Текст книги "Я – ярость"

Кажется, его глаза в секунду заволокла красная пелена, стерев любые остатки человечности. Кулак Дэвида, будто действуя сам по себе, без ведома хозяина, врезается ей в грудь, прямо над сердцем. Челси слышит себя словно со стороны – хриплый животный выдох, похожий на стон умирающей птицы.

– Все сказала? – с насмешкой уточняет он. – Или еще есть что на уме?

Челси с силой выпрямляется, прижимая руку к груди (разумеется, там будет кошмарная гематома). Будто отдает честь флагу.

– Я знала, что однажды тебе станет мало душить меня до потери сознания! И ты пустишь в ход кулаки, тупая ты скотина!

На этот раз он бьет не кулаком, а открытой ладонью. Пощечина такая сильная, что от неожиданности у нее мотнулась голова и всю ее развернуло и отбросило телом на стойку. Челси слышит судорожный вздох Бруклин со стороны лестницы. В голове гудит, а во рту – вкус меди: может, она поранилась о собственные зубы?

Снова она поворачивается лицом к Дэвиду, выпрямляется с болезненным усилием.

– Насильник! Монстр! Говнюк! Ты жалок!

Каждое оскорбление звучит четче предыдущего. Она не отводит глаз, желая, чтоб он видел, что она имеет в виду под каждым словом.

На этот раз она успевает увидеть удар, но не увернуться. Кулаком в челюсть, прямо как в боевике. Челси вскрикивает и отшатывается. Рот мгновенно наполняется кровью. Дэвид обеспокоенно смотрит на костяшки пальцев.

Его явно больше волнует собственная боль, чем причиненная ей.

Свирепо глядя на жену, он трясет рукой, будто только что выкинул пакет с мерзко пахнущим мусором.

– Ты во всем виновата! – рычит он. – Я не хотел этого!

– Как забавно! Ты не хотел, но продолжаешь меня бить! Ударить женщину вдвое меньше тебя – да ты просто герой, Дэвид! Твоя мамочка гордилась бы тобой!

Челси кашляет и пачкает кровью ночную рубашку. Она не собирается стирать следы, разумеется – начатое нужно довести до конца.

Дэвид ухмыляется и тычет пальцем ей в грудь, давит, утыкаясь в кость.

– Еще как гордилась бы. Я содержу эту семью! Все наши проблемы – из-за тебя! Я делаю, что от меня требуется!

Челси фыркает вместо ответа, и он хватает ее, с силой прижимая ее руки к бокам и удерживая на месте. Звериная злость уже покинула его лицо: теперь оно выражает лишь жестокость и самодовольство.

– Помнишь ту поездку в Рино? – Он наклоняется к ее уху. – Я переспал с официанткой. Лучшие сиськи, которые я когда-либо видел! Она кончила дважды, орала, как мартовская кошка. Можешь называть меня как угодно, но знай, что ты вообще не занимаешь мои мысли, ни на миг.

Он отстраняется, чтобы посмотреть ей в лицо. Наверное, надеется увидеть слезы, но Челси не пролила сегодня ни слезинки, и его признание ее совсем не ранит. Она только опускает голову, и он подцепляет ее за подбородок, чтобы заставить смотреть в глаза.

Но Челси всю трясет, она сама смотрит ему в лицо – и смеется. Смеется так, что не может удержаться от слез, и его смятение лишь веселит ее еще больше.

– Что, блядь, смешного?!

– Ты, – отвечает она. – Ты просто смешон.

Он бросает разыгрывать нежного и осторожного мужа – мгновенно. Отступает на шаг назад и с чудовищной силой бьет ее по лицу, губам. Боль невыносимая – но она хотела этой боли, она сама провоцировала ее. Челси притрагивается рукой к лицу – и на пальцах остается кровь, такая же яркая, как ее помада, которую Дэвид так любит.

– Повтори-ка, сука!

Она уже не смеется, но ухмыляется – наверное, со стороны выглядит дико.

– Спасибо, – шепчет она, едва шевеля окровавленными губами.

А потом срывается с места и бежит в ванную. Прежде чем Дэвид – который выпил столько, что у него, наверное, ноги уже заплетаются, – успевает что-либо сообразить, она захлопывает дверь и запирается изнутри. Он дергает за ручку, колотит по дереву, но дверь не поддается.

Трясущимися руками Челси извлекает из кармана пижамных штанов телефон и набирает номер, который каждый американец уже успел выучить наизусть.

1-555 – НОМЕР ДЛЯ ЭКСТРЕННОЙ СВЯЗИ

– Помогите, – дрожащим голосом говорит она в трубку, пока Дэвид изо всей силы колотит в дверь. – Мой муж сошел с ума! Он напал на меня, избил до крови! Мне едва удалось вырваться, я боюсь за детей!

Она делает паузу и глубоко вдыхает.

– Мне кажется… это Ярость.

9.

Большой палец Эллы снова завис над цифрой 1 на телефоне, другую руку обхватили ладошки Бруклин. Обычно папа ведет себя тихо, когда злится, но сегодня все иначе, и Элле не удалось удержать Бруклин наверху – не помогли ни закрытая дверь, ни сказка на ночь. Крики, звон разбитого стекла, хлопнувшая дверь… никогда еще не было так громко и настолько… иначе.

Они стоят, обнявшись, на лестнице, Бруклин прячет лицо у Эллы на груди, и та вспоминает, каково это – быть маленькой, бояться спускаться вниз по темноте, потому что потом придется бежать обратно, наверх, опасаясь, что нечто кошмарное схватит за ногу.

Да, в те времена ее страхи были совсем другими.

Элла не слышит, что говорит мама, запершись в ванной, но это, видимо, нечто непростительное, потому что отец не переставая колотит в дверь кулаками и орет:

– Челси! Гребаная ты сука! Это ложь, и ты прекрасно это знаешь!

Он дергает дверь за ручку, оглядывает комнату, зарывшись рукой в потные волосы. Что бы он ни искал, отец не находит это – зато замечает Эллу.

Он смотрит на лестницу: глаза распахиваются, а потом мгновенно сужаются, как у робота-убийцы, обнаружившего цель. Элла вскакивает и подталкивает сестру наверх по ступенькам, не сводя глаз с папы.

– Быстро, Бруки. Бегом ко мне в комнату!

Бруклин хнычет, но подчиняется, карабкается вверх по покрытой ковром лестнице, опираясь на руки и ноги, как собака. Элла торопится за ней, следя, чтобы сестра не тормозила, чтоб не оглядывалась и не оступилась. Они проскальзывают в дверной проем, Элла захлопывает дверь и блокирует ее, подсовывая стул под дверную ручку, как учила мама. Бруклин забирается на кровать с ногами, забивается в самый дальний угол. На лестнице слышны шаги отца. Он ничего не говорит – и от этого еще страшнее.

Папа дергает за ручку, и дверь трясется.

– Элла, детка? Мы можем поговорить?

Она видела много фильмов ужасов и телешоу и прекрасно понимает, что этот тон не более чем уловка. Элла трижды проверяет, что стул надежно подпирает дверь, залезает на кровать и прижимает к себе Бруклин. Под подушкой есть нож (мама выбросила его, потому что он был недостаточно острый), но Элла еще не готова его использовать. Она разблокирует телефон, наконец нажимает 1 и кнопку вызова. Рука, в которой зажат мобильный, немного дрожит, и Элла ненавидит себя за то, что начинает сомневаться, достаточно ли веская у нее причина для звонка. Как будто в полиции разозлятся за то, что Элла их побеспокоила.

Дверь в комнату дергается туда-сюда, будто игрушка, в которую тычет любопытный котенок. Либо отец не знает, как открыть ее с помощью простой заколки для волос или гвоздя, либо он напрочь позабыл об этом от злости и опьянения.

– Девять-один-один, что у вас произошло? – В голосе у женщины странным образом смешиваются дружелюбие и раздражение.

– Папа бил маму, а теперь он пытается… – У Эллы в горле пересохло, и приходится прокашляться, чтобы прочистить его. – Пытается проникнуть в мою комнату.

Голос приобретает деловые нотки.

– Адрес?

Элла шепотом диктует адрес, почти не запинаясь. Женщина уточняет, может ли она звонить Элле по этому номеру, просит назвать полные имена отца и мамы. Спрашивает, открыта ли входная дверь.

– Вряд ли. Мы с младшей сестрой заперлись в моей комнате, я поставила стул под дверь, но папа пытается… – Элла косится на дверь и понимает, что та больше не дергается, – пытался попасть сюда. Я не знаю, где он сейчас. Но он пьян.

Женщина по ту сторону молчит, и Элла прибегает к волшебному слову. С трех лет ей твердили, что стоит сказать это слово – и она получит все, что потребуется.

– Пожалуйста… Пожалуйста!

Где-то по ту сторону трубки женщина приглушенно переговаривается с кем-то, весьма настойчиво. Потом она возвращается к Элле.

– Как тебя зовут, милая?

Вообще Элла терпеть не может, когда ее называют «милой»: таким слащавым словом старики стараются подчеркнуть тот факт, что ты молода, и женственна, и должна почаще улыбаться. Но сейчас она совсем не против. Это слово смягчает ее, напоминает о… ну, не о ее бабушке, разумеется. Но о тех бабушках из фильмов и книг, у которых на кухне всегда тепло, которые пекут печенье, и варят джем, и заботятся о близких.

– Я Элла.

– Элла, у тебя все будет хорошо, слышишь? Просто оставайся на месте. Я уже отправила людей тебе на помощь, и теперь тебе надо только сидеть там, где ты спряталась.

– Ладно.

– Что? Что там? – вопрошает Бруклин. Она вцепилась в руку Эллы, но вся спряталась под одеялом.

– К нам едут люди, чтобы помочь.

– У нас будут неприятности?

– Конечно нет. Просто веди себя потише, ладно?

– Вы слышите, что происходит снаружи? – спрашивает женщина в трубке.

Элла смотрит на дверь, но ей совсем не хочется подходить к ней. Вдруг отец все-таки отыщет какой-нибудь гвоздь или просто выломает ее, навалившись всем телом, как носорог?

– Нет, но они кричали, и мы слышали грохот, и…

– У кого-нибудь из них есть пистолет? – неожиданно прерывает ее женщина. Элла ахает.

О боже, что если отец пошел за пистолетом?

– Я не слышала выстрелов, но… да, в доме есть оружие, в сейфе. В комнате папы.

– Много?

Элла сглатывает. Мысли у нее в голове скачут, как безумные. Возможно, прямо сейчас отец проворачивает ключ в замке оружейного сейфа и кладет патроны в карман, и вот-вот он вернется, чтобы пробиться через эту дверь.

Или через ту, за которой прячется мама.

– Очень, – шепчет она. – У папы много оружия.

Элла слышит, как женщина отдает приказы: уверенно, компетентно, но совсем не так спокойно, как когда обращается к Элле. Слов не разобрать. Где-то вдалеке завывает сирена. Будто бы в ответ снизу раздается грохот – гораздо громче, чем если стучать в дверь просто кулаками.

Отец пытается выбить дверь в ванную… чем-то.

БАМ

БАМ

– Чертова ты сука, лучше открой эту чертову дверь!

– Он пытается выломать дверь, – докладывает Элла женщине в трубке. Она говорит шепотом, чтобы папа не услышал, хотя вряд ли он смог бы из-за грохота. Что это? Клюшка для гольфа? Ее старая бейсбольная бита? – На первом этаже. Там моя мама.

– Никуда не выходи, – предупреждает женщина. – Я хочу, чтобы ты была в безопасности, хорошо? Полицейские уже едут, они помогут. Но важно им не мешать, понимаешь?

– Да… хорошо.

– Просто не вешай трубку.

Звонок то и дело прерывается – женщина параллельно разговаривает с кем-то еще. Телефон Эллы тоже звякает, сообщая о поступившем сообщении. Она не скрывает уведомление – интересно, кто же ей пишет в такое время? Бип – еще одно сообщение. И снова. Элла мельком бросает взгляд на экран.

Хейден.

«Детка, ну брось, я же извинился».

Сейчас Хейден – наименьшая из ее проблем, и Элле совершенно плевать, что он извинился.

Она всхлипывает и, коснувшись щеки, с удивлением понимает, что плачет. Полицейские сирены завывают уже громче, и хочется подойти к окну и посмотреть, что там будет происходить, когда они приедут, – но Бруклин вцепилась в нее мертвой хваткой. К тому же какой-то животный инстинкт, засевший в глубине, не дает Элле двинуться с места, будто единственное, что может их спасти, – это полная неподвижность.

Грохот прекращается, и Элла выдыхает. Кажется, что она вообще забыла, как дышать.

– Ну ладно, стерва, если ты не открываешь, то может мне удастся справиться с дверью наверху!

Шаги отца на лестнице – самый ненавистный звук в ее мире. На какой-то дурацкой пижамной вечеринке они смотрели «Хэллоуин»[9]9
  «Хэллоуин» (2018) – американский фильм ужасов режиссера Дэвида Гордона Грина.


[Закрыть], и сердце у Эллы судорожно билось где-то в горле: ее напугали не страшная музыка, не маска, а то, что походка Майкла Майерса чудовищно напоминала шаги отца, когда он злится.

Из-под двери тянется его тень. Если наклониться, то Элла, наверное, сможет разглядеть его босые ноги.

– Элла, это папа. Открывай сейчас же.

Он говорит с придыханием, требовательно и невнятно одновременно. Звучит так, будто ему самому хочется, чтоб появилась причина выломать дверь.

– Папа, нет! – кричит Бруклин, и Элла, выронив телефон, зажимает сестре рот рукой.

– Элла, ты еще там?

Телефон лежит на одеяле, и голос женщины дребезжит где-то в динамике. Вдалеке.

– Бруки, милая, можешь открыть дверь папе?

Она все еще зажимает сестре рот, но та в отчаянии трясет головой – это ее особое имя, только Элла так называет ее, и тот факт, что его использует папа, ошеломляет девочку.

А потом отец бьет в дверь чем-то крепким. Куда крепче кулака.

Дверь трясется, он долбит снова, и сирены воют уже где-то под окнами, и красно-бело-синие огни пробиваются сквозь жалюзи. Бруклин дрожит и плачет, Элла прижимает ее к себе, женщина в телефоне продолжает звать ее по имени, смартфон гудит от бестолковых сообщений Хейдена, и весь ее мир сузился до одного-единственного мужчины, который таранит пластиковую дверь.

Все перекрывает мощный грохот распахнувшейся входной двери.

– Бросай оружие! Руки вверх! Отойди от двери! – рявкает кто-то, и папа прекращает ломиться в комнату. Что-то металлическое с тяжелым стуком падает на пол.

– Вы всё не так поняли, – неразборчиво говорит отец.

А потом все происходит одно за другим, очень быстро.

Элла слышит каждую деталь и желает, только чтоб Бруклин не пришлось это слушать. Папа кричит, ругается, угрожает кому-то, сопротивляется полиции. Они бьют его шокером. Он корчится, упав на пол, и они с грохотом поднимаются по лестнице, чтобы утащить его прочь. Полицейские не требуют от Эллы открыть дверь, и она бы все равно не стала. Она откроет только маме.

Когда отца выводят из дома, Элла поднимает телефон. Женщина все еще там.

– Они приехали, – говорит Элла. – Спасибо.

10.

В стакане воды у Патрисии плавает муха, а официантка куда-то запропастилась.

Рэндалл вовсе не за такое обслуживание каждый месяц отстегивает клубу непомерную сумму денег. Она обязательно выскажет все менеджеру. Разумеется, ничем хорошим это не кончится, она и без того в ужасном настроении.

Только что она повесила трубку. Очередной звонок без каких-либо извинений, который он мог бы сделать до того, как она с таким тщанием привела себя в порядок и приехала в «Изумрудную бухту», чтобы отужинать с ним поздно вечером.

«Неожиданная встреча», – сообщил Рэндалл.

Закажи шампанское и десерт. Побалуй себя.

Ха-ха.

Патрисия решила остаться и поужинать в гордом одиночестве – ведь иначе она признала бы, что ее продинамили или что случилось нечто столь же неприятное. Неприятности не смели приключаться с Патрисией Лейн. Она сидит за лучшим столиком, но спиной к окну, чтобы посматривать, что творится в зале. Вместо того чтобы последовать совету Рэндалла насчет шампанского, она заказывает сухое изысканное каберне и салат «Кобб». Шампанское подходит для торжественных случаев. Шампанское надлежит заказывать мужчине, чтоб его подавали к столу отдельно, в серебряном ведерке со льдом. Шампанское – это вовсе не какой-то там утешительный приз для брошенных жен, у которых и без того в стакане плавают мухи.

Вот же идиот! Неужели он до такой степени не понимает ее? «Шампанское и десерт…» Если б Патрисия заказывала шампанское с десертом всякий раз, когда жизнь разочаровывает ее, она бы не влезла в платье четвертого размера.

Она касается губ, стараясь не смазать помаду. Рот онемел настолько, что Патрисия чувствует, только как скрипят зубы. Она воображает, что это зубы робота – блестящие, дорогие, инородные ее телу, ввинченные ей в челюсть, когда ее собственные зубы окончательно раскрошились после многих лет нищеты, дурной еды и постоянной ярости. Эти зубы куда прочнее. Такими зубами можно и стекло прокусить.

Патрисия ругается на официантку, которая наконец принесла салат, ковыряется в тарелке, едва прикасаясь к еде, прихлебывает каберне, сухое как пустыня Сахара и доставшееся ей бесплатно (в качестве извинения за муху). Ни салат, ни вино не дают ей удовлетворения.

Натянув улыбку, Патрисия встает из-за стола и неторопливо покидает зал, слегка машет рукой знакомым и обменивается с ними комплиментами:

– Новые серьги, Дениз? Прелестно!.. О, Боб, а где же ты потерял Шэрон? Кто же это? Ах, твоя… племянница, вот как. Очаровательно… Донна, нам так не хватало тебя на теннисном корте, но ты сияешь, милочка!

«Я вижу вас насквозь, – слышится в каждом ее двусмысленном комплименте. – Я знаю все ваши секреты, ваши страхи, знаю, чем вы гордитесь». Будто паук, она плетет паутину, опутывая окружающих одной нитью. Она в курсе, у кого интрижка, кто и какого врача посещает, чтобы сделать подтяжку, кто отвратительно обращается с престарелыми родителями. И она знает, что эта рыжая девица вовсе не племянница Боба.

Она держит лицо, пока наконец не садится в свой седан. Кладет руки на руль и медленно выдыхает, опустив голову. Эта работа чудовищно утомительна – но необходима. Если расслабишься хоть на минуту, то окажешься в том же положении, что и Челси: шхуна, дрейфующая в море без капитана и без якоря. Нет, Патрисия великолепно управляет собственным кораблем и не пострадает, даже если все пойдет наперекосяк. Никогда больше.

На возвращение домой уходит больше времени, чем обычно, потому что на двухполосной дороге случилась какая-то жесткая авария. Грубоватый на вид полицейский машет ей, чтоб проезжала дальше, но Патрисия не может оторвать глаз от ярко-красных потеков на помятой двери дешевого белого «Форда». Кровь зловеще мерцает в свете фар патрульной машины. Работники скорой толпятся возле кого-то, лежащего на земле, и хотя она не видит их лиц, но чувствует сумасшедшую напряженность в их движениях. Патрисия проезжает, так почти ничего и не увидев. Что ж, по крайней мере это случилось не рядом с ее домом.

Гомер машет ей из будки охранника, и Патрисия отвечает тем же. Ей всегда становится чуточку лучше, когда высокие железные ворота смыкаются за ее спиной: от каждого камня здесь исходит аура безопасности, все тщательно продумано и поддерживается в рабочем состоянии. Приятнее всего, что в их районе тротуары и дорожки есть лишь на территории участка, то есть ничто не поощряет людей бродить снаружи. Если кто-то попытается проникнуть внутрь, то Гомер этого не допустит; для этих целей у него даже есть пистолет. Машины не могут заехать на территорию, как в районе у Челси: Гомер пропустит только знакомых, а у незнакомых потребует удостоверение личности. В общем, нельзя просто так взять и войти.

Патрисии не по душе разве что «лежачие полицейские», но она знает, что и они служат той же цели.

Их дом расположен в конце тупика, на комфортном расстоянии от клуба. Конечно, не «Изумрудная бухта», но все же вполне подойдет, чтоб организовать респектабельную вечеринку по случаю свадьбы чьей-нибудь дочери. Она плавно заворачивает на свою половину гаража и останавливается, доехав до стеллажа с теннисными принадлежностями. Все находится ровно там, где должно быть, полки и стеллажи на своих местах, на нужной высоте, покрашены в идеальный оттенок белого и не перегружены, не ломятся от уродливого гаражного барахла.

Зайдя в прихожую гулкого дома, Патрисия снимает свои босоножки и быстро оглядывает первый этаж, чтоб убедиться, что Роза не отлынивает от своих обязанностей. В отличие от Челси, Патрисия сознает, как важно держать марку. Розе платят более чем достаточно, и она доказала свою преданность, однако любой может разлениться, если его не контролировать. Патрисия не находит ничего: ни пылинки, ни оброненной монетки, ни единого лепестка, упавшего с белоснежной цветочной композиции на столике в фойе. Даже немного грустно, когда не на что пожаловаться.

И тут она видит, что творится на заднем дворе.

Фонари горят, и в их свете это выглядит кошмарно, будто ураган обрушился на их земли.

Мебель разметало, подушки валяются на земле в грязи. Некоторые кусты цветов (Патрисия понятия не имеет, что это за цветы, ими занимался Мигель) вырваны с корнем или примяты, повсюду сломанные ветки и опавшие цветы. Керамические горшки разбиты, свечи испорчены… у кого-то будут неприятности.

Будто бы в ответ на эти мысли, Патрисия замечает какое-то движение. Роза выходит из домика возле бассейна и осторожно запирает за собой дверь. Высокая, плотного телосложения женщина лет пятидесяти, она торопится привести в порядок мебель на патио, рывками поднимает стулья и ставит их по местам. Патрисия зачарованно наблюдает из-за занавески. Что, черт возьми, здесь произошло? Кража со взломом? Пока Роза пытается поднять стол, Патрисия бежит в спальню и быстро проверяет меха и сумочки. Всё на месте. Окна не разбиты, телевизоры не украдены, никаких признаков, что в доме что-то не в порядке. Роза как раз заканчивает расстановку мебели, когда Патрисия открывает двери на патио и выходит наружу.

– О, миссис Лейн! Я не ждала, что вы так быстро вернетесь, – здоровается Роза, бросая взгляд на домик у бассейна, где они живут с ее мужем Мигелем. Это маленькое жилище на две спальни, и просто чудо, что удалось уговорить их жить здесь и круглосуточно обслуживать семью. Роза взяла на себя всю работу по дому, она стирает и готовит, а невысокий, крепко сбитый Мигель убирает двор и чинит все, что ломается.

– Думаю, раз это мой дом, я могу приходить и уходить, когда вздумается. – Патрисия чуть улыбается, будто они просто подружки, которые могут свободно шутить друг с другом. – Что здесь произошло? Почему Мигель тебе не помогает?

– Был… сильный ветер… Вечер выдался очень ветреный. – Роза опускает глаза. Она плохо врет, и это одна из причин, почему Патрисии нравится иметь ее в домработницах. – Мигель повредил спину во время уборки. Я позвала сына, чтоб помог по дому.

Патрисия чувствует, как на лбу, будто сама собой, образуется морщинка. Она раздражена.

– Роза, ты же знаешь, что мистер Лейн не любит, когда Оскар паркуется на подъездной дорожке.

Та вздрагивает и нервно оглядывается на домик у бассейна.

– Я прослежу, чтоб он парковался на заднем дворе, миссис Лейн.

Такой вариант Рэндаллу тоже не слишком по душе, но по крайней мере на этой стороне дома, где подъездная дорожка огибает домик у бассейна, окон не так много. А значит, старый грузовик Оскара не будет маячить у них перед носом.

– Знаешь, Роза…

Патрисия не успевает закончить нотацию. Дверь домика распахивается с такой силой, что ударяется о стену и отскакивает. Из проема вылетает Мигель, и он двигается куда быстрее, чем положено пожилому мужчине в шестьдесят шесть лет.

– Идите-ка в дом, миссис Лейн, – говорит Роза и осторожно подталкивает хозяйку прочь с заднего двора. – Пожалуйста. И заприте двери.

Патрисия открывает рот для отповеди, но Роза отворачивается и едва успевает перехватить Мигеля, бросившегося в лобовую атаку. Она весит, наверное, вдвое больше мужа, но он бьется в ее руках, словно дикое животное, у которого вокруг запястья почему-то обмотан ремень. Аномальность его поведения – будто резкая пощечина. Мигель спокоен и тих, любит помечтать и хорошо знает свое дело. Весь день он таскается по дому, напевая под нос, тратит на любую задачу вдвое больше времени, чем потребовалось бы. Никогда еще Патрисия не видела, чтоб он делал что-то быстро: этот человек даже яблоко может жевать целый час! А сейчас он извивается, брыкается, царапается так, что у Розы едва получается удерживать его.

– Шшшшш, – успокаивающе приговаривает она. – Перестань, ну же!

Роза через плечо оборачивается к Патрисии. На щеке у нее кровавые царапины, оставленные ногтями Мигеля.

– Миссис Лейн! Пожалуйста, прошу вас! Спрячьтесь в доме!

Мозг Патрисии переключается от гнева к страху. Она бежит в дом, захлопывает дверь и возится с замком. Оказавшись в относительной безопасности, она несколько мгновений наблюдает, как Роза борется с обезумевшим мужчиной, пытается зафиксировать ему руки, чтобы он опять не принялся царапаться. Мигель смотрит сквозь Патрисию, будто не замечая ее присутствия.

Ярость в его глазах – этот дикий гнев, ненависть, полное отсутствие проблесков человеческой мысли – заставляет Патрисию в страхе шагнуть назад. Она невольно хватается за сердце.

Давным-давно один мужчина смотрел на нее таким взглядом. А потом отвесил ей пощечину.

Это случилось лишь однажды.

Она не поскупилась на ответную пощечину, обрушила на него все грязные ругательства, которые только пришли в голову, расколотила его драгоценный телевизор шваброй, а потом покинула навсегда его опрятную белую квартиру, полную изображений Иисуса, – без гроша в кармане, совершенно одинокая и беременная его ребенком. Но у Мигеля нет ни единой причины смотреть на нее с такой ненавистью, будто она не человек вовсе, будто он хочет разорвать ее на части за все, что она ему сделала и не сделала. Они не конфликтовали, Патрисия никогда не лишала его того, что ему причиталось, не унижала его ни словом, ни делом.

Она хорошо обращается с Мигелем и платит ему достаточно. Конечно, не официально, ведь у семьи Эстрелла нет вида на жительство, но Рэндалл уже что-то думал на этот счет и собирался помочь им с получением гражданства (когда-нибудь в будущем, когда у власти окажется более лояльный к мигрантам президент). Мигель не может испытывать к ним ничего, кроме благодарности.

И вот тут в голове у Патрисии что-то щелкает.

Ярость.

Патрисия слышала что-то про вирус, но, честно сказать, у нее нет времени вдаваться в детали. Не может же она, подобно Челси, весь день напролет ковыряться в компьютере в поисках поводов для тревоги. Будь это серьезно, Рэндалл предупредил бы ее, но пока все его коллеги полагают, что люди из низших слоев просто оправдывают собственное поведение несуществующей болезнью. Как-то вечером Рэндалл после пары бокалов бурбона сравнил Ярость с другим случаем «заболевания» из истории человечества: люди утверждали, что смех и танцы распространяются как зараза, а потому танцевали и смеялись на протяжении дней, даже недель.

«Люди тупые, – сказал он, – и именно поэтому у меня всегда будет работа – ведь нужен же кто-то умный, кто отправит их в тюрьму, чтоб они поплатились за свою тупость и не засоряли своим присутствием улицы. Если президент проявит беспокойство, тогда и я подумаю, не стоит ли мне начать беспокоиться. А наш президент пока совершенно спокоен».

Роза тащит Мигеля в сторону домика у бассейна, шаг за шагом, пересекая двор. Он все так же яростно сопротивляется, пинается, царапается, размахивает кулаками. У нее на руках уже не осталось живого места, но Роза не сдается. Будь у нее муж покрупнее, все могло сложиться куда хуже.

Патрисия проверяет замок, чтобы убедиться, что дверь все еще заперта, и ищет в телефоне информацию об этой чертовой Ярости. Первая же ссылка – страничка на сайте Центра по контролю и профилактике заболеваний, посвященная новой болезни. Здесь же список симптомов.

Внезапные вспышки ярости.

Попытки нанести вред конкретному человеку – вплоть до убийства.

Суженные зрачки.

Ускоренное сердцебиение.

Повышенная температура тела.

Чрезмерное слюноотделение.

Что ж, Патрисия может подтвердить наличие лишь двух симптомов из списка – но этого ей более чем достаточно.

Она набирает 1-555, пока Роза затаскивает Мигеля в домик у бассейна.

В конце концов, это ее гражданский долг.

11.

Челси сидит на крыльце, набросив на плечи одеяло, хотя они во Флориде, на дворе теплая весенняя ночь, а она к тому же вспотела. Это все один из врачей скорой – он неловко завернул ее в одеяло, когда закончил с осмотром. Они сделали миллион снимков, задали миллион вопросов, заклеили ее порезы крошечными пластырями, заглянули в рот и заверили, что если в течение следующих нескольких недель она будет питаться мягкой пищей, то зубы перестанут шататься. Они как следует позаботились о ней, но только после того, как надели наручники на Дэвида и выволокли его из дома. Он брыкался, орал, отпускал невнятные пьяные ругательства и угрожал Челси сотней разнообразных кар, и все это теперь записано на камеры видеонаблюдения полицейских.

– Лживая сука, я тебя прикончу! – орал он. – Это ты во всем виновата!

Будто бы все эти годы он не угрожал убить ее. Но конечно, это ведь не считается, если он пьян. Это говорил не он. Он вовсе не такой.

В конце концов, Дэвид в здравом уме ничего подобного не сказал бы.

Он всегда говорил, что относится к женщинам с глубоким уважением.

– Что это такое?

Элла сидит на ступеньке рядом с матерью. Она смотрит на маленькую карточку, которую Челси, видимо, уже некоторое время вертит между пальцами. Французский маникюр поблескивает в свете фонаря, вокруг которого кружит мошкара. Челси тоже опускает взгляд на визитку: маленький белоснежный прямоугольник, на котором отпечатана контактная информация государственной Группы по борьбе с Яростью. Распространение вируса повлияло на их работу: они могут «упаковать» буйного, а вопросы задавать уже после. Они сказали, что Челси может связаться с ними через несколько дней (если пожелает), чтобы уточнить, в какой карантинный центр Дэвида направили после первичной обработки.

Как будто ей не плевать.

Может, Челси и похожа на побитую собаку, но она вовсе не намерена лизать руку, ударившую ее.

Она почти уверена, что и копы, и врачи скорой знают: вирус Ярости тут ни при чем, перед ними жертвы самого рядового домашнего насилия, однако никто не оспаривал ее ложь. Она видела жалость в их глазах (кроме разве что старшего полицейского, который смотрел так, будто мечтал раздавить ее ботинком, как насекомое). Обидно, что эти люди – которые, без сомнения, с лихвой видели аналогичных случаев, – полагают, будто она кинется в объятия мужа-насильника. Будто она уже мечтает, что он вернется домой.

Она комкает картонку и сует в карман.

– Просто визитка.

Элла протягивает ей холодную бутылку минеральной воды, и какое-то время они просто сидят под темным небом, не касаясь друг друга. Ночь освещают фонари, фары проезжающих мимо машин и свет из приоткрытых жалюзи у любопытных соседей. Челси потягивает минералку, отмахиваясь от комаров, которые пытаются сесть ей на руку. Одного она прихлопывает, и на ладони остается жирное красное пятно. Челси стирает его с руки и встает. Довольно с нее крови на сегодня.

Челси заходит в дом, Элла – за ней, запирая дверь. Дом кажется чересчур большим и гулко-пустым. Повсюду горит свет (полицейские повключали его во всех комнатах, после того как выломали дверь), и Челси щелкает выключателями. Предметы теряют очертания, постепенно уходит чувство будто они обнажены.

Забавно… На протяжении многих лет она воображала день, когда наконец даст отпор Дэвиду, расскажет людям, каков он на самом деле, у нее будут свидетели и доказательства. Хотя муж, как правило, превращался в монстра под покровом ночи, почему-то в ее мыслях это всегда происходило днем. Ярко-голубое небо, чистый прохладный воздух, и она кружится в фойе, раскинув руки, как Мария на лугу в самой первой сцене «Звуков музыки»[10]10
  «Звуки музыки» (1965) – мелодраматический военный мюзикл, снятый Робертом Уайзом.


[Закрыть].