Текст книги "Я – ярость"

1-555 – НОМЕР ДЛЯ ЭКСТРЕННОЙ СВЯЗИ.

Челси раздумывает, как это работает: переводится ли звонок по этому номеру на специальное отделение 9-1-1, сотрудники которого обучены задавать нужные вопросы? Или же это будет как звонок на общий коммутатор? Однажды она звонила в такое место: кто-то из местных детишек заблудился на болотах и волонтеры печатали фотографии пропавших на старых канцелярских бланках отеля. Так куда будет переадресован звонок – в полицию или в ЦКЗ[7]7
  Центр по контролю и профилактике заболеваний – федеральное агентство США при Министерстве здравоохранения и социальных служб.


[Закрыть]? Ведь это какая-то болезнь, верно?

Мальчик из школы, в которой учится Элла, чуть не забил до смерти одноклассника в столовой. Элла сама рассказывала. Бедная девочка, у нее наверное травма, ведь она была совсем рядом, когда это случилось. Школьный психолог освободила время для групповых и индивидуальных бесед, чтобы помочь детям обсудить этот инцидент, переварить его, но школьникам и без того неловко было ходить в кабинет к психологу.

Будто дети прежде не видели ничего ужасного! Они смотрят фильмы, играют в видеоигры, возможно, становятся свидетелями насилия в семье. Челси точно знает, что Элла в курсе, что с ней делает Дэвид. Он душил и дочь – всего раз, и воспоминание об этом Челси запрятала подальше от себя самой, чтобы не сойти с ума. Они с Эллой никогда не обсуждали тот раз, но выработали негласную систему сигналов. Если вечер складывается дурно, то Челси поднимает брови и кивает в сторону прихожей, и тогда Элла торопится подняться наверх и не дает Бруклин спускаться. Челси даже научила дочь подпирать дверь в комнату стулом – просто на всякий случай. Она сказала, что это пригодится, если Элла вдруг будет дома совсем одна, но обе они знают правду.

Нельзя, чтобы дети видели что-то подобное и были вынуждены защищаться. Нельзя возлагать на детей такую ношу – заботу о брате, или сестре, или о себе самом. Дети не должны запираться в комнатах на ночь просто безопасности ради. И ни одна мать не должна позволять, чтоб ее дети через это проходили.

Но ответственность лежит не на ней, а на другом человеке. Челси вынужденно переводит стрелки.

Ни один мужчина не смеет обращаться так с женщиной.

И вообще, ни один человек не должен обращаться так с другим.

Легко думать об этом, но что можно сделать в ее-то ситуации?

Она в ловушке.

Если Челси попытается уйти от него, Дэвид все равно ее найдет и накажет. Отберет деньги и машину (которая, разумеется, оформлена на него). Обернет законы против нее. Заберет девочек, и те будут расти в неблагополучной семье или хуже того – с отцом, безо всякой защиты и опеки. И они будут винить во всем Челси.

– Дорогая, ты в порядке? Переволновалась из-за этих глупостей из телека? Выглядишь так, будто вот-вот оторвешь подлокотники у кресла. Вот, смотри, это пульт управления. Здесь можно включить массаж, это тебя расслабит.

Марисса нажимает на кнопку, и кресло начинает разминать спину Челси самым ужасным образом – будто кто-то кулаками бьет ее по спине, выискивая самые нежные точки и оставляя синяки. Она невольно подается вперед, кривясь от боли. Марисса протягивает ей пульт от кресла. На ее длинных, только что накрашенных ногтях поблескивают крошечные драгоценные камни.

– Чем основательнее массаж, тем он полезнее. Просто постарайся расслабиться.

Челси давит все кнопки подряд, пока кресло наконец не переходит от избиения кирпичами к легкому покачиванию. Пожилая женщина садится у ее ног и приступает к неуклюжему ритуалу: массажу, маникюру, покрытию. Челси потягивает шампанское и пялится в телевизор, смотрит на номер телефона и список возможных симптомов – и вот тут ее осеняет.

Она точно знает, что сделать, чтоб спасти себя. И девочек.

– Ну вот, я же говорила, – довольно говорит Марисса, чокаясь с ней бокалом. – Наконец-то ты улыбнулась и расслабилась.

Челси поворачивает голову и смотрит прямо на Мариссу, и кажется, что у нее губы онемели и окончательно обленились.

– Спасибо, что пригласила меня. Уже несколько лет я не чувствовала себя так хорошо.

Марисса слегка наклоняется к ней.

– Погоди, вот еще Дэвид увидит, какой ты стала. Это его с ума сведет!

– Еще как, – соглашается Челси, откидываясь на кресло, которое продолжает чуть-чуть массировать ей спину.

Конечно, она сведет его с ума – в этом и состоит план.

7.

Еще трое ребят из школы Эллы слетели с катушек, и болезни наконец дали название: Ярость. Она никак не проявляется, пока не случится так называемый прилив. Двое детей, которые подхватили Ярость, развязали массовую драку в столовой, прямо как Томас Кантон, и учителя растаскивали их в стороны, как бешеных собак. Драчунов успели оттащить от жертв вовремя, и никто серьезно не пострадал. У первокурсницы «прилив» случился в женском туалете в холле F, и она напала на девочку с третьего курса, а потом вернулась в класс, не имея при себе пропуска в туалет, вся покрытая кровью и розовыми потеками, абсолютно безучастная ко всему. Мисс Аликс решила проверить, что произошло, и нашла мертвую третьекурсницу на полу возле раковин. Ее лицо было усеяно осколками зеркала, в которое снова и снова впечатывали ее голову. Примерно несколько сотен раз.

Сейчас этот туалет закрыт.

Все как было в пандемию. Президент делает заявления о том, что эта новая чума вовсе не проблема, а если и станет проблемой, то он ее решит. Ровно то же он говорил, когда грянул ковид, и их учитель политологии прямо сказал, что надеется на импичмент. Многие ребята сидят по домам, и их родители строчат гневные посты в соцсетях о последствиях ковида и о том, скольким детям уже нанесен непоправимый физический и психологический ущерб.

Но многие дети – и Элла в том числе – продолжают ходить в школу, хоть там едва ли безопасно, потому что их родители думают, что нет никакой угрозы, или потому что верят во всемирный заговор, или потому что нельзя же оставлять детей дома одних без присмотра. Отец просто сказал, что Элла должна посещать занятия, – и вот она опять надевает маску и напрягается каждый раз, когда проходит мимо кого-то. По коридорам бродят двое новых полицейских, а всем учителям пришлось пройти курсы по деэскалации конфликтов. Будто это поможет! Элла помнит ту драку Томаса и Джордана и понимает: дело не в том, что надо заставить детей бояться последствий, и уж конечно не в том, что учителя недостаточно оперативно вмешивались, если вспыхивала ссора.

Проблема в том, что те дети, которые бросаются в атаку, теряют разум, будто акулы, почуявшие кровь.

Они немного похожи на зомби, вот только зомби не превращаются обратно в нормальных людей и не продолжают жить той же жизнью, не обращая внимания на кровь под ногтями и ошметки мозгов, налипшие на их цветастые комбинезоны.

Элла умоляла разрешить ей остаться дома, но папа заявил, что она обязана ходить в школу. По его словам, это просто отвратительно, когда дети «прячутся по домам как ссыкло». Элла вздрогнула, услышав это слово, и больше не поднимала вопрос. Однако меры предосторожности приняла. Она носит «мартинсы» со стальными носками (остались с тех времен, когда она в средней школе одевалась в стиле эмо), не ходит в туалет в одиночку, а на все пальцы надевает кольца, которые купила на распродаже, – толстые, литые и с шипами. Если кто попытается причинить ей боль, она сможет за себя постоять – так Элла говорит сама себе. Однако она никогда не дралась.

Хейден продолжает написывать ей, предлагая пересечься в их тайном месте возле холла «H», но Элла игнорирует сообщения. Раньше его желание пообжиматься лишь немного раздражало, теперь же это опасно для жизни. Нельзя оставаться наедине с кем-либо. Плюс не только они с Хейденом облюбовали тот укромный уголок – другие ребята тоже в курсе, что там нет камер и учителя туда не заходят. Элла чувствует легкую вину за то, что забросила собственного парня: драмкружок приостановил работу, они преимущественно шатаются без дела, как было в ковид, – и в итоге она уже несколько дней не проводила время с Хейденом. Может, он разозлится так сильно, что порвет с ней? Если Элла бросит его, все скажут, что это она сука, и будут на стороне Хейдена. Но если расставание инициирует Хейден… что ж, ее, конечно, сочтут неудачницей, но по крайней мере ни в чем не обвинят.

Когда звенит последний звонок, Элла торопится к машине и тут слышит позади чьи-то шаги. Она стремительно оборачивается: руки подняты на уровне груди, ключи зажаты между пальцами, будто когти Росомахи, – но это всего лишь Хейден. Он смотрит на нее как на сумасшедшую.

– Эй, Эл, что это с тобой?

Элла поправляет рюкзак на плече и перехватывает связку ключей поудобнее.

– Просто стараюсь быть настороже из-за… ну всего этого, знаешь.

– Если что, ты с этими ключами выглядишь тронутой на всю голову.

Она долго смотрит на него, пытаясь понять, была ли это шутка.

– Спасибо, что просветил.

Элла раздраженно разворачивается на каблуках и идет дальше, к машине. Когда она заслышала стук шагов позади, сердце разогналось так сильно, что до сих пор не может прийти в норму. Хейден в последнее время ведет себя странно и, кажется, не особо контролирует, что пишет в сообщениях. Как-то он обозвал ее шлюхой, а через пару секунд извинился и приписал «малышка».

– Постой! – Ему приходится бежать, чтобы догнать ее. Поравнявшись, Хейден переходит на шаг и поправляет рюкзак, висящий на плече. – Ты ведь меня подбросишь, да?

– Я не могу… – начинает было Элла, но он ее перебивает.

– Ага, твоя младшая сестра, конечно. Ты всегда так говоришь, но все равно сдаешься и подвозишь меня, так что давай сразу перейдем к той части разговора, где…

Замолчав, он обхватывает ее руку и проводит большим пальцем по ее ладони. Ощущения тоже сильно отличаются от тех, о которых пишут в книгах. Это не похоже ни на нежную ласку, призванную напомнить ей, что она любима, ни на чувственное прикосновение, от которого Элла должна возбудиться. Кажется, что Хейден начитался каких-то гайдов и теперь пытается сделать и то, и другое одновременно.

– Что еще за жуткие кольца?

Элла выдергивает руку.

– Вовсе не жуткие.

– Смотрятся так, будто ты внезапно решила стать ведьмой.

Дойдя до машины, Элла нажимает кнопку, отпирая двери, запихивает рюкзак в багажник, стоя спиной к Хейдену, мечтая, чтоб он куда-нибудь испарился. Однако, когда она разворачивается, он все еще там – ухмыляется, будто они говорят о чем-то невероятно смешном.

– Хейден, ты ведешь себя странно.

– Неа, это ты стала какой-то странной. Эти тяжелые сапоги и ведьминские кольца… Ты не одевалась так, когда мы начинали встречаться.

Она так взбешена, что может легко представить, как здорово было бы отвесить ему пощечину – со всеми этими кольцам на пальцах, впечатав шипы прямо в его свежевыбритую щеку.

– Ты тоже не был таким мудаком, когда мы начинали встречаться.

Хейден протягивает руку и с грохотом захлопывает багажник. Она невольно вздрагивает. Он усмехается с какой-то голодной свирепостью, и у Эллы по спине ползет холодок. Она уже видела этот взгляд: так отец часто смотрит на маму (а однажды – на саму Эллу).

– Все, мне пора.

– Ну, детка, чего ты вдруг? Не стоит выделываться.

Хейден прижимает ее к машине и скользит руками по бедрам. Для случайного зрителя они просто парочка, которая обжимается у тачки, однако Эллу охватывает ужас. На парковке достаточно людей, но большинство ребят торопятся успеть выехать до пробок, и им не до наблюдений за посторонними. Впрочем, несколько человек все же смотрят: лица у них жадные, как у стервятников. Элла пересекается взглядами со стоящей на лестнице четверокурсницей по имени Бет (они вместе ходят на тригонометрию), надеясь, что та спустится и спросит, все ли у них в порядке, – но Бет просто утыкается в телефон.

– Хейден, отпусти меня. – Элла ненавидит себя за то, каким дрожащим высоким голосом говорит это.

– А что такого? Мы просто болтаем, – мягко и очень мило отвечает он. Глаза у Хейдена горят – можно было бы сказать, что озорством, если б он не прижимал ее к себе с такой силой, а она не хотела до безумия оказаться за тысячу миль отсюда.

– Неважно, я не даю на это согласия! – резко отвечает Элла, вспоминая, что им рассказывали на уроках полового воспитания.

– Разве требуется получать согласие, чтобы просто постоять рядом со своей девушкой и поговорить с ней?

Он с невинным видом засовывает руки в карманы, но не двигается с места. Хейден ненамного выше Эллы, но ей прекрасно известно, что он гораздо сильнее: он играет в бейсбол, ходит в тренажерный зал и легко поднимает партнершу во время танцевального номера в мюзикле. Ее сердце колотится со скоростью тысяча ударов в минуту, а он продолжает стоять вплотную, уверенный и совершенно невозмутимый, будто ее реакция его нисколько не трогает.

– Извини, но я больше не твоя девушка, – собравшись с силами, заявляет Элла. – И дело не в тебе, а во мне.

Она разворачивается и пытается открыть дверь, но не хватает места. Хейден сзади прижимает ее всем телом к машине, блокируя доступ к ручке двери.

– А я слышал, что такие решения принимают сообща, – лениво возражает он, слегка ссутулившись и удивленно приподняв брови.

Бежать некуда, и Элла не знает, как действовать. Она судорожно оглядывает парковку, пытаясь найти того, кто может помочь, но никто не смотрит в их сторону – кроме Бет, которая выглядит так, будто снимает их на телефон, прячась на лестнице.

«На помощь», – беззвучно шевелит губами Элла, но Бет, наверное, слишком далеко, чтобы разобрать это. Она не делает ни малейшего движения: не подходит помочь, не говорит ни слова, даже не пытается кому-нибудь позвонить. Просто сидит там же, где и была, и пялится в свой дурацкий экран.

– На помощь! – громче повторяет Элла. Не кричит, просто старается говорить твердо.

– Ты чего? – шипит Хейден. – Собралась тут дебильную сцену закатить?!

Элле хочется провалиться под землю. Она зажмуривается, и в голове проносится миллион сценариев. Жалкие попытки спастись, предугадав действия хищника.

– Детка, давай пойдем куда-нибудь… посидим вдвоем, поговорим спокойно, а?

Он старается говорить мягко, с нежностью и лаской, и Элла слишком хорошо знает этот тон. Сотни раз она слышала его на собственной кухне.

Вместо того чтобы развернуться и ответить ему, она делает глубокий вдох и с силой отталкивает его, чтобы убежать.

Вернее, пытается сделать это.

Здоровенный ботинок Хейдена оказывается у нее на пути совершенно неожиданно, и Элла, споткнувшись, летит на землю. Она бьется головой о соседний внедорожник, асфальт врезается в ладони, и она с трудом удерживает тело от окончательного падения. Ключи упали совсем рядом, и она быстро хватает их, зажимает в ладони. Картинка перед глазами рассыпается на осколки, будто мозаика, голова кружится и невыносимо болит. Хейден сжимает воротник ее рубашки: выглядит так, будто он хотел поймать ее, но не успел.

– Эй-эй! Ты в порядке? – спрашивает Хейден. Он обхватывает ее плечи большими руками, помогая подняться, и Элла так ошеломлена, что не сопротивляется. Она опирается на машину, чтобы не упасть. Хейден гладит ее большим пальцем по виску, накрывает щеку ладонью, будто у нее не голова, а баскетбольный мяч.

– Бедная моя девочка, у тебя же кровь! – Однако в голосе у него ни капли сожаления. – Я тебя отвезу домой. Где твои ключи?

Элла отрицательно мотает головой, рука с судорожно зажатыми в ней ключами подрагивает. Ни за что она не сядет с ним в машину! Не бывать этому!

Она отступает на шаг, делает еще один – так медленно и неуклюже! – и Хейден легко хватает ее за руку и дергает назад.

– Говорю тебе, я отвезу тебя, и мы по пути все обсудим. Просто садись в машину! – Его мягкий рассудительный тон плохо сочетается с железной хваткой пальцев на ее запястье.

Элла сердито пытается выдернуть руку.

– Отвали! – кричит она. Но Хейден не отпускает, даже склоняется к ней, будто происходящее между ними неприлично.

– Элла, не устраивай сцену. Люди смотрят!

– Мне плевать!

Он снова дергает ее к себе и хватает за вторую руку.

– А мне нет!

Элла тяжело дышит. Сердце колотится, и в такт пульсирует боль в голове. В животе будто ледышка, и она вся сжалась, будто готова убежать в любую секунду. Где-то в глубине сознания всплывают слова мисс Аликс о реакции организма на выброс адреналина – бей, беги или замри, – но легче от этого не становится. Мотая головой, Элла отчаянно вырывается и отталкивает Хейдена.

– Нет, я сказала! – она продолжает кричать. – Нет! Не смей ко мне прикасаться!

Звук пощечины она слышит раньше, чем успевает осознать, что он только что сделал. Элла прикладывает руку к щеке. Кожу слегка покалывает.

Никогда прежде никто не давал ей пощечин.

Она так удивлена, что не может найти слов. Мысли перекатываются в голове, будто маленькие шарики в маракасах. Она ощущает крошево асфальта на ладони, которой теперь накрывает горящую щеку.

Хейден дал ей пощечину.

Хейден ударил ее.

Должно быть, до него тоже доходит, что он сделал, потому что выглядит он напуганным.

– Эл, прости, я нечаянно! Я не хотел! Это просто случайность! Извини, хорошо? Я очень-очень извиняюсь! Давай… пусть меня подвезет кто-то другой. Или я подвезу тебя, или… что угодно, ладно? Только не рассказывай никому об этом, прошу тебя. Это ты… ты так на меня действуешь, детка, я не такой!

От отчаяния он повышает голос и звучит как избалованный мальчишка, и Элла вообще не может вспомнить, почему он ей когда-то нравился.

Она сглатывает комок в горле и опускает руки. Не может вспомнить, открыты ли двери машины, поэтому просто нащупывает нужную кнопку. Хейден больше не мешает ей, так что Элла залезает в машину, захлопывает дверь и блокирует ее.

– Прости! – высоким, тонким голосом кричит он. – Я не хотел!

Он бьет кулаком по крыше машины – видимо, чтобы доказать, что не причинит ей зла.

Машина уже заведена, и Элла сдает, мечтая, чтоб Хейден попытался остановить ее. Он этого не делает – просто стоит и выглядит младше своих лет и как будто меньше, чем минуту назад. Элла с удовлетворением переезжает его рюкзак.

– Прости меня! – орет он. Теперь она видит его только в зеркале заднего вида.

Когда Элла проезжает мимо Бет, та поднимает смартфон и молча указывает на него.

У Эллы течет кровь, болит голова, она в синяках и, возможно, у нее сотрясение мозга – и все же она кивает и даже хихикает тихо, как ненормальная, перемежая смех всхлипами.

Когда голые фотки кого-то из школы попали в сеть, то разлетелись с невероятной скоростью, будто лесной пожар. Если Элла хоть немного понимает, как это работает, то скоро все будут в курсе, что с ней сотворил их золотой мальчик.

8.

Когда Челси вернулась из салона той ночью, Дэвид уже спал, а когда проснулась с утра – уже ушел. Она почти уверена, что ей не приснилось, как ранним утром он сдернул с ее лица одеяло (как будто хотел проверить, что вышло из уколов ботокса), а она в ответ зарычала и с яростью выдернула ткань из его рук и накрылась. Даже во сне она подсознательно помнила о принятом решении и уже смирилась с ним.

Ну или думала, что смирилась.

Челси где-то читала, что женщины уходят от мужей-насильников с седьмой попытки. По ее мнению, это была крайне унизительная статистика. В чем проблема просто встать и уйти?

И вот наступило ее время.

Челси предприняла семь попыток за один день. Дэвид прислал ей сообщение, в котором требовал на ужин пожарить стейк, – и она вообразила, как подает ему вместо стейка сэндвичи из магазина. Он пришел домой и заявил, что выглядит она просто дерьмово и ботокс совсем не помог, и ей захотелось сказать, что проплешина между его собственными волосами и пересаженными растет с каждым днем. Он спросил, какого черта она не вытерла пыль с гребаной люстры, а она представляла, как перерезает цепи и люстра падает ему на голову.

Однако все это так и осталось мечтами. Челси великолепно пожарила стейк – как он любит. И сказала, что зато он выглядит замечательно, и надела кружевное белье, которое ему так нравится. И протерла люстру.

Так прошла неделя. Челси вела себя идеально, улыбалась и подчинялась, красилась и выщипывала брови, боясь, что он каким-то образом почувствует ее намерения, почует ее ярость, увидит стиснутые зубы за красным блеском губ. И за всю неделю не произошло ничего плохого, их жизнь напоминала пасторальные сценки настенного календаря. Все улыбались, смеялись и вели себя прилично.

А потом Олаф написал на любимые туфли Дэвида – и Челси пришла в себя после отключки на диване в гостиной. Открыв глаза и увидев Бруклин, которая стоит над ней и спрашивает, что случилось, Челси поняла, что должна действовать.

Это должно произойти.

Как только все начнется, пути назад уже не будет, а значит неважно, струсит она или нет.

Во второй половине дня Челси пытается досадить мужу любым, даже самым мелочным образом. На этот раз – правила долой. Когда двери гаража поднимутся, Дэвид увидит, что она припарковала свой минивэн на месте его машины. Иногда она делает это вынужденно (когда нужно разгрузить покупки, а на улице ливень), и Дэвид утверждает, что все нормально, – но Челси знает, что он бесится. Его машина лучше, а значит только он имеет право парковаться в гараже. Технически она могла бы вставать на второе место, но ведь оно необходимо для гольф-кара, а ее минивэн вовсе не надо прятать от дождя (в отличие от его «лексуса»). Сегодня погода ясная; Челси просто заезжает в гараж и тормозит, только когда капот утыкается в шину велосипеда Дэвида, который свисает с крюка на потолке.

Ему нравится, когда девочки, заслышав, как поднимаются двери гаража, приветствуют его в коридоре, веселые и улыбающиеся. Но сегодня никто не выходит ему навстречу: все трое свернулись в клубок и, сидя на большой кровати, смотрят фильм. Даже Элла, которая в последнее время держалась особняком, уютно устроилась под одеялом. Какой-то идиот на школьной парковке чуть не влетел в нее, сдавая назад, и она чудом выбежала из-под колес, отпрыгнула, упала и теперь вся в ссадинах. Бедная девочка была даже рада налепить одну из этих модных масочек на лицо и спрятаться в темноте, хоть и не пришла в восторг от выбранного фильма.

Челси слышит, как Дэвид хлопает дверью, чертыхается, снимает ботинки и ставит их на полку. Мысленно улыбается: сегодня в коридоре она наступила прямо в какашку, оставленную Олафом, и не убрала. Коричневые пятна на белом кухонном полу приведут мужа в ярость. Он громко вздыхает – будто очень расстроенный ребенок – и Челси с трудом удерживается от смешка.

На кухне он обнаружит открытую коробку с холодной пиццей, раковину, в которую навалена грязная посуда, а также всякий мелкий мусор, оставшийся после Бруклин, – она мастерила что-то из серии «сделай сам» прямо на стойке. И все это вместо вылизанной до чистоты кухни, к которой он привык.

– Кто-нибудь? – раздраженно зовет Дэвид. – Есть кто дома? Нас что, ограбили?

– Мы наверху! – кричит в ответ Челси вместо того, чтобы торопиться в кухню (чего он, несомненно, ждет). – Фильм смотрим!

Его шаги – будто предупреждение: он шагает медленно, твердо, неумолимо, как Минотавр, выходящий на охоту в лабиринте. Олаф вскакивает на кровати и, скуля и писаясь, бежит прятаться в стенном шкафу в комнате Бруклин. Но Челси на этот раз не боится мужа. Пусть приходит. Кровь у нее кипит от возбуждения.

Дэвид разъяренной тенью застывает в дверях комнаты. Челси улыбается ему, сидя на кровати с девочками в куче одеял и подушек: все трое надели пижамы средь бела дня. Элла замирает, слишком поздно осознав, что назревает скандал, а вот Бруклин поднимает голову и щербато ухмыляется.

– Привет, папочка! – вопит она, совершенно не подозревая, что папочка от ярости уже скрипит зубами. – Мы заказали пиццу! И смотрим фильм! О медведях!

Элла тихо говорит: «Привет, папа», но не улыбается и не машет рукой. Никто не встает с постели. Челси тоже улыбается. У всех троих на лицах – косметические маски из зеленой глины, которые Дэвид ненавидит, так что он вряд ли жаждет, чтоб они его целовали.

– Привет, милый. Как работа сегодня? – интересуется она. Чертовски самоуверенная.

– Нормально, – огрызается он. – А вот дом такой, что в него не хочется возвращаться. Ты что, заболела или что еще?

Челси мотает головой.

– Да нет, просто решили устроить ленивый вечер. Пиццу можешь погреть в микроволновке. Ну, или съешь остатки вчерашнего ужина… Знаешь, так классно иногда полениться!

Девочки сидят по обе стороны от нее, и Челси крепко обнимает их. Бруклин хихикает и лезет обниматься в ответ, а вот Элла настороженно, как кошка, смотрит на отца. Она сообразительная девочка (пусть и перестала делиться всем с матерью), и только что до нее дошло, что все ингредиенты для дурного вечера уже засыпаны и кипят на медленном огне.

– «Полениться», – медленно повторяет Дэвид, будто размышляя. – Да, хотелось бы мне! Но некоторым из нас еще приходится работать.

– Папа злится? – шепчет Бруклин (но он, конечно, слышит). Челси целует ее в макушку.

– Вовсе нет, папе просто нужно немного расслабиться. Давайте-ка смотреть дальше.

– Мне нужно что?!.

Челси нажимает на «Плей», и комнату наполняют звуки йодля, распеваемого медведями.

Ей нужно приложить все усилия, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица. Ее сурового и серьезного мужа прервали звуками йодля.

Йодль. Который поют. Чертовы медведи.

Дэвид бросает на стул сумку с ноутбуком, разворачивается на каблуках и уходит. Челси знает, что он будет продолжать накручивать себя шаг за шагом. Развесит одежду, натянет спортивные штаны, спустится за пивом – уж оно-то, по крайней мере, не разочарует. У него есть IPA[8]8
  Индийский пейл-эль (англ. India Pale Ale – «индийский бледный эль») – сильно охмеленная разновидность пейл-эля, который широко распространился в Англии к 1815 году и стал набирать популярность как экспортное пиво, поставляемое в Индию и другие страны.


[Закрыть], целый ящик, и, скорее всего, он начнет хлестать пиво, как умирающий в пустыне, наткнувшийся на оазис. Чем больше будет пить, тем злее становиться. На столе должен быть ужин, а в раковине – никакой посуды. Пол должен быть вылизан до блеска, а не усыпан песком и собачьим дерьмом. Стойки на кухне должны быть идеально чистыми, а место в гараже – свободным. Его нужды должны быть удовлетворены.

Когда фильм заканчивается, Челси и девочки спускаются в кухню. На стойке в ряд выстроились шесть пустых бутылок. Детям давно пора спать, но сейчас Челси это не волнует.

– Они должны быть уже в постелях, – слегка невнятно говорит Дэвид.

– Сейчас, ложимся. Только возьмем еще по печеньке. – Челси лезет в холодильник и вручает девочкам по печенью из личной заначки мужа. Последняя коробка. Это совсем уж мелочно, но, безусловно, приятно.

– Марш спать! – рычит он.

– Но мама обещала почитать сказку, когда мы смоем маски… – хныкает Бруклин.

– Значит, мама солгала! Тебе давно пора спать, и ты будешь делать, что велено!

Бруклин обиженно отшатывается, и Дэвид улыбается, будто его обрадовало, что хоть над кем-то в доме у него еще есть власть. Элла же предусмотрительно находится подальше от отца, наблюдает за ним пристально – и Челси не может ее за это винить. Прежде чем Дэвид снова начнет кричать, Элла утаскивает младшую сестренку наверх, шикая, когда та пытается протестовать. Они скрываются из виду.

Если Челси хочет, чтоб ее план сработал, то нужно продолжать сейчас, пока девочки еще настороже, пока они не легли спать.

Она неторопливо проходит по кухне и прислоняется спиной к стойке – в том углу, где обычно сидит сам Дэвид. Не смотрит на мужа, нарочито небрежно читает текст на коробке с печеньем. Его печеньем. И продолжает жевать.

Его личное печенье.

– Что, черт подери, на тебя нашло? – Голос у него низкий и угрожающий.

Она поднимает глаза от коробки, и Дэвид изучает ее лицо (теперь уже без каких-либо следов зеленой глины) – вероятно, оценивает, подействовал ли ботокс. Интересно, он вообще замечает выражение ее лица, вызывающее, даже сердитое? Прошло уже много лет с тех пор, как она пыталась бросать ему вызов.

– Ничего. – Челси улыбается. – А на тебя?

И запихивает в рот очередное печенье.

– Это, черт тебя дери, мое печенье! И тебе это известно!

Наслаждаясь каждой секундой, она жует, глотает – и закатывает глаза.

Дэвид, не выдержав, швыряет пивную бутылку: она пролетает через всю кухню и вдребезги разбивается о шкаф. Стеклянный дождь осыпает пол, пенистое золотистое пиво растекается по его драгоценной гранитной столешнице. Челси замирает, тяжело дыша, ее глаза прикованы к мужу – широко распахнутые, фальшиво-невинные. Провоцирующие.

– Да я просто съела одно печенье, Дэвид, ради бога! С чего ты вдруг так разъярился?

Он отшвыривает коробку в сторону, хватает ее за горло, впиваясь в шею толстыми пальцами. Сердце у Челси колотится от волнения и страха, она послушно отклоняет голову назад, повинуясь его рукам. Она высока ровно настолько, чтоб можно было впечатать ее голову в висящий на стене шкафчик, а спиной прижать к стойке. Она хватает Дэвида за запястья, за предплечья, царапается – но это все равно что пытаться одолеть гигантского монстра: сплошной комок из мышц, костей и первобытной ярости. У него стоит (вот мудак!), и член с угрозой упирается ей в бедро. Она не мигая сверлит его взглядом, полным ненависти.

– Ты сама виновата во всем, Челс, не вали это на меня! – Он пережимает трахею большим и указательным пальцами, не давая ей дышать. – Ты как нарочно меня злишь!

Она пытается отрицательно покачать головой, но едва ли может и дернуться. Все силы уходят на борьбу: с удушьем, с его рукой, которую она обхватывает за запястье и тщетно пытается оттянуть в сторону. Челси борется за каждый судорожный полувздох. Не выдержав, она пинает его в голень, проезжаясь свежевыкрашенными кроваво-красными ногтями по ноге, оставляя глубокие царапины.

Дэвид резко дергает ее за шею (ее всю подкидывает) и так же неожиданно отпускает. Ноги подкашиваются, и она едва удерживается в вертикальном положении, изо всех сил вцепившись в стойку позади.

Челси трогает горло, касается ноющих синяков кончиками пальцев. Хочется посмотреть в зеркало, чтобы убедиться, что они действительно там есть. Она бросает короткий взгляд в сторону лестницы: две тени на ступенях наблюдают за их с Дэвидом борьбой.

– Это… – она пытается что-то сказать, но из горла вырывается лишь хрип.

– Не заставляй меня делать это снова.

Дэвид поворачивается к холодильнику, чтобы взять еще пиво, но она говорит то, из-за чего его рука повисает в воздухе.

– Я не могу заставить тебя сделать что-либо, Дэвид. Ты взрослый человек. Ты сам в ответе за свои решения, в том числе и за решение поднять руку на свою жену.

Он медленно поворачивается к ней, скалится, едва ли не рычит. Челси опирается на стойку: она все еще дрожит и не уверена, что удержится на ногах без поддержки. В крови бурлит адреналин, хочется бежать или замереть, как всегда, – но вместо этого она поднимает голову и смотрит прямо в глаза Дэвиду.

– Что ты сказала? – хрипло спрашивает он.

– Ты бьешь жену, – шипит Челси. – Трус, – и добавляет после паузы, усмехаясь: – Ссыкло!