Текст книги "Мемуары. Переписка. Эссе"

Спорили мы с Дезиком часто. И спорили ожесточенно. Когда я пытался убедить его в том, что нет существенной разницы между гитлеровским режимом и сталинским, что власть в Советском Союзе принадлежит не народу, а партии, он не просто возражал – он приходил в бешенство. Однажды у нас дома (было это году в сорок седьмом) засиделись мы с нашими женами за полночь. Часа в три ночи произошел взрыв. На очередную мою тираду по поводу того, что власть Сталина основана на терроре, что сам он просто кровавый тиран (в выражениях я не стеснялся, хотя понимал, как тяжело это Дезику), он вскочил и с криком: «Ты бы мог стать бургомистром при оккупантах. Если бы я мог, я бы тебя повесил», выбежал из дома. Правда, минут через двадцать вернулся. Стали укладываться спать. «Как будем укладываться – по семейному признаку или по половому?» – спросил Дезик. Решили – по половому. Жены легли на кровати, а мы с ним примостились на узкой тахте.

Такие бурные споры с взаимными обвинениями в слепоте, в нежелании, в неспособности понять процессы, происходящие в стране, повторялись множество раз. И всегда отличались крайней резкостью. (Что, впрочем, не мешало нам оставаться ближайшими друзьями…)

Чем же можно объяснить это? Частично моей неприятной манерой спорить. Был я в спорах (особенно в молодости) излишне категоричен, самоуверен. Уже после смерти Дезика один наш общий друг передал мне его слова: «С Костей спорить неприятно. Даже, когда он прав, соглашаться с ним не хочется».

Но все же, думаю, главное было не в этом, не в моей манере спорить. Чрезмерно бурная реакция Дезика, ожесточение, проявлявшееся в наших спорах, порождены были другим: я пытался убедить его в том, в чем в глубине души он сам был убежден и что он пытался скрыть от себя.

Дезик как раз тогда перечитывал тома истории Соловьева, посвященные XVIII столетию. Его суждения о событиях, связанных со смертью Петра, с падением Меншикова, поражали каким-то особым присущим ему чувством историзма, точнейшим пониманием того, как функционируют механизмы власти. Но стоило ему обратиться к современности, как рассуждения его теряли свою точность, оценки поражали своей неадекватностью реальностям жизни. Не мог же человек такого ума, такой высокой нравственности не понимать, не видеть всей бесчеловечности, всей лживости советского режима. Не верил я в это тогда, не верю и сегодня.

Такую несовместимость – ума, исторической интуиции, с одной стороны, с неадекватностью суждений о современности – с другой – могу объяснить только одним: Дезик прекрасно понимал, в какой стране он живет, – ведь именно тогда (в сорок девятом или пятидесятом году) написаны были стихи «Я вырос в железной скворешне»[64]64
  Стихотворение «Железная скворешня» написано в 1956 году.


[Закрыть]. Значит, понимал же, в какой стране ему довелось жить. Понимал и все же пытался выключить из своего сознания все, что могло нарушить гармонию его мироощущения. Вот потому-то и ломал он себя, заставлял себя судить об эпохе «не по крови и не по поту».

Давалось это ему тяжело. У меня даже было впечатление, что иногда ломал он себя, писал стихи, больше похожие на заклинания. Как-то году в пятидесятом на Мархлевке прочитал он нам с женой и другу дома Якову Кронроду[65]65
  Кронрод Яков Абрамович (1912–1984) – экономист, д. э. н. Участник войны.


[Закрыть] стихи о коммунизме, который был «еще как археоптерикс, но уже был крылат». И были в этих стихах строчки, которые воистину звучали как заклинание: «Верю Сталину, / Верую в коммунизм». Когда Яков и я набросились на него, он не защищался. Только смущенно улыбался. Насколько я знаю, он не только не пытался опубликовать эти стихи, но даже никому, кроме Слуцкого, их не читал. А у меня и сейчас, через сорок лет, сохранилось такое ощущение, что я оказался свидетелем попытки самогипноза…

⁂

От этого наваждения, от душевной раздвоенности Дезик освободился еще при жизни Сталина, задолго до того, как началась кампания развенчания культа Сталина. Но годы, о которых я рассказываю (конец сороковых – самое начало пятидесятых) были для него годами преодоления мучивших его душевных противоречий. И он их преодолел. Об этом свидетельствует он сам: «Плутал я, не заплутался, / Ломал себя – не сломал». А есть тому и еще одно свидетельство, которое он нам оставил: мудрая, гармоничная поэзия Давида Самойлова.

Вашингтон, 1991

Всегда помню о тебе, люблю тебя»: Письма Д. Самойлова Б. Слуцкому (1968–1979). Письмо Б. Слуцкого Д. Самойлову

Осень 1968[66]66
  Датируется по содержанию.


[Закрыть]

Здравствуй, Борис!

Я уже больше двух недель в больнице. До этого чувствовал себя очень скверно, и, как оказалось, для этого были серьезные основания. Мой друг детства профессор Рожнов[67]67
  Рожнов Владимир Евгеньевич (1918–1998), профессор-психотерапевт, друг Д. С. со школьных лет.


[Закрыть] посмотрел меня и нашел, что нервы, а также (или особенно) сосуды и сердце у меня в прескверном состоянии. Велел немедленно прекратить пить (ни грамма!). Он предложил мне лечь в его отделение при (не пугайся) Институте Сербского. Отделение это нарколоманическое, т. е. здесь отучают и, кажется успешно, от алкоголя. Я решил пойти сюда, несмотря на всю непривлекательность обстановки, ибо считаю, что в обычном кругу пить не брошу, да и не смогу толком организовать лечение. Место своего пребывания я держу в секрете, потому что неохота, чтобы это разошлось кругами по Москве, да еще с обычными прибавлениями. Так что и ты никому не говори, где я, а слухи опровергай.

Чувствую я себя значительно лучше. Давление дошло почти до нормы. Полная изоляция от внешнего мира тому способствует. Страдаю только от скуки, да и то частично, потому что с середины дня мне предоставлен кабинет Рожнова, где я работаю или читаю часов до 10–11. Книг я поглощаю множество. Чтива не хватает. Если есть что-нибудь – пришли мне через Галку. К сожалению, сюда не пускают никого, кроме двух-трех родственников и то раз в неделю. Напиши мне пару слов, новостей почти не знаю.

Слышал только, что у Мильки Кардина[68]68
  Кардин Эмиль Владимирович, псевдоним В. Кардин (1921–2008) – критик, исследователь советской литературы, театра и кино. Ифлиец, участник войны. Автор рецензии на первую книгу Д. С.: Кардин В. Ясность // Дружба народов. 1960. № 3. С. 249–250.


[Закрыть] инфаркт. Как он себя чувствует?

Народ здесь пестрый. Немало забавных людей. От настоящих психов мы, к сожалению, изолированы.

Пробуду в больнице, наверное, до 20-х чисел октября, может быть, и дольше.

Привет Тане.

Обнимаю тебя.

Твой Д.

Чувствую себя то Чаадаевым, то Берлагой[69]69
  Персонаж романа Ильфа и Петрова «Золотой теленок», попавший в сумасшедший дом, изображая сумасшедшего.


[Закрыть]. Чаалага.

Лялька[70]70
  Фогельсон Ольга Лазаревна (1924–1977) – искусствовед, первая жена Д. С.


[Закрыть] тоже, вероятно, не знает, где я.

Осень 1968

Здравствуй, Дезик!

Посылаю тебе Броневского[71]71
  Речь об издании: Броневский Владислав. Стихи. – М.: Худож. лит., 1968. Книга вышла с предисловием Б. Слуцкого и переводами Б. Слуцкого и Д. С. Владислав Броневский (1897–1962) – польский поэт. Д. С. перевел много его стихов.


[Закрыть] моего изготовления с твоими переводами и несколько книг с разной точки зрения нескучных. Напиши, что ты хочешь? Я постараюсь достать.

Больших новостей, кажется, нет. Впрочем, в Москве я недавно, может быть, чего-нибудь не знаю. Институт мне известен. В 1940 г. я там выслушал полный курс лекций по предмету[72]72
  Слуцкий учился в Юридическом институте, где проходил курс судебной психиатрии.


[Закрыть].

Сегодня я звонил Норе[73]73
  Жена Кардина.


[Закрыть]. Кардин температурит. Лежит у Склифосовского. Когда выйдешь – дам тебе полное собрание Чаадаева – Гершензоновское издание.

Не поговорить ли мне, по сумме обстоятельств, с Косолаповым[74]74
  Косолапов Валерий Алексеевич (1910–1982) – в то время директор издательства «Художественная литература». Предложение Слуцкого поговорить с ним или главным редактором издательства Пузиковым связано с тем, что набор подготовленного в издательстве сборника Д. С. «Равноденствие» был рассыпан после подписания Д. С. письма в защиту А. Гинзбурга и Ю. Галанскова. Книга в измененном виде вышла в 1972 г.


[Закрыть] или Пузиковым (или выше)? Не нужно ли тебе деньжат?

Таня тебе кланяется.

Целую. Борис

Начало октября 1968[75]75
  К письму имеется приписка Г. И. Медведевой Б. Слуцкому с датой 08.10.1968.


[Закрыть]

Дорогой Борис!

Спасибо за письмо и за книги. Как только прочту, передам обратно с Галкой. Она же привезет тебе украинский словарь. Галя очень была довольна визитом к тебе и тронута твоей добротой. Мне ничего не нужно. Во всех домах, кажется, все в порядке. Во всяком случае, не хуже, чем до того, как я лег в больницу. Я очень рад, что на это решился и сравнительно хорошо переношу изоляцию.

Понемногу пишу, перевожу.

Что у тебя нового? Черкни, если сможешь. Что с Кардиным? Как Леня Волынский?[76]76
  Волынский (Рабинович) Леонид Наумович (1912–1969) – художник, писатель, участник войны. Организовал спасение картин Дрезденской галереи. Брат И. Крамова, друга Д. С.


[Закрыть]

Новости, рассказанные тобой, Галя мне подробно пересказала.

Чувствую себя недурно. Скучаю, конечно. Очень хочется повидать тебя и поговорить.

Привет Татьяне. Как она?

Если видишь Галю Евтушенко[77]77
  Евтушенко (Сокол-Луконина) Галина Семеновна (1928–2013) – вторая жена Евгения Евтушенко.


[Закрыть], передай ей мой самый нежный привет. Что у Женьки?

Обнимаю тебя.

Твой Д.

Боря! Не знаю, буду ли на Приемной ком[иссии], но рецензию мог бы здесь написать[78]78
  В 1963 г. Д. С. и Слуцкий входили в состав приемной комиссии Союза писателей. В дневнике Д. С. есть упоминание о присутствии на заседании комиссии 12.11.1968 (ПЗ. Т. 2. С. 42). На кого Д. С. собирался написать рецензию, установить не удалось.


[Закрыть]. Возьми для меня, если можно. Галка позвонит.

14.10.73.

Дорогой Боря!

В городе бываю редко, только в глазной больнице. О твоих делах знаю от Изи[79]79
  Крамов (Рабинович) Исаак Наумович (1919–1979) – критик, прозаик, эссеист, друг Д. С. с ифлийских времен. Ему посвящено стихотворение «Мы не меняемся совсем…» (1979).


[Закрыть] и от Пети[80]80
  Горелик Петр Захарович (1918–2015) – друг Д. С. и Б. Слуцкого. Со Слуцким знаком с Харькова, со школьных лет, с Д. С. – с конца тридцатых. Кадровый военный, участник войны. Доцент Ленинградской Военной академии транспорта и тыла, впоследствии полковник в отставке. Составитель нескольких посмертных сборников Слуцкого, книг о нем, воспоминаний о своей жизни и друзьях. Ему посвящены стихи Д. С. «О, много ли надо земли…» (1957) и «Зачем за жалкие слова…» (1980).


[Закрыть]. Как сейчас Татьяна? Галка пыталась несколько раз дозвониться, но тебя не застанешь. Я постепенно прозреваю[81]81
  Д. С. перенес операцию на глазах.


[Закрыть]. Так же постепенно получаю квартиру[82]82
  Запись в дневнике от 08.01.1974: «Наконец-то мне утвердили квартиру» (ПЗ. Т. 2. С. 68). В 1974 г. Д. С. переехал из деревенского дома в подмосковной Опалихе в городскую квартиру на Пролетарском проспекте. Это событие отражено в написанных в том же году стихотворениях «Город ночью прост и вечен…» и «Ветры пятнадцатых этажей…».


[Закрыть]. Начал понемногу работать: в частности продолжаю книгу о рифме[83]83
  Первое издание «Книги о русской рифме» вышло в издательстве «Художественная литература» в 1973 г. Второе, переработанное и дополненное – в 1982 г. В 2005 г. книга переиздана в издательстве «Время».


[Закрыть]. Разослал ряд анкет поэтам разных направлений. Может, и ты ответишь?.. Сделай, если будет время и охота. Интересно было бы заставить ответить на эти вопросы твоих учеников. Вот тебе тема целого занятия. Приезжай, когда сможешь. Всегда тебе рад. Тане большой привет от меня и от Гали. Ответ шли на Аэропортовскую.

Твой Дезик

24.06.76

Дорогой Борис!

Наконец-то собрался тебе написать.

Жизнь здесь вполне прекрасная. Из природных явлений лучше всего – море, симпатичное и небольшое. Из продуктов – молоко. Из деревьев – липа. Из людей – Копелев.

Дом наш тоже оказался вполне удобным[84]84
  В 1976 г. Д. С. поселился с семьей в эстонском городе Пярну.


[Закрыть]. Дети в порядке.

Я слегка пописываю, слегка перевожу поляков. Тоне Павчека[85]85
  Павчек Тоне (1928–2011) – словенский поэт, прозаик и переводчик. Его стихи были опубликованы в сборнике «Земля и мужество: Современная словенская поэзия», выпущенном издательством «Прогресс» в 1981 г.


[Закрыть], что перевел, – послал Саше Романенко[86]86
  Романенко Александр Данилович (р. 1932) – критик, переводчик, литературовед. Автор предисловия к сборнику «Земля и мужество».


[Закрыть]. А остальное что-то не получается. Книг здесь маловато. Библиотека на год закрыта на ремонт. Читаю массовые издания классиков – Тургенева, «Хаджи-Мурата», «Обломова». Хорошо писали классики.

Прочитал с огорчением в «Литгазете» свой диалог с Кожиновым[87]87
  Парадоксы традиций: Диалог поэта и литературоведа / Д. Самойлов, В. Кожинов // Литературная газета. 1976. 2 июня. С. 6.


[Закрыть]. Сам Кожинов это дело редактировал и получился диалог дурака (я) с умным человеком (он). Абзац о тебе и Межирове почему-то выкинули, говорят, что о вас другие уже писали, поминали в обоймах и перечнях.

Это тоже огорчительно.

Я несколько отдохнул от московского темпа. Буду здесь до сентября и вдруг останусь и на зиму со всем семейством – это еще не решено. И зависит от получения квартиры на Астраханском[88]88
  Квартира в Астраханском пер. была получена в марте 1977 г. 21.03.77 Д. С. записал в дневнике: «Получил ордер на новую квартиру», а 06.04.77 – «Переезд на новую квартиру в Астраханском» (ПЗ. Т. 2. С. 104–105).


[Закрыть], что мне в какой-то мере обещано.

Что у тебя? Как парижская жена?[89]89
  Жена Б. Слуцкого проходила курс лечения в Париже.


[Закрыть] Есть ли новости и сенсации? Напиши, хоть кратко, даже если сенсаций вовсе нет.

Написал маленькую поэму (1000 строк) «Старый Дон-Жуан». Думаю послать Сергею[90]90
  С. Наровчатов в это время был главным редактором журнала «Новый мир». Поэму он публиковать не стал. См. письмо Наровчатова от 20.11.1976.


[Закрыть]. В ней ничего антипечатного нет, кроме необычности темы.

Передавай привет всем знакомым.

Привет Татьяне.

Напиши обязательно.

Твой Д.

Лето 1976[91]91
  Датируется по содержанию.


[Закрыть]

Дорогой Борис!

Начал было сомневаться, в городе ли ты и получил ли мое письмо.

Судя по всем сообщениям, в Москве дурное лето. А ты что сидишь там?

Здесь, в Пярну, к примеру, погода вполне приличная. Жить и купаться можно.

Насчет истории с Малыхиной и Россияновым[92]92
  Малыхина Елена Ивановна (1925–2016) – переводчик венгерской прозы. Была в дружеских отношениях с Д. С. Россиянов Олег Константинович (1921–2016) – критик, переводчик, специалист по венгерской литературе. Участник войны. О какой истории идет речь, установить не удалось.


[Закрыть] я ничего не знаю. Опиши.

Я живу довольно приятно, в окружении семейства, включая маму.

Утром работаю. Перевел несколько стихотворений Тоне Павчека; по телеграмме из «Нового мира» – несколько пустейших, с претензией, стишков Гидаша[93]93
  Гидаш Антал (1899–1980) – венгерский поэт, прозаик. Боец Венгерской коммуны. Член КП Венгрии с 1920 г. В 1925–1959 гг. жил в СССР. Был репрессирован, провел шесть лет в Магадане. В начале 60-х вернулся в Венгрию. Его жена Агнесса Кун (1915–1990) – переводчик с венгерского, дочь лидера венгерских коммунистов Белы Куна, приобщила к переводам венгерской поэзии ряд известных поэтов, в том числе Д. С. Стихи Гидаша в переводе Д. С. в «Новом мире» опубликованы в 1-м номере журнала за 1978 г.


[Закрыть]; чем-то похожих на Гидаша, тоже пустых стихов Эмина[94]94
  Эмин Геворк (1919–1998) – армянский поэт. Лауреат Государственной премии. Стихи, о которых речь, опубликованы в 6-м номере «Дружбы народов» за 1977 г.


[Закрыть], для «Др. народов». Начал было переводить поляков – Гроховяка[95]95
  Гроховяк Станислав (1934–1976) – польский поэт, прозаик, драматург. Переводы Д. С. из Гроховяка вошли в издание «Из современной польской поэзии». – М.: Прогресс, 1979.


[Закрыть], Загурского[96]96
  Загурский Ежи (1907–1984) – польский поэт, переводчик. Публикацию переводов установить не удалось.


[Закрыть]. Хорошо, что их можно отложить.

Светского общества здесь довольно. По обе стороны моего дома живут драматург Алешин и скрипач Пикайзен[97]97
  Пикайзен Виктор Александрович (р. 1933) – скрипач, народный артист РСФСР, профессор Московской консерватории. Д. С. общался с ним, посещал его концерты. Из записей в дневнике: «18.08.1976. Вчера очень приятный вечер. Скрипичная игра Виктора Пикайзена»; «15.07.1985. Приходил Пикайзен, с которым всегда говорится о важном»; «22.08.1985. Позавчера вечером играл у нас прекрасный Пикайзен. Потом ужинали Костюковские и Пикайзен» (ПЗ. Т. 2. С. 103, 213, 215).


[Закрыть]. С обоими есть уйма общих знакомых.

Минут 20 ходу отделяют меня от Льва К.[98]98
  Копелев Лев Зиновьевич (1912–1997) – критик, литературовед (германист), правозащитник. Участник войны, узник ГУЛАГа. Перед войной был аспирантом ИФЛИ и вел в институте литературный кружок, участником которого был Д. С. В 60–70-х годах открыто выступал против политических преследований в СССР. В 1977 г. исключен из Союза писателей. В 1981 г. во время поездки в ФРГ лишен советского гражданства. Жил в Кёльне. Д. С. дружил с Копелевым. Ему посвящены стихотворения «Ты – окруженный гарнизон…» (начало 1970-х) и «Часовой» (1978). Много дружеских посланий к Копелеву включены в книгу «В кругу себя».


[Закрыть], живущего в огромном окружении. Он, как всегда, мил и смешноват.

Были здесь – твоя бывшая невеста Ленина Зонина[99]99
  Зонина Ленина Александровна (1922–1985) – литературовед, критик, переводчик, специалист по французской литературе. Участница войны. В конце 1940-х – 1950-х годах женатые друзья подготовили для холостяка Слуцкого шутливый список «24 невесты Слуцкого», в который входила и Зонина.


[Закрыть] и бывшая поклонница Сарра Бабенышева[100]100
  Бабенышева Сарра Эммануиловна (1910–2007) – критик, литературовед. Участница правозащитного движения. После увольнения с работы и исключения из Союза писателей была вынуждена в 1981 г. эмигрировать в США.


[Закрыть]. Обе неглупые дамы.

Еще есть поэт Шраер (Петров)[101]101
  Шраер-Петров Давид Петрович (р. 1936) – поэт, прозаик, переводчик. В 1976 г. принят в Союз писателей. С 1978 г. отказник. Эмигрировал в 1987 г.


[Закрыть], композитор Кривицкий[102]102
  Кривицкий Давид Исаакович (1937–2010) – композитор. Был дружен с Д. С., написал на его стихи оперу-концерт «Четыре портрета», кантату «Фантастическая» (по «Струфиану»), совместно они написали много песен к спектаклям.


[Закрыть], астроном Зигель, ученый старик Стратановский[103]103
  Стратановский Георгий Андреевич (1901–1986) – филолог-античник, переводчик. Регулярно приезжал летом в Пярну, где общался с Д. С.


[Закрыть] и т. д. и т. п.

Во второй половине дня я гуляю. Сегодня собираюсь купнуться (вода градусов 18–19).

О съезде знаю мало[104]104
  Прозвище П. З. Горелика среди близких.


[Закрыть]. Кажется, ничего примечательного.

Постараюсь просидеть здесь до сентября.

Привет всем, кого увидишь.

Напиши о московских новостях. Где Булат?

Разродился ли Левитанский?

Твой Д.

Приезжай. Сниму роскошное жилье. Море рядом. Пища есть.

Февраль 1977

Телеграмма

ПОТРЯСЕНЫ СМЕРТЬЮ ТАТЬЯНЫ СО ВСЕЙ СИЛОЙ ДРУЖБЫ СОЧУВСТВУЮ И ЛЮБЛЮ ТЕБЯ = ДЕЗИК=

22.05.1977

Дорогой Борис!

От Пецы[96]96
  Загурский Ежи (1907–1984) – польский поэт, переводчик. Публикацию переводов установить не удалось.


[Закрыть] узнал, что ты в Дубултах[105]105
  В Дубултах на Рижском взморье располагался Дом творчества Союза писателей.


[Закрыть]. Надолго ли? Я собираюсь на несколько дней в Москву в районе десятого июня. Увидимся ли там?

У нас здесь жизнь тихая. И вместе с тем не очень скучная. Мы уже чувствуем себя частично коренными жителями Пярну, так что возникают какие-то дела, обязательства, связи, знакомства. Да и работаю я довольно много.

Чувствую себя прилично. Быт здесь налажен, пожалуй, удобнее московского: Варька[106]106
  Кауфман Варвара Давидовна (р. 1965) – дочь Д. С., сотрудник коммерческой фирмы.


[Закрыть] в школе, занимается музыкой, английским, Пашка[107]107
  Кауфман Павел Давидович (р. 1973) – младший сын Д. С., занят в сфере бизнеса.


[Закрыть] в детском саду. Так что утром можно работать без помех.

Единственно, чего здесь нет, это московских новостей, которые возбуждают и мешают работать.

Ну и московской толчеи, от которой я за год поотвык. В прошлый раз вернулся в Пярну полубольной.

Есть, конечно, и ряд забот, вторгающихся в буколическое существование. Среди первых – Сашкино неустройство, мамины болезни. Сашке[108]108
  Кауфман Александр Давидович, лит. псевдоним А. Давыдов (р. 1953) – прозаик, переводчик, издатель журнала «Комментарии». Сын Д. С. от первого брака.


[Закрыть] бы побольше энергии. Мог бы начать литературную жизнь. Она, ты сам знаешь, с каким трудом строится. Может, мы и совершаем ошибку, пытаясь заслонить их собой. Наверное, это так. Да больно они все хлипкие. А судьбу за другого, даже за сына, не проживешь. А Сашка – способный и понятия у него есть. Только в вате воспитан.

Еще забота – печатание. Книги мои идут туго. Не знаю и почему. Видимо, заниматься этим надо. Журналы меня берут охотно, хоть и не все. А с книгами худо. Единственный более-менее верный вариант – очередная книжка в «Совписе»[109]109
  Следующая книга в «Советском писателе» – «Весть», вышла в 1978 г.


[Закрыть]. Этого мне бы и хватило. Но на нее долго не прокормишься. А «БВЛ» закончилась[110]110
  Д. С. много переводил для 200-томника «Библиотека всемирной литературы», который выпустило издательство «Художественная литература» в 1967–1977 гг.


[Закрыть]. Переводить же я совсем почти не могу. Жаль отрываться на это от писания. Впрочем, поглядим – что будет.

Как ты в Дубултах? Кто там есть? Напиши коротенько. А хочешь – позвони в Пярну. У меня теперь есть телефон: 56-780.

От Риги до нас часа три на автобусе. Может, соберешься? Говорят, поездка приятная. А у нас здесь совсем хорошо. Можно будет тебя устроить на несколько дней, если захочешь. Приезжай, Боря.

Жду от тебя вестей.

Твой Дезик

13.07.77

Дорогой Борис!

Читаю и перечитываю твое «Избранное»[111]111
  Слуцкий Б. Избранное: стихотворения и поэмы. – М.: Худож. лит., 1975.


[Закрыть]. Прекрасная получилась книга. Я хоть вроде все стихи знаю, но вместе они перечитываются по-новому и еще вырастают.

Твое «Избранное» – книга большого поэта, и, я уверен, от тебя прыгать будут многие. Да и теперь уже многое вошло в поэтический обиход и твою интонацию часто слышишь в нынешней поэзии.

Удивительно, как не постарели стихи сороковых годов. Они уже – классика.

Так что молодец ты, старик. Хорошо сделал свое дело. Теперь уже можно заниматься подробностями.

Я, после того как побывал у тебя, захворал гриппом. Только сейчас несколько очухался.

Работать патологически не хочется, особенно переводить.

На днях поеду в Ленинград. Согласился сдуру выступать. А все труднее трогаться с места.

В Москве теперь буду в середине марта.

Тогда увидимся.

У меня никаких новостей. Жду книжечки в Детгизе, вроде твоей[112]112
  Имеются в виду книги издательства «Детская литература» в серии «Поэтическая библиотечка школьника». Сборник Слуцкого «Время моих ровесников» вышел в 1977 г., сборник Д. С. «Линия руки» – в 1981 г.


[Закрыть]. Виктор[113]113
  Фогельсон Виктор Сергеевич (1932–1994) – редактор издательства «Советский писатель», сын С. Б. Фогельсона, двоюродного брата первой жены Д. С. Редактировал все сборники Д. С., вышедшие в издательстве, начиная с книги «Второй перевал» (1963).


[Закрыть] сдает новую книжку в «Совписе»[114]114
  Следующая книга в «Советском писателе» – «Весть», вышла в 1978 г.


[Закрыть]. Детишки время от времени болеют. Но это уже привычно.

Обнимаю тебя. Не болей.

Любящий тебя

Дезик

Начало лета 1979[115]115
  Датируется по содержанию.


[Закрыть]

Дорогой Борис!

Пеца недавно звонил, говорил, что тебе получше. Надеюсь, что ты уже не в больнице.

Знаю, как ты не любишь всякого рода выражения чувств, поэтому опускаю эту часть письма. Могу сказать только, что всегда помню о тебе, люблю тебя.

Мы уже так давно не разговаривали толком и так разделили свою душевную жизнь, что трудно писать о чем-нибудь существенном. Не знаешь, с чего и начать.

А может быть, к чему-то и надо вернуться, потому что во мне всегда живо печальное чувство нашей разлуки. Возвращение может быть началом чего-то нового, которое окажется нужным нам обоим.

Мы с тобой внутренне всегда спорили. А теперь спорить поздно. Надо ценить то, что осталось, когда столько уже утрачено.

Я сейчас продумываю и стараюсь описать свою жизнь. Многое нуждается в переоценке.

В сущности, самым важным оказывается твердость в проведении жизненной линии, в познавании закона своей жизни. В этом ты по-своему всегда был силен. И надеюсь, что и в дальнейшем будешь вести свою жизненную линию, которая для многих – пример и нравственная опора.

Хотелось бы, конечно, не сейчас и может быть не скоро, побыть с тобой вдвоем.

Будь здоров.

Обнимаю тебя.

Твой Дезик

Исай Кузнецов. О молодость послевоенная…

 
О молодость послевоенная!
Ты так тогда была бедна.
О эта чара сокровенная
Сухого, терпкого вина!
О эти вольные застолия!
(Они почти уже история.)
 

Д. Самойлов

[116]116
  Кузнецов Исай Константинович (1916–2010) – драматург, сценарист (писал в соавторстве с А. Г. Заком), прозаик, участник довоенной «арбузовской студии». Участник войны. В 1976–2000 гг. – один из руководителей сценарной мастерской ВГИКа.


[Закрыть],[117]117
  Опубликовано в журнале «Вопросы литературы», 2001, № 4.


[Закрыть]

Когда от нас уходит человек, значение которого мы понимали еще при его жизни, поэт, который вошел в наше сознание, расширил его, озвучил наше еще не осознанное нами ощущение, хочется найти что-то основное, главное, делающее его тем, кем он для нас стал.

И тогда, увы, возникает некая схема, сродни знаменитому пенсне и бородке Чехова или ладони, засунутой за пояс рубахи Льва Толстого.

Человек исчезает за этой схемой, подобной тем, что годами твердили советские школьники, изучая «классическое наследие», исчезает многозначность, богатство самой его личности. Хватаемся за воспоминания тех, кто его знал, общался с ним, был его другом или просто знакомым. Но и тогда ответа не получаем – личность уходит в случайное, бытовое, не главное. Невозможно восстановить живой, подлинный облик человека, все видят его по-разному. Живой, настоящий, он только едва выглядывает из нагромождения мелких, случайных подробностей.

Воспринимая его при жизни естественно, – он живой, с нами, среди нас, – болтая с ним, восхищаясь его талантом, подчас завидуя ему, обижаясь, ссорясь и мирясь с ним, мы мало задумываемся о том, что придет час и он уйдет от нас.

Но вот – его нет…

И понимая тщетность, безнадежность своих попыток, пытаемся воссоздать его облик, вернуть его, вспомнить все, что с ним связано. От этого не уйти. Хотя бы потому, что это способ продлить общение с ушедшим, побыть с ним еще хоть немного.

 
…В полуподвале возле Пушкинской
(Владельцу – двадцать пять годов),
Как на вокзале и в закусочной,
Бывали люди всех родов.
 

Так через много лет в своей шуточной поэме вспомнит Давид Самойлов наши едва ли не ежедневные сборища у Юры Тимофеева[118]118
  Тимофеев Юрий Павлович (1923–1982) – литератор, друг Д. С. Участник войны. Работал в детской редакции радиовещания, на Мосфильме, затем был главным редактором издательства «Детский мир», работал в Детгизе, «Литературной газете». Прототип героя поэмы «Юлий Кломпус». О Тимофееве и «тимофеевской компании» – «Глава с эпилогом» (ПамЗ), цитирующаяся ниже.


[Закрыть] в Сытинском переулке в начале 50-х годов.

Самойлова привел в нашу компанию Борис Слуцкий. С Борисом его связывала давняя, довоенная дружба, зародившаяся еще в период знаменитых семинаров Ильи Сельвинского, и, конечно, память о погибших товарищах, с которыми когда-то начинали свою поэтическую жизнь.

«Тимофеев умел нравиться, – пишет он (Давид Самойлов. – Ред.) в своих воспоминаниях. – Понравились и его гости: молодые литераторы, актеры, актрисы». И о самом Тимофееве: «…Юрий Павлович Тимофеев был ярким, одаренным, красноречивым человеком лет двадцати пяти, вдохновенно влюбленным в искусство и не умеющим жить в одиночестве. Он был весьма начитан, разносторонне эрудирован, хотя, кажется, не получил систематического образования. Таких, как он, называют “богатая натура”.

У него был талант собирать вокруг себя таланты, вдохновлять их, служить катализатором творчества, первым ценителем и пропагандистом. Он умел на лету схватить зачаток творческого замысла, увлечься им и увлечь самого художника. Такие, как он, умеют создать среду, где формируется искусство… Он был человеком типа дягилевского и в иных условиях мог бы осуществиться с большим размахом».

Самойлов сразу стал непременным и одним из самых активных и ярких участников тимофеевских сборищ – «присекака». Откуда пошло это слово, толком никто из нас не знает. Едва ли не Михаил Львовский его придумал. По-видимому, от слова «присесть». Может быть. Во всяком случае, оно понравилось и прижилось.

Пятого февраля 1941 года, за несколько месяцев до войны, на сцене клуба трикотажной фабрики в Малом Каретном, состоялась премьера «Города на заре» – спектакля Театральной студии под руководством Алексея Арбузова и Валентина Плучека. Среди зрителей, переполнивших неуютный зал клуба, была вся плеяда молодых поэтов, ставших горячими поклонниками нашей студии, – Павел Коган и Борис Слуцкий, Михаил Кульчицкий и Борис Смоленский, Евгений Агранович и Роза Тамаркина[119]119
  Тамаркина Роза Владимировна (1920–1950) – пианистка. Однако из текста следует, что, скорее всего, здесь описка и имеется в виду Тамарина Руфь Мееровна (1921–2005) – поэт, в 1939–1941 гг. учившаяся в Литературном институте в семинаре И. Сельвинского. В дальнейшем – участница войны, узница ГУЛАГа.


[Закрыть], Николай Майоров и Давид Самойлов (тогда еще – Кауфман).

Привел их к нам в студию Михаил Львовский, поэт и наш студиец, в морозные дни 40-го года, года финской войны. В промерзлом гимнастическом зале школы на улице Герцена они читали свои стихи с деревянного помоста, на котором мы репетировали.

Они были молоды, как и мы. Полны задора и веры в будущее своей страны, в прекрасное будущее «земшара». Но знали – впереди война…

 
Уже опять к границам сизым
Составы тайные идут,
И коммунизм опять так близок,
Как в девятнадцатом году, –
 

восклицал Михаил Кульчицкий.

 
Но мы еще дойдем до Ганга,
Но мы еще умрем в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя, –
 

предсказывал Павел Коган.

 
Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли не долюбив,
Не докурив последней папиросы, –
 

пророчествовал Николай Майоров.

Борис Слуцкий, худой, рыжеватый, подвижный, читал стихи мужественные и жесткие, читал энергично, четко, даже с каким-то вызовом. Помню его голос, жесты, манеру читать, разделяя не только слова, но и слоги. Может быть, и забыл бы, но и через много лет голос, правда уже не юношеский, рубка стиха, жесты остались теми же. Но и того, решительного, быстрого, безапелляционного, помню.

Читал он стихи о комиссарах, о допросах, о ЧОНе (Частях особого назначения) – боевых отрядах Чека.

 
А мы идем – так на расстрел пойдем,
С веселой яростью, как подобает ЧОНам.
И если «Яблочко» орать запрещено нам,
Мы «Яблочко» душою пропоем!
 

Он был тогда влюблен в образ человека в кожаной куртке, отдавшего всего себя делу революции, не знающего личной жизни, беспощадного к врагу.

Молодые поэты пророчествовали, предугадывали свою судьбу. Умные, талантливые, окрыленные верой в будущее счастье человечества, действительно ушедшие воевать, «не долюбив, не докурив последней папиросы».

Рожденные в девятнадцатом, двадцатом, двадцать первом, воспитанные мифом о коммунистическом рае и мировой революции, воспринявшие этот миф как смысл и цель своей жизни, они были сродни тем мальчикам, русским мальчикам, о которых писал Достоевский. Мыслили глобально.

Да, «назначались сроки, готовились бои, готовились в пророки товарищи мои», – писал впоследствии о них Борис Слуцкий. О них и о себе.

И вдруг среди этих пророчеств зазвучала совсем другая нота:

 
Плотники о плаху притупили топоры.
Им не вешать, им не плакать – сколотили наскоро.
Сшибли кружки с горьким пивом горожане, школяры.
Толки шли в трактире «Перстень короля Гренадского».
 

Это – Давид Самойлов.

Я помню его, тогдашнего, молодого, задиристого. Запомнился голос, звонкий, мальчишеский, чуть надтреснутый. «Плотники» врезались в память. Почему? Чем? Лихой аллитерацией, игрой звуков «п» и «т», отдающих ударами топора о плаху? Думаю – не только поэтому. Семнадцатилетний поэт пишет не о будущих боях, не о гибели на речке Шпрее, не о том, что было главной темой тогдашних мальчиков, мечтавших, как Михаил Кульчицкий, о том, что «только советская нация будет, только советской расы люди», – нет, он пишет о палаче.

 
Шел палач, закрытый маской, – чтоб не устыдиться,
Чтобы не испачкаться – в кожаных перчатках.
 

Тогда я об этом не задумывался. Не приходили такие мысли в голову. Стихи эти вошли в сознание как нужные, важные, просто как прекрасные стихи, так же как его «Мамонт»:

 
И вдруг закричал
последний мамонт,
Завыл,
одинокий на всей земле.
Последним криком своим и самым
Угрюмым и долгим
кричал зверь.
 

Последний мамонт… последние мамонты… А это откуда?

Летом восемьдесят девятого года я жил в Пярну, на улице Тооминга, напротив дома Самойлова. Мы виделись часто, почти ежедневно, – так часто не виделись с тех самых лет, когда собирались у Тимофеева. Почему-то я не спросил его о «Плотниках». А думается, что за той игрой, поэтической игрой и стилизацией, где-то в глубине бессознательно жило ощущение трагедии, которая была нашим тогдашним днем и в то же время – историей…

Не спросил. Впрочем, он бы наверняка отшутился…

И вот через шесть лет, целую вечность военных и послевоенных лет, я снова встретился с ним у Тимофеева, «в полуподвале возле Пушкинской».

Юра был человек общительный, не сомневаюсь, что и до этого в его квартире не переводились гости. Но та компания, которая возникла в конце сорок девятого года, была по-своему особенной.

В большей своей части она была связана с Тимофеевым по работе на радио, где он был заместителем главного редактора детского вещания. Особенно часто, едва ли не ежедневно, здесь бывали писатели Львовский и Коростылев[120]120
  Коростылев Вадим Николаевич (1923–1997) – драматург, сценарист, поэт.


[Закрыть], Грибанов[121]121
  Грибанов Борис Тимофеевич (1920–2005) – литературовед, Специалист по американской литературе XX века. Ифлиец, участник войны. Работал в Детгизе, на Мосфильме, в издательстве «Художественная литература». Автор идеи и издатель двухсоттомника «Библиотека всемирной литературы». Друг Д. С. Его воспоминания о поэте опубликованы в журнале «Знамя», 2006, № 9.


[Закрыть] и Коля Шахбазов[122]122
  Шахбазов Николай Григорьевич (1919–2006) – прозаик, эссеист, переводчик.


[Закрыть] с женой – театроведом Фаиной Крымко[123]123
  Крымко Фаина Матвеевна (1924–2012) – библиограф, переводчик драматургии, Заслуженный работник культуры РФ. Жена Н. Г. Шахбазова.


[Закрыть], я с Женей Петровой[124]124
  Петрова Евгения Владимировна (1919–2014) – актриса МХАТ, педагог. Жена И. К. Кузнецова.


[Закрыть] – актрисой МХАТа, Авенир Зак[125]125
  Зак Авенир Григорьевич (1919–1974) – киносценарист, драматург. Участник войны. Писал в соавторстве с И. К. Кузнецовым.


[Закрыть], мой друг и соавтор со своей женой Галей, замечательный поэт и переводчик с эстонского Лева Тоом[126]126
  Тоом Леон Валентинович (1921–1969) – поэт, переводчик. Входил в «арбузовскую студию». Участник войны. Друг Д. С. Его памяти посвящены стихотворения «Здесь, в Таллине, бродили мы с Леоном…» и «Могила поэта».


[Закрыть] с Наташей Антокольской[127]127
  Антокольская Наталия Павловна (1921–1981) – художник и иллюстратор. Жена Л. В. Тоома, дочь П. Г. Антокольского.


[Закрыть], историк-византолог Каждан[128]128
  Каждан Александр Петрович (1922–1997) – историк-византинист, редактор «Оксфордского словаря Византии». В 1978 г. эмигрировал, с 1979 г. жил и работал в США.


[Закрыть], поэты Вероника Тушнова[129]129
  Тушнова Вероника Михайловна (1911–1965) – поэт. В 1950-х гг. была женой Ю. П. Тимофеева.


[Закрыть], Борис Слуцкий, Дезик Самойлов, Марк Соболь[130]130
  Соболь Марк Андреевич (1918–1999) – поэт, участник войны, узник ГУЛАГа.


[Закрыть], Марк Максимов[131]131
  Максимов Марк Давидович (1918–1986) – поэт, драматург, сценарист, переводчик. Участник войны.


[Закрыть], композитор Михаил Зив[132]132
  Зив Михаил Павлович (1921–1994) – композитор. Участник войны.


[Закрыть], редактор детского радио Лена Махлах[133]133
  Махлах Елена Семеновна – психолог.


[Закрыть] – жена Львовского, кинооператор Самуил Рубашкин[134]134
  Рубашкин Самуил Яковлевич (1906–1975) – сценарист, кинооператор, художник.


[Закрыть] с женой Ириной Меснянкиной, милейший Адик Розеноер[135]135
  Розеноер Адольф Сергеевич (1922–1998) – многолетний сотрудник «Учительской газеты», сначала корреспондент, затем юрист. Участник войны.


[Закрыть], ближайший друг Тимофеева и Тоома, отличавшийся редкой молчаливостью и удивительной добротой, Александр Шапиро[136]136
  Шапиро Александр Борисович (1912–1984) – врач-рентгенолог, литератор (литературный псевдоним А. Свирин). Друг Д. С. Ему посвящено стихотворение «В последний раз со старым другом…» (1982). Д. С. опубликовал несколько рецензий на книги Свирина («Энциклопедия для почемучек» // Комс. правда. 1967. 7 декабря; «На самом интересном месте» // Наука и религия. 1974. № 1. С. 85).


[Закрыть], рентгенолог и поэт, так, увы, и не увидевший ни одного своего стихотворения в печати, прелестная, веселая, озорная актриса Театра Советской армии Генриетта Островская[137]137
  Островская Генриетта Тимофеевна (1921–1971) – актриса ЦТСА. В описываемое время была женой В. М. Зельдина.


[Закрыть] – Гися, признанная царица наших застолий.

Однажды я попытался записать всех, кто хоть раз побывал на наших «присекаках», – набралось много больше сотни, причем вспомнил далеко не всех: на Сытинском, «как на вокзале и в закусочной, бывали люди всех родов».

Дезик, как все его звали, легко и естественно вошел в нашу компанию. Был неистощим на выдумки и розыгрыши, напропалую ухаживал за женщинами. И в то же время поражал глубиной и зрелостью своих суждений, облеченных, как правило, в шутливую форму.

Собравшись, мы ставили на пол, посреди, принадлежащую хозяину красную турецкую феску, и каждый клал в нее сколько мог: кто десятку, кто полтинник, а кто и вовсе ничего – не всякий раз мы бывали при деньгах. Потом кто-нибудь бежал в Елисеевский и приносил вина – те самые, упоминаемые Дезиком в поэме, «на всю компанию поллитранец да две бутылки сухача», консервированную кукурузу или фасоль, бычков в томате, – бычки в Черном море тогда еще не повывелись – еще какую-нибудь нехитрую снедь. Наши жены варили на кухне картошку.

Рассевшись вокруг длинного овального стола, занимавшего большую часть проходной комнаты, мы с аппетитом ели и пили, разговаривали, перебивая друг друга.

Разговоры…

О стихах, о логике истории и женской красоте, о футболе и о новых книгах, спектаклях, фильмах, о влиянии Византии на судьбу России и о том, как вести себя, попав под проливной дождь: идти быстро или, наоборот, медленнее. Самойлов в своей поэме вспоминает «спор о раннем христианстве». Интерес к религии был свойственен Тимофееву, и в этом он был отнюдь не дилетант. Слушали стихи Слуцкого, Миши Львовского, Вадима Коростылева, Вероники Тушновой, Марка Максимова, Долгина. Михаил Зив садился за пианино, изрядно расстроенное, и мы пели.

Пели довоенные литинститутские: «Бригантину» Павла Когана, «Это было в городе Каире» Евгения Аграновича, «Одессу-маму» того же Аграновича и Бориса Смоленского, песни, звучавшие по радио, – из «Дон Кихота» и «Клуба знаменитых капитанов», пели смешную песенку из репертуара Вадима Коростылева:

 
Надену я черную шляпу,
Поеду я в город Анапу
И буду сидеть на песке
В своей необъятной тоске…
 

Пели блатные:

 
Стою я раз на стреме,
Держуся за карман,
И вдруг ко мне подходит
Неизвестный мне граждан…
Он предложил мне франки
И жемчугу стакан,
Чтоб я ему поведал
Советского завода план.
 

Одесские:

 
На Молдаванке музыка играет.
Замолотили мы хороший куш.
Сегодня Манька правит именины
И музыканты правят Маньке туш…
 

Пели песню Самойлова:

 
Из самой из Германии
С оторванной ногой
Идет солдат израненный
Тихонечко домой.
Идет он из Неметчины,
Нога его болит,
Немного недолеченный
Военный инвалид…
 

Вспоминали даже песенки периода нэпа:

 
Из тучки месяц вылез,
Молоденький такой…
Маруся отравилась,
Везут в приемпокой…
Мотор колеса крутит,
Под ним бежит Москва,
Маруся в Институте,
Ах, Склифосовского…
 

Или знаменитые когда-то «Бублики»:

 
…Отец мой пьяница
К бутылке тянется,
А мать – уборщица,
Какой позор!
 

Под аккомпанемент Миши Зива, с восторгом и смехом – из запрещенной оперы Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда».

 
…И завершали тем домашним,
Что было в собственной компании
Полушутя сочинено.
Тогда мы много пели. Но,
Былым защитникам державы,
Нам не хватало Окуджавы… –
 

вспоминает Самойлов.

Чисто советских песен не пели. Не сознательно, нет. Просто – не пели.

Это – особая тема – песенный репертуар начала 50-х в таких компаниях, как наша, до появления того же Окуджавы, Галича, Кима, Высоцкого. Да, тогда в интеллигентских компаниях, а наша была далеко не единственной, «много пели». Это была та почва, на которой выросло уникальное явление русской авторской песни. Еще не было самого этого слова – «барды», однако пелось уже то, «что было в собственной компании» и не только шутя сочинено. Именно в таких компаниях начинали Анчаров, Высоцкий, Окуджава…

Однако вряд ли Бориса Слуцкого или историка-византолога Каждана могло привлекать одно лишь веселое времяпровождение, вселенский треп, пение песенок из «Клуба знаменитых капитанов» да две бутылки сухача. Привлекала сама атмосфера этих вечеров, в которой шел, может быть во многом бессознательный, процесс самоопределения, выработки собственного творческого сознания. Среди рассуждений Каждана о Византии и о «раннем христианстве», споров о поэзии, о театре, религии, живописи вдруг возникали самые неожиданные, парадоксальные теории и концепции, тут же подчас рушившиеся под безжалостными, лаконичными и тонкими репликами Левы Тоома, точными, категорическими суждениями Слуцкого, ироническими – Самойлова или Тимофеева. И прав Самойлов:

 
Нам смолоду нужна среда,
Серьезность и белиберда
В неразберихе поздних бдений,
Где через много лет поэт
Находит для себя сюжет
Или предмет для размышлений…
 

Однажды, роясь в превосходной, разносторонней библиотеке Тимофеева, я наткнулся на томик Джона Рида с предисловием Троцкого.

– Не боишься держать это чуть ли не на виду? – спросил я Юру.

Он пожал плечами.

– А если придут?

– Если придут, то неважно, найдут что-нибудь или не найдут, – заметил мудрый Лева Тоом.

То, что прийти могут, это мы понимали. И неважно, найдут что-нибудь или не найдут…

Годы – пятидесятый, пятьдесят первый, пятьдесят второй…