Текст книги "Дочери войны"

Глава 20

Элен

Элен просидела с Джеком до двух часов ночи. Они разговаривали, попивая домашнее вино Флоранс. Она думала, что проспит допоздна, но проснулась рано и сейчас находилась в состоянии ступора. Надев серые брюки и любимую шелковую блузку лимонного цвета, Элен спустилась вниз. Остановилась перед окном гостиной, глядя на облака и деревья вдали и решая, чем заняться.

– Вот ты где, – послышался голос Элизы.

Элен порывисто обернулась. От радости и облегчения у нее закружилась голова. Наконец-то сестра вернулась.

– Ну и видок у тебя. Я вся извелась. Что стоишь? Входи.

– Не сказала бы, что ты выглядишь потрясающе, – ответила вошедшая Элиза.

Сестры обнялись. Элен всматривалась в лицо Элизы:

– Ты не представляешь, как я счастлива тебя видеть. Что с вами случилось? Тебя не было слишком долго.

– Пришлось залечь на дно и выжидать. Слышала, при атаке на мост погиб какой-то немецкий капитан.

– Нет. Он по-прежнему цепляется за жизнь… если еще цепляется. Что ты слышала?

– Почти возле самого дома меня остановили двое солдат. От них я и услышала про гибель капитана.

Элен охватила паника. Ее сердце забилось все быстрее.

– Боже мой! Надеюсь, они ошиблись. Вчера он был жив. Нужно узнать самой. Я пойду, а? Только шляпу возьму.

Элен пошла к двери, но Элиза загородила ей дорогу:

– Элен, сегодня воскресенье. Тебе нужно отдохнуть. Уго наверняка тебе сообщил бы или прислал бы Мари.

У Элен затряслась губа, которую она тут же закусила.

– Самое ужасное во всем этом…

– Что?

– Я едва могу произнести это вслух… Если Уго не спасет капитана, немцы угрожали казнить Мари. Я не могу… знаешь, у меня перехватывает дыхание, когда подумаю об этом.

– Вот сволочи! – воскликнула Элиза. – Ублюдки!

Элен с усилием сделала глубокий вдох и медленно выдохнула:

– Но отсутствие новостей – тоже хорошая новость. Согласна?

– Да, только сейчас надо подумать, как вывезти Мари из деревни, – сказала Элиза.

– Она не уедет. Она ни за что не оставит Уго.

– Дело в том… – Элиза пощипала переносицу. Знакомый жест, означавший нежелание о чем-то говорить. – Словом… Томас мертв.

– Боже! Как это случилось?

Затаив дыхание, Элен слушала рассказ сестры.

– Мы это видели. Во всяком случае, слышали. В смысле, выстрелы. Виктор почти уверен, что его застрелили. Утром мы осторожно поспрашивали. Две женщины видели, как его везли на телеге. Выглядел покойником.

Элен застыла, думая о Томасе, таком молодом и перепуганном.

– Бедный парень, – прошептала она и тут же подумала о будущем, какое ожидало Томаса. Вечный беглец, не смеющий вернуться домой. – Хотя жизнь у него была бы незавидная.

– А для всех нас еще и очень опасная.

Элен не сразу переварила услышанное. Она всегда знала: прятать Томаса на чердаке было рискованно. Ее снова охватила паника. А вдруг Томас выжил? О чем она думала, поддавшись на уговоры Флоранс?

– Мы в безопасности? – спросила Элен.

Элиза утверждала, что да, однако Элен грызло сомнение: откуда такая уверенность, если сестра не видела мертвого тела? Может, Элиза предпочла согласиться с мнением Виктора, убежденного, что Томас мертв?

Чувствовалось, Элизе не терпится сменить тему.

– Кстати, Виктор хочет, чтобы Джек задержался у нас подольше. Ты согласна? Через несколько дней он уйдет.

– Да. Через пару дней я сниму швы, и тогда он может уходить.

– Хорошо. Ты знаешь, что он спускается вниз по вечерам? Но он очень осторожен и старается, чтобы его не заметили. Наш дом все-таки находится на расстоянии от деревни, никто ничего не заподозрит.

Элен захлестнули противоречивые чувства. Она не знала, как ответить сестре. Конечно, когда он уйдет, им станет спокойнее, но ей было приятно сознавать его присутствие.

– Он вчера спускался. Я… проговорила с ним допоздна.

– Проговорила? – понимающе улыбнулась Элиза.

– Да.

– Пусть будет так. Его напарника Билла пока не нашли, но Виктор продолжает поиски.

– Хорошо. – Элен задумчиво смотрела в сад. Ее мысли бурлили.

– Что ты приклеилась к окну? – спросила Элиза.

– Да вот думаю, почему Флоранс продолжает гулять по лесу.

Ближе к полудню Элен пошла в гостиную – проверить, не оставила ли она там книгу, которую читала. Увиденное заставило ее остановиться и застыть с открытым ртом. В коридор спускалась Элиза в красном платье. И хотя подол оставался искромсанным, сестра выглядела как настоящая леди. До чего же она была похожа на их мать. Элен опешила. Она уже видела это платье и не сомневалась, что мать когда-то его надевала. Получалось, в жизни матери была сторона, которую она никогда не показывала дочерям.

– Что уставилась? – спросила Элиза. – Решила примерить. А ты смотришь так, будто призрака увидела.

– По-моему, так и есть.

– Серьезно?

– Я вспомнила. Я видела маман в этом платье. Она стояла в коридоре, там же, где стоишь ты. Она была пьяна. Очень сильно пьяна и… плакала.

– А ты-то где находилась?

– Это самое смешное. По-моему, на чердаке.

– Ну и ну. И чего тебя туда занесло? Ты же ненавидела чердак.

– Верно. – Элен нахмурилась. – Даже не знаю, как я сумела увидеть ее оттуда.

В окно в прихожей заглянуло солнце, и платье засверкало еще ярче. Элен решила попросить Виолетту его починить. Пусть с этим платьем и связаны неприятные воспоминания, починенное, оно станет символом надежды для всех. Капитан останется жив и поправится. Угроза минует Уго и Мари. А потом настанет день, когда их искромсанная жизнь вновь станет цельной. Они снова будут танцевать и петь, есть потрясающе вкусные вещи. И главное, они будут свободны. Элен пока не отваживалась заявить об этом вслух и лишь смотрела, как Элиза кружится на месте. Изрезанный подол кружился вместе с ней, и все равно казалось, что она светится изнутри. Элиза улыбалась, в этой улыбке Элен видела не только сияющий, бунтарский дух сестры, но и то, что сестра влюблена.

Глава 21

Флоранс пропустила обед. Никто не знал, куда она ушла. Вопреки надеждам Элен день оказался не слишком солнечным. Легкие утренние облачка тяжелели, превращаясь в дождевые тучи. Под вечер, когда Элен заметила Флоранс, уже вовсю шел дождь. Элен закрыла глаза и облегченно вздохнула.

Когда сестра появилась в гостиной, Элен отвернулась от окна и положила книгу.

– Тебя не было весь день. Обед пропустила.

– В самом деле? – спросила Флоранс, укладываясь на диван.

– Вставай, ты же вся мокрая. Обивку намочишь.

Флоранс надула щеки, но и не подумала встать.

– Послушай, мне хватило волнений из-за Уго, – сказала Элен, и у нее дрогнул голос. Сделав над собой усилие, она продолжила: – Я не хочу волноваться еще и из-за тебя. Где тебя носило?

– Я была на улице.

– Об этом я догадалась. – Элен насмешливо посмотрела на сестру. – Я искала тебя в нижней части сада, но тебя там не оказалось.

– Я пошла прогуляться.

– Одна?

– Да. – Флоранс театрально вздохнула и принялась взбивать подушку. – Все подушки свалялись.

– Дорогая, я сомневаюсь, что нынче безопасно гулять одной.

– А я люблю гулять. Когда ходишь, мозги прочищаются. Это ты можешь понять?

– Конечно могу, – кивнула Элен. – Скажи… от чего именно тебе понадобилось прочистить мозги?

Флоранс наградила ее туманным взглядом и, пропустив вопрос мимо ушей, сказала:

– Больше всего я люблю бродить по лесу босиком.

– А как насчет муравьев?

– В обуви ноги не чувствуют землю.

– Согласна.

Флоранс встала и, в последний раз ударив по подушке, бросила ее на диван:

– Ты заметила, что мне уже двадцать два, а не двенадцать?

Элен потянулась, заложив руки за голову, затем села:

– Прости. Конечно заметила. Но это так непросто.

В мозгу замелькали все причины, почему она до сих пор должна держать младшую сестру под присмотром. Флоранс слишком молода. Невинна, как оленята, которые встречаются в лесу. Конечно, на земле она стоит потверже новорожденных младенцев, но не так уверенно, как годовалый олененок. Флоранс не воспринимала мир таким, какой он есть.

– Я просто стараюсь оградить тебя от опасностей, – призналась Элен.

– И потому хочешь завернуть меня в вату. – Флоранс села рядом с ней на старый диван. – Я совсем забыла, что нам давным-давно пора сменить обивку на этом диване.

– И набивку тоже.

– Точно! – У Флоранс загорелись глаза. – Займемся вместе?

– Вообще-то, я хотела почитать.

– Успеешь в другое время. Не ленись, давай поработаем. Это отвлечет тебя от неприятных мыслей.

– Что, прямо сейчас? – застонала Элен. – Я устала.

Флоранс вскочила и протянула ей руку:

– Не ты ли всегда призываешь не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня?

Элен неохотно поднялась и поймала на себе решительный взгляд Флоранс.

– Что?

– Послушай, Элен, я не хочу, чтобы ты ходила за мной как тень.

– Хорошо, я постараюсь не ходить. Старые привычки отмирают с трудом.

– Особенно у тебя.

– Как это понимать?

Флоранс наклонилась к дивану, внимательно разглядывая обивку.

– Думаю, сначала следует распороть обивку, а там увидим, насколько нужно чинить все остальное.

– Флоранс!

Сестра выпрямилась во весь рост:

– Ты любишь придерживаться заведенного порядка вещей. А я люблю открывать новое… Куда же я подевала ножницы?

– И как?

– Что – как?

– Насколько ты преуспела в открытии нового? – (Флоранс спрятала улыбку.) – Чувствую, ты о чем-то умалчиваешь. Есть такое?

Игнорируя вопрос сестры, Флоранс потянула на себя обивку:

– Повсюду дыры.

– Так ты мне расскажешь?

– Конечно. А сейчас я должна найти ножницы, – сказала Флоранс и выбежала из комнаты.

Элен стало не по себе. Она давно привыкла думать о желаниях и потребностях сестер, ставя их впереди собственных. Привыкла держать семейные вожжи, не давая сестрам взбрыкивать. Элен не раз мысленно представляла цирковую арену, себя – шпрехшталмейстером во фраке и цилиндре, а сестер – игривыми лошадками. Неуправляемыми. Она была бы и рада немного отпустить вожжи, но не знала как. Слишком долго она являлась средоточием семьи. И вот теперь это новое, незнакомое упрямство Флоранс, стремление утаить какую-то сторону своей жизни, не имеющую отношения к семье. Эта сторона недвусмысленно требовала от Элен: «Отстань».

Элен умела обращаться с пациентами, могла развеять их страхи, успокоить, подбодрить. Но чем дальше, тем меньше она понимала, как ей справляться с выросшими сестрами.

Она сокрушенно покачала головой. В этот момент вернулась Флоранс, размахивая ножницами и ножом.

– Вот. Нашла… – выпалила Флоранс и осеклась. – Элен, что с тобой? Чего ты такая грустная?

– Я грустная?

– В чем дело?

– Я беспокоюсь об Уго и о Мари.

Элен вздохнула и волевым усилием вынырнула из потока тревожных мыслей.

– Случись что по-настоящему жуткое, мы бы уже знали.

– Давай заниматься диваном, – вздохнула Элен. – Ты хоть знаешь, как это делается?

Глаза Флоранс засверкали.

– Нет. Зато будет очень здорово соображать по ходу работы.

Вдвоем они разрезали и сняли внешнюю обивку и подкладочный слой, после чего перевернули диван набок, чтобы снять с днища обветшалый кембрик. Когда диван снова занял привычное положение, Флоранс оглядела свалявшуюся, просевшую набивку.

Наклонившись, она принюхалась и поморщилась:

– Фу! Воняет ветхостью. Придется ее целиком менять.

– По-моему, мы избрали себе занятие не по силам, – покачала головой Элен.

– Постой-ка. Кажется, внутри что-то есть.

Флоранс сунула руку в недра набивки и выудила запечатанный конверт.

– Ого! – Она помахала им в воздухе. – Интересно, что там внутри.

– Возможно, какой-нибудь счет, – ответила Элен, равнодушная к содержимому конверта.

Надорвав конверт, Флоранс достала пожелтевший лист бумаги и посмотрела на него, затем на Элен. Лицо Флоранс было полно неподдельного любопытства.

– Не угадала, дорогая сестричка. Это любовное письмо.

– От кого? – нахмурилась Элен.

– Я прочту его вслух. Может, и сообразим от кого.

– Хорошо, – согласилась Элен, и Флоранс начала читать.

Моя дорогая!

Это ожидание было самым долгим в моей жизни. Я надеялся, что ты ответишь на мое предыдущее письмо, но, должно быть, тебе помешало нечто непредвиденное. Неужели наша тайна раскрыта? Это так? Мне и дня не прожить, пока я не удостоверюсь, что тебе ничего не грозит. Позвони мне, а если не сможешь, пожалуйста, напиши.

Твой любимый. Навсегда.

– М-да, – подняв брови, пробормотала Элен. – Очень интригующе.

– Правда, романтично? – спросила Флоранс.

Она стояла, упираясь руками в бока. Глаза ее были распахнуты от удивления.

– Романтично? Пожалуй. Но мне это больше представляется любовной интрижкой на стороне.

– И кем мог быть этот «любимый»?

– Во всяком случае, не наш отец.

Флоранс улыбнулась. Элен поняла, почему сестра улыбается. Их отец обладал множеством замечательных качеств, но романтичность среди них не значилась.

– Но письмо, скорее всего, адресовано маман. Может, она получила его еще до замужества?

– Письмо могло быть адресовано и ее сестре.

– Той, что сбежала? Может, из-за этого и сбежала?

Элен повернулась к дивану:

– Письмо письмом, а нам надо решать, как быть с развороченным диваном.

– Может, у Виолетты найдется что-нибудь для набивки?

– Хорошая мысль.

– Элен, а тебе действительно нравится Виолетта? – помолчав, спросила Флоранс.

– Да. А тебе нет?

– Не знаю, – пожала плечами Флоранс.

Элен засмеялась:

– Не можешь простить ей выкройку того платья?

– Какое-то дурацкое детское платьишко.

– Тебе виднее. А сейчас, Флоранс, я оставляю тебя наедине с диваном.

– Не-е-е-ет!

В этот момент в заднюю дверь постучали. Элен пошла на кухню открывать.

– Только что думала о тебе, – сказала она, увидев улыбающуюся Виолетту.

– Элен, у меня новость.

– Проходи в дом.

– Нет, не могу задерживаться. Воспользовалась тем, что мой малыш спит, и пришла. Мари просто умоляла меня пойти.

– И какая новость? – проговорила Элен, едва осмеливаясь спросить.

– Хорошая, – улыбнулась Виолетта. – Даже очень хорошая. Капитан выкарабкался. Он вне опасности.

Элен только сейчас поняла, что стояла, затаив дыхание. Она шумно выдохнула:

– Слава богу!

Дрожа от облегчения, она привалилась к дверному косяку.

Виолетта протянула к ней руки, и женщины обнялись.

Глава 22

В ту ночь Элен было не уснуть. Долгие часы она лежала с открытыми глазами. Ее переполняло чувство облегчения. Она была готова танцевать от радости. Случись что с Мари, Уго лишился бы опоры. Конечно, Элен позаботилась бы о нем, сделала бы все возможное, вместо него занялась бы похоронами, если бы нацисты позволили. Но порой тела казненных просто увозили, и никто не знал куда. Ходили слухи о массовых захоронениях, о грудах сожженных тел и о трупах, брошенных под открытым небом на съедение хищным зверям.

Мысли о чужих смертях перенесли ее в прошлое, в дни, последовавшие за смертью их отца, скончавшегося от инфаркта миокарда. Он умер в пятьдесят восемь лет, а через день Элен исполнился двадцать один год. Она вспомнила день похорон, когда они вошли в церковь и увидели скамьи, заполненные людьми.

– Спектакль внезапной смерти, – прошипела ей на ухо мать. – До чего же они это любят.

Вспомнив материнское бессердечие, Элен вздохнула и тут же снова вернулась в тот скорбный день. Отвратительный запах лилий – запах, пропитанный горем. Они лежали на крышке гроба, испуская болезненно-пряный аромат. Это были восточные лилии, славящиеся сильным запахом, с большими кремово-белыми цветками и розоватой каймой вокруг лепестков. Шел дождь. Естественно, шел дождь. Разве в такой день могло светить солнце? Отец не был религиозным, да и мать не принадлежала к числу истовых католичек, но похороны должны были соответствовать традиции. И все – ради зрелищности. Отец лежал в дорогом, обитом шелком гробу. Клодетта гордилась выбранным гробом. С катафалка гроб снимали и несли шестеро незнакомых Элен людей. Все они были во фраках и цилиндрах. Элен знала: мать выбрала самый дорогой гроб, но не потому, что Клодетта обсуждала с ней свой выбор. Она увидела материнскую пометку в каталоге. Собравшиеся умолкли. Незнакомые мужчины несли гроб на плечах. За ними шла семья покойного. Элен оглядывалась по сторонам, удивленная обилием незнакомых лиц. Все вытягивали шеи, желая получше рассмотреть процессию. Мать обернулась и, прищурившись, посмотрела на Элен. То был явный упрек. Затем Клодетта пошла дальше: бледная, целиком облаченная в черное, в глазах – ни слезинки. Она не позволяла себе смотреть по сторонам. Элен с сестрами шли за ней, медленно следуя к передней скамье.

Священник был похож на кинозвезду. Обаятельный, с вожделеющими глазами, как у Кларка Гейбла. Элен разинула рот. Мать тут же пихнула ее под ребра. «И зачем он загубил себя, пойдя в священники?» – непочтительно подумала Элен и посмотрела на Элизу. Та выпучила глаза, соглашаясь с ней. Затем обе выпрямили спину и попытались сосредоточиться.

Элен не слышала ни слова. Вместо этого она смотрела на гроб, стараясь представить, как выглядит лежащий там отец. Был ли он бледным, с восковым лицом, или гримеры сделали его неестественно розовощеким? Важно другое: она больше никогда его не увидит. Осознав это, Элен заплакала. Она чувствовала, что в гробу лежит и часть ее самой. Но, поймав на себе сердитый взгляд матери, Элен устыдилась своих слез и украдкой вытерла их.

Случившееся дальше стало для нее полной неожиданностью. Элиза вдруг поднялась со скамьи и вышла перед залом. Глядя на ряды скамеек, она достала из кармана листок бумаги и принялась читать красивым звонким голосом:

Над могилой моей не стой, не рыдай, Я не в ней, я не сплю, так и знай. Я средь тысяч ветров, поднимающих вой, Я – кружащийся снег над тобой. Я в дождях, по которым томится земля…

Остальную часть стихотворения Элен не слышала. Она думала об отце и беспокоилась о материнском наказании, ожидавшем Элизу. Лицо Клодетты пылало от гнева. Потом Элен снова настроилась на чтение сестры и услышала завершающие строки:

Над могилой моей не плачь и не стой, Я не там. Я не мертв. Я с тобой[26]26
  Стихотворение Мэри Элизабет Кларк Фрай. Перевод Константина Еремеева.


[Закрыть].

Элиза не вернулась на скамью. Она демонстративно вышла из церкви. Элен гордилась сестрой.

Когда все закончилось и собравшиеся стали расходиться, Элен почудился запах огурцов. Как странно. Благовония еще куда ни шло, но огурцы? Может, так пахнут духи? Вряд ли эти чопорные люди, явившиеся проститься с отцом, могли принести с собой овощи, купленные по пути. Свежий запах совершенно не вязался с обстановкой церкви и этим дождливым днем.

Стоя у церковной двери, Элен принимала соболезнования. Ее мать протягивала руку в черной перчатке. На губах – приклеенная улыбка. Стоило Клодетте заподозрить, что Элен вот-вот заплачет, она щипала дочь за руку или брала под локоть и отводила в укромный уголок, подальше от людских глаз и ушей.

На кладбище, когда гроб опускали в могилу, облака рассеялись. Защебетали птицы. Это удивило Элен. Вот доказательство, что жизнь может продолжаться без отца. После похорон Флоранс с Клодеттой поехали домой на машине, а Элен и Элиза побрели по кладбищу, вслух читая надписи на старых надгробиях. У Элен от горя отяжелели ноги. Элиза не плакала и не говорила. Она молча сжала руку сестры.

Весь тот день Элен хотелось почувствовать материнское участие. Хотелось признания, слов о том, кем отец был для Клодетты, как много значил для всех них и как им будет его не хватать. Однако мать молчала. Единственным утешением была рука Элизы, сжимавшая ее руку в знак солидарности.

Во время поминок был момент, когда железное самообладание Клодетты дало слабину. Она быстро отвернулась, но Элен успела заметить выражение материнского лица, на котором отражалось не горе, а выпитый джин. Элен подумалось, что она увидела в глазах матери злость, а не любовь.

На следующий день Элен снова пришла к могиле и увидела, что та завалена цветами. К букетам были прикреплены карточки со словами, написанными от сердца. Столь искренняя любовь чужих людей к отцу глубоко тронула Элен. Она села на траву и дала волю слезам. Она плакала, пока глаза не распухли и не воспалились от слез.

Даже сейчас, спустя столько лет, эти воспоминания иногда вызывали у нее пронзительную грусть. Ей по-прежнему не хватало отца. В Англии осталась его могила с затейливым надгробием, но как бы ей ни хотелось, навестить то кладбище она сможет лишь после окончания войны.

Глава 23

Флоранс

В понедельник Антон появился с тяжелым полотняным мешком. Флоранс уже ждала его. Вчера она отнюдь не солгала Элен, сказав, что ходила гулять. Ей требовалось побыть наедине с собой. Сегодня Флоранс нарядилась в сиреневое шелковое платье с цветочным орнаментом. Это было одно из старых материнских платьев, которое Флоранс перешила по своей фигуре. Клодетта оставила здесь все свои чудесные французские платья, какие носила в молодые годы. Они великолепно подходили Элизе, но та редко надевала платье. И потому Флоранс ушила талию этого платья, укоротила до локтя пышноватые рукава, оставила гофрированные складки на плечах, затем несколько ушила и укоротила подол, сделав его длину чуть ниже колена. Она осталась довольна переделкой, но вплоть до сегодняшнего дня у нее не было повода надеть это платье.

– Замечательно выглядите, – произнес Антон.

Обрадованная встречей с ним, она сделала легкий реверанс и закружилась, заставляя подол платья шелестеть и кружиться вместе с ней.

– Что у вас там? – Флоранс указала на мешок.

– Лакомства!

Она даже присвистнула:

– Мне не терпится их попробовать.

– Если хотите, можем поплавать, но я сумел договориться насчет речной прогулки.

– Серьезно?

– Да. Сегодня я с мотоциклом. На нем мы доедем до Лимёя. Вас устраивает?

– Конечно.

– Нынче чудесный день для прогулок. Мне рассказывали, что самый красивый отрезок реки находится между Суйаком и Лалиндом. Там из-за скал она вынуждена петлять. Издали эти петли похожи на конские подковы.

– Я знаю про Лимёй. Там в Дордонь впадает река Везер.

Флоранс уселась на заднее сиденье мотоцикла и крепко взялась за ручки. Мотоцикл двинулся вверх по склону холма. Нет, она не собирается провести всю жизнь в страхе. И эта прогулка, это приключение, этот прорыв к свободе был чем-то похож на бунт. Не столько против Элен, стремившейся держать ее под крышей, сколько против самой войны. Война ее не испугает. Для этого судьба и послала ей Антона. Он покажет ей, как быть смелой. Флоранс видела это в его глазах.

Она всегда искала знаки, указывающие путь. Какие-то мелочи, которые ей нравилось истолковывать как знамения. Например, упавшее перо. Яркий цветок в траве. Вдобавок Флоранс была суеверна. Особенно ей нравился ритуал, когда двое тянули за высохшую, хрупкую «вилку» из куриной грудки и победитель загадывал желание. Она любила загадывать желания, но никому не рассказывала о них. А еще Флоранс обожала сыпать соль через левое плечо, чем иногда и занималась, хотя и знала, что просыпанная соль – к несчастью. Люди верили, что дьявол сидит у тебя на левом плече, а Бог на правом, поэтому, если бросить соль через левое плечо, она попадет в глаза дьяволу и неудача превратится в везение. Это был ее любимый ритуал. Еще она никогда не ходила под приставной лестницей и ежедневно здоровалась с госпожой сорокой. Флоранс горячо верила в некоторые приметы. Она знала, что ни в коем случае нельзя дарить ножи, ибо это может разрушить дружбу. Но если уж тебе так хочется подарить кому-нибудь нож, к нему нужно прикрепить монетку. Друг или подруга вернут тебе монетку; это будет считаться платой за нож, и дружба не пострадает. Правда, ей пока не представлялось случая проверить примету на практике.

– Нам ехать около тридцати километров! – крикнул Антон, перекрывая шум мотора. – Вам удобно сидеть?

– Я просто счастлива! – крикнула в ответ Флоранс.

Так оно и было. Она была по-настоящему счастлива.

Когда доехали до места, Антон поставил мотоцикл на стопор и снял с багажника мешок.

Флоранс с восхищением смотрела на громадные деревья, на виноградник, окружавший шато, на волнистые зеленые луга, за которыми находилось место слияния рек. Они с Антоном двинулись вниз по склону холма, мимо каменных и деревянных домов, и вскоре прошли через ворота Мезон-дю-Порш, разделявшие верхний и нижний город.

– На обратном пути мы пойдем по Рю де ла Порт, мимо женского монастыря. Если затем выйти на Гран-Рю и свернуть налево, мы достигнем ворот Порт-дю-Реклюзу. За ними город кончается.

– Так мы потом выйдем за город?

– Нет. Я просто хочу показать вам забавные здешние достопримечательности. Если с места, где мы находимся, подняться вверх по склону и свернуть налево, в сторону церкви, мы попадем к Maison de tolerance[27]27
  Дом терпимости (фр.).


[Закрыть].

Подмигнув Флоранс, Антон рассказал ей о живописном старинном доме с деревянной террасой, где местные девушки определенного поведения ублажали одиноких лодочников.

– Смотрю, вы хорошо осведомлены о здешних достопримечательностях, – засмеялась Флоранс.

– Я специально приезжал сюда, чтобы познакомиться с ними. Хотелось произвести на вас впечатление.

Флоранс не сказала, что он и так уже произвел на нее громадное впечатление.

Антон повел ее по каменным ступеням к берегу, где на воде покачивалась небольшая лодка. Флоранс улыбалась, глядя на грациозно скользящих лебедей и на шумно плавающих уток.

– Это не габара, – заметила она Антону, когда он прыгнул в лодку и подал руку, помогая ей забраться.

– Я арендовал эту лодку у одного старика. Сам он сейчас редко плавает, но за несколько франков разрешил нам покататься. Поездка будет недолгой, однако мы успеем полюбоваться замками на вершинах скал и укрепленными городками вокруг них.

– Мои любимые – это Бенак-э-Казнак, Ла-Рок-Гажак и, конечно же, Дом, – сказала Флоранс.

Она начала рассказывать про бастиду, выстроенную из камня янтарного цвета, и укрепленный городок с высокими стенами на вершине холма.

– Все это потрясающе живописно, – подхватил Антон, когда они отчалили.

– А вы знаете, что в здешних замках есть привидения? – спросила Флоранс.

– Вы верите в привидения?

– Отчасти. Я знаю, что прошлое никуда не делось. Оно по-прежнему с нами. Можно почти ощутить его запах. Вам не кажется, что бывают мгновения, когда такое случается? Когда возникает чувство, будто история какого-то места сидит рядом с нами.

Взгляд Антона затуманился. Казалось, Флоранс затронула нечто значимое и для него.

– Стоит только протянуть руку, и ты сможешь коснуться истории, – продолжала она. – И тогда мы окажемся в гуще сражения англичан с французами.

Он засмеялся:

– Я хорошо понимаю смысл ваших слов. Однажды и нынешняя война отойдет в историю. Может, люди вообще забудут о ней.

– Да. Я тоже так думаю. Когда рано утром смотришь на сонную реку с высокими берегами и островками, она кажется ужасно древней. А потом встает солнце, и река делается серебристой. И этого не изменить никаким войнам.

Остаток путешествия они провели в молчании, наслаждаясь плавными изгибами реки и захватывающими окрестными видами. Но больше всего обоим нравился солнечный свет, пробивавшийся сквозь облака, отчего пространство реки покрывалось множеством ярких бликов. Лодка плыла мимо садов, где росли сливы и грецкие орехи, мимо ветхих каменных стен, увитых плющом и каскадами глицинии. Антон протянул руку. Флоранс протянула свою, задирая голову и глядя на старинные замки и деревушки с медово-желтыми стенами домов. Она слушала птичье пение, негромкий стук лодочного мотора и ощущала покой. Пусть и недолгий, но покой.

Когда возвращались, Антон остановил мотоцикл на некотором расстоянии от дома. Идя к воротам, Флоранс заметила Энцо. Он видел, как они подъехали. Почему Энцо вновь болтается возле их дома? Усилием воли Флоранс выкинула из головы мысли об этом назойливом парне, хотя ей и стало не по себе. Войдя в сад, она увидела свою подругу, парикмахершу Люсиль. Та сидела с заплаканным лицом, а Элиза делала вялые попытки ее утешить. Можно ли упрекать Элизу, которой не до пустых девичьих слез? Но Люсиль была доброй душой, и Флоранс, всегда с большей готовностью откликавшаяся на чужое несчастье, мгновенно прониклась к ней сочувствием.

– Я мало что поняла из рассказов твоей подруги, – призналась Элиза. – По-моему, она крупно поругалась с матерью.

Люсиль бросилась к Флоранс и обняла ее:

– Я так рада, что ты вернулась. Где ты была?

– Гуляла, – ответила Флоранс, стараясь не замечать удивленного взгляда Элизы.

Интересно, слышала ли сестра шум мотоцикла Антона? Флоранс появилась почти сразу после того, как он уехал, и Элиза могла догадаться.

– Ты поссорилась с матерью? – осторожно спросила Флоранс.

– Да. Поссорилась. Флоранс, это был ад кромешный. Я жутко обзывала ее. Она назвала меня неблагодарным отродьем и заявила, что больше видеть меня не желает.

– Эта буря пройдет. Твоя мама одумается.

– Дело в том… – Люсиль отчаянно боролась с новым потоком слез. – Я… не… хочу, чтобы она одумывалась. Она злая. У нее ко мне нет ничего, кроме ненависти. Я сама больше не хочу ее видеть.

– Сейчас тебе плохо. Ты рассержена. Но ведь она твоя мать. Уверена, ты ей очень нужна.

– Я сейчас живу у тети Лили. Но парикмахерская – это моя работа. Я люблю стричь и делать прически. Как мне жить без работы?

Плечи Люсиль задрожали, и она заплакала навзрыд.

Флоранс обняла подругу и переглянулась с Элизой. Та направилась в дом, демонстративно подняв руки. «Разбирайся сама», – говорил ее взгляд.

– Идем в дом. Умоешься, а потом я провожу тебя к тете. Твое положение вовсе не безвыходное. Мы найдем решение. Обещаю.

Люсиль безропотно пошла в дом. Пока она плескалась в прачечной, умывая лицо, Флоранс вспоминала проведенный день. Они с Антоном говорили о новой встрече; предположительно, на заброшенной мельнице XVI века, которая стояла почти у самого берега Везера. Мельница находилась в долине, среди лугов, высоких дубов и таких же высоких кустов гортензии. По словам Антона, идеальное место, где можно временно спрятаться от войны. Флоранс удивлялась, с какой готовностью она приняла дружбу Антона, помня, что он немец, и сознавая опасность встреч с ним. Он был таким милым, добрым парнем; одним из тех редких людей, рядом с которыми все кажется лучше. Флоранс не хотела себе признаваться, но опасность их встреч ее немного возбуждала.

Умытая Люсиль прошла в кухню.

– Ну вот, у тебя совсем другой вид, – сказала Флоранс.

– Я тоже чувствую. Спасибо.

– У меня появилась идея.

– Какая?

Флоранс улыбнулась:

– Слушай, если тетя Лили позволяет тебе жить у нее, почему бы тебе не начать работать самостоятельно?

– Я что-то не понимаю, – хмуро призналась Люсиль.

– Ты смогла бы работать приходящей парикмахершей. Делать стрижки, прически и все, что людям нужно, у них на дому. Конечно, сейчас автобусы ходят крайне нерегулярно. На них не очень-то поездишь. Куда легче перемещаться на велосипеде.

– Думаешь, у меня получится? – У Люсиль загорелись глаза.

– Тебе понадобятся инструменты. Но это было бы здорово. Мы могли бы видеться, когда захотим.