Текст книги "Мне 10 лет, и я разведена"

Глава третья
Разговор с судьей

По лицу судьи скользнула тень недоверия.

– Так ты хочешь развестись?

– Да!

– Постой… Я правильно понимаю, что ты замужем?

– Да!

У судьи Абдо тонкие черты лица, а белая рубашка как будто осветляет смуглое лицо. Он явно не верит мне: с каждым моим «да» его лицо становится все темнее и мрачнее.

– Но как же ты можешь быть замужем! Сколько тебе лет, ты слишком мала…

– Я. Хочу. Развестись. – Я говорю медленно, но уверенно.

Мне удается сдержать слезы – похоже, я и правда их все выплакала. Я страшно волнуюсь, но не собираюсь отступать. Я знаю, чего хочу, и я получу это. Я прекращу свои страдания прямо здесь. И прямо сейчас.

– Но ты же такая маленькая… И такая хрупкая.

Я утвердительно киваю головой, не отводя взгляда от судьи. Он задумчиво теребит усы. О, пожалуйста, пусть он согласится мне помочь!

– Скажи, а почему ты хочешь развестись? – В его голосе звучит спокойствие, за которым Абдо пытается скрыть смятение.

Все еще не отрывая взгляда, я говорю:

– Мой муж меня избивает.

Мои слова звучат для него как пощечина: судья дергается и его лицо застывает. Он, наконец, мне верит: со мной произошло что-то ужасное, и у меня нет ни одной причины врать.

Немного подумав, он решается задать мне самый главный вопрос:

– Ты еще девственница?

В горле застревает удушающий комок. У нас в стране не принято о таком говорить, это стыдно, неприлично. Тем более этот судья – абсолютно чужой для меня человек. Разве может быть в моей жизни еще больше стыда?

– Нет, у меня была кровь…

Мои слова явно шокировали его, хоть он и попытался это скрыть. Глубоко дыша, Абдо взволнованно произносит:

– Я тебе помогу.

Чувствую, что избавилась от тяжелого груза: наконец-то это все закончится. Пройдет пара часов, и я получу развод, смогу вернуться в семью, смогу быть со своими братьями и сестрами, ходить в школу, а все остальное останется в темном и страшном прошлом. Смогу спать ночью, не вздрагивая от каждого шороха – вдруг в комнату войдет он…

Но я слишком рано почувствовала себя свободной.

– Понимаешь, это не так быстро, как ты могла надеяться. Будет суд, но я не могу обещать тебе, что ты его выиграешь.

Через какое-то время в комнату вошел другой судья. Он согласился, что дело не простое. Судью зовут Мохаммед аль-Гхази – это главный прокурор, начальник всех судей, как объясняет мне господин Абдо. Они в два голоса утверждают, что дело сложное и щекотливое: такого на их практике не случалось. Они объясняют, что в Йемене часто выдают замуж маленьких девочек, не достигших пятнадцати лет[11]11
  Поправка к закону от 1999 года разрешает родителям отдавать замуж девочку, не достигшую пятнадцати лет, если муж пообещает не принуждать ее к сексуальной жизни до достижения половозрелости. Это условие соблюдается редко.


[Закрыть], – это древний обычай, нарушающий государственный закон. Они говорят, что я первая девочка, которая решилась пойти в суд. «Понимаешь, малышка, это вопрос семейной чести».

Растерянный господин Абдо говорит, что нам нужен адвокат. Зачем адвокат? Они же сами говорят, что мой брак незаконен. А разве законы не должны защищать людей? Я не могу вернуться домой и снова попасть в водоворот страха, избиения и издевательств. Как же они этого не поймут!

Как заговоренная, я твержу одну и ту же фразу: «Мне нужен развод, мне не нужен адвокат. Я хочу развестись!».

– Мы найдем способ, мы обязательно поможем тебе… – неуверенно бормочет Мохаммед аль-Гхази, сам не понимая, удастся ли ему сдержать слово.

* * *

Уже почти два часа дня, и скоро все закроется. Сегодня среда, а значит, с завтрашнего дня начинаются мусульманские выходные – суд будет закрыт до субботы. Но у меня нет этого времени.

– Ты ни в коем случае не можешь вернуться домой. Кто знает, может, к субботе тебя уже увезут или случится что-то ужасное.

Господин Абдо предлагает мне пожить пока у него. Увы, это невозможно, так как его жена с детьми уехали погостить к родственникам, а по традициям ислама женщина не может проживать с мужчиной под одной крышей, если она не является членом его семьи.

Слово берет Абдель Вахед – третий судья. Он предлагает свою помощь и разрешает мне побыть гостьей в его доме столько, сколько нужно. Этот судья совсем не похож на двух других – он коренастый, носит очки и строгий костюм, который придает ему очень уверенный и даже импозантный вид. Мне боязно на него смотреть и уж тем более разговаривать, но он мой единственный шанс не возвращаться сегодня домой, так что выбора у меня нет.

У Абделя большой удобный автомобиль с кондиционером. Практически всю дорогу до его дома я просидела молча, изредка поглядывая на него. Кажется, он хороший и заботливый отец, раз так по-доброму отнесся к чужому ребенку. Вот бы мой отец был таким же…

Я так и не решаюсь поблагодарить его, но вдруг он первым обращается ко мне.

– Нуджуд, ты очень смелая! Я восхищен твоим поступком. Многие девочки твоего возраста оказываются в таком же положении, но ты первая не побоялась заговорить об этом. Ты имеешь полное право требовать развода, и уж поверь мне, мы сделаем для этого все возможное. Ты никогда больше не вернешься к мужу, обещаю.

Мне еще никто не говорил таких слов. От смущения я краснею, и лицо растягивается в огромной улыбке.

– Ты уникальная! Поверь, твоя история вдохновит многих других на борьбу за свободу.

Дома нас встретили жена Абделя и его дети. У него есть дочь Шима, которая младше меня на три или четыре года. В ближайшие дни я буду жить в ее комнате. Там полно игрушек, особенно кукол Fulla – это африканская Барби, о которой мечтают все девочки Йемена. А еще в доме судьи есть телевизор – это такая роскошь! Вокруг него столпились четверо братьев Шимы.

– Haram[12]12
  Слово, которое используют для выражения сочувствия или сожаления. Здесь переводится как «бедняжка». Также «haram» может значить «запрещено» или «незаконно».


[Закрыть]! – прозносит Шима вместо приветствия.

Мама объяснила Шиме, почему я оказалась здесь, и она очень тепло меня приняла. Сразу видно, что она растет в любви и заботе, так что история об избиении маленькой девочки злым взрослым трогает ее до глубины души.

Мне улыбается Саба, жена судьи, и говорит: «Нуджуд, прошу, чувствуй себя как дома».

Так вот она какая, настоящая семья, – здесь не накажут, поддержат и защитят. Именно здесь в первый раз я решилась рассказать свою историю.

Глава четвертая
Свадьба

Февраль 2008 года

Мы с Моной часто прогуливались по проспекту Хайл и любовались витринами, забыв обо всем. Сколько шикарных нарядов, совсем не похожих на наши черные платки, существует в этом мире! Особенно нам нравилось разглядывать белые свадебные платья – они всем своим видом излучали любовь и счастье, которые ждут девушку в этот прекрасный день.

– Inch'Alla[13]13
  Переводя буквально «Если будет на то воля Господа».


[Закрыть], и ты будешь в таком в день своей свадьбы, – всегда шептала Мона, не отрывая взгляда от витрины.

* * *

Мона почти никогда не улыбалась. Ее собственная свадьба была устроена на скорую руку, и ни о каком шикарном наряде речи не шло. Она предпочитала не говорить о своем замужестве, особенно после того, как ее муж внезапно исчез. Я чувствовала, что за этим кроется какая-то история, потому что взрослые часто шептались, а Мона всегда закрывалась, когда разговор заходил о ее муже. А еще она всегда шептала мне, что желает, чтобы мой муж был добрым и заботливым.

* * *

Я вообще ничего не знала о том, что значит быть замужем. Почему-то мне казалось, что свадьба – это большой веселый праздник с кучей подарков, сладостей и драгоценностей. А еще, что это начало новой жизни, и что она обязательно будет лучше прежней. Я несколько раз была на свадебных церемониях моих родственниц – они всегда проходили с музыкой и танцами. Женщины наряжались: делали яркий макияж, укладывали волосы как модели из рекламы шампуня, а самые кокетливые украшали челку маленькими заколочками. Молодоженам расписывали руки хной, и я всегда думала, что когда-то и мои руки будут такими красивыми.

* * *

Папины слова стали для меня неожиданностью. Я даже не сразу поняла, что он имеет в виду, говоря «теперь настал твой черед». Сперва я растерялась, а потом даже восприняла эту новость с радостью. Замужество казалось мне шансом на новую счастливую жизнь за пределами дома – в последнее время находиться там стало совсем невыносимо. Отец потерял работу в муниципалитете, а новое место найти так и не смог. У нас была уйма долгов, и мы жили в постоянном страхе, что хозяин квартиры выставит нас за дверь.

Мы экономили на всем. Как только Omma не исхитрялась, чтобы прокормить семью. Сначала из рагу пропало мясо – даже не вспомню, когда я в последний раз ела fatah (рагу из говядины). Наверное, это был день, когда мы вместе с родственниками были в ресторане в честь Аида, конца рамадана. Детям тогда еще разрешили выпить Pepsi – американскую черную газировку. Помню, что перед уходом официант побрызгал мне на ладошки духами. Они так вкусно пахли!

Обычно наш рацион состоял из риса, овощей, блинов с ароматным йогуртовым соусом из лука и чеснока, а на десерт мы с мамой готовили bin al sahn[14]14
  Традиционный и очень популярный йеменский слоеный пирог, напоминающий пахлаву.


[Закрыть] с медом. Если отцу удавалось заработать достаточно денег, то братья покупали на рынке курицу, которую мы готовили по пятницам, в священный для мусульман день.

Мама научила меня печь лепешки. Мы готовили их в печи tandour, совсем как тогда, когда жили в долине. Но однажды ее пришлось продать, чтобы выручить деньги, как и многие другие личные вещи. Поскольку денег не хватало, маме пришлось продать не только ее. Рассчитывать на отца стало трудно.

Однажды наступил день, когда продавать уже было нечего, и тогда мои братья стали одними из тех бродяжек, что продают на светофорах водителям всякую мелочовку вроде салфеток или жвачки. Через какое-то время к ним присоединилась Мона, но ей не повезло: не прошло и двадцати четырех часов, как она попалась полицейским, и они отвезли ее в какое-то особое место для людей, которые нарушают закон. Мона рассказывала, что она видела там женщин, которых обвиняют в том, что они встречались с несколькими мужчинами одновременно. Охранники были к ним жестоки и таскали их за волосы. Сестра сделала еще одну попытку вернуться к уличной торговле, но после еще одного столкновения с полицейскими решила не рисковать и отказалась от этой идеи. Это значило, что пришел черед поработать нам с Хайфой. Мы ходили между машин, держась за руки и не осмеливаясь взглянуть в глаза водителям. Впрочем, те тоже делали вид, что не замечают двух оборванок.

* * *

В дни, когда отец не ленился допоздна в кровати, он вместе с другими безработными слонялся по главной площади, надеясь найти хотя бы временный заработок и устроиться чернорабочим, каменщиком или даже мальчиком на побегушках, чтобы выручить хотя бы тысячу риалов[15]15
  Примерно 270 рублей.


[Закрыть]. После полудня он обычно жевал кат с соседями – папа говорил, что это помогает ему расслабиться и немного забыть о проблемах. Такое времяпрепровождение стало для него ритуалом: он усаживался по-турецки, аккуратно вытаскивал лучшие листья из маленькой пластиковой сумки, а затем отправлял их в рот. В конце концов листья превращались в один огромный шар, который он мог пережевывать часами.

Как раз в один из таких моментов к папе обратился тридцатилетний мужчина и сказал, что хочет породниться с нашей семьей: взять кого-то из дочерей в жены. Мужчину звали Фаез Али Тхамер. Он родом из нашей деревни, а в городе работал курьером: развозил на мотоцикле разные товары. Отец принял его предложение почти сразу. По его логике, избранницей Фаеза должна была стать я – самая старшая после Джамили и Моны, которые уже замужем.

Этим же вечером я подслушала странный и резкий разговор между Моной и отцом.

– Нуджуд еще слишком мала, чтобы становиться чьей-то женой!

– Что ты имеешь в виду? Пророк Мохаммед взял Аишу в жены, когда ей было всего лишь девять лет!

– Отец, сейчас все совсем не так, как во времена пророка, – настаивала Мона.

– Как же ты не поймешь, что замужество – это лучший способ защитить Нуджуд? Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Я не хочу, чтобы с ней случилось то же, что с тобой и Джамилей… Если она будет замужем, то какой-нибудь проходимец не лишит ее чести, и она не будет опозорена… Хватит с нашей семьи вас двоих, все пускают сплетни… И Фаез кажется очень достойным: его знают в квартале, он родом из нашей деревни. И Фаез обещал, что не притронется к Нуджуд, пока та не станет взрослее.

– Но отец…

– Все уже решено! И к тому же, у нас не так много денег, чтобы прокормить семью. Выдадим замуж, и одним голодным ртом станет меньше.

Мама оставалась безучастна. Было видно, что решение отца расстраивает ее, но возражать она не решалась. Omma очень хорошо усвоила, что женщинам в нашей стране нужно подчиняться приказам мужчин, и ничего с этим не поделать. Ее собственный брак был устроен так же, как сейчас мой.

* * *

Слова отца не выходили у меня из головы. Так вот кто я для него – лишний голодный рот. И раз подвернулась такая удачная возможность, то от меня нужно обязательно избавиться. Конечно, я не была идеальной дочерью, часто капризничала и делала глупости, но ведь я же его дочка! Я вот люблю отца, даже несмотря на то, что из-за него мы голодаем и попрошайничаем на улице, а он жует кат с соседями.

Совершенно не понятно, что папа имел в виду, когда говорил, что я смогу избежать участи Джамили и Моны. Джамиля часто бывала у нас в гостях и всегда приходила со сладостями. Сейчас ее нет уже несколько недель – она внезапно пропала. Так же, как и муж Моны, о котором тоже ничего не слышно. Куда он мог уехать? Слишком сложная загадка для девятилетней девочки.

Когда муж Моны пропал, его мать потребовала от нее отдать внуков – трехлетнюю Мониру и полуторагодовалого Нассера. Моне пришлось это сделать, но разлука с детьми буквально разрывала ее сердце. Как бы она ни боролась, ей удалось оставить с собой только сына, потому что ему нужно грудное молоко. С тех пор сестра не отходит от него ни на шаг. Стоило ему хоть на минуту скрыться с глаз, Мона тут же бежала к нему и сгребала в охапку, как самое драгоценное в мире сокровище.

* * *

К свадьбе приготовились очень быстро. Я сразу поняла, что никакого праздника из моих фантазий не будет. Еще за месяц до церемонии семья мужа решила, что мне ни к чему учеба, и заставила бросить школу. Мне пришлось проститься с Малак, моей подругой, и любимыми учительницами – Самией и Самирой. Это они научили меня писать мое имя на арабском: сначала изгиб «noun», за ним завиток «jim», петелька «waou» и уголок «del»: Nojoud!

На прощание я крепко обняла Малак и пообещала ей, что мы скоро увидимся:

– Малак, вот увидишь, мы еще съездим вместе на море, и будем бродить по песку, и наблюдать, как волны стирают следы наших маленьких пяток, – шептала я ей, уткнувшись в плечо.

В школе мне больше всего нравились уроки математики и Корана. Нас учили пяти столпам ислама – это chadada (символ веры), пять ежедневных молитв, had (повествующий о великом паломничестве в Мекку), zakat (подаяния самым бедным) и рамадан (это время, когда мусульманам нельзя ни есть, ни пить от рассвета до заката). Самия говорила, что мы тоже будем соблюдать рамадан, когда подрастем.

А еще мне очень нравились уроки рисования. Я обожала рисовать цветными карандашами фрукты и цветы. А еще красивые дома с голубыми крышами и зелеными ставнями, окруженные садом фруктовых деревьев, и с бассейном в центре. Дома обязательно окружали высокие заборы, у которых стояли суровые охранники. Я слышала, что все богатые живут так.

Между уроками мы играли в прятки и рассказывали всякие смешные считалки. Школа была для меня особенным местом, островком счастья, где я укрывалась от неприятностей повседневной жизни.

* * *

Еще мне запретили ходить к соседям, чтобы послушать музыку. Я и Хайфа обожали бывать у них и слушать диски Хайфы Вахбе и Нэнси Аджрам. Это очень красивые ливанские певицы с роскошными волосами, огромными глазами и идеально прямыми носами. Мы частенько подражали им, кокетливо хлопая ресницами и виляя бедрами. Еще мне нравилась йеменская певица Джамиля Саад – она так проникновенно пела про любовь.

Наши соседи были редкими везунчиками: помимо проигрывателя они были обладателями еще и телевизора. Я часами смотрела «Том и Джерри», «Путешествия Аднана и Лины» – мультфильм о приключениях двух друзей в далекой азиатской стране. Наверное, это был Китай или Япония, потому что у героев были раскосые глаза. Но при этом они в совершенстве говорили на арабском, даже без акцента!

Аднан – очень смелый мальчик, который всегда спасает Лину из лап злодеев. Какая же она везучая. Иногда я мечтала, что и у меня будет такой защитник. Аднан очень напоминал мне одного мальчика из квартала Аль-Ка – его звали Эйман. Он как-то раз спас меня с друзьями от хулигана, который болтался по улице и кричал всякие ругательства: он не давал нам пройти и неприятно издевательски смеялся, наслаждаясь нашими испуганными лицами. А Эйман не побоялся дать ему отпор: он так здорово пригрозил ему, что тот убежал, сверкая пятками.

Эйман первый и последний человек, который встал на мою защиту. С тех пор он стал моим воображаемым героем. Когда мне плохо, я мечтаю, чтобы этот герой появился и показал всем, что меня нельзя обижать. И конечно, я мечтала, чтобы мой муж был таким человеком.

* * *

С момента так называемой помолвки до свадьбы прошло лишь две недели. По нашему обычаю женщины устроили свой собственный праздник и собрались в нашей крошечной квартире. Я зашла в комнату, и на меня сразу же обрушился залп радостных криков родственниц. Но я уже не видела ничего вокруг от застилающих глаза слез и лишь старалась не упасть, потому что праздничное платье было мне велико и волочилось по полу. Меня нарядили в полинявшую коричневую тунику родственницы мужа, волосы убрали под платок, который тяжело давил на голову, и даже не разрешили накрасить глаза тушью. Проходя мимо зеркала, я увидела в нем напуганную маленькую девочку: огромные карие и чуть раскосые глаза, розовые губы, круглые щечки и ни единой морщинки. Господи, но я же ребенок, почему я должна выходить замуж?

Мужчины отмечали событие в доме одного из моих дядей – жевали кат. Они же за пару дней до этого заключили брачный договор – ни меня, ни уж тем более маму на это мероприятие не позвали и даже ни о чем не сообщили. Мы узнали об этом от старших братьев, которые попрошайничали на улице, чтобы накормить отца, его брата и моего мужа с родней. Юридической стороной вопроса занимался будущий зять – единственный, кто в этой компании умел читать и писать. Dot[16]16
  Плата, выкуп за невесту. Сумма обсуждается мужчинами обеих семей на этапе заключения брачного договора.


[Закрыть] за меня составил сто пятьдесят тысяч риалов[17]17
  Чуть больше 40 тысяч рублей.


[Закрыть].

Вечером я услышала, как отец успокаивает маму: «Не волнуйся, мы заставили его пообещать, что он не притронется к Нуджуд до тех пор, пока она не созреет как девушка».

Я не понимала, что это значит, но почему-то внутренне содрогнулась от этой фразы.

* * *

Свадьба началась в полдень, и это были худшие несколько часов в моей жизни. У меня не было белого платья, не было хны на запястьях и даже любимых конфет с кокосом, которые бы здорово подбодрили меня сегодня, напомнив о счастливых днях. Гости вокруг веселились и танцевали, а я лишь забилась в уголок и размышляла о том, какие большие перемены (и точно в худшую сторону) со мной происходят. Девушки помладше оголили живот и стали трясти бедрами, исполняя танец живота, совсем как в глупых клипах по телевизору. Гости постарше взялись за руки и кружились все вместе в традиционном танце. Во время музыкальных пауз ко мне выстраивалась вереница людей с поздравлениями, и я делала вид, что счастлива и благодарна им за теплые слова, но притвориться счастливой и растянуться в улыбке у меня не получалось.

К концу вечера мое лицо опухло от слез – мое сердце разрывалось от мысли, что мне придется покинуть любимую семью. Поверить не могу, что всерьез думала, что хочу сбежать от них куда подальше. А еще я тосковала по школе и моей дорогой подруге Малак. В комнате был еще один человек, не разделявший общее веселье, – это была Хайфа. Я с ужасом подумала, что скоро ее ждет то же самое.

Гости разошлись на закате. Я, не снимая своего поношенного наряда, задремала рядом с сестрой, а потом рядышком с нами устроилась мама, закончившая убираться в зале после праздника. Папа пришел еще позже. В свою последнюю незамужнюю ночь я очень хорошо спала, наверное, потому что главный кошмар случился этим днем.

* * *

На рассвете меня разбудила мама, и мы вышли в узкий коридор. День, как и всегда, начался с поклонения Богу и утренней молитвы. Потом мама подала завтрак: шарики foul из белой фасоли с луком и томатным соусом (это традиционное блюдо для завтрака) и чай. У двери для меня уже был собран небольшой узелок с вещами, но я упорно старалась не обращать на него внимание. Увы, но через пару минут раздался оглушительный гудок автомобиля, который вернул меня к реальности и напомнил о начале новой жизни. Мама крепко-крепко обняла меня, а потом помогла одеться в черное покрывало и черный платок, niqab. До этого меня ни разу не заставляли носить его – я довольствовалась маленьким черным лоскутком, который часто спадал с головы, и никто не обращал на это внимания.

– Нуджуд, ты теперь замужняя, и не можешь выходить из дома без этого платка. Только муж может видеть твое лицо – на кону его sharaf[18]18
  «Честь» по-арабски.


[Закрыть], и ты не можешь его опозорить.

Я покорно слушала маму и кивала ей в ответ, но на самом деле мне жгло сердце от обиды: как она могла позволить отцу отдать меня чужим людям?

На заднем сиденье автомобиля сидел мой муж: совсем некрасивый невысокий мужчина с усами и взлохмаченными, слегка кудрявыми волосами. Как и многие, он носил белую тунику. На ее фоне сильно выделялись потемневшие руки – не только от жаркого йеменского солнца, но и от машинного масла. Наверняка я видела его в деревне раньше, но уехала оттуда слишком маленькой, чтобы запомнить его.

Мое место было сзади за шофером, а рядом сидели еще четыре женщины – среди них была невестка мужа. Они наигранно и совсем неприветливо улыбнулись мне и всем своим видом показывали, что не настроены на разговор со мной. Мой муж вместе с братом сидел во втором ряду – меня немного приободрило то, что мне не придется смотреть ему прямо в глаза всю долгую поездку. Но зато я чувствовала его взгляд на своей спине, и от этого меня пробирала дрожь. Какой он человек? Каким мужем будет? Зачем ему вздумалось жениться именно на мне? Что вообще такое брак? Ни на один из этих вопросов у меня не было ответа.

Мотор зарычал, водитель выжал педаль газа, и по моим щекам вновь полились слезы. Я прижалась носом к стеклу и неотрывно смотрела на маму до тех пор, пока она не превратилась в малюсенькую точку.

* * *

Ехали мы молча, а я мысленно разрабатывала план побега, который становился все более нереальным по мере того, как мы продвигались на север. А еще я думала о том, что слишком маленькая для всего этого: для niqab, для долгой поездки, для разлуки с родителями, для мужа, который внушал мне страх и отвращение.

От раздумий меня отвлек резкий оклик солдата: «Откройте багажник!». По дороге на север расставлено множество контрольно-пропускных пунктов – говорят, что это из-за войны между армией и бунтовщиками Хутхи[19]19
  Аль-Хутхи – это движение бунтовщиков, принадлежавших к шиитскому ответвлению ислама (большинство жителей Йемена – сунниты). Хутхи выдвигали ряд политических, религиозных и социальных требований. Бои между ними и армией Йемена длились четыре года – с 2004-го по 2008-й.


[Закрыть]. Папа рассказывал, что Хутхи – шииты, а большинство жителей Йемена – сунниты. Понятия не имею, в чем разница, знаю лишь, что я мусульманка и должна молиться пять раз в день.

Быстро осмотрев наш автомобиль, солдаты пропускают нас дальше. Ах, почему я не додумалась попросить о помощи. Разве солдаты с оружием не нужны для того, что охранять спокойствие и обеспечивать порядок в стране? Я бы рассказала ему, что меня силой увозят из Саны, а еще, что боюсь умереть от тоски, ведь я никого не знаю в деревне…

* * *

Мне было тяжело расставаться с большим городом: я успела полюбить высотки, широкие проспекты и яркие рекламные щиты, любуясь на которые мечтала, что когда-нибудь буду пить газировку каждый день или что у меня будет мобильный телефон. Я привыкла к тяжелому воздуху и бесконечным пробкам. Но больше всего я любила Баб-аль-Йемен, Старый город, где было невероятно красиво. Мне жутко нравилось гулять среди изящных глиняных домов с лепниной под руку со старшими сестрами и воображать себя искательницей приключений. Почему-то архитектура этого города напоминала мне что-то индийское – может, задолго до нас здесь и правда были индийские архитекторы и придумали все это волшебство, чтобы здесь счастливо жили король и королева.

Баб-аль-Йемен – это смесь разных звуков. Крики торговцев, треск старых кассет, завывания попрошаек, но стоило раздаться призыву к молитве, как весь этот гомон утихал.

А еще улицы Баб-аль-Йемена всегда наполняли чудесные запахи пряностей (тмина, корицы, гвоздики), доносившихся из множества лавочек. Прилавки торговцев ломились от разнообразия товаров. Здесь было все: серебряные клинки, расшитые шали и ковры, сладкие пирожки, специи, хна и множество нарядов. Чтобы все это разглядеть, мне часто приходилось вставать на носочки.

В Баб-аль-Йемене мы часто видели «дам Старого города» – я так называла женщин, кутавшихся в разноцветные покрывала sitaras[20]20
  «Занавески или покрывала» по-арабски.


[Закрыть]. Они очень сильно отличались от жительниц остального Йемена: казалось, что эти нарядные дамы прибыли сюда из прошлого[21]21
  Согласно некоторым источникам, женщины в Йемене начали прятать лицо за черными покрывалами на закате Османской империи.


[Закрыть].

Как-то раз я здесь даже потерялась: отстала от тети в плотной толпе людей, засмотревшись на волшебный мир Старого города. Когда мне наконец удалось выбраться, я поняла, что не могу найти дорогу – все улочки невероятно похожи друг на друга, куда ни поверни. Я бесцельно блуждала два часа, а потом просто села на корточки и разрыдалась. Слава Аллаху, меня заметил торговец, знавший мою тетю, и отвел к ней.

* * *

Сидя на заднем сиденье автомобиля среди незнакомых и неприветливых людей, я как никогда чувствовала одиночество. Моя жизнь никогда не была сладкой, но сейчас я окончательно и бесповоротно очутилась в жестокой реальности. Автомобиль мчал меня прочь от Саны, и так же стремительно я прощалась с детскими грезами. Впереди была неизвестность, в которой до меня точно никому не было дела.

* * *

Мы выехали на крутую дорогу – на каждом повороте я крепко хваталась за ручку сиденья и боролась с постоянными приступами тошноты; казалось, что желудок забыл, где ему надо находиться, и постоянно поднимался куда-то к горлу. Мне очень нужен свежий воздух, но я лучше умру, чем попрошу мужа притормозить на обочине.

Печальные мысли возвращались каждый раз, стоило мне посмотреть на спутников моего путешествия. Стараясь отвлечься, я решила поиграть и стараться как можно тщательнее рассматривать детали пейзажа, проносившегося за окном автомобиля. Мы проезжали мимо старой разрушенной крепости, темно-коричневых домиков, совсем как в Старом городе. Пересохшие ущелья сменялись зелеными долинами и стадами коров и коз, задумчиво пережевывавших траву. Мимо проносились женщины в черных платках, кактусы, росшие у обочины, животные.

Кажется, мы даже проехали двух раздавленных колесами автомобиля кошек, но я успела зажмуриться, прежде чем эта картинка впечаталась в мои воспоминания. А потом мы увидели огромные сочные поля ката – они выглядели, словно бескрайний зеленый океан.

Увидев это, шофер воскликнул: «Qat, проклятие нашей страны! Из-за него мы в конце концов сдохнем от жажды[22]22
  Для выращивания ката в Йемене расходуется две трети водных запасов.


[Закрыть]!»

Мне подумалось, что как же странно устроена жизнь: даже такие красивые вещи могут нести зло.

Чуть дальше, справа от дороги, я заметила Каукабан – это крошечный город из камня, расположенный на самой вершине холма. Я уже проезжала мимо нее в детстве, когда мы с родителями ездили на праздник Аида в соседнее селение. Женщины Каукабана славятся своей стройностью, потому что они каждый день около часа спускаются вниз к полям, а потом столько же поднимаются в гору.

* * *

Я проснулась от громкого рычания мотора. Сколько я спала, сколько мы проехали, где сейчас находимся – я ничего не понимала.

За автомобилем толпилось полдюжины озадаченных мужчин: колесо увязло в яме, и они пытались вытащить машину, толкая ее вперед. Сквозь облако пыли я попыталась разглядеть на табличке название места, где мы забуксовали, – это был Арджом. Очевидно, что мы уже близко к долине, так как асфальтированное шоссе сменилось разбитой деревенской дорогой.

– Послушайте, на этом автомобиле вы далеко не уедете: дорога дальше становится только хуже, – посоветовал местный житель, крутившийся рядом.

– Но нам нужно добраться до Кхарджи.

– Пересядьте на осла.

– Как вы себе это представляете! С нами едут женщины – им будет тяжело перенести этот путь на осле…

– Тогда вам нужно пересесть на другой автомобиль. Здесь есть паренек, он часто возит народ туда-обратно, у него шины со специальными покрышками. И то он меняет их каждые два месяца. Понимаете, какая тут дорога!

Мужчины согласились на этот вариант. Пока взрослые грузили вещи в другую машину, я воспользовалась этой неожиданной заминкой, чтобы немного размять ноги и надышаться свежим горным воздухом. С обрыва была видна моя родная долина Вади Ла’а. Возможно, это не так, но мне показалось, что она совсем не изменилась. Мои воспоминания о долине – это смешение детства, редких поездок с родителями и образов с фотографиями нашей семьи. Я вдруг подумала о дедушке Жада – он умер в прошлом году, и я очень тяжело перенесла его смерть. Дедушка был как будто олицетворением добра и надежности, моим главным защитником. Помню, как он сажал меня на коленки и притворялся, что роняет вниз, чтобы поймать в самую последнюю секунду.

Я всегда знала, что дедушка защитит меня, – как жалко, что он умер слишком рано и не видел, как его любимую внучку отдали какому-то взрослому мужчине.

* * *

– Нуджуд! Нуджуд!

Сквозь воспоминания я услышала мужской требовательный голос, совсем не похожий на дедушкин, – это муж впервые обратился ко мне, чтобы сообщить, что нам пора уезжать. Мы пересели в красно-белый пикап «Тойота» (на самом деле, цвет едва угадывался, потому что корпус машины был полностью покрыт ржавчиной). Я села спереди, между невесткой и нашим первым шофером. Мужчины расположились в открытом кузове вместе с другими пассажирами, которым нужно добраться до деревни.

– Осторожно, будет трясти!

Перед отправлением водитель включил на полную громкость музыку – из колонок полились народные мотивы, такие же скрипучие, как его пикап. Это был Хуссейн Мохеб, очень известный местный певец. Скоро к этим звукам добавился стук камней, которые вылетали из-под колес. Нас очень сильно трясло, а эти самые камни пару раз чуть не выбили лобовое стекло. Я вжалась в сиденье и что есть силы схватилась за ручку дверцы, моля про себя Аллаха помочь мне добраться целой и невредимой.

– Девочка, сосредоточься на музыке! Она поможет забыть о страхах, – посоветовал мне водитель.

Ох, если бы он знал, сколько страхов живет в моей душе…

* * *

Долгий путь до деревни прошел в сопровождении завываний Хуссейна Мохеба – я даже пыталась посчитать, сколько раз водитель запускал кассету заново. Мне показалось, что музыка вводит его в своеобразный транс, в котором он может уверенно управлять автомобилем на крутых виражах опасной дороги. Он то и дело повторял: «Природа сурова, но Господь даровал нам силы, чтобы противостоять ей!» Похоже, о моем существовании Господь позабыл.