Текст книги "Южный Ветер"

– Ты никогда не будешь главредом или кем-то больше продюсера, пока ты трус. Прости, но это так. Я предлагаю тебе охуительную вещь, а ты даже не хочешь попытаться.

– И что… такого замечательного в том, что ты предлагаешь? – Антон привык, что матом ругаются только мужики и пэтэушницы, он не слышал, чтобы матом ругались приличные женщины, да еще и так стройно, ладно.

– Я круглые сутки слушала ваши эфиры на протяжении недели, и там нет ничего нового, свежего. Одно и то же, одно и то же, и вот это одно и то же, оно ничем не отличается от других региональных радиостанций. Ваша цель – растить аудиторию. Но люди идут в интернет, а радио – это дерьмо мамонта, оно вообще никому уже давно не нужно.

Каждый раз, когда Саша вот так по-деловому произносила грубые слова, Антон моргал и тушевался. Он слушал, как Саша говорит умные вещи про медиарынок, про целевую аудиторию, про смыслы и ценности, про возможный только на радио эскапизм, про информационную интоксикацию из-за интернет-медиа, про рекламодателей и эмпауэрмент-повестку. Антон со всем соглашался, абсолютно со всем, что она говорила.

– И поэтому, Антон, если ты решишься сделать что-то необыкновенное, из ряда вон, ты выиграешь. И для радиостанции, и для себя. За Остапкой сейчас строятся московские компании и заводы, которые куда прогрессивнее местных турфирм и магазинов. Им нужна будет классная, смелая площадка. С классным, смелым главредом. Или продюсером. Или главным продюсером. Я не говорю, что психушечное радио даст тебе все это. Но это то, на чем можно попробовать и с чего можно начать.

Антон был ударен, ужален, распластан. Он поверил в правоту Саши. Ему понравилась история, рассказанная ею. Антон увидел каждую деталь, произнесенную Сашей, увидел прямо в своем мозге, а еще нарисовал себя в этой истории – так ярко, как никогда раньше.

– Так, ну и с чего же ты предлагаешь начать?

– Со стрит-токов, конечно, обычных двухминутных стрит-токов.

Саша и Антон смотрели в разные стороны. Женя продолжал царапать блокнот, потому что все происходящее не казалось ему важным.

– Кстати, Антон, тебе не надо это ни с кем согласовывать. Это же и есть твоя работа. Не ссы.

Последнее слово Саша сказала с улыбкой. Антон засмеялся:

– Подловила!

Если бы Антону нужно было честно ответить, что он чувствует, находясь рядом с Сашей, он ответил бы так: «От нее у меня едет крыша. И распускаются цветы». Он сказал, что техника для работы «в полях» у него, конечно, есть. Можно забрать рекордер, микрофон с подставкой и провода в любой день в редакции, она находится в конце проспекта, ну, и на карте ее легко найти.

– Саша, может быть, мы как-нибудь встретимся с тобой, ну, без брата? И не по работе, а просто?

– Это возможно, – Саша улыбнулась, посмотрела вверх, будто задумалась, и коснулась волос. – Но пока радиокружок работает в стол, Женя всегда со мной.

Когда Саша, попрощавшись с Антоном, выходила из кофейни, она наступила каблуком прямо на ступню Антона в туфельной коже. Антон подпрыгнул и вскрикнул, Саша оборачиваться не стала.

День был хороший, очень хороший. Непонятно откуда появился ветер и стал раздувать жару. Саша ощущала приятное самодовольство от того, как она удачно со всеми поговорила, всех убедила, запустила что-то большое и небессмысленное. Теперь ее дни перестанут затекать один в другой, тянуться липкой чурчхелой на толстой веревке. У нее будет график, цель, задачи, достижения. Может быть, станет не так скучно. Может быть, ее новая жизнь зазвенит жемчужинами на шелковой нити.

Саша купила мороженое себе и Жене, они сели на лавку под высокий каштан. Быстро слизывали мороженные капли, хрустели рожковой вафлей, смотрели на собак, тянущих хозяев в тень. Недавно Женя стал показывать взглядом на что-то, что ему казалось интересным, и сейчас, когда они сидели на лавке и догрызали кончики рожков, в которых скопился замерзший шоколад, Женя кивнул в сторону по-дурацки постриженного пуделя, округлил глаза и улыбнулся. Саша вдруг засмеялась, Женя тоже, но беззвучно, так, как только он умел. Когда они вытерли руки влажными салфетками, Саша взяла телефон и нажала на контакт под названием «Джумбер», в прошлый раз врач дал ей личный номер.

Много гудков, штук шесть. Потом голос. Слушаю, Александра. Только что встречалась с продюсером «Южных волн», завтра пойду к ним за техникой. Саша, это очень хорошие новости. Яков Леонидович, когда я смогу познакомиться с командой? Скоро, скоро, согласились уже несколько человек, мы берем самых талантливых и активных. Скоро – это сколько? Еще пару-тройку дней.

Саша увидела, как Женя улыбается. Наверное, он все слышал. «Нам пообещали самых талантливых и активных», – сказала Саша. Женя кивнул, откинулся на лавку и положил голень правой ноги на бедро левой. Точно так же давным-давно делал их папа.

Следующие пара дней были такими же хорошими. В один вечер за ужином Саша и Женя смотрели стендап-шоу на «Ютьюбе», в котором выступающие не шутили над женщинами, кавказцами, геями и при этом было все равно смешно. Из Жени, который привык смотреть только телевизор вместе с матерью, вылетали даже короткие звучки, но в основном он хохотал молча, правда, так, что сгибался пополам и держался за живот. Саша смеялась удвоенно: над стендапом и над Женей, который, оказывается, мог так радоваться выступлению в интернете. В очередном приступе Женя махнул рукой и случайно уронил на пол дольку помидора. Саша встала, чтобы поднять ее, но вдруг встал Женя. Он наклонился, взял дольку, подошел к подраковинному шкафу, открыл дверцу, бросил кусок помидора в ведро с пакетом и закрыл дверцу. Саша подошла к Жене, похвалила и обняла его. Женя прижался лицом к ее плечу.

Они гуляли по дворам. Каждый раз Саша старалась чуть-чуть расширить границы, строго расставленные Женей, и освоить новый двор. В один день они могли просто подойти к новому двору и рассмотреть его, в другой – уже сделать несколько шагов внутрь. Продвигались они влево, в сторону Остапки. Женя уже спокойно переходил через дорогу, возле которой они с Сашей поругались в их первую прогулку. В один из тех хороших дней Саша и Женя вышли из своего двора, свернули влево, перебежали через асфальт с полосками, пересекли три чужих двора и пошли смотреть на новый двор. Саша, как обычно, говорила с Женей, он, как всегда, кивал. Саша рассуждала о работе, которая ей, судя по всему, уже нужна. Понятно, что будет радио, понятно, что с Женей им и так неплохо. Но деньги когда-нибудь закончатся, и эту проблему надо как-то решить. А кем вообще тут работают люди? Здесь есть офисы? Продавец в магазине, торговец на рынке, фармацевт, мелкий чиновник – все это Саше не подходило. Водитель – у Саши не было прав. Санитарка – ну просто нет, да и деньги все-таки нужны.

Саша и Женя вытряхнулись из панельного района, прошли между кирпичными домиками по асфальту, скатывающемуся вниз, где гуляли уже вчера. Одноэтажная улица оборвалась внезапно, как будто в этом месте ее прижгли окурком, и Саша с Женей увидели большой, наверное десятиэтажный, совсем московский, из трех зданий, жилой комплекс, каких никогда не было в Южном Ветре, а тем более в городах-курортах за Остапкой, где берегли каждую гипсовую финтифлюшку и запрещали возводить высокие дома. Желтокирпичные многоэтажки были почти достроены, а одна из них выглядела особенно чисто и новенько, ее портила разве что красная растяжка с надписью «ДОМ СДАН». Вокруг других кривились временные заборы, а по металлическим скелетам, прижимающимся к стенам, ходили полуголые рабочие. «И кто же тут будет жить!» – сказала Саша так, чтобы Женя понял: ясное дело, некому тут жить, слишком дорого.

– Любовницы будут жить.

Саша обернулась и увидела, что за ней стоит мужчина лет пятидесяти, в линялой футболке и пыльных рабочих штанах, с пакетом в руках – видимо, сгонял в магазин перед обедом.

– Московские, с детьми. Там же заводы строят, за Остапкой. Пятнадцать минут на машине – и ты тут. А в Москве жена и дети.

– Что же им за горой не живется?

– А им надо жить в ЖК, в элитном, чтобы были фитнесы, парковка, удобства. На курортах строить такое нельзя, а в чистом поле – неудобно, инфраструктуры нет.

Звучало логично, Саша слышала, что такие жилые комплексы, для таких целей встречаются в приморских городах. Но в Южном Ветре – это новость. Хотя вряд ли любовницы ехали сюда как в ссылку. Если у тебя есть машина, желательно джип, то два часа – и ты у Кавказского хребта, на горнолыжном курорте. Часов шесть – и уже на море.

– А что, я бы согласилась.

– А тебя не позвали еще? – Рабочий достал сигарету, размял, поджег и выдохнул очень вонючий, тяжелый дым, какой выдыхал ее папа и никто из московских знакомых, тянувших никотин из фильтрованных-перефильтрованных, тонких или с кнопочками сигарет.

– Пока нет!

– Так ты и не москалька!

Саша и рабочий еще постояли, пошутили, как рабочий позовет ее, когда дом построит, и брата ее позовет, а жену отправит в санаторий, хотя лучше всех вас в санаторий, хоть в тишине поживу. Потом Саша увидела, что Женя стал оглядываться, дергать плечом и подбородком, поняла, что еще чуть-чуть, и границы, расставленные Женей, снова сожмутся, поэтому надо скорее уходить.

А потом, в один из хороших дней, позвонил Джумбер.

Это было тридцатое мая. Это был день, когда все началось. Джумбер принял Сашу и Женю у себя. Сказал идти в большую комнату с пианино, пока там пару часов не занято, ту, где поют песни, а окна такие огромные, что книги прячут в шкаф, чтобы корешки не выгорели на солнце. Сам Джумбер остался в своем кабинете, потому что теперь это дело Саши, не его и не каких-либо врачей. Она согласилась.

Саша открыла дверь в комнату с пианино и большими окнами. Открыла не так, как обычно открывала, а медленно, тихо, чтобы не ворваться, а вплыть, присмотреться и тогда заговорить. Она никогда не входила в комнаты, где ее как главную ждали несколько человек с диагнозами, про которые вне специальных мест никто не говорил.

Саша увидела, что стулья стоят вкруг и на стульях, лицом к ней, сидят четверо. Женщина, которой могло быть сорок или пятьдесят, с блондинистым шаром-прической, стучала вязальными спицами и была похожа на врача-педиатра в отпуске. Совсем девчонка, с цветной прядью и утонувшая в черной капюшонистой толстовке, смотрела в смартфон. Мужчина возрастом посередине, наверное, близко к Сашиному, волосы уложены гелем в вигвам, – единственный, кто улыбнулся и помахал Саше, и тогда на его шее подпрыгнул маленький золотой крестик. И мужчина, один из всех странный, сразу видно, что странный, волосы до плеч и тоненькая бородка, весь такой худенький и в тонком кардигане, глядел испуганно. Два стула были пустыми.

Саша и Женя сели. Саша поздоровалась за себя и за Женю. Рассказала, что приехала из Москвы и что помогала корпорации, где работала, продавать все на свете, что теперь они вместе будут делать радио, а Женя – ее брат, и он будет участвовать, хотя совсем не говорит. Попросила представиться всех. Оказалось, что женщину постарше зовут Таня, голос тихий и шершавый; девчонку зовут Даша, голос не идущий ей и низкий, решительный; мужчину возрастом посередине зовут Игорь, очень громкий, часто хохотал; а последний мужчина, который взрослый, как Таня, и странный, попросил называть его Астрономом. Свои диагнозы не назвал никто, хотя никто и не спрашивал. Зато авторы (Саша сразу сделала это слово главным) рассказали, как живут: все с родителями, все ездят в больницу, получают пенсии, любят гулять в парке у больницы, посещают кружок рисования, а кроме того Игорь поет в хоре, Астроном играет в театральном кружке, Даша ведет анонимный блог о психическом здоровье, Таня вяжет вещи на заказ и продает их в «Инстаграме»[3]3
  Принадлежит Meta, которая признана экстремистской организацией и запрещена на территории России.


[Закрыть], хотя у нее ничего не продается. Ни у кого из них нет работы, друзей тоже особо нет, нигде, кроме больницы, они не бывают, так что целыми днями «тусуются здесь».

Саша стала рассказывать про радио, так, как она умела, чтобы все представлялось в картинках, оседало в голове и лепилось к фантазиям. Говорила, что все будет транслироваться на радио «Южные волны», это сразу на все города-курорты и на их непонятно какой город, что они будут рассказывать про жизнь тех, у кого диагнозы, что жаловаться и просить жалости не станут, что будет весело и когда-нибудь, возможно, немного денежно, что их цель – показать жизнь людей из психбольницы как она есть, то есть как жизнь просто людей, которые просто ходят в психбольницу, и ничего сверх меры.

– Чтобы все знали, что я психичка? – это сказала Даша.

– Можно анонимно или под псевдонимом, – ответила Саша.

– Вы гарантируете нам анонимность? – это засомневалась Таня.

– Конечно, а также демократию внутри редакции, – ответила Саша.

– Ну, мне бы не помешала занятость! – это обрадовался Астроном.

– И мне, если честно, тоже, – ответила Саша.

– А врачи у нас в редакции будут? – это занервничал Игорь.

– Никаких врачей, так сам Джумбер сказал, – ответила Саша.

Тогда я готов. И я готов. Я бы попробовала. А почему бы и нет. Достали эти хоровые пения. И театральный кружок. И швейный, вот его вообще ненавижу. Саша рассказала про стрит-токи, про то, что уже взяла аппарат на радио «Южные волны» и что им сразу надо записывать передачи, а объяснять она будет в процессе. Будем учиться вместе. Например, монтировать, сказала Саша, я не умею. Как кого записывать? Наших (сказала именно «наших») коллег по медико-реабилитационному отделению. Расскажите-ка, что вас волнует? О чем будет наш самый-самый первый стрит-ток?

– Почему нас так ненавидят! – это предложил, конечно, Игорь.

– Нужно спрашивать у тех, кто ненавидит, – ответила Таня.

Когда Саша сказала, что это хорошая идея, на нее посмотрели сразу все, и Саша поняла: авторы пытаются догадаться, шутит ли она. Вряд ли мои бывшие друзья вообще захотят со мной говорить, сказала Таня, скорее пройдут мимо на улице, даже если я буду лежать с инсультом. Саш, чтобы ты понимала, сказала Даша, кроме психушки я бываю только в аптеке на первом этаже нашего же дома, и каждый раз, когда я прихожу с рецептом, провизорша спрашивает, как поживают умалишенные. А мы с мамой не смотрим телевизор после десяти вечера, сказал Астроном, потому что соседка вызывает полицейских и говорит им, что я на учете. Полицейских, выплюнул Игорь, так и говори, что ментов!

– Может, о чем все мечтают? – предложила Даша.

– А о чем вы мечтаете? – спросила Саша.

Сама она не знала, о чем мечтала теперь, когда вернулась в Южный Ветер и у нее просто началась жизнь.

– О президентстве, – пошутил Игорь.

– О здоровье вообще-то, – сказала Даша. – Будет здоровье, будет и все остальное.

– А я мечтаю о любви, – признался Астроном.

– Какая хорошая тема – мечты! – сказала Саша, и с ней все согласились.

Утвердили тему, записали в свеженький блокнот, названный теперь редакционным. Включили рекордер, в него сунули шнур, шнур вставили в микрофон. Поняли, что без наушников никуда. Саша отыскала в своем маленьком кожаном рюкзаке замусоленные белые наушники. Так стало лучше. Сделали несколько пробных записей, чтобы Саша потом попробовала их порезать, ведь надо же кому-то быть звукорежиссером. Говорили в микрофон все подряд: «Здравствуйте, я Таня, и я не знаю, счастливый ли я человек». – «Я Даша, и я человек несчастливый». – «У меня есть телескоп, его подарила мама, и, когда я смотрю на Луну, я счастливый». – «Что это вы заладили? Кто вас вообще спрашивал? Вот какая должна быть запись! Внимание-внимание! Вас приветствует первая в России психиатрическая радиостанция с настоящими психами! Меня зовут Игорь, сегодня тридцатое мая, это наш день рождения. С нами главный редактор Саша, ее заместитель и брат Женя, а также мы, простые корреспонденты с правом голоса и даже, наверное, вето, Таня, Даша, Астроном и я, Игорь!»

В первую встречу, которая продлилась («Ничего себе, как быстро пролетело время!») два часа, авторы смеялись во много раз больше, чем предполагала Саша, главред (или главредка? тут так можно?) пока никому не известного и действительно первого в России психиатрического радио.

В конце встречи все стали собираться, как вдруг из Тани, которая так и сидела с шерстью и спицами на коленях, но в тот момент почему-то ничего не делала, тихо выговорилось:

– А я мечтаю дописать свою кандидатскую.

– О чем твоя кандидатская, Таня? – спросила Даша, ее голос стал почти таким же тихим, как у Тани.

– О Лермонтове, – Таня улыбнулась.

– О нет!

Даша вдруг засмеялась, она сказала свое «о нет» весело и в шутку, потому что окончила школу не так уж давно и Лермонтов продолжал натирать ей глаза своим именем в названиях улиц, торговых центров, аэропорта, своей пальтовой фигурой в каждом квартале каждого южного города.

– Я писала кандидатскую в средней полосе, и там реагировали иначе, – сказала Таня.

– По-моему, он был токсичным мужиком, – сказала Даша.

– Моя кандидатская не об этом, – сказала Таня, и Даше было непонятно, расстроилась ли Таня, но ее шар-прическа качнулась вниз и зависла над пакетом, в который Танины руки стали запихивать вязание.

Когда все закончилось и дверь большого кабинета открылась, все вышли оттуда улыбающимися, перешедшими на «ты» и ждущими встречи, которую назначила Саша на послезавтрашнее утро. Авторы пока неназванного радио растеклись по психбольничным студиям, а Саша с Женей пошли к Джумберу. «Можно Жене порисовать?» – это все, что сказала Саша. «Конечно», – это все, что сказал Джумбер. Женя тут же развернулся и чуть ли не побежал по коридору, Саша чуть ли не бежала за ним, они поднялись на второй этаж, дошли до третьей по счету двери. Женя сам потянул за ручку и вошел в помещение – такую же просторную и солнечную комнату, как их сегодняшняя студия, только там находилось человек тридцать, если не больше. Перед каждым стоял заляпанный красками мольберт, и места внутри почти не было. Женя пошел в одну сторону, сам взял мольберт, потом пошел в другую сторону, поставил мольберт на пол. Вытащил из стопки лист бумаги, поковырялся в какой-то коробке и нашел краски.

К Саше направился парень, ее ровесник или чуть старше, сутулый и худой, и, когда он подошел совсем близко, Саша увидела, что у него глаза разного цвета, а на подбородке аккуратный шрам. «Здравствуйте», – надо же, какой у него голос, может, на радио его позвать? «Я руководитель изостудии, меня зовут Леша», – блин, не позвать, он из здоровых. «А вы с Женей пришли?» – и чего он пристал!

– Да, я Саша, его сестра, уже собираюсь уходить. – Саше очень хотелось уйти, но не потому, что ей не нравились психбольница, Леша или его студия, а потому, что прямо сейчас ее мечтой было узнать, каково это – выйти из психбольницы без Жени.

– Женя к нам на один раз или будет регулярно ходить?

– Будет регулярно ходить, а что?

– Это отлично, хочу ему поручить кое-что большое, он круто рисует.

Круто рисует. Женя круто рисует. Сашу раздражало, что она так много не знает о Жене. Она ничего не ответила и вынесла себя за дверь.

Саша вышла из больницы без Жени. Потом вышла через ворота. Села в маршрутку.

Маршрутка была полной, она вдавливалась в жару, которая лежала на полях и дороге кислым кефиром. В салоне были открыты все окна и люк в потолке. Когда маршрутка разогналась, внутри стало воздушно и быстро, волосы, платья, легкие пакеты и цветок в горшке, который вез седой пассажир, разлетались, хлестали друг друга, лепились на глаза, руки, ноги. Маршрутка стала шкатулкой, в которой хранился ветер, музыкальной шкатулкой с веселой музыкой. Саша скрутила волосы узлом, и они сцепились на затылке просто так, без резинки. Она смотрела на Остапку, смотрела, а в голове ее мурчало что-то приятное, плавное, какое-то новое. Она никогда не чувствовала себя так прежде, никогда не была такой. Раньше, до Москвы, Саша была здесь несвободной, принадлежащей взрослым. В Москве Саша была занятой, иногда успешной, часто уставшей, всегда одинокой, а самое главное, что не своей, нездешней. Вернувшись в Южный Ветер, она была своей и здешней, но круглые сутки Жениной. И вот сейчас, в маршрутке, где шатались все кресла, а на полу валялась шелуха от семечек, Саша была собой, своей, одной, летящей, бегущей, могущей пойти куда угодно.

Правда, пока ненадолго, потому что Женю надо было забрать через два с половиной часа.

Но Саша об этом совсем не думала. Так же, как не думала о радиокружке. В голове ее были только чувства – и ничего связного, такого, что бы можно было проговорить, поварить и обдумать.

Потом Саша вышла на площадь, которая была даже не кисло-кефирной, а жарко-желейной. Саша вспомнила, как ее единственная московская подруга, хотя скорее приятельница, сказала ей перед отъездом в Южный Ветер, что Саша ненормальная. Как же так? А карьера? Музеи? Развлечения? Почему ты так быстро бросаешь все, выносишь на помойку вещи? Саша не заметила ничего ненормального в людях, с которыми встречалась сегодня в большой комнате с пианино. Самые обычные люди. Может, Джумбер подсунул ей обычных? Хотя, скорее, все ненормальности просто еще впереди.

– Здравствуйте, Ваня! Можно ноль три?

– Саша, здравствуйте! – Ваня подскочил и заулыбался Саше. – Ой, можно, конечно! А где ваш брат?

– Он у меня почти художник, сейчас рисует в студии.

Ваня очень удивился, что такой молчаливый Женя из Южного Ветра почти художник. Он сказал об этом Саше, и Саша ответила, что сегодня видела целую толпу художников. Ей нравилось болтать с Ваней, он был одновременно невыросшим и взрослым, таким серьезным, а еще он о чем-то ей напоминал, может быть о маленьком Жене, этого Саша до конца не понимала. Она захотела потянуть разговор и, помня о стрит-токе, спросила Ваню, о чем он мечтает. Ваня ответил сразу, не задумываясь, глядя на растущую в стакане квасную шапку, что хотел бы защищать людей.

– Как?

– Пока не знаю.

– А кого?

– Ну, слабых людей.

– А каких именно слабых?

– Я пока, если честно, не знаю, но потом я пойму.

– А пациентов психбольницы вы стали бы защищать?

Ваня налил полный стакан ноль три и медленно, чтобы ничего не расплескать, тянул его в сторону Саши.

– Ну, если бы их обижали, наверное, да. Но они и сами могут.

– Почему?

– Не зря же их все боятся. Не просто так.

Саша заплатила за квас и сразу выпила половину, попрощалась с Ваней, почти пробежала через площадь, смотря в асфальт, и зашла в старый красивый дворик единственного старого дома возле площади. Села на лавку и допила квас. Дом был трехэтажным, с балконами-пятиугольниками, сбитыми из дерева. Там еще кто-то жил, хотя подъездную дверь давно вырвали, и теперь с улицы были видны стоптанные посередине ступени, перед которыми лежала свежая тряпка. Саша смяла стакан, кинула в урну и ушла.

И вот как потратила Саша свои два с половиной часа свободы. Она пришла в трехкомнатный офис, который находился в жилой многоэтажке, на первом этаже. Дверь была вырублена в стене со стороны проспекта, над дверью – вывеска «Агентство недвижимости “Диана”». Саша заранее договорилась о собеседовании. Владелица фирмы похмыкала на Сашины московские строчки в резюме, сказала, что у них минимальный оклад и работа за процент, и выдала Саше стопку документов, которые ей необходимо было изучить. Так просто, удивилась вслух Саша, когда вышла на проспект.

Послезавтра наступило первое июня, названное Днем защиты детей. Саша совершенно не помнила об этом, пока они с Женей не пришли на площадь, точнее на остановку, чтобы ехать в психбольницу. Напротив торгового центра снова вырастили сцену из металлических палок, а на дообеденный, но уже очень горячий, как перегруженный процессор, асфальт вытащили девочек в белых гольфиках и мальчиков в черных шортиках, воспитанников детского дома. Они держали в руках одинаковые красные шарики (и как только не лопаются под таким солнцем?) и очень плохо, сбиваясь, запутываясь, маршировали. Тем временем мэр-пузач стоял на сцене, в подбрезентовой тени, и долго-долго, очень долго, Саша и Женя услышали его еще на выходе со двора, выкашливал речь: дети – фундамент семьи, а семья – ячейка общества; важно детей защищать, чтобы они потом защищали страну; современные дети не признают наши идеалы, хотя их надо бы заставить, и вот как это сделать…

Когда Саша и Женя приехали в больницу, их позвал к себе Джумбер, позвал ртом уборщицы, которая сидела на табуретке у цветочного уголка и полдня стерегла их. В своем кабинете, все еще как будто необжитом, с одним симметричным цветком, врач сказал, что отдает радиокружку целое здание – ну как здание, скорее отдельно стоящее помещение, которое между садом и газоном, там сейчас хранится старая мебель, но уже стоит компьютер специально для них. В этой постройке можно делать что угодно и не зависеть от расписания пианинной комнаты. Саша схватилась рукой за сиденье стула, чтобы не подпрыгнуть по-ребеночьи, и просто улыбнулась, как взрослая.

Саша и Женя сели на лавочку у главного входа, под козырьком, напротив клумбы с мелкими розами, они были точно такого же сахарно-подтаявшего, лимонно-медового цвета, как и стены больницы. Саша залезла в рюкзак и достала из него пакет, где лежали рекордер и микрофон, запутанные в резиновый колтун из шнура.

– Жень, а можешь, пожалуйста, распутать все и подключить? Помнишь, я показывала в прошлый раз?

Саша специально все запутала – еще дома, пока Женя не видел. Она подумала, что, начиная что-то новое, Женя сможет обновиться сам. Саша положила пакет между собой и Женей.

На розу села бабочка, сначала Саша увидела ее ржавый бочок, точнее крыло, прилепленное к другому, вероятно такому же ржавому, с леопардовыми пятнами и черно-белой рюшей по краям. Бабочка покрутилась, потопталась и разлепила крылья. В развернутом виде она оказалась такой ярко-голубой и неоново-горящей, что Саша даже вздрогнула. Она никогда не видела таких красивых бабочек, живых и разлепляющих крылья. Под стеклом, продырявленных, сухих она видела, но это уже были не бабочки, а бабочковые тела.

– Женя, смотри какая!

Саша повернулась к Жене. Он сидел на корточках, лицом к лавочке и спиной к розам. Тянул из тела пакета шнур-кишку и был таким собранным, проводящим операцию, отвечающим за чью-то жизнь, что ему было не до бабочек.

Сначала Саша увидела Таню, она, как и думала Саша, пришла раньше всех. Помахали друг другу, потом Таня села рядом.

– Смотри, какая бабочка.

– Это голубянка красивая, – сказала Таня, ничуть не удивившись бабочке.

– Что, так и называется?

– Да.

Потом пришел Игорь, пожал всем руки, кроме Тани, которая Игореву руку не заметила, поскольку вязала какое-то дырявое полотно из тонкой нитки, берущей начало в жесткой Таниной сумке.

– Игорь, ты видел бабочку? – спросила Саша. – Это голубянка красивая.

Игорь тут же дернулся к бабочке, Саша дернулась за Игорем, и бабочка улетела. Саша хотела сказать Игорю, что не надо было ловить бабочку, потому что, ну, для чего ее ловить, если кто-то ловит бабочку, значит, он хочет ее убить и замуровать, но никто здесь не хочет смерти бабочки. Знаешь, Игорь, идея была глупая, если честно.

Все это Саша не сказала. Предложения, которые уже успели осесть на голосовых связках, остановились перед Сашиными зубами и никуда не вылетели. Потому что Саша не знала, можно ли делать замечания Игорю. Что бы сделала она, если бы вот так ее отчитали? А если у Игоря есть такое же темное, как и у Саши, и взрывается оно быстрее и сильнее, чем Сашино?

Почему я вообще сравниваю себя с Игорем?

Потом пришли Даша и Астроном, наверное, ехали в одной маршрутке, оба опоздали на десять минут. Даша снова была мешочной, в черно-толстовочном, рукава наползали на кисти, хотя было так жарко, что даже на плечах ткань казалась излишней. Астроном был вдет в рубашку и безрукавку бирюзового цвета, связанную крючком из летней, нежарящей пряжи. Таня сунула спицы в сумку, Даша села на бордюр между клумбой и лавочкой, Игорь сел там же, Астроном решил постоять.

Кто понесет ответственность, если что-то пойдет не так? Джумбер говорил что-то про ответственность?

Тем временем Женя распутал шнур, развязал все узелки, соединил шнуром рекордер, похожий на пришельца с двумя рожками и шестью глазками, и самый обычный микрофон, совсем как в караоке. Нажал на кнопку, и рекордер замигал. Все началось. Ее ждут. На нее все смотрят и ждут команды. Именно к ней, видимо, прилипла вся ответственность.

– Так, ну начнем. Кто первый?

– Игорь, – сказала Таня.

– Я не против! – Игорь хлопнул в ладоши, все вздрогнули, кроме Саши.

– Как и договаривались. Подходишь, здороваешься, представляешься, спрашиваешь, можно ли задать один вопрос под запись, и задаешь. Но только один вопрос. Звучит так: «О чем вы мечтаете?»

– Понял, понял, понял. Давай микрофон.

– Микрофон направляй в рот собеседнику, но не слишком близко. Сантиметров двадцать. Понял?

– Да-да-да-да, – Игорь сжимал и разжимал ладони, призывая в них микрофон.

– В другой руке держи рекордер, пока ничего не нажимай. Если место будет шумным, зайдите куда-нибудь, где потише. Окей? И трех человек достаточно, не опрашивай всех, сегодня каждый должен попробовать.

– Да давай уже, Саш!

Игорь сцапал рекордер, микрофон, шнур повесил на шею, к золотой цепочке с крестом, подцепил дверь в главное здание больницы ногой, открыл, забежал.

Саша ненавидела слово «ответственность», ненавидела с самого детства. Какая ответственность может быть в умирающем мире, где все рухнет внезапно, где никто не спасется и никого не спасет. Это как клеить дом из бумаги и пытаться в нем спрятаться. К тому же нет никакого смысла придавливать себя ответственностью: лучше делать то, что хочется, и тогда никакая ответственность никому не нужна.

Вернулся Игорь, ушла Даша, Даша пришла, пошла Таня. Астроном чуть не выронил микрофон и решил отказаться, но остальные заговорили вместе, разом, что он тоже теперь должен попробовать, что это круто и совсем нестрашно, он же, Астроном, в конце концов корреспондент, а не какой-то там ронятель микрофонов. Астроном ушел надолго, чуть ли не на полчаса, а когда вернулся, сказал, что поговорил с одной женщиной и больше никого не нашел. Ничего, Астроном, я, если честно, опросила четырех, сказала Даша. Чего греха таить, и я с пятью поболтал, признался Игорь. Получается, записей у нас достаточно, ответила Саша, когда редакция поднялась, чтобы идти в новую и совсем свою студию.

Компьютер, который поставили в студии, а на самом деле пока еще на складе старой мебели, был пузатым, серо-пыльным и просто пыльным. Он делился на несколько частей, разбросанных на столе и под столом. Саша вдавила кнопку процессора, и компьютер зарычал. Ну хотя бы работает, сказала Саша. Игорь и Даша вытаскивали стулья из деревянно-дерматиновой кучи, Астроном тащил из угла стол-парту. Женя разбирал рекордер на части. Все само по себе заработало, запыхтело, прямо вокруг Саши.