой красивой.

Когда перед линейкой Сашу вместе с ее будущими одноклассниками съело здание школы, Женя почувствовал себя половинчатым. Он прижался к маме, но она ничего не заметила, потому что поворачивала голову туда-сюда, рассматривая других мам. Из больших колонок зашумело чьим-то голосом, и все уставились на коричневую дверь, из которой вот-вот должны были выйти первоклашки и очертить прямоугольник школьного двора, плотно обставленный взрослыми и невзрослыми людьми.

Первой показалась, конечно, Саша – с двумя бантиками на голове, в бархатной жилеточке и белой блузке. А уже за ней и учительницей топал весь остальной класс – совсем неинтересный рядом с Сашей. Увидев сестру, Женя осмелел, отлип от мамы и оглядел толпу: ему очень хотелось, чтобы все смотрели на Сашу, и только на Сашу, не отворачивались и даже не моргали. Еще ему хотелось, чтобы все узнали, что здесь есть брат Саши, вот он, стоит вместе со всеми.

Потом растерянные малыши читали стихи про родную школу, хотя с трудом понимали, что такое родная школа. Ребята постарше что-то пели. Пожилые учительницы с высокими прическами говорили торжественное и неясное. После линейки Сашу снова проглотила школа, а Женя с мамой остались ждать ее во дворе. Мама не стала заходить внутрь с другими мамами, сказала: «Насижусь еще на родительских собраниях». Папа вошел с букетом в коричневую дверь, а через полчаса вернулся без букета и с Сашей. Женя подлетел к ней и набросился с объятиями. Их разняла мама: «Ну все, идем домой, я только на три часа отпросилась».

После жаркого, веселого и полного приключений лета Женя вернулся в свой унылый садик. Каждый день он ждал вечера, чтобы послушать Сашины рассказы про школу. Он знал, что она учится лучше всех и постоянно в чем-нибудь участвует. На утренниках она играла самые сложные роли, для которых приходилось заучивать длинные стихи. Петь у нее получалось плохо, зато, когда Саша танцевала, ей хлопали все. По выходным папа брал ее дневник, тетрадки, альбомы и вслух зачитывал все приятное, что писала там учительница.

После новогодних праздников у Саши появился предмет «Внеклассное чтение». Учительница дала задание прочитать что-нибудь на каникулах, а потом рассказать всему классу. На первом уроке Саша выслушала историю про усатого-полосатого кота, ничего не поняла из того, что промямлил рыжий мальчик, заскучала, пока светловолосая девочка переводила в слова комикс про Барби. Когда ее саму вызвали отвечать, она вскочила из-за своей парты, выбежала к доске и прозвенела:

– Александр Сергеевич Пушкин! «Песнь о вещем Олеге»!

Учительница повернулась всем своим плотным чернокостюмным телом к Саше и сказала:

– Сашенька! Это же проходят в шестом классе! Если не в седьмом.

Саша махнула рукой:

– А я в нашей библиотеке нашла!

– Ну хорошо, если ты что-нибудь там поняла, расскажи классу, – улыбнулась учительница.

Саша сделалась серьезной и проговорила самым низким голосом, на который была способна в свои семь лет:

– Я расскажу вам страшную-страшную историю… Давным-давно на Руси жил князь Олег. Он был таким мудрым и таким сильным, что его называли Вещим. Олег много воевал, сжигал целые города и убивал тысячи людей своим огромным окровавленным мечом…

– Саша, а можно без таких подробностей? – улыбнулась учительница.

– Его боялись все люди, жившие на Руси, – Саша повысила голос, – и старики, и дети, и взрослые мужчины не называли даже его имени просто так. У Олега был сильный конь, который не боялся ничего – ни стрел, ни пожаров, ни диких зверей… У коня были красные-красные глаза и большие ноздри, из которых вылетал дым…

– Саша, у Александра Сергеевича такого не было!

Саша проигнорировала учительницу и продолжила говорить, усиливая свою страшилку движениями рук. Ее одноклассники сидели в полной тишине и наблюдали за Сашиным мрачным спектаклем.

– И вот однажды, когда Олег ехал на своем большом и страшном коне через темный-темный лес, ему навстречу вышел старик. Он был колдуном с черными-черными глазами и длинной-длинной бородой, по которой ползали пауки. Все знали, что он умеет предсказывать будущее, но лишний раз к нему не подходили… Олег был очень смелым и очень грозным, поэтому спросил старика, как он умрет. Старик показал своей костлявой рукой на красноглазого коня Олега и исчез в тумане…

– Александра! Хватит искажать классику! – рассердилась учительница.

Вдруг одноклассник Саши по имени Сережа выкрикнул из-за своей предпоследней парты:

– А мне интересно! Пусть закончит!

Ему поддакнула девочка с двумя пушистыми хвостиками:

– И мне интересно! Пожалуйста, пусть расскажет!

Учительница сложила на столе руки и нахмурилась:

– Ладно, Саша, продолжай. Но перестань привирать!

– И тогда Олег отдал своего коня слугам и приказал кормить его самыми лучшими травами и поить его самой вкусной водой. Больше они никогда не виделись…

Сережа с предпоследней парты возмутился:

– И все? Олег не умер?

Саша прикрыла глаза, сделала паузу и продолжила:

– Прошло много-много лет. Олег стал совсем старым и весь покрылся белой-белой сединой. Он захватил все-все княжества и государства, до которых могла дойти его армия, и стал хозяином всех-всех морей, куда могли доплыть его огромные корабли… И вот однажды, когда Олег праздновал победу в войне со своими солдатами, он вдруг вспомнил про своего коня. Олег позвал слуг и спросил, что с ним стало. И тогда ему ответили, что конь давно умер мучительной смертью…

– Не придумывай! Обычной смертью он умер! – возмутилась учительница.

– Конь давно умер обычной смертью в самом расцвете конячьих лет…

Учительница охнула и хлопнула ладонью по столу. Несколько ребят захихикали.

– Олег разозлился! – вскрикнула Саша. – Ведь старик показал ему на коня! Как он посмел! Надо найти этого колдуна и отрубить ему голову!.. Но сначала… подняться на холм, где лежат огромные кости красноглазого коня, чтобы попрощаться с ним…

– Все, Саша, заканчивай! – прервала рассказ учительница.

– Так нечестно! – возмутился Сережа с предпоследней парты.

– Тогда ближе к делу!

– И вот Олег отправился на могилу коня… – Саша снова заговорила плавно и низко. – Он увидел кучу костей, которые клевали стервятники. Олег поставил ногу на огромный череп и закричал: «О, мой конь, как несправедлива жизнь! Я найду этого колдуна и отомщу ему!» – Саша подняла вверх руки и погрозила потолку кулаками. – Как вдруг! Из черепа выскочила черная-черная змея и прыгнула на Олега! «А-а-а, о боже, как мне больно!» – закричал Олег…

– Так, все! Быстро садись на место! Живо! – Учительница вскочила со стула и показала Саше на ее парту толстым пальцем, пережатым уродливым перстнем.

Саша ничуть не расстроилась. Улыбаясь, она прошагала к своему месту, с прямой спиной села на стул и сложила перед собой руки – прямо как девочка с обложки букваря.

– Саш, а что с Олегом, умер? – привстал со своего места Сережа.

– Заканчивайте!

Саша обернулась и прозвенела Сереже:

– Умер в страшных мучениях!

Класс затрясся от смеха. Учительница затряслась сама по себе. Она подбежала к невозмутимой Саше и объявила:

– Дневник на стол! Я ставлю тебе два за поведение!

– А за внеклассное чтение?

– А за внеклассное чтение… четверку! Ты очень много напридумывала! Ты хоть знаешь, кто такие хазары?

– Нет. А вы знаете?

Учительница схватила с Сашиной парты дневник и отправилась за свой заваленный книжками и тетрадками стол, чтобы исцарапать бумагу красными словами, за которые Сашу в субботу отругают так, что она даже заплачет.

Если во дворе другие дети могли игнорировать Сашу, то в школе им приходилось иметь с ней дело каждый день. Иногда Саша перебивала мямлящих одноклассников и выкрикивала правильный ответ, подшучивала над чьей-то прической или без спросу хватала чужую тетрадь и высмеивала ошибки. Часто она собирала вокруг себя группки детей, увлекая их выдуманными историями, которые выдавала за настоящие, но могла произвольно выбрать изгоя и не пустить его в круг слушающих. При этом изгои постоянно менялись, и не допущенный вчера, но допущенный сегодня был так рад, что забывал про свою обиду. Саша многим нравилась, но друзей у нее по-прежнему не было, хотя неизвестно, хотела ли она вообще иметь друзей.

Саша знала, что отличается от одноклассников. Иногда ей казалось, что она какая-то сумасшедшая, а когда настроение было чуть лучше, Саша думала, что она просто взрослая, взрослее всех на век. В ее голову часто запрыгивали странные картинки. Когда Саша сидела за партой, она могла вдруг увидеть голубокожую учительницу в гробу или заколотого ножом одноклассника. Сашу мало беспокоило все, что происходило вокруг нее, но она всегда, с младенчества, жила в увядающем мире, в месте, где все конечно и все скукоживается, все тлеет и умирает. Ее не пугали картинки смерти, она бы не пожалела учительницу, если бы та и правда умерла; Саша точно знала, что, если какого-нибудь пацана-ровесника действительно убьют, она будет тем человеком, который сможет просто вызвать полицию и дождаться ее, сидя рядом с трупом.

Единственное, что пугало Сашу, еще когда она была ребенком, – это масштаб смерти, ее повсеместность, обязательность. Саша удивлялась тому, что все могут спокойно обсуждать свои планы, даже надеяться на что-то, хотя все вокруг постоянно рушится и разваливается, прямо у них на глазах. Когда Саша была совсем маленькой, детсадовской, она расстраивалась из-за того, что сама является частью жизни, целью которой всегда будет смерть, что она не может выпрыгнуть, сбежать куда-то еще, в менее безжалостное место, что она, Саша, умирает.

Саша помнила, как однажды в садике потянулась за булочкой и заметила свою руку, маленькую и тонкую, потом увидела, как рука становится большой, костлявой, морщинистой. Саша смотрела на свою руку и пыталась запомнить ее крохотной, детской, начинающей.

Но страх перед человеческой смертью мучил Сашу не слишком долго. Как-то, лет в шесть, она проснулась и почувствовала себя мудрой и бесстрашной. Она испытала уважение перед умиранием, даже трепет, и поэтому будто пожала ему руку. Перед величием всеобщего конца какие-то маленькие чьи-то там смерти были незначительны, и Саша решила, что долгое умирание может быть вполне приемлемым и красивым, даже веселым. В конце концов, там, где все безнадежно, можно делать все, что тебе захочется.

К первому классу, когда другие дети узнавали, что значит быть чужим или грустить в одиночку, Саша успела подружиться с самой смертью, и такие мелочи, как слезы из-за отметок, которые частенько брызгали из глаз одноклассников, Сашу разве что смешили или вызывали в ней презрение: это зависело от того, в каком настроении она была. И поэтому Саша спокойно наблюдала за прыгающими картинками, на которых корчились в агонии одноклассники, а остывшая учительница плыла в гробу.

Однажды, когда весь класс толпился перед спортивным залом, Сережа подошел к группе из четырех девочек, разговаривающих между собой, и толкнул самую смуглую из них. Девочки заверещали, окружили Сережу и стали лупить его ладошками. Сережа вынырнул из оцепления и крикнул:

– А че вы с этой чуркой разговариваете? Пусть идет на рынок торгует!

После этого Сережа посмотрел на Сашу и улыбнулся, ожидая, видимо, ее одобрения. Саша заметила это и сказала так громко, что услышали все:

– Сережа, ты тупой! Это твоя мать на рынке торгует. Значит, ты там будешь, а не Эля!

Несколько человек отвернулись, будто ничего не слышали. Но большинство засмеялись тем издевательским и гнусным смехом, на который способны только дети. Сережино лицо превратилось в серую тряпочку, он стал озираться и хлопать ртом. Тут вышел физрук – открыл дверь спортзала и рявкнул, что пора заходить.

В раздевалке к Саше подошла Эля.

– Спасибо, что заступилась, – сказала она.

– Я заступилась, потому что ты слабая, так что не за что, – ответила Саша и стала вытряхивать из пакета форму.

В конце зимы Саша выиграла школьный конкурс чтецов среди младших классов, для которого выучила стишок про весну, и папа подарил ей большую шоколадку с кусочками вишни. Она продолжала учиться на одни пятерки, хотя похвал в дневнике стало меньше. Мама, видя успехи дочери, бормотала: «Угу, поведение бы еще поправить». Из-за Сашиного поведения маме иногда приходилось – хотя совсем не хотелось, проблем и без нее было много – вникать в Сашину жизнь, чтобы наказать дочь, выкричать все плохое. Саша почти не разговаривала с мамой, потому что запаковывала молчанием свой страх. Но однажды, когда мама узнала, что Саша на физкультуре залезла куда-то, куда нельзя было залезать, и отказывалась спуститься, мама взяла резиновую скакалку и хлестнула ею несколько раз по Сашиной спине. Мама почувствовала, как ее злость вылетела огромным комом, огромнее, чем после крика, а Сашин страх замер, сдох и выпарился, и тогда Саша навсегда перестала бояться мать, но разговаривать с ней тоже не начала, потому что молчанием так же хорошо запаковывалось и отвращение. Это новое, совсем другое молчание пригождалось Саше и дальше, каждый раз, когда мать делала ее телу больно.

Папа будто бы не замечал ничего плохого, он продолжал сиять и рассказывать соседям, какая у него умница Саша. Женя тоже радовался за Сашу, а она проводила с братом все свободное от уроков время и на самом деле тоже ждала вечера, когда они смогут остаться в комнате одни. Он же в своем детском саду считался самым аккуратным и послушным. Женя мог часами лепить из пластилина, хотя другим детям это занятие надоедало уже через несколько минут. Родители были этому рады. Мама часто говорила: «Такой спокойненький, не то что Сашка!»

* * *

Когда Женя упал под стол и Саша вызвала скорую, все закончилось нормально. Еще до приезда медиков Саша сунула Жене под нос вонючую нашатырную ватку, и Женя, поморгав, приподнялся на локтях. Приехавшие врачи немного похамили Саше, послушали сердце Жени, прогрубили что-то про психиатра и уехали. Но на следующий день Женя ничего не ел и лежал, поэтому Саша позвонила его врачу, а еще через день они снова сидели в кабинете с видом на психбольничную идиллию. Там Саша сказала, что Женю должны определить в дневной стационар на реабилитацию, врач снова ответил, что мест нет. Тогда Саша сказала, что это необходимость, а врач ответил, что не может взять и нарисовать свободное место.

– Неужели ему не найдется стульчика в музыкальном классе?

– Дело не в этом, у каждого больного есть оплачиваемое государством место. Это и завтраки с обедами в столовой в том числе.

– Да к черту обеды! Я не могу его оставить ни на минуту!

К тому же Саша думала о более основательном врастании в Южный Ветер. С ее приезда прошло всего две недели, цифры в эсэмэсках от банка были еще даже шестизначными, но Саша начинала беспокоиться, потому что никаких доходов у нее не было и с круглосуточно ходящим за ней Женей быть не могло.

– Вы можете поставить Евгения в очередь, и, возможно, через пару лет место освободится. А вы не хотите рассмотреть вариант с сиделкой?

Врач выбрал пятнышко на рукаве и начал скрести его ногтем. Саша выкрикнула, что Женя ни с кем не остается, но тут же заметила, что ее наступательная стратегия ни к чему не привела, и решила сделать слова мягче.

– Прошу вас, пожалуйста, придумайте что-нибудь. Мне правда нужна ваша помощь.

– Повторюсь, что мы можем поставить Евгения в очередь…

– Ой, идите вы в жопу, доктор! Бюрократ!

Саша вскочила, а врач отлепил палец от пятна на рукаве и улыбнулся.

– Вы ведете себя как мать.

Открылась дверь, в проходе появился высокий мужчина. Его халат был выглажен и, кажется, накрахмален. Он выглядел совсем нестарым, седины в каштановых волосах было чуть-чуть. Саша случайно подумала, что ее отец был бы сейчас в таком же возрасте.

– Добрый день, – улыбнулся он. – Я проходил мимо и услышал какую-то, кажется, брань. Не расскажете, что происходит?

Услышал. Усвышал. Буква «л» задребезжала и, не успев развернуться и зазвучать как следует, обрезалась и скруглилась буквой «в». Это был едва заметный призвук, совсем не выдающийся, вероятно отшлифованный еще советскими логопедами. Но Саша сразу заметила.

– Объясняю опекуну пациента, что мест в дневном стационаре нет, – сказал Женин врач, который сделался совсем другим перед выглаженным врачом.

– А что, очень надо? – снова улыбнулся мужчина, его низкий голос был похож на далекий майский гром.

Когда Саша и Женя были маленькими, мать издевалась над отцом за то, что он неправильно произносил букву «л». Говорила, как хорошо, что дети не в него, что хотя бы звуки произносят нормально, а не как детдомовцы. Почему детдомовцы?

– Очень надо, – сказала Саша.

– А вы у нас сестра Жени, да?

– Да.

– В Москве жили, да? Учились там же?

– Да, а что? Какая разница?

– Кое-какая есть. А на кого учились?

«У-у-у, опять у нас водочка попвыва», – смеялась мать в те моменты, когда папа ее раздражал, то есть очень часто. Его «л» перекатывалась к «в» куда заметнее, чем у врача. Единственный раз они всей семьей поехали к курортному озеру, и мать, увидев, как тела отдыхающих покачиваются в плоскодонках, несколько раз вспомнила свою любимую шутку.

Папа почему-то все это терпел. Точнее, «терпев», как сказала бы мать.

– Факультет искусств, семиотика и общая теория.

Саша отвечала на вопросы нового врача, но думала совсем не о враче, хотя о нем немножко тоже.

– Прекрасно! Пары по преподаванию были?

Однажды папа сказал, что у него параламбдацизм. Саша была маленькой и подумала, что это какой-то африканский танец, который исполняют на берегу Лимпопо, она как раз заучила «Айболита». Саша удивилась, что такое есть у папы. А потом папа объяснил, что это когда люди не могут произносить букву «л». Тогда Саша вообще не поняла, зачем он это рассказал, да еще и так странно, как будто это важно.

– Были. А вы кто? Почему спрашиваете?

– Я заведующий медико-реабилитационным отделением.

– Понятно. То есть вы здесь главный?

Саше показалось, что в слове «главный» она случайно пролетела мимо буквы «л», хотя это было не так, никакого параламбдацизма у Саши не было. Ей стало неудобно в ее удобной одежде.

– Получается, так, – заведующий улыбнулся еще шире.

– Возьмете Женю?

– Приходите завтра, что-нибудь придумаем. Ладно?

Саша сказала Жене «пойдем» и вышагнула из кабинета, ни с кем не попрощавшись. В комнате остались врач помоложе, который чувствовал, будто его авторитет только что смыли ведром грязной воды, и врач постарше, которого это совершенно не волновало. Еще в кабинете осталась тишина, неприятно бьющая в уши врачу помоложе. Чтобы раскроить ее, врач помоложе спросил, что же собирается придумать врач постарше.

– Занимайтесь своими делами, пожалуйста.

Заведующий медико-реабилитационным отделением вышел, за ним осталась пустота, которую ощутил подчиненный врач. Он встал и открыл окно, чтобы пустоту выдуло сквозняком.

На следующий день Саша и Женя вернулись в дневной стационар. Саша не стала ловить за руку Женю, который снова убежал влево по коридору на пианинное треньканье. Вместо этого она опустилась на бархатный диван, стоящий напротив главного входа, достала телефон и загуглила «психбольница 1 крестопольский край». Значок в правом углу экрана показал букву «Е», поэтому страница не загрузилась. Саша заблокировала телефон, встала и сунула его обратно в карман. Она огляделась и увидела низенькую женщину с большим квадратным задом, склонившуюся над цветочным уголком.