Текст книги "Жена чайного плантатора"

– Нет.

– Я не понимаю. Мне нужно увидеть ее. Сейчас. Принеси ее! Я приказываю тебе: принеси мне дочь или ты немедленно покинешь этот дом!

Навина медленно поднялась на ноги:

– Хорошо, леди.

Мир воображаемых страхов разросся до гигантских размеров, и Гвен почувствовала, будто ее грудь перехватило железной скобой. Что случилось с девочкой? Может, у нее какое-нибудь страшное уродство? Или отвратительная болезнь? Гвен хотелось видеть Лоуренса. Почему его нет?

Прошло несколько минут, и в комнату вошла Навина с завернутым в одеяло ребенком на руках. Гвен услышала тихий плач и протянула руки. Айя положила в них младенца, отошла и опустила глаза в пол. Гвен набрала в грудь воздуха и размотала теплое одеяло. На девочке был один только подгузник из махровой ткани.

Малышка открыла глаза. Гвен задержала дыхание, осматривая ребенка. Крошечные пальчики, круглый животик, темные-претемные глаза и блестящая, будто отполированная, кожа. Онемев от изумления, Гвен взглянула на Навину:

– Этот ребенок прекрасен. – (Сингалка кивнула.) – Совершенен. – (Айя склонила голову.) – Но это не белый ребенок.

– Нет, леди.

Гвен сердито взглянула на служанку:

– Что это за фокусы? Где моя дочь?

– Вот она, ваша дочь.

– Не думаешь ли ты, что я не заметила, как ты подменила моего ребенка этим?

Гвен заплакала, и ее слезы упали на лицо младенца.

– Это ваша дочь, – повторила Навина.

В состоянии полнейшего потрясения Гвен закрыла глаза и крепко зажмурилась, чтобы не видеть ребенка, потом протянула его служанке. Невозможно, чтобы такое темное дитя вышло на свет из нее. Невозможно! Навина стояла у кровати и раскачивалась взад-вперед, баюкая младенца. Гвен обхватила себя руками и, поводя головой из стороны в сторону, застонала. Ошеломленная стыдом и смятением, она не смела встретиться глазами с айей.

– Леди…

Гвен повесила голову. Обе женщины молчали. Все это было совершенно непостижимо. Гвен пустым взглядом рассматривала линии на своих ладонях, потом перевернула руки, провела пальцем по обручальному кольцу. Прошло несколько минут, сердце у нее подскакивало и колотилось. Наконец она подняла глаза на Навину и, не увидев в ее глазах осуждения, набралась храбрости и заговорила:

– Как она может быть моей? Как? – Гвен утерла слезы тыльной стороной ладони. – Я не понимаю. Навина, скажи мне, что случилось. Я схожу с ума?

Навина покачала головой:

– Всякие вещи случаются. Воля богов.

– Какие вещи? Что случается?

Старая сингалка пожала плечами. Гвен старалась сдержать плач, унять дрожь подбородка – все напрасно. Лицо ее сморщилось, и слезы рекой потекли на одеяло. Почему это произошло? Как могло такое произойти?

До сих пор Гвен не вполне ясно осознавала случившееся. Теперь до нее дошло. Что сказать Лоуренсу? Она напряглась и подумала об этом, но, измученная родами и поглощенная страхом, поняла, что не в силах найти ответ. Как поступить? Гвен высморкалась и снова утерла глаза, в голове у нее возник образ маленькой девочки, глядящей на нее темными глазами. Может, что-то не так с кровью малышки и причина в этом? Или у Лоуренса были какие-нибудь испанские предки? Мысли роились у нее в голове. Воздух. Вот что ей нужно. Ночной ветерок. Тогда она соберется с мыслями.

– Навина, можешь открыть окно?

Сингалка, держа на одной руке младенца, подошла к окну и отодвинула щеколду. В комнату потек прохладный воздух, напоенный запахами растений.

«Что же делать? – думала Гвен. – Сказать, что я родила только одного ребенка или что второй умер? Но нет, тогда им понадобится тело». Гвен посмотрела на Навину, сидевшую у окна с малышкой на руках, и ей захотелось оказаться где-нибудь подальше от этой страны, где у белой женщины без всяких причин может родиться темнокожий ребенок. Вообще без причин. Воздух застыл, и на мгновение перед глазами Гвен всплыло лицо Сави Равасингхе. Нет! О боже! Нет! Только не это. Это невозможно. Гвен, задохнувшись от ужаса, согнулась пополам.

Утомленная родами, она была не в состоянии рассуждать здраво. Неужели она могла не заметить, что мужчина воспользовался ее слабостью? А потом другая мысль едва не повергла ее в пропасть. А как же Хью? Боже милостивый! Это все просто невероятно. Если эта малышка может быть ребенком Сави – жуткая, жуткая мысль! – то как же Хью? Возможно ли, что у ее детей два разных отца? Гвен никогда не слышала о таких вещах. Может ли такое быть? Неужели да?

Она снова посмотрела на Навину и с тяжелым сердцем отметила про себя, что луна, проглядывавшая между облаками, стоит высоко в бледнеющем небе. Почти утро. Что ей делать? Время бежало быстро. Нужно что-то решать, пока слуги не начали ходить по дому. Никто не должен узнать. Ветер, кажется, уже проснулся, а потом послышался звук скрипящих по гравию шин. У Гвен застучало в висках.

Они с Навиной замерли.

Старая айя опомнилась первой и встала.

– Это сестра хозяина, – сказала она и накрыла крошечную головку ребенка краем одеяла.

– О боже! Верити, – выдохнула Гвен. – Помоги мне, Навина.

– Я прятать дитю.

– Быстро, быстро.

– В детской?

– Я не знаю. Да. В детской. – Гвен кивнула и уставилась в пространство перед собой в абсолютной панике.

Навина торопливо вышла. Верити, судя по доносившимся звукам, уже шагала по коридору. Не прошло и минуты, как раздался стук в дверь. Гвен дышала очень часто, разум ее пребывал в таком смятении, что она не могла придумать ни одной подходящей к случаю фразы. Когда Верити влетела в комнату, раскрасневшаяся и сияющая, Гвен была уверена, что выдаст себя.

– Дорогая, прости меня. Ты в порядке? Можно мне посмотреть на них? – Гвен кивнула в сторону кроватки Хью. – А где второй?

Губы у Гвен дрогнули, подбородок задрожал, но она сделала вдох и на миг застыла, прежде чем заговорить.

– Доктор Партридж ошибся. Родился только один. Мальчик.

Верити подошла и склонилась над кроваткой:

– Какой красавчик! Можно мне подержать его?

Гвен кивнула, но сердце у нее так сильно билось, что она натянула одеяло до подбородка, пряча грудь.

– Если хочешь. Только, пожалуйста, не буди его, он только что уснул.

Верити взяла на руки Хью:

– Ой, но какой же он крошечный.

У Гвен перехватило горло. Ей удалось сымпровизировать ответ, но голос прозвучал едва слышно.

– Наверное, во мне было много воды.

– Конечно. Доктор уже осмотрел тебя? – спросила Верити, кладя малыша в кроватку. – Ты выглядишь ужасно бледной.

– Он придет, когда сможет. Ночью он, очевидно, был на другом вызове. – Гвен ощутила жжение в глазах и ничего больше не сказала. Чем меньше слов, тем лучше.

– О, дорогая, это было совершенно ужасно?

– Да, совершенно.

Верити подвинула стул и села рядом с кроватью:

– Ты очень смелая, раз сделала все сама.

– Со мной была Навина.

Гвен на мгновение прикрыла глаза, надеясь, что ее золовка поймет намек. Она остро сознавала, что Навина в спешке не закрыла дверь в ванную, и хотя дверь из ванной в детскую наверняка была заперта, лучше бы Верити ушла, пока девочка не проснулась.

– Рассказать тебе о вечеринке?

– Ну, вообще-то… – начала Гвен.

– Все было восхитительно, – продолжила Верити, не обратив внимания на ее попытку закончить разговор. – Я так много танцевала, что натерла мозоли, и ты не поверишь, но Сави Равасингхе тоже был там, танцевал всю ночь с этой Кристиной. Он спрашивал о тебе.

Смутившись тем, какой оборот принял разговор, Гвен подняла руку, чтобы отослать прочь разболтавшуюся золовку:

– Верити, если ты не возражаешь, мне нужно отдохнуть до прихода врача.

– О, конечно, дорогая. Какая же я глупая, мелю языком, когда ты, наверное, совершенно измотана. – Верити встала и сделала несколько шагов к кроватке. – Он все еще спит. Не могу дождаться, когда он проснется.

Гвен заерзала на постели:

– Ждать недолго. А теперь, если не возражаешь…

– Тебе нужно отдохнуть, я понимаю. Я планировала сегодня повидаться с Пру в Хаттоне, если ты не против. Но останусь, если нужна тебе…

«Вот тебе и помощь», – подумала Гвен, но промолчала, хотя искренне обрадовалась, что Верити снова уедет.

– Поезжай, – сказала она. – Со мной все в порядке.

Верити направилась к двери. Послышалось тихое хныканье младенца и тут же смолкло. Девушка повернулась с улыбкой. Гвен обмерла.

– О, хорошо, он проснулся, – сказала Верити и вернулась к кроватке, но, увидев Хью, нахмурилась. – Это странно, он все еще спит.

Наступила тишина, и хотя она длилась всего мгновение, для Гвен оно было так нагружено тревожным ожиданием, что показалось целой вечностью. Она закрыла глаза, желая одного: чтобы ее дочь не заплакала снова, и почувствовала, что вся горит. «Прошу тебя, Господи, пусть она не издаст больше ни звука, пока Верити смотрит на Хью!»

– Иногда младенцы плачут во сне, – наконец проговорила Гвен. – А ты поезжай в Хаттон. У меня есть Навина.

– Хорошо, если ты уверена.

Наконец Верити закрыла за собой дверь. Гвен села и обхватила руками колени. Ее как будто вырвали с корнем из земли, и она ощущала себя невесомой – порыв ветра мог поднять ее с постели и унести прочь. Она позвонила в колокольчик, вызывая Навину.

Айя вошла, села на постель рядом с хозяйкой и взяла ее за руку.

– Навина, что мне делать? – прошептала Гвен. – Скажи, что мне делать? – (Старая женщина смотрела в пол и молчала.) – Помоги мне. Прошу тебя, помоги. Я уже сказала Верити, что родился только один ребенок.

– Леди, я не знаю.

Гвен снова залилась слезами:

– Должен быть какой-то выход. Должен быть!

Навина мгновение колебалась, потом вздохнула:

– Я найду женщину в деревне смотреть за дитёй. – (Гвен в недоумении уставилась на нее. Она предлагала ей отдать ребенка чужой женщине? Ее собственного ребенка?) – Это один выход.

– О, Навина, неужели я могу отдать ее вот так?

Сингалка протянула ей руку:

– Вы должны доверять мне, леди.

Гвен покачала головой:

– Я не могу так поступить.

– Леди, вы должны.

Гвен уныло повесила голову, потом подняла взгляд и заговорила дрожащим голосом:

– Нет. Должен быть другой выход.

– Еще только один, леди.

– Какой?

Навина взяла в руки подушку.

Гвен ахнула:

– Задушить ее?

Старуха кивнула.

– Нет! Только не это. Ни в коем случае!

– Люди так делают, леди, но это нехорошо.

– Да, нехорошо, это просто ужасно, – подтвердила Гвен и, стыдясь, что они заговорили о таких вещах, закрыла лицо ладонями.

– Я думаю, леди. Пойти в дальнюю долину с дитёй. Вы платить немного денег?

Мгновение Гвен молчала, глядя прямо перед собой помутившимися от слез глазами. Она задрожала. Правда состояла в том, что она не могла оставить у себя этого младенца. Если оставит, ее могут выгнать из дому с ребенком, который явно был не от мужа. И она, вероятно, никогда больше не увидит своего мальчика. Куда она пойдет? Даже родителям, наверное, придется отвернуться от нее. Без денег, без дома, для девочки такая жизнь будет куда хуже, чем в деревне. По крайней мере, она будет недалеко, и, может быть, в один прекрасный день… Гвен застыла. Нет. Правда состояла в том, что этот день никогда не наступит. Если она сейчас отошлет прочь своего ребенка, то не увидит его больше никогда.

Она посмотрела на Навину и прошептала:

– Что я скажу Лоуренсу?

– Ничего, леди. Я прошу вас. Как его сестре, мы скажем, родилось только одно дитё.

Гвен кивнула. Навина права, но как сказать такую страшную ложь мужу, содрогаясь от ужаса, подумала несчастная женщина. Верити – это одно, с Лоуренсом будет гораздо сложнее.

Глаза Навины наполнились слезами.

– Так лучше. Хозяина станут презирать, если вы ее оставите.

– Но, Навина, как такое могло случиться?

Старуха покачала головой, глаза ее были полны глубокой боли.

Айя даже не пыталась скрыть свое горе, и от этого Гвен стало еще хуже. Она закрыла глаза и сразу увидела одно: свои французские трусики, лежащие на полу номера в отеле. Она заставила себя вернуться мыслями к тому вечеру, когда был бал, попыталась вспомнить каждую деталь, дошла до момента, когда Сави гладил ее по виску, потом… ничего. Застряв на промежутке времени, которого она не могла заполнить воспоминаниями, Гвен почувствовала, что над ней совершили насилие. Что он сделал?! Что она позволила ему сделать? В памяти у Гвен запечатлелось только, как она очнулась полуодетая, когда вошла Фрэн. И снова она подивилась: возможно ли, чтобы у близнецов было два отца? Мысль о том, что это невероятно, лишь усилила ощущение испытанного насилия, и у Гвен дико заколотилось сердце. Хью должен быть сыном Лоуренса. Должен.

– Леди, не расстраивайтесь. – Навина взяла руку Гвен и погладила ее. – Вы хотите назвать дитё?

– Я не знаю, какое имя подойдет ребенку, который…

– Лиони – очень хорошее имя.

– Пусть так. – Гвен помолчала. – Но я должна увидеть ее еще раз.

– Нехорошо, леди. Лучше пусть уйдет сейчас. Не грустите, леди. Это ее судьба.

Глаза Гвен защипало от слез.

– Я не могу отослать ее прочь, не увидев еще раз. Пожалуйста. Может, запрем дверь в коридор? Я должна ее увидеть.

– Леди…

– Принеси ее, чтобы я могла, по крайней мере, приложить ее к груди хотя бы раз, прошу тебя, прежде чем ее возьмет к себе кормилица из деревни в долине.

Со вздохом, выражавшим, как она устала, Навина поднялась на ноги:

– Сперва мы подождем, пока сестра хозяина не уедет.

Они молча ждали. Наконец машина Верити отъехала от дома, Навина закрыла ставни в спальне и принесла девочку.

На ней не было синяков, личико совсем не красное, как у Хью. Прекрасный ребенок цвета кофе с молоком.

– Она такая маленькая, – прошептала Гвен и погладила гладкую как шелк щечку девочки.

Малышка присосалась к материнской груди, как только Навина ее приложила. Ощущение было довольно странное, к тому же поражала темнота кожи младенца на фоне белой груди. Гвен задрожала, отцепила младенца от соска, и глаза девочки широко раскрылись; она возмущенно крикнула и стала сосать воздух. Гвен отвернулась к стене:

– Забери ее. Я не могу.

И хотя голос Гвен прозвучал резко, острая боль от сознания того, что она отвергает собственную плоть и кровь, была хуже боли, испытанной во время родов. Навина взяла ребенка:

– Два дня меня не будет.

– Приходи ко мне сразу, как только вернешься. Ты уверена, что найдешь кого-нибудь?

– Я надеюсь, – пожала плечами Навина.

Гвен посмотрела на Хью, ей отчаянно хотелось крепко прижать его к себе от страха, что и сына у нее тоже заберут.

– За ней последят как надо?

– Она будет расти хорошо. Я зажгу свечу, леди? Это дает покой. Поможет вам отдохнуть. Вот вода. Я принесу горячий чай и уйду. Чтобы успокоить сердце, леди.

В голове у Гвен носились неуемные мысли. Она протянула дрожащую руку за стаканом воды. Есть ли кто-нибудь, кто мог бы заступиться за нее? Но был и другой вопрос: почему у ее ребенка такой цвет кожи? Поиск ответа на него требовал времени, которого у нее нет. Она только что произвела на свет младенца, который явно был не от ее мужа, и, если она заговорит о той ночи после бала, никто не поверит, что она не вступила в интимную связь с Сави по своей воле. Она позволила ему войти в свою комнату, разве нет? Лоуренс откажется от нее, и Верити получит брата в свое полное и безраздельное владение. Проще некуда. А если она начнет задавать кому-нибудь вопросы, то будет вынуждена признаться в рождении Лиони. А она этого не сделает. Никогда.

Сперва Гвен шокировал цвет кожи младенца, но сердце ее замерло оттого, что́ на самом деле означал этот цвет. Она чувствовала себя потерянной. Забытой Богом. Рука у нее так дрожала, что вода выплеснулась из стакана, намочила ночную рубашку и потекла по груди. Казалось, никогда больше ей не обрести мира в душе и не спать спокойно, раз она согласилась на такой ужасный поступок. И чувство вины наверняка не позволит вернуть то счастье, которое она обрела с Лоуренсом. Темные глаза дочери то и дело всплывали перед ее мысленным взором – невинное дитя, нуждавшееся в матери, – и на мгновение жажда держать на руках и баюкать обоих своих детей стала сильнее желания сохранить в неприкосновенности брак. Она взяла из кроватки Хью и покачала его, потом снова залилась слезами и плакала без остановки. Но, вспомнив доверчивую улыбку Лоуренса и его крепкие руки, обнимавшие ее, Гвен поняла, что не может оставить при себе свою малышку. Тоска въедалась в сердце от сознания того, что у них с дочерью не будет общих воспоминаний. Но хуже, гораздо хуже то, что это бедное дитя, ни в чем не повинное, будет жить без отца и без матери.

Глава 11

Они прождали почти до сумерек. Верити еще не вернулась из Хаттона. Гвен следила за тем, как Навина завернула ребенка и положила его в старую корзину для сбора чая. Она залезла в повозку, запряженную волом, и поставила позади себя корзину, но только собралась тронуться, как из темноты вышел Макгрегор. Гвен спряталась в тени крыльца и, затаив дыхание, слушала, как Навина объясняет ему, что едет навестить свою заболевшую подругу в одну из сингальских деревень.

– Повозка не предназначена для твоих личных целей, – проворчал Макгрегор.

Гвен сжала зубы.

– Всего один раз, сэр.

Хоть бы он ее отпустил!

– Хозяин дал тебе разрешение?

– Хозяйка дала.

– Что у тебя в корзине?

Гвен охватила паника, она перестала дышать.

– Только старое одеяло. Хозяйка дала.

Макгрегор обошел повозку с другой стороны. Теперь Гвен не слышала, что он говорит. Сунь он сейчас нос в корзину, для нее это – смерть. Они обменялись еще несколькими короткими фразами, а Гвен молилась: пусть я лишусь всего, что мне дорого, лишь бы он отстал от Навины. Она не разбирала их слов, не слышала даже, говорят ли они вообще, и в темноте не могла увидеть, заглядывает ли Макгрегор в корзину.

Гвен переполнило чувство стыда за свою глупость в день бала, и она уже готова была выйти из укрытия и во всем признаться. Если бы она не приревновала Лоуренса к Кристине, то никогда не приняла бы помощь Сави Равасингхе, но винить ей некого, кроме самой себя. Стоит ей заговорить сейчас – и все закончится… Но потом, услышав звук шагов и скрип колес отъезжающей повозки, Гвен бесшумно проскользнула в дом, голова у нее кружилась от облегчения.

Бедная Навина не хотела ехать в темноте, но держать малышку дома было слишком опасно – она в любой момент могла раскричаться.

Оставшись одна, Гвен очень хотела уснуть, но каждую минуту проверяла, на месте ли Хью. Примерно через час она услышала, что к дому подъехала машина Лоуренса. Гвен расчесала пальцами всклокоченные волосы и скрылась в ванной, заперев за собой дверь. Прижала кулаки к голове и мечтала только об одном – провалиться сквозь землю. Однако было ясно, что это невозможно. Тогда она сполоснула лицо и завязала в узел волосы, потом села на край ванны и стала ждать, когда у нее перестанут трястись руки. Услышав, что Лоуренс заглянул в спальню, она прицепила на лицо улыбку, собралась с духом и вышла к мужу.

Лоуренс стоял у кроватки и изумленно смотрел – в первый раз – на своего сына. Гвен наблюдала за ним, пока он не замечал ее присутствия, любовалась его широкими плечами и вихрами волос надо лбом. Потрясенная счастливым видом мужа, она поняла, что не решится заново открыть черную дыру в его сердце. И дело было не только в желании оградить его от тяжелых переживаний – эгоистические соображения у Гвен тоже имелись, ради них обоих она должна довести начатое до конца.

Гвен шагнула вперед, и Лоуренс обернулся на звук. Она сразу заметила, что, помимо радостного изумления, в его сияющем взоре ясно читается облегчение. Непередаваемое облегчение. Они смотрели друг на друга, и глаза Лоуренса сверкали, но потом он слегка сморщился, будто подавляя слезы.

– Он похож на тебя, правда? – сказала Гвен.

– Он прекрасен. – Лоуренс смотрел на нее в восхищении. – Ты такая храбрая. Но где же близнец?

Гвен замерла, не способная ни думать, ни чувствовать, ей вдруг показалось, что между ними никогда ничего не было. Он был незнакомцем. Ей хотелось кинуться прочь, бежать отсюда, но вместо этого она огромным усилием воли заставила себя подойти к мужу, не выдав при этом своей печали.

– Родился только один ребенок. Прости.

– Дорогая моя девочка, тебе не за что извиняться. Я и так люблю тебя безумно, но это… это для меня невероятно важно. – Гвен заставила себя улыбнуться. Лоуренс протянул к ней руки. – Иди сюда. Дай мне тебя обнять.

Он прижал ее к себе, и Гвен, опустив голову на грудь мужа, почувствовала, как сильно бьется его сердце.

– Гвен… Прости меня, я от тебя отдалился. Прости.

Она подняла голову и поцеловала его, разрываясь между противоречивыми чувствами. Ей до боли хотелось поделиться с ним этим ужасным происшествием, открыть правду и задушить в зародыше ложь, которая испортит им всю жизнь, но широкая улыбка, расползавшаяся по лицу Лоуренса, остановила ее. Много недель отчуждения, и вот он снова с ней, не только физически, но и эмоционально. Гвен удалось сдержаться, и она не противилась объятиям мужа, но при этом понимала: никогда уже их отношения не будут прежними. Что-то уплывало от нее – покой? безопасность? – она сама не знала, что именно, но чувствовала себя потрясенной и ужасно одинокой. Она слышала резкие крики летавших над озером птиц и ощущала щекой биение сердца Лоуренса. Гвен была опустошена, и даже теплая улыбка мужа не могла унять сокрушительную боль, которую она чувствовала.

После того как доктор побывал у них и осмотрел Гвен, она придумала массу объяснений, почему Лоуренс должен оставить ее в покое, но правда состояла в том, что только в его отсутствие она могла предаваться своему горю. Одна и та же мысль крутилась у нее в голове: могут ли двое мужчин стать отцами близнецов? Она размышляла, как бы ей обзавестись близкой подругой, потому что из-за беременности не успела найти себе приятельниц. Начни она сейчас заниматься этим, Лоуренс что-нибудь заподозрит. Бо́льшую часть времени они прожили уединенно, а если и выбирались куда-то – на губернаторский бал или на бал, устроенный гольф-клубом, – то всегда вместе. Кому она может довериться? Только не родителям. Они придут в ужас. Фрэн? Вероятно, она могла бы поговорить с сестрой, но когда еще они увидятся. Тот факт, что ей не удавалось вспомнить, занимался ли с ней любовью мистер Равасингхе, не помогал делу. Он вроде бы был так заботлив. Гладил ее по лбу. Остался с ней, когда ее тошнило. Но что еще? Неизвестность сводила ее с ума.

Лоуренс был дома уже три дня, а Навина так и не вернулась из деревни. Гвен не смела даже думать о том, что случится, если сингалка не найдет девочке приемную мать. Тревога возрастала, и ее стали преследовать темные глаза малышки. Она была все время настороже, вздрагивала от резких звуков и испытывала тошноту от постоянной боязни, что Лоуренс как-нибудь узнает правду.

Он на цыпочках вошел в комнату Гвен, когда та как раз заканчивала ночное кормление.

– Почему ты всегда подкрадываешься ко мне? – проворчала она. – Ты меня пугаешь.

– Дорогая, ты выглядишь усталой, – сказал Лоуренс, не обращая внимания на ее ворчливость.

Гвен вздохнула и убрала с лица кудрявую прядь волос.

У нее появилось молоко, и Хью оказался прожорливым сосунком, но засыпал прямо у ее груди. Лоуренс поправил подушки Гвен, потом сел на край постели и повернулся к жене. Она облизнула нижнюю губу, покрутила головой, чтобы снять напряжение в шее от долгого кормления.

Лоуренс взял ее руку:

– Гвен, тебе удается хотя бы немного поспать? Ты такая бледная.

– Вообще-то, нет. Я так долго засыпаю, что Хью успевает снова проснуться.

– Меня беспокоит, что ты как будто сама не своя.

– Ради бога, Лоуренс, я только что родила ребенка! Чего ты ждал?

– Только того, что ты будешь выглядеть немного более счастливой. Я думал, кормление Хью будет так утомлять тебя, что ты станешь засыпать мигом.

– Ну, я не могу. – Она говорила отрывисто, почти что гавкала на него и устыдилась, заметив печаль на лице мужа. – Малыш тоже мало спит.

Лоуренс нахмурился:

– Я еще раз позову Джона Партриджа.

– Это ни к чему. Я просто устала.

– Тебе станет лучше, если ты выспишься. Может, ограничить время кормления?

– Если ты так считаешь, – сказала Гвен, но не стала добавлять, что обретает внутренний покой только тогда, когда Хью сосет ее грудь.

Что-то первобытное в этом процессе грудного кормления успокаивало ее. Она смотрела на пухлые щечки сына, на его трепещущие ресницы, и ей становилось легче; однако, если он открывал свои голубые глаза и глядел на нее, она видела темные глаза его сестры. Когда Хью не ел, он плакал. Так много плакал, что Гвен от отчаяния прятала голову под подушку и заливалась слезами.

Муж наклонился поцеловать ее, но она притворилась, что возится с Хью.

– Я лучше положу его в кроватку, а то он того и гляди опять проснется.

Лоуренс встал и сжал плечо Гвен:

– Поспи. Тебе это необходимо. Надеюсь, Навина помогала тебе.

Гвен сжала руку в кулак, так что ногти врезались в ладонь, и не поднимала глаз.

– Она поехала к заболевшей подруге.

– Ты должна быть для нее в приоритете.

– Со мной все в порядке.

– Ну, если так… Спокойной ночи, любовь моя. Надеюсь, утром ты будешь чувствовать себя лучше.

Гвен кивнула. Она не могла сказать ему, что, вероятно, никогда больше не сможет заснуть.

После ухода мужа Гвен сморгнула с глаз злые слезы. Она отнесла малыша в кроватку, а потом стала рассматривать себя в зеркале в ванной. Ночную рубашку пора было сменить, волосы прилипли к шее влажными прядями; кожа на груди была полупрозрачная и, как мрамор, пронизана тонкими синими жилками сосудов, но больше всего ее поразили глаза. Обычно яркие фиалковые, теперь они потемнели и стали почти фиолетовыми.

Вернувшись в комнату, Гвен, ни на что больше не надеясь, понуро опустилась в кресло. Ей хотелось плакать, пришлось побороться с собой. Навина отсутствовала на день дольше, чем они рассчитывали, но наконец Гвен услышала звук подъезжающей повозки, а за ним – голоса. Она ждала без единой мысли в голове.

Через несколько минут в комнату вошла Навина. Гвен села прямее и резко втянула ноздрями воздух.

– Дело сделано, – сказала сингалка.

Гвен выдохнула.

– Спасибо тебе, – проговорила она, едва не всхлипнув от облегчения. – Ты никому не должна говорить об этом. Поняла?

Навина кивнула, потом объяснила: она сказала женщине-сингалке из деревни, которая согласилась взять девочку, что Лиони – сирота, дочка одной ее дальней родственницы, а сама она, Навина, не может взять ее на попечение. Она договорилась, чтобы из деревни присылали сообщения. Раз в месяц, в день, следующий за полнолунием, или накануне приемная мать, не умевшая ни читать, ни писать, будет передавать рисунок углем кули, который приезжает в деревню за молоком и отвозит его на плантацию. Кули будут платить несколько рупий и говорить, что рисунки для Навины. Если рисунок доставят в оговоренное время, значит с ребенком все в порядке.

После ухода Навины у Гвен возникла новая холодящая кровь мысль: а вдруг старуха не сдержала обещания? Что, если она все это придумала?

Обвинительные голоса звучали в ее голове беспрестанно, так что она наконец закрыла уши руками и крикнула, чтобы заглушить их.

Добродетельная англичанка не производит на свет цветных детей.

Гвен раскрыла рот, но сперва из него не раздалось ни звука, а потом, когда утрата малышки-дочери надорвала ей сердце, глухой стон начал подниматься из самой глубины ее нутра. Достигнув горла, он превратился в ужасный звериный рык, который Гвен не могла контролировать. Она отдала в чужие руки свою крошечную новорожденную дочь.

Доктору Партриджу удалось найти время для нового визита только через день, ближе к вечеру. Гвен, сцепив руки, посмотрела в окно – тени в саду быстро удлинялись. Она окинула взглядом свою спальню и провела ладонью по подсушенным полотенцем волосам. Навина оставила окно открытым и принесла большую вазу с дикими пионами, так что в комнате по крайней мере было свежо.

Одетая в чистую ночную рубашку, Гвен сидела в постели и ждала врача. Она мяла руки, изучала свои ногти, не видя их, машинально сгибала и разгибала пальцы. Наконец велела себе успокоиться, пощипала щеки, чтобы вернуть им румянец, и пробормотала под нос слова, которые нужно сказать. От нервозности ее подташнивало, только бы не забыть нужные слова… Она услышала скрип шин и затаила дыхание.

Из окна донесся голос Лоуренса. Гвен пришлось напрячь слух, хотя ее супруг никогда не отличался слабостью голоса. Ей показалось, будто он сказал что-то о Кэролайн. Доктор ответил ему гораздо тише.

– Но черт возьми, приятель! – произнес Лоуренс громче прежнего. – Гвен сама не своя. Нужно было тебе сразу приехать сюда. Я вижу, что-то не так. Неужели ты ничего не можешь сделать?

Снова невнятный ответ доктора.

– Боже милостивый! – воскликнул Лоуренс и продолжил, понизив голос: – Вдруг случится то же самое? И я не смогу ей помочь?

– Деторождение плохо сказывается на некоторых женщинах. Одни приходят в себя. Другие нет.

Гвен не могла точно разобрать слов, но Лоуренс снова упомянул Кэролайн. Она чувствовала себя ребенком, который подслушивает разговор родителей.

– Сколько времени она такая? – спросил доктор, после чего мужчины удалились от дома.

Лоуренс повел Партриджа к озеру, чтобы слуги не слышали их разговора. Он уже знает! В горле у Гвен пересохло. Она приказала себе впредь не допускать таких мыслей, хотя каждый мускул в ее теле пульсировал от напряженного ожидания. В панике она окинула взглядом комнату – куда бы спрятаться? – а сама машинально съехала на постели вниз и натянула одеяло до подбородка. Хлопнула дверь, раздались шаги в коридоре. Доктор сейчас войдет. Вот сейчас.

Дверь открылась. Первым появился Лоуренс, за ним – врач, приблизился к постели с протянутой рукой. Когда Гвен взяла ее и ощутила тепло ладони, у нее защипало глаза от слез. Он такой добрый, ей хотелось все ему рассказать, просто выложить все начистоту и покончить с этим.

– Ну, как вы сегодня? – спросил Партридж.

Гвен сжала зубы, глянула ему в лицо, подавляя страх, – вдруг доктор учует ее чувство вины? – потом сглотнула и ответила:

– Хорошо.

– Могу я еще раз осмотреть ребенка?

– Конечно.

Лоуренс подошел к кроватке и взял на руки спящего сына. Сердце Гвен сжалось – он сделал это с таким благоговением.

– Парень хоть куда. Ест без остановки.

Гвен приняла замечание Лоуренса за критику.

– Он голоден, Лоуренс, и это его успокаивает. Ты разве не слышал, как он плачет?

Доктор сел на стул рядом с постелью Гвен и, взяв младенца на руки, осмотрел его:

– Немножко маловат, но, кажется, набирает вес с каждым днем.

– Он родился раньше срока, – сказал Лоуренс.

– Да, разумеется. И все же я удивлен, что это были не близнецы. Вероятно, задержка жидкости. – (Гвен судорожно вздохнула.) – Извините, что я не смог быть с вами, хотя вы и сами прекрасно справились.

– Честно признаться, я почти ничего не помню.