Текст книги "Южный Ветер"

Пузатый компьютер засветился синим и заговорил с Сашей какими-то полосками и буквами – на языке, которого Саша не понимала. Подошел Игорь, поцарапал мышкой стол и сказал, что лучше бы им переустановить винду. А ты можешь это сделать? Могу, Саш, но мне надо будет подготовиться дома. А сейчас что делать? Доставай свой ноут, пока на нем поучимся, и дай мне ключи, я завтра сам приду и все сделаю. Саша протянула ключи Игорю и сразу после подумала, что, наверное, нельзя вот так их раздавать. Ключи упали в Игореву ладонь, и Саша увидела, что вся крепившаяся к ладони рука – узорчато-шрамистая.

Сашин компьютер был маленьким и легким, когда Саша открыла его, Даша сказала: «О, крутой ноут». Саша нажала на черно-бирюзовую иконку, и к экрану тут же прилепилось черное окно с полосками-дорожками и сотней каких-то кнопок-квадратиков-кружочков. «А вот такое я не понимаю», – сказал Игорь, когда все уселись на стулья перед экраном ноута.

– Ну, это программа для монтажа звука, ею пользуются звукорежиссеры, в том числе на «Южных волнах».

Пятка Саши стала долбить пол, правда, Саша этого не замечала, потому что думала о том, что ребята наверняка поназаписывали всякое дерьмо, что Антон все отвергнет, а Игорь все-таки окажется опасным, что радио распадется, что Женя откатится назад и снова зацементируется в статую, что, что, что…

– На экране вы видите несколько аудиодорожек, на них размещаются записи, а слева от них расположены кнопки регуляции громкости…

Авторы молчали, слушали и не двигались, хотя, когда людям интересно, они должны как-то это из себя высовывать. Объяснив еще что-то про левый и правый каналы, про склейки и шумы, Саша решила перестать играть в училку.

– Короче, предлагаю насрать на всю теорию и начать уже делать. Смотрите и задавайте вопросы, если непонятно.

Саша сунула рекордерную флешку в компьютер и стала перетягивать записи из флешечной папки в темное многодорожчатое окно. Черный экран начал цветнеть и пятниться квадратиками с ершистой сердцевиной. Саша подвинула в самое лево бирюзовый квадрат и нажала на пробел. Сначала был голос самой Саши, снова училкнутый: «…ловек достаточно, не опрашивай всех, сегодня каждый должен попробовать». Потом голос Игоря, потом шаги Игоря, потом было слышно, как Игорь споткнулся, матюгнулся, потом снова шаги и – самый первый в жизни опыт Игоря в журналистике: «Маш, Маш, привет, Маш, я тут занимаюсь радио, сделай вид, что мы незнакомы и что я, типа, журналист, хорошо?»

Саша двигала разноцветные квадратики влево, вправо, вверх и вниз, отпиливала от них куски, уменьшала и увеличивала ершистость. «Эти пики – это уровень громкости, да, Саш?» – «Именно так». Она чувствовала, как облепляется телами, будто в начальной школе, когда рассказывала свои истории про вещего Олега или приключения, которые с ней на самом деле не случались. Вокруг нее все шевелилось, дышало, подпрыгивало, спрашивало, смеялось, толкалось. Над маленьким и очень легким компьютером, над темным экраном с цветными квадратиками несколько очень разных человек срослись в радиокучу. Когда квадратики превратились в ровную лесенку, ершистость стала одинаковой, упорядочилась и выровнялась, когда Саша слепила все вместе, сохранила и отправила Антону, радиокучка распалась и рассыпалась по стульям.

– А скоро нам ответят? – спросил Астроном.

– Не знаю, может, завтра, – сказала Саша. – Можем пока отдохнуть.

У Игоря был здоровенный рюкзак, с таким, наверное, ходят в походы, на вид – полупустой. Игорь потянул за бегунок, рюкзак разделился надвое. Оттуда достались кипятильник, банка-литровка, чайная коробка и стопка пластиковых стаканчиков. Даша бросила рядом с банкой шоколадку. Таня выложила пакет с круглыми, как ее прическа, зефиринами. Саша с Женей не принесли ничего, а Астроном вообще куда-то пропал. Потом из студии вышла Даша, за ней, как только кипятильник опустился в банку с водой (хорошо, что в студии была своя раковина), вышел Игорь, они оба были курильщиками. Таня вязала. Женя вытаскивал из мебельной стены стулья и расставлял их вдоль стен (и Саша могла бы смотреть на это часами). «Саш, ты узнай у Джумбера, можно ли что-нибудь выкинуть», – сказала Таня. Саша ответила, что узнает, и вышла на улицу к Игорю и Даше, которые уселись со своими сигаретами прямо на траву. Саша не захотела пачкаться, поэтому опустила себя на лавочку неподалеку. «Саш, ну как, есть у нас перспективы?» – спросил Игорь, как будто даже серьезно. «Честно, Игорь, есть», – и Саша правда в это верила.

Во-первых, каждый из авторов на записи звучал хорошо, уверенно, у каждого было свое голосовое обаяние. Неплохо звучали и респонденты, каждый из них серьезно отвечал на вопрос, очень вдумчиво, кто-то даже сослался на Шопенгауэра, разъяснив, почему пора перейти от представления к воле и найти в жизни эстетическое наслаждение. Во-вторых, все авторы были пациентами психбольницы, и это, скорее всего, вызовет ужас, тревогу или по крайней мере беспокойство у слушателей, а Саша знала, что на страхе держится весь медийный трафик, тысячи, миллионы и миллиарды просмотров, прочтений и прослушиваний, интерес аудитории, редполитика, баннерная реклама, когда с каждого показа капает копеечка, и отдельно взятые рекламодатели, то есть страх – это, получается, и есть деньги, а еще вдобавок слава. И цель недавно собравшейся редакции сделать психиатрию нестрашной совсем не противоречила этому, потому что преодоление страха и было здесь самым заманчивым.

А в-третьих, эти балбесы, работающие на «Южных волнах», разве думали о таком? Все, что выходило в их эфир, было серой жвачкой, мутной лужей, ветхостью, пылью и однообразием. Такая штука, которую придумала она, Саша, точно будет отличаться от всего этого, такая штука прорастет через асфальт.

И потом не одни же стрит-токи они будут делать. Это только начало. Так что держитесь, унылые местные радийщики, южноветровчане, авторы новенького психорадио и даже Джумбер.

– Ой!

– Что такое, Саш?

Сашин телефон дрогнул, к экрану прилипло уведомление от почты. Ответ Антона.

– Так, докуривайте – и в студию.

Саша села у компьютера. Кипятильник дергался в пузырящейся воде, а банка-литровка звенела, как кривой колокольчик. Таня налила чай. Вернулись Астроном, Игорь и Даша. Все взяли стаканчики с чаем и по зефирке. Саша разблокировала телефон и зачитала:

«Дорогая Саша, добрый день! Рад получить от тебя весточку. Я не смог дождаться окончания текущих дел и сразу же послушал ваш стрит-ток. Ну что могу сказать: это просто супер! Задорно, динамично, смешно и иногда слезоточиво. Восхищен. Берем в эфир на завтра, в прайм-тайм. Про психбольницу скажем. Правда, монтаж пока далек от идеала, но мы поправим. В аттаче – пэдээфка книги про звукорежиссуру, она маленькая, изучи».

Когда Саша прочитала слово «супер», даже выкрикнула его, чтобы добавить силы взрыву, который, как она ожидала, произойдет в редакции, Игорь крикнул: «Ну дела!», Даша прошипела: «Есс», Таня охнула, Астроном взвизгнул. На слове «восхищен», которое Саша специально произнесла медленно, Таня захлопала в ладоши, уронив спицу, Даша засмеялась, Игорь подскочил к Астроному и обнял его. Когда Саша дочитала, начались болтовня, смех, фантазии и шутки. Пили чай, ходили курить, говорили о личном, о том, что Дашина мама – хорошая женщина, но слишком хочет устроить личную жизнь, что Игорь тоже хотел бы влюбиться, что Таня все время вяжет вещи бесплатно, потому что никто их не покупает, а сама она столько не сносит. Когда стало понятно, что скоро перестанут ходить маршрутки, Игорь положил кипятильник и банку в рюкзак, Саша схлопнула компьютер, Женя собрал весь мусор, Игорь взял ключ, закрыл дверь и положил ключ в карман. Таня попросила ее не ждать, потому что шла кормить собак, живущих стаей за забором больницы, все остальные пошли к остановке.

Прошел этот день, потом день, когда на радио «Южные волны» вышел первый психо-стрит-ток. Саша ждала звонка Антона и ждала от него разного: например, Антону запретили впредь такое выпускать, у него же все-таки было начальство; или ведущий закатил скандал, потому что не захотел ассоциироваться с психами. В общем, могло быть что угодно. Антон позвонил Саше, когда они с Женей подходили к ненавистной площади, чтобы сесть в маршрутку до Суворовки. Обычно Саша легко разговаривала на ходу и даже любила это делать, потому что так можно было размахивать руками, вскрикивать, хохотать и игнорировать весь остальной мир. В этот раз, когда Саша увидела, что ей звонит Антон, она остановилась под деревом, вытерла ладонь о шорты и только тогда взяла трубку. Они поздоровались, поотвечали на «какдела». Антону нравилось задерживать развязку, управлять разговором и – опосредованно – Сашей, а еще Антону хотелось подольше поболтать с ней, успеть за какую-нибудь минутку-полторы продемонстрировать, какой он на самом деле уверенный в себе, остроумный, неглупый. Саша чувствовала себя так, будто Антон обмотал ее резинкой, отошел подальше с этой резинкой в руках, сильно-сильно растянул и грозится в любой момент отпустить.

А потом Антон сказал, что обычно за час им поступает, ну, пять – десять звонков, и все они по теме эфира, то есть люди звонят, чтобы поспорить с ведущим. А вчера, Саша, не поверишь, многоканальник разрывался, коллеги уже хоронили мою карьеру, думали, сейчас нас обругают, была сотня звонков или больше, и все о ваших психах, кто-то, разумеется, орал, что мы топим за маньяков и что надо их всех лечить электрошоком, но в основном говорили хорошо, интересовались, удивлялись, аккуратно так высказывались. А еще один мужчина рассказал, что у него самого шизофрения, представляешь, Саша, мне самому прямо грустно стало.

– И что же нам с этим делать, Антон? – сказала Саша, как только телефон перестал долбиться ей в ухо нервным Антоновым голосом.

– Продолжать, конечно. Ты же этого сама хотела, разве нет? – Антон как будто испугался, осекся, как будто уже расписал редакционный план, утвердил его с начальством и получил премию, а она тут какие-то странные вопросы задает.

Саша вышла из-под дерева и пошла дальше, спокойная, широко шагающая и смеющаяся над Антоном. Вдруг ей сильно захотелось оказаться в студии, среди авторов, можно даже не в студии, а просто с авторами. Саша поймала эту мысль и сама себе удивилась, а Антону сказала, что все будет, как и договаривались, что сегодня они отправят план и смогут выходить дважды в неделю. «Только у нас теперь одно условие. Я перезвоню тебе часа через три и все расскажу». Антон снова занервничал, что-то ответил, о чем-то спросил, но Саша положила трубку. Тем более что их с Женей маршрутка как раз подошла и скоро вся бы забилась.

В редакции, которую еще позавчера подрасчистил Женя, сидел Игорь в больших накладных наушниках, похожий на Чебурашку. Он пришел за час, чтобы никто вдруг не пришел раньше него, потому что ключи были в его кармане, они дырявили ответственностью Игореву джинсовку, крутили и тянули, так что надо было не облажаться. Пузатый компьютер был включен, переустановлен и чист. Игорь загрузил в него Сашину монтажную программу и уже попробовал что-то в ней поделать. Звуковая дорожка, над которой работал Игорь, выглядела как порезанная колбаса в профиль. «А склеивать кто будет?» – спросила Саша. «Я не понял как», – ответил Игорь. Пока не пришли остальные авторы, Саша рассказывала Игорю, как клеить, крутить и растягивать звуковые куски, как их усмирять и подчинять. Женя тем временем вытаскивал из деревянно-дерматиновой кучи стулья, тумбочки, табуретки, ящики и выносил на улицу те, что ему не нравились или казались непригодными. Когда Игорь закончил, а Саша надела наушники, чтобы наконец послушать, что наделал Игорь, она услышала вполне гладкое, склеенное, но какое-то странное у-у-у-у-а-а-а-а-у-у-у-у-а-а-а-а. «И что это такое?» – Саша засмеялась. «Я записал троекратное “ура” и тренировался вырезать букву “р”», – ответил Игорь.

Потом пришли Астроном, Даша и Таня. Снова звенела литровка и жевался Танин зефир. Саша взяла редакционный блокнот с полки, на которой пока был только он, и записывала все темы для стрит-токов, которые вылетали из жующих и прихлебывающих ртов. Потом зачитывала своим жующим ртом все темы по очереди и вычеркнула те, что показались редакции слабоватыми. Потом был перерыв, и все, кроме Саши, вышли во двор: кто покурить, кто постоять. Женя сначала остался с Сашей, а потом, подергавшись всем телом, отлепился от нее и пошел на улицу к своей новой компании. Саша открыла ноутбук и написала письмо Антону, в котором перечислила все темы на месяц вперед. «Спасибо, сегодня изучу. А что за условие?» И без всяких там «добрыйденьдорогаясаша». Саша слепила половинки своего компьютера и тоже вышла из студии.

– Вообще-то, коллеги, мы не сделали самого главного, – врезалась Саша в веселый разговор, и все вдруг замолчали. – Угадаете что?

Авторы стали посматривать друг на друга, на себя самих и на Сашу.

– Окна, что ли, не помыли? – спросила Таня.

– Мы не придумали себе название.

Редакция тут же побросала в урну окурки, сорванные цветочки, подобрала спицы, телефоны и затолкалась в студию, потому что там думалось лучше. Надо что-то про болезнь, но чтобы не грустно! «Шиза FM»? Даш, ну брось, это обидно. Хотя смешно! «Биполярные медведи»? Мы не только биполярные. Может, что-то связанное с городом, с Кавказом? «Наследники Лермонтова»? Фу, этого мне в школе хватило, только не Лермонтов! Да, это скука! «Нагорные проповедники»? Астроном, это прикольно, но слишком тонко! И все же, я считаю, должно быть что-то про здоровье. Тань, согласна, но как-то в обход, не знаю. О, я придумал, «Радио “Кукушка”». Нет, это уже старый мем. Может, соединить Кавказ и здоровье? А как? Ну, как-то соединить. Например, «Санаторий для депрессивных»? А это не слишком депрессивно?

– Ребята, я придумала, – это сказала Таня, которая сегодня почти совсем не вязала свои полотна во время обсуждений. – «Ветрянка».

– Не понял… – сказал Игорь.

– Гениально! – сказала Саша.

– Супер! – сказала Даша.

– Да, это хорошо… это как Южный Ветер и что-то больничное, все сразу… – сказал Астроном.

– Теперь понял! – крикнул Игорь.

Женя кивал, улыбался и кивал, хлопал ладонью по бедру, но потихоньку. Саша улыбнулась Жене, улыбнулась так, чтобы он понял: она увидела, заметила, она его хвалит, считает молодцом.

– Проголосуем? – предложила Саша.

Вверх выстрелили шесть рук, в том числе Женина, даже семь рук, но одну потом опустил Игорь. Саша разлепила половинки ноутбука и сделала вот что: сначала зарегистрировала почту, как она сказала не всерьез, корпоративную, но все восприняли это серьезно; затем завела аккаунты во «ВКонтакте», «Инстаграме»[4]4
  Принадлежит Meta, которая признана экстремистской организацией и запрещена на территории России.


[Закрыть] и «Фейсбуке»[5]5
  Принадлежит Meta, которая признана экстремистской организацией и запрещена на территории России.


[Закрыть]. «Телеграм-канал сделаю потом с телефона», – сказала Саша. Она встала, взяла с полки микрофон, поставила на стол так, чтобы было видно мебельную кучу и кусок окна, сделала фотографию и запостила ее по очереди во все соцсети с одной и той же подписью: «Вот наша студия. Очаровательно?» Уже из маршрутки Саша позвонила Антону, чтобы сказать: теперь ведущий должен упоминать название их объединения и говорить слушателям, чтобы они подписывались на соцсети «Ветрянки». Антон согласился.

Пока Саша и Женя ехали в маршрутке, Астроном голосил в хоре, Таня кормила бездомных собак неподалеку, а Игорь бродил по коридорам главного корпуса в поисках кого-нибудь для поболтать, Даша перемещалась по территории больницы и резала пространство блохой, то есть хаотично. Не бегом, чтобы не выглядеть сумасшедшей, но и не слишком медленно, потому что ей надо было скорее найти точку, из которой поймается интернет. Ее рука вытягивалась вверх и вперед, но так, чтобы толстовка продолжала закрывать руку полностью и не высвечивала кожу выше кисти. Точка оказалась у лавочки за спутанным розовым кустом. Даша опустила себя на деревяшки, облепленные скорлупками из краски, и закрыла глаза. Она начала дышать так, как ее учили на группе для тревожных и депрессивных, чтобы внутренний студень со свинячьими хрящами, копытами, ушами, щетиной, ресницами, холодный и дребезжащий студень, подуспокоился и задвинулся обратно, внутрь Даши. Как только Дашины пальцы снова стали управляемыми, а глаза открылись, Даша зашла во «ВКонтакте», завела аккаунт без фотографии и с ненастоящим именем, нашла группу «Ветрянки», открыла фотографию, которую загрузила Саша, и стала ее рассматривать, приближать, отдалять, прочесывать глазами все пиксели, особенно те, что складывались в отражающие поверхности. Даше нужно было удостовериться, что ни один ее кусок, нога, рука, глаз, рукав, ботинок, да что угодно, не попал на фотографию, не проявился в окне, картиночном стекле, мониторе компьютера, глянцевом микрофоне, нигде. Даша рассматривала снимок долго, внимательно и, не найдя на нем своего присутствия, наконец заблокировала телефон, встала и пошла к маршруточной остановке. После студенистого дрожания она устала и оставшийся день могла только лежать в своей домашней кровати.

Еще в конце мая в Южный Ветер пришли ночные грозы. В один такой вечер Саша вышла на балкон, чтобы подышать, и смотрела на совершенно черное, беззвездное и безлунное небо, это было даже как будто не небо, а яма, такая глубокая, что никому не интересно, что находится на ее дне. И вдруг к этому небу, безразмерной яме, дали ток, без предупреждения врубили электричество, и оно заморгало фиолетовым, потусторонним.

Вот тогда стало совсем понятно, что это никакая не яма, а планетарная тень, отбрасываемая Землей на саму себя, в которой скрываются тучи-шпионы, тучи-страхи, тучи-звери, ползут, скользят и шелестят, прямо над землей, над спящими и неспящими домами, над горами, животными и заводами. Они были скрыты, а потом их – бах-бах – уличили, выхватили, устыдили электрическим разрядом, запечатлели.

Сначала вспышки были далеко, потом ток пополз к середине неба, прямо к Саше, и, когда фиолетово-синие, серо-серебряные пятна замерцали прямо над панелькой, где жили Саша и Женя, когда они стали вспыхивать почти одновременно с небесным ревом, вот тогда пошел дождь. Сначала вода капала как будто через дуршлаг, крупно и редко, потом, очень скоро, вода просто полилась, точнее упала всей тяжестью. Саша забежала в квартиру, стала закрывать окна, форточки, подложила полотенца под оконные щели.

Улицу покинула не только Саша, но и все, что было живым в Южном Ветре и имело возможность покинуть улицу. Кошка-подросток, уже немного облезлая, понеслась в подвал жилого дома, перепрыгнув через труп другой кошки, присыпанный листьями. Сойки, сразу несколько, влетели под вокзальную крышу, там же оказались голуби и вороны, воробьи и синицы. Они заняли все балки, перекладины, заборчики и клумбы, как места в плацкарте, и сидели, вжавшись в самих себя, готовые уезжать. Даже муравьи из тех, что не сдохли от первых ливневых потоков, стремились куда-то вверх, где посуше, потише.

А утром южноветровчане увидели совершенно синее небо, на котором не было ни тучки, ни облачка. От ночи осталась влага, тысячи тонн воды, явной и скрывшейся, в земле и асфальтовых ямах, в подвалах и погребах. И когда солнце вывалилось ближе к середине неба, стало злым и высушивающим, тогда вся эта влага, на поверхности и спрятанная, начала вывариваться, лезть наверх, застревать между домов, наваливаться на площадь, прокрадываться в комнаты.

За Остапкой курортники и местные жители находились чуть повыше, к тому же никакая гора не перекрывала им воздух, поэтому утром они почувствовали прохладный ветерок и унюхали свежесть земли. Почти вся ливневая вода стекла вниз, как только кончилась гроза, и отдыхающие поскакали в питьевые галереи со своими кружками-носиками, а местные зашагали на работу в хорошем настроении. Здесь же, в Южном Ветре, куда часть воды, кстати, и стекла, люди варились в своих домах, на площади, в магазинах, сами в себе, а еще перепрыгивали через горячие лужи, если им надо было по делам.

Когда во второй половине дня почти все лужи высушились, открыв ямовые пасти, легче не стало. Морок и духота были здесь такими же ощутимыми, полноправными, как ореховые деревья и домовые крысы. По проспекту, в начале которого стоял золоченый Ленин, люди ходили быстро, перебегая от дерева к дереву, а на лысых бездеревных участках домашние собаки, выдернутые на прогулку, поджимали лапы, обжигаясь о еще не остывший асфальт.

В частном секторе, за панельками и перед лесополосой, были свои, малоэтажные, проблемы. Если в городе работали дворники, хоть ленивые и немногочисленные, то в частном секторе жителям домов, домиков и халупок пришлось сгребать лопатами, совками и перчатками мертвых соек, ворон и воробушков, убитых ливнем. А к вечеру в закрытых двориках и узких переулках стали бродить лужи, в которые нападал сочный тутовник. Они напоминали нефтяные озерца, только замусоренные, и пахли кисло, резко, как пакет из-под вина, три дня провалявшийся на жаре.

Но все было лучше, чем в панельках. Панельки вываривали из себя всю жизнь. В тот первый послегрозовой день Саша решила, что не останется жить в своей квартире. Конечно, это был скорее повод; конечно, она давно мечтала переехать туда, под гору; конечно, Саша не знала, что ночные грозы продлятся весь июнь, но могла поверить в это и убедить себя и Женю, что так и случится.

Поэтому, когда Саша шла на первую встречу с редакцией, случившуюся тридцатого мая, у нее уже имелся план и даже три сохраненные ссылки, которые вели на сайт по аренде и покупке недвижимости. Саша хотела выехать из квартиры поскорее, поэтому ей подходила только аренда.

А потом Саша сама стала риелторшей, изучила все руководства, обучающие пособия и документацию, которые выдала начальница Диана, причем изучила очень быстро, за день или два, так, что Диана, позадавав ей вопросы, сказала: «Сразу видно, что МГУ». И тогда Саша так же быстро, за пару дней, в те часы, когда не было радио, а Женя рисовал в психушечной студии, встретилась с владельцем, добрым мужичком, не сбивала цену, оформила все бумаги, сама их подписала и сняла дом.

Этот дом был самым дальним из всех южноветровских домов, он находился даже не в поселке, а на хуторе, жиденьком поселении над старым городом, куда не ходили маршрутки, да и дорога была обычной деревенской, грязевой, утоптанной. Дом был маленьким, аккуратным, отремонтированным, в нем имелись канализация, вытекающая в выгребную яму, и водопровод. Отапливался он большой газовой печью, которая нагревала кирпичные стены сама, без радиаторов. Саша не представляла, как этой печью пользоваться, с другой стороны, зима была нескоро. Еще вокруг домика было немного пространства, обставленного забором из сетки-рабицы, яблоня и черешня. Саше особенно понравилось крыльцо: деревянный помост с низкими перилами, через которые можно было легко перескочить, и помост этот смотрел прямо на Остапку.

С этого крыльца было видно каждую складочку на «дедушкином носу», каждую рану, расцарапанную прошловековыми взрывами, а еще лесистый бочок, который стекал вниз, на холм, и обнимал всю Остапку, как будто успокаивая ее: не волнуйся, заживет, зарастет, я согрею. Хутор, далекий и отшибленный, стоял на предпоследнем холме перед Остапкой, так что сама Остапка казалась меньше, добрее, хрупче. Неизвестно, кто придумал построить тут первый домишко и почему, но Саша была рада, что такой человек нашелся.

Соседей у нее теперь было немного, и все жили чуть ниже: сам хозяин с женой и взрослой дочерью, бабушка с дедушкой и их огородик с козой, алкоголик, пока державшийся за нормально-приемлемую жизнь, многодетная семья, а еще две пожилые женщины (не родственницы), поселившиеся здесь вместе лет двадцать назад. Все это рассказал Саше хозяин. А вообще, говорил он, не такая уж это и жопа мира, как у вас в городе говорят, потому что в самом низу, в конце улицы, стоит старый санаторий, а перед ним – переулок, вот пойдешь по нему, выйдешь на проспект, ну, старый, курортный, с фонтаном, и как пройдешь весь проспект, там уже будет трасса, а на ней – магазинчик, вот в этом магазинчике все есть, там же рядом остановка, от нее можно до площади минут за пять – семь доехать. Всего идти до трассы, ну, минут пятнадцать – двадцать, а на машине ехать минуты три. В общем, думаю, вам тут понравится, а если надо проконсультировать по вопросам сельского хозяйства, так ты звони, я все знаю.

Накануне переезда Саша уселась за стол вместе с Женей, на столе было какао, а еще овсяное печенье с шоколадом и несколько батончиков с кокосом, которые Женя обожал. Саше нужно было сказать Жене о том, что случится завтра, сказать так, чтобы все не отменилось. Женя все еще не ходил в старый город, хотя уже давно спокойно гулял по всему Южному Ветру, кажется даже с удовольствием, останавливаясь, рассматривая красивое и не очень, иногда просто интересное. Но Саша догадывалась, что переезд – это, наверное, самое болезненное, травматичное, колющееся, что она может сделать сейчас с Женей. Она говорила себе и почти в это верила: «Новое место пойдет Жене на пользу». Саша понимала, как хрупка ее затея, и хрупка именно из-за Жени, но хотела переехать больше всего на свете, так, как только могла хотеть Саша. Все ее демократичные усилия по изменению Жени к лучшему сейчас бы не сработали, поэтому, когда Женя макнул печенье в какао, откусил половинку и проглотил ее, Саша сказала: «Женя, мне очень жаль, но мы вынуждены выехать из этой квартиры». Женя замер, его глаза смотрели в какао-пузырьки. «Это не я придумала, так сказали в коммунальной службе, дом в аварийном состоянии». Женя стал дышать слышно, заметно, глубоко, медленно. «Миленький, я знаю, как ты привязан к этой квартире, я тоже, но в новом месте тебе понравится еще больше». Женя встал, набухая и разрываясь внутри, навис над столом. «У нас будет свой дом с крыльцом». Женя взял кружку с какао, поднял ее над полом и разжал руку. Кружка упала, разбилась, какао растеклось на половину кухни. Наступив в лужу, Женя ушел в комнату, лег в свою кровать и накрылся подушкой.

«Ну и характер», – сказала Саша. А потом встала, согнулась, собрала куски кружки, вытерла лужу, легла кое-как на кухонный уголок и открыла паблик с мемами. Лежала, отдыхала, иногда смеялась, иногда прямо в голос. Обычный, в общем, был вечер.

Саша проснулась очень рано, в темноте, чтобы успеть собрать вещи. С собой им нужно было немного, тем более что мебель, хоть и старая, чехословацкая, советско-заводская и самодельная, в новом доме была. Сначала Саша забила одеждой свой чемоданчик, теперь он с трудом застегнулся, потому что у Саши были два новых платья, рубашка и брюки. Потом положила в большой пакет постельное белье и полотенца. В специально подготовленную коробку опустила кастрюлю, сковородку и всякие вилки, ложки, тарелки, чашки, прежде всего те, которыми пользовался Женя. Потом Саша разбудила Женю, уснувшего прямо в одежде и на одеяле. Женя не посмотрел на Сашу и перелег досыпать на ее диван. Саша собрала Женину одежду, белье. Его блокнот и карандаши уложила в отдельную красивую коробочку. Огляделась. Нехотя, раздражаясь, сняла со стены уродливые часы, плохую репродукцию Шишкина, календарь с собачками хрен пойми за какой год и линялые, раньше оранжевые, а теперь розоватые шторы. В общем, все, что делало Женину комнату Жениной комнатой.

Саша принялась выносить сумки, коробки и пакеты в подъезд. Надо было позвать на помощь ребят, подумала Саша и замерла: а пришли бы? а она пришла бы? мы же не друзья? или друзья? На улице уже было совсем солнечно, подъезд стал золотисто-приемлемым, Саша оглядела его и заметила, что цветы ее матери почти все расхватали, остались только два страшненьких кактуса.

Водитель такси оказался приятным, энергичным, он помог вынести Саше вещи, погрузить все в багажник и чуть-чуть на заднее сиденье. Саша обещала доплатить, но водитель махнул рукой и сощурился. «Все равно доплачу», – решила про себя Саша.

Женя уже умывался. Он чувствовал, как внутри все пляшет, дергается, пружинит, будто перед прыжком, только непонятно, куда этот прыжок и откуда. Щетка соскакивала то под верхнюю губу, то под нижнюю, пластик бил в десны, и, когда Женя выплевывал пасту, он видел в пережеванной и смешанной со слюной пенистой плюшке ленточку крови. Саша бросила их щетки и пасту в пакет, а пакет сунула в рюкзак. Женя надел то, что оставила ему Саша, потом посмотрел на ободранную, бесшторную комнату и стал еще больше распружиниваться внутри.

Когда ехали в такси, Саша болтала с водителем, а Женя сидел сзади, придавленный пакетами, и мотал головой, влево и вправо, влево и вправо. Саша сидела к нему спиной, но он знал, что она все видит, а если не видит, то знает. Женя старался не переживать, успокоиться, продышаться, заземлиться, застыть, посмотреть в себя и обратно, но ничего не получалось. Он не хотел огорчать Сашу, потому что Саша была его счастьем, его всем, и так было всегда, и в детстве, и тем более сейчас, когда он думал, что уже насовсем замурован, когда на какое-то время, может полгода или год, вообще перестал думать, и тут появилась она. Женя знал, что Саша права, всегда права, но только успокоиться ему было очень сложно, очень.

В первый день Женя не видел дом. Он смотрел на кеды, в траву, в крыльцовые доски, а потом в линолеум, когда Саша попросила его посидеть часок на кухне. Стул, на котором сидел Женя, постукивал одной своей ножкой: под ней была ямка, а над ней был Женя, которого уже не просто пружинило, а трясло, дрыгало, танцевало самым плохим танцем.

Потом Саша завела Женю в его новую комнату и попросила, очень попросила, обняв и погладив, посмотреть по сторонам. Женя посмотрел, быстро, зверьково, несколько секунд. Но он все понял. Саша повесила часы, картину, шторы, календарик, плакат, положила ковер и даже перенесла керамического гнома в тот же угол, где он стоял в Жениной старой комнате. Женя все понял. Женя оценил. Спасибо, Саша, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо.

Женя сел на свою новую кровать, и, хотя он весь трясся, Саша поняла: ничего, признал новое место, привыкнет. Она оставила Женю в его комнате и стала убирать в доме. Хозяева вымели всю грязь, помыли линолеум, но Саша чувствовала, будто чужая пыль чужого места липнет к ней, впитывается в кожу. Сначала она сняла все шторы и запихнула их в пакет, потому что шторы здесь были совершенно не нужны. Убрала все статуэтки и финтифлюшки, расставленные для уюта. К вечеру дом выглядел как загородный отель: ничего лишнего и ретромебель.

Это было в начале июня, это был первый вечер в Сашином новом доме, в доме с крыльцом, под Остапкой, в месте, где, как она думала еще ребенком, должны исполниться все ее мечты. Саша сидела рядом с лежащим на кровати Женей, сидела прямо на полу, гладила его волосы, целовала его руку, и один раз Женя даже открыл глаза, чтобы сказать ей: все в порядке, я справлюсь, еще день-другой, и все будет хорошо, ты можешь отдохнуть. Саша поняла Женю, встала, вышла, закрыла дверь, чтобы не шуметь в Женину комнату, поставила на плиту эмалированный чайник с цветком, включила под ним газ. Через несколько минут Саша сидела на крыльце, пила очень крепкий чай, горячий, как она любила, и дымящийся из-за ночного воздуха, который на возвышенности, под горой и правда был ночным, прохладным. Вприкуску к горькому чаю Саша ела этот воздух, катала его во рту, растирала им десны, нёбо, она ела его ртом, носом, глазами.