Текст книги "Вызов принят. Остросюжетная жизнь работника скорой помощи"

Когда ты видишь нечто подобное неделю за неделей, ты меняешься. Приезжая на вызов, я слишком часто думаю: «На это я не подписывался». Я разочаровываюсь в обществе. Однажды был вызов к бездомному, умершему в общественном туалете. Кабинка стала его последним пристанищем и смертным одром. Почему мы допускаем это? Кто-то говорит, что люди сами выбирают, какой образ жизни вести, но я с этим не согласен. Я приезжал к людям, которых избили до потери сознания только из-за того, что они болели за определенную футбольную команду. Зачем люди это делают? Взрослые мужчины избивают друг друга из-за игры. Остановите Землю, я сойду.

* * *

Субботним вечером нас вызывают к пьяной женщине на улице. Как это часто бывает, вызов кажется рутинным. Приехав на место, мы видим лежащую на тротуаре женщину. Она обмочилась. Паб находится через дорогу, поэтому логично предположить, что она перебрала и упала по пути домой. Сегодня отвозить людей домой неправильно, потому что это связано с определенными рисками. Если, например, человек захлебнется собственной рвотой, у нас будут проблемы. Однако, когда наконец удается узнать адрес женщины, что само по себе является достижением, мы решаем отвезти ее домой и посмотреть, есть ли там кто-нибудь.

Когда мы подъезжаем к дому, я выпрыгиваю из кабины, а мой напарник остается с пациенткой в задней части автомобиля. Дом очень большой и находится в хорошем районе. Входная дверь приоткрыта, слышно, как внутри плачут дети. Я кричу: «Ау! Есть кто-нибудь дома?» Ответа нет. Я немного напуган, поэтому возвращаюсь к автомобилю и рассказываю обо всем напарнику. «Дети в порядке?» – спрашивает пациентка. Черт, дети. Я вхожу в дом, опасаясь, что кто-то сейчас выскочит из-за угла и бросится на меня с бейсбольной битой или ножом. Я поднимаюсь на второй этаж и вижу в кроватке ребенка лет трех. В другой кроватке находится еще один ребенок, этому месяцев шесть. Он орет во все горло, а рядом с детьми удовлетворенно храпит собака.

Я снова бегу к своему напарнику, мы затаскиваем пьяную женщину в дом, кладем ее на диван и звоним в полицию. Ребенок не успокаивается, поэтому я готовлю детскую смесь и кормлю его. К счастью, ему не нужно менять подгузник, хоть у меня и был в этом огромный опыт. Примерно через десять минут в дом заходит лысый парень с китайской едой в руках.

– Что здесь происходит? Что вы делаете в моем доме?

– Ваши дети дома одни, приятель, а твоя дама лежала пьяная на улице. Где ты был?

– На вечеринке.

– Кто должен был присматривать за детьми?

– Она.

Как можно оставить детей одних и напиться до потери сознания? Этому парню нисколько не стыдно. Полиция приезжает в тот момент, когда я вызываю отрыжку у младенца. Полицейские делают записи и арестовывают отца. Они находят номер матери женщины и просят бабушку приехать. Та очень огорчена произошедшим. Она милая и явно обеспеченная женщина. Забрав внуков, она оставляет дочь с нами. Как только пьяная мать приходит в сознание, ее тоже арестовывают. Сюрприз!

Самоубийство – это постоянное решение временной проблемы.

Вернувшись в автомобиль скорой помощи, я испытываю странные противоречивые эмоции. Очевидно, они поступили неправильно, но кого нужно винить? Может, мужчина вышел выпить несколько кружек пива, будучи уверенным, что его партнерша присматривает за детьми? Или все наоборот? Как бы то ни было, в их доме явно не все в порядке. Я не могу не гадать, что будет дальше с этими людьми. В такие моменты я думаю: «Эта работа гораздо глубже, чем я ожидал». На экране появляется новый вызов, и я еду дальше.

* * *

Часто в памяти остаются не самые драматичные вызовы. Однажды я приехал к мужчине лет восьмидесяти, у которого случилась передозировка. У него был большой дом и красивая машина. Очевидно, это успешный человек. Однако его жена недавно умерла, и он не мог больше выносить одиночество. По пути в больницу он сказал мне: «Я не знаю, почему я до сих пор здесь. У меня нет ни детей, ни друзей, и я больше не хочу жить».

Обычно в таких ситуациях я говорю: «Самоубийство – это постоянное решение преходящей проблемы», но в том случае все было немного иначе из-за возраста мужчины. Я объяснил ему, что есть группы поддержки, общества и клубы, где можно познакомиться с новыми людьми, и это мог бы быть первый день его оставшейся жизни. Возможно, все звучит банально, но что еще можно было посоветовать тому человеку в час нужды?

Я вижу множество людей, которые на самом деле не живут, а цепляются за жизнь кончиками пальцев. Рядом с ними нет никого, кто взял бы их за руку и вытащил. Я видел пары, где обоим партнерам за девяносто, а они пытаются заботиться друг о друге без поддержки родных, друзей или других людей. Я видел голых немытых детей, бегающих по полуразрушенным домам, где пирамиды из пепельниц так же высоки, как пирамиды их грязных тарелок на кухне.

Чем дольше работаешь в скорой, тем меньше веришь в высшие силы. Столько всего ужасного приходится видеть.

Иногда я думаю: «Кто я такой, чтобы судить?» Граница между осознанно выбранным образом жизни и пренебрежением часто размыта. Однако порой у меня не остается иного выбора, кроме как сообщить о пациентах в нужные службы. Этот процесс сам по себе довольно неприятен, поскольку, заполнив все необходимые документы, мы больше ничего не слышим о человеке. Мы не только не знаем, правильно ли мы поступили, но и не получаем информации о том, выполнили ли службы свою работу. Нам остается лишь скрестить пальцы.

У работников скорой помощи нет времени на философские размышления по поводу увиденного, и они становятся очень циничными. По крайней мере, я. Раньше я считал себя хорошим христианином и до сих пор надеюсь, что после смерти нас что-то ждет. А мои дети ходят в христианскую школу, потому что мне нравятся ценности, которые прививает религия. Однако чем дольше ты работаешь в скорой помощи, тем меньше веришь в высшие силы. Разве Бог позволит ребенку умереть мучительной смертью от рака костей? Или от родительской безответственности?

* * *

Однажды на станции мы с коллегами говорили о Боге, и я понял, что большинство людей стоят на стороне науки. Врачи и другие медицинские работники не могут творить чудеса в библейском смысле, но медицинские чудеса они творят каждую секунду. Я никогда не видел Иисуса, зато я видел чрескожное коронарное вмешательство, которое по сути является операцией на сердце, проведенной через вену. Вам больше не нужно ложиться в больницу на месяц: вы проводите там пару дней, а уже через несколько недель возобновляете тренировки в зале.

Пока Иисус не покажет нам свое лицо, я буду верить в чудеса человечности. Если после моей смерти райские жемчужные врата не распахнутся передо мной, то я позвоню в полицию.

8
Собирая по кусочкам

Про сотрудников скорой помощи можно сказать: «За все берется, да не все дается». Нас можно сравнить с «мужьями на час», которых вызывают, чтобы прочистить трубы или устранить течь. Это серьезные проблемы, требующие незамедлительного решения, и «муж на час» наверняка решит их мастерски. Однако вы вряд ли пригласили бы его, чтобы заменить проводку во всем доме, так же как не станете просить работника скорой помощи провести операцию на мозге. (Еще раз хочу напомнить, что сотрудники скорой помощи НЕ будут прочищать вам трубы и устранять течи. У нас и так полно работы.)

Когда я только начал работать, у меня развился комплекс неполноценности, потому что меня не научили делать все, что нужно. Я полагал, что врачи будут смотреть на меня свысока, так как они учатся не менее десяти лет. Однако вскоре я понял, что, когда у врачей что-то идет не так и им срочно требуется помощь, они звонят нам.

Часто мы в буквальном смысле собираем людей по кусочкам. Однажды нас вызвали к терапевту, пациенту которого резко стало плохо. Врач явно был застигнут врасплох состоянием того парня, и я не побоюсь сказать, что терапевты, в отличие от нас, не привыкли к таким ситуациям. Доктор испытал облегчение при виде нас. Пациент тоже, хотя он также был немного сконфужен. Врачи понимают, что у нас с ними разные задачи. Большинство сотрудников скорой помощи прекрасно выполняют свою работу.

Однако бывают ситуации, когда я превращаюсь в социального работника. В такие моменты мой комплекс неполноценности возвращается, поскольку приходится выходить из зоны комфорта. Иногда нас вызывают к пациентам, которые вот-вот умрут. Однажды мы приехали к тридцатидвухлетней женщине с терминальным раком. У нее развилась полиорганная недостаточность, и мне ничего не оставалось, кроме как сказать: «Думаю, вы приближаетесь к следующей стадии». Она не хотела оставаться дома, потому что у нее были маленькие дети. Мы же не хотели везти ее в отделение неотложной помощи, потому что это было совсем не подходящее для нее место. Поэтому позвонили в местный хоспис, который любезно согласился принять нашу пациентку.

Легкое пожатие пальцев может сказать больше тысячи слов. Не знаю, сколько незнакомцев я держал за руку за время работы в скорой.

Одна из самых сложных задач, стоящих перед сотрудником скорой помощи, – вынести умирающего пациента из дома на глазах у родственников. Независимо от того, сколько нас ждет работы впереди, мы не станем торопиться, потому что этого заслуживает пациент и его близкие. Мы пробыли в доме той женщины очень долго, готовя ее к неизбежному. Работники скорой помощи не могут превратить подобный опыт в приятный или изменить исход болезни пациента, однако в их силах обеспечить человеку комфорт. Мы старались, чтобы все выглядело так, словно мы не делаем ничего особенного, но при этом выполняем самую важную задачу в мире. В тот момент все действительно было так.

Мы побуждали пациентку участвовать в принятии всех решений, чтобы она руководила процессом, а не мы. Для этого нужно было говорить только тогда, когда была необходимость в словах. Однако мы приехали, чтобы поддержать не только пациентку (конечно, она оставалась на первом месте), но и ее семью. Нужно было также вовлечь в процесс мужа и детей женщины, чтобы они не чувствовали себя лишними. Мы попросили детей подготовить носилки вместе с нами, чтобы у них создалось впечатление, будто они помогают маме. Затем мы приподняли детей по одному, чтобы они могли поцеловать и обнять маму.

Как ни странно, юмор всегда приветствуется в таких ситуациях. В какой-то момент женщина указала на окно и сказала: «Нужно его помыть, когда вернусь». Это была попытка не просто справиться с ситуацией, а сделать ее более выносимой для всех присутствующих.

Когда мы выходили из дома, я заметил, что женщина оглядывается. Мы максимально осторожно поместили ее в заднюю часть автомобиля, и я чувствовал себя ужасно, понимая, что мы забираем у детей маму, которая скоро умрет. Прежде чем переместиться на переднее сиденье, я сказал ей: «Мы можем сделать для вас еще что-нибудь?» Женщина ответила «нет» и поблагодарила нас за то, что мы сделали ситуацию менее тяжелой для ее семьи. Эти несколько слов были приятнее любой рождественской премии. Я на секунду взял ее за руку, и она слабо улыбнулась. Легкое пожатие пальцев может сказать больше тысячи слов. Не знаю, сколько незнакомцев я держал за руку.

Однажды мы приехали к мужчине, который сразу сказал: «Послушайте, у меня терминальный рак. Мне тяжело дышать, и я чувствую себя очень плохо. Думаю, я умираю, но не хочу, чтобы меня реанимировали». Он четко высказал свои пожелания, но у него не было официального документа об отказе от реанимации. В этом заключалась проблема. Он умирал и хотел умереть, но находился ли в здравом уме в достаточной степени, чтобы принять такое решение? Это имело первостепенное значение: если бы мы не стали его реанимировать, а позднее выяснилось, что он не был в ясном уме, у нас возникли бы проблемы с законом.

Иногда родственники могут оспорить отказ от реанимации, который дал их умерший близкий. Поэтому мы обязаны всегда документировать это решение.

Мы позвонили начальству и попросили вызвать терапевта, надеясь, что он сможет оформить отказ от реанимации. Однако теперь встал вопрос: успеет ли терапевт прийти? Если он не придет к тому моменту, как пациент перестанет дышать, то как мы должны поступить с точки зрения закона? Пациент действительно перестал дышать до прихода врача. К счастью, рядом было несколько членов семьи пациента, и мы спросили их, как, по их мнению, мы должны поступить. Они единогласно решили, что его не следует реанимировать, поэтому мы создали пациенту максимально комфортные условия, и он умиротворенно скончался. Через пять минут терапевт постучал в дверь.

Мы старались решать вопросы по телефону подальше от пациента и его семьи, однако последние минуты этого мужчины не были полностью свободны от стресса: двое работников скорой помощи бегали вокруг него, пытаясь получить разрешение на отказ от реанимации. Поскольку его близкие находились рядом, все должно было кончиться словами: «Я не хочу, чтобы меня реанимировали». Это неправильно, что его последнее желание оказалось подвергнуто сомнениям, потому что он не подписал какой-то документ.

Проблема в том, что другой член семьи, который не находился в тот момент рядом, мог пожаловаться, что мы не предприняли попытку реанимации. Это грозило бы нам встречей с полицией и обвинением в халатности. Работники скорой помощи не всегда уверены в правильности своих действий, потому что желания пациента и установленные правила не всегда совпадают.

* * *

Я провожу много времени в пансионатах для престарелых, и в этом нет ничего удивительного, ведь именно пожилые люди чаще всего нуждаются в нашей помощи. Одни пансионаты великолепны, другие не так хороши. В одном из пансионатов, куда мы часто приезжаем, пенсионеры почти ежедневно играют в бинго и на фортепиано, поют и развлекаются как могут. Это больше напоминает социальный клуб, и в таком месте я бы сам с удовольствием пожил недельку. Однако есть и другие дома престарелых – похожие на складские помещения, – куда отправляют пожилых людей доживать свой век. Атмосфера там довольно тяжелая, и не сочувствовать жителям этих мест невозможно. Если вы отдаете собаку в гостиницу для животных, то ожидаете, что персонал будет хорошо ухаживать за ней. К сожалению, в некоторых пансионатах для престарелых дела обстоят иначе. Комиссия по контролю за медицинской помощью, основанная в 2008 году, распорядилась закрыть худшие дома престарелых. К несчастью, некоторые не очень хорошие подобные заведения до сих пор работают.

Население стремительно стареет, но наша страна, похоже, к этому не подготовилась. У нас плохо работают социальные службы, и это значит, что пожилых людей, не нуждающихся в неотложной медицинской помощи, привозят в больницу, потому что им небезопасно оставаться дома. Терапевты катастрофически перегружены, поэтому работники скорой помощи сегодня проводят все больше времени в гостиных пожилых людей, а отделения неотложной помощи становятся запасным вариантом. Я часто думаю: «Если бы социальные службы работали лучше, мы могли бы уделять больше времени тем, кто отчаянно в нас нуждается». Как бы то ни было, разговоры с пожилыми людьми – одна из самых приятных составляющих моей работы, и в такие моменты я чувствую, что действительно помогаю кому-то. Я с гораздо большим удовольствием провожу время с ними, чем в ночных клубах, и я просто обожаю чай и заварной крем.

Чем лучше работает медицина, тем более старым становится население Земли.

Иногда мы приезжаем к пациенту и сразу понимаем, что пожилому человеку просто одиноко и он хочет побыть в компании хотя бы час. Даже если мы решаем, что проблема со здоровьем недостаточно серьезна, чтобы везти его в больницу, мы все равно проводим с пациентом немного времени, чтобы подбодрить. Мы также можем записать его на прием к терапевту или сообщить о нем в организацию помощи пожилым людям.

Мне доводилось приезжать к пожилым людям, которые не могут встать с кресла. Требуется ли в данном случае неотложная медицинская помощь? В принципе, нет. Можем ли мы просто бросить человека, застрявшего в кресле? Разумеется, нет. Однако если у этого человека нет серьезных медицинских проблем, то с этой задачей вполне может справиться сиделка. Они выполняют прекрасную работу: массируют пожилым людям ноги, стригут им ногти и следят, чтобы небольшой кашель не перерос во что-то более серьезное. Эрготерапевты[4]4
  Эрготерапевт – специалист, работа которого направлена на максимальную адаптацию человека в окружающей обстановке с утраченными и сохраненными функциями.


[Закрыть] меняют кресла, спальни и ванные комнаты в соответствии с индивидуальными потребностями пациента. Эти превентивные меры необходимы, чтобы пожилые люди всегда могли подняться с кресла или кровати и не падали в душе или с лестницы. Единственная проблема в том, что иногда и превентивные меры не помогают.

Большинство сиделок в частных домах и пансионатах для престарелых выполняют невероятную работу. Я представить себе не могу, насколько сложно заботиться о людях со всевозможными тяжелыми заболеваниями. Эти люди поднимают и переворачивают пациентов, подмывают их и регулярно меняют грязное постельное белье. Им также приходится работать с пациентами, страдающими деменцией, что очень трудно. Более того, они сближаются со своими подопечными, а затем наблюдают, как те слабеют и умирают. Эти люди практически никогда не теряют самообладание, и у них очень приятная и нежная манера общения. Сколько платят этим настоящим героям, выполняющим такую важную работу? Чуть больше прожиточного минимума.

Несмотря на все усилия сиделок, я иногда думаю, что наших стариков слишком рано списывают со счетов. Однажды в выходной день (да, у нас бывают выходные) нам позвонил мой тесть и сообщил, что у его матери случился инсульт. Врач сказал, что она умрет в течение суток, поэтому все должны были прийти попрощаться.

Сиделки, которые проводят много времени с больными и скрашивают последние дни умирающих, выполняют невероятно важную работу. А получают при этом копейки.

Мы сразу поехали в пансионат для престарелых, и по пути я думал: «Откуда он знает, что она умрет в течение суток?» Мы, работники скорой помощи, не списываем в утиль тех, у кого случился инсульт, а оказываем им помощь. У меня это в голове не укладывалось. Однако пришлось напомнить себе, что я не на работе: «Не нужно появляться с таким видом, будто ты главный. Сегодня ты не на смене. Просто держи рот закрытым…»

Войдя в комнату, я сразу понял, что никакого инсульта у женщины не было. Не было его специфических симптомов. Во время инсульта ослабевает лицо: человек не может улыбаться, и/или уголки его рта/глаз опускаются. Речь часто нарушается, могут возникнуть когнитивные проблемы. Бывает, невозможно поднять руки. Необязательно быть врачом, чтобы знать, как проявляется инсульт, и врач, поставивший диагноз, явно ошибся. Бедная женщина металась в кровати, часто дыша. У нее была высоченная температура. Очевидно, это инфекция.

Когда врач наконец пришел, я сказал: «Что побуждает вас думать, будто у нее был инсульт? Я считаю, ее необходимо отвезти в больницу». Он ответил: «А я считаю, что нам следует оставить ее здесь и дать ей спокойно умереть». Я обеими руками за то, чтобы позволять людям спокойно умереть, если уже ничем нельзя помочь, однако был абсолютно уверен, что бабушку моей жены можно вылечить. Я позвонил в скорую помощь и сказал: «Послушайте, терапевт хочет, чтобы мы оставили женщину умирать, но я уверен, что у нее сепсис». (Сепсис – это серьезное осложнение инфекции, и он требует незамедлительного лечения.)

Как только мои коллеги увидели больную, они согласились с моим диагнозом, поместили ее в автомобиль скорой помощи, включили сирену и проблесковый маячок и помчались в больницу. Врач взглянул на нее и тут же диагностировал сепсис. Лечение начало действовать, но затем у бабушки жены развилась полиорганная недостаточность, и через пару дней она умерла. Думаю, если бы тот врач не ждал двенадцать часов, она, возможно, выжила бы.

Хотя я безгранично уважаю врачей и мне жаль, что они живут в постоянном страхе судебного разбирательства, я без колебаний сообщил о том враче в Генеральный медицинский совет. Возможно, кто-то подумал: «К чему все это? Она была старая и все равно скоро умерла бы. Это того не стоит». Я думал иначе.

Работники детских хосписов – это люди с, наверное, самой устойчивой психикой на планете.

Эта ситуация заставила меня взглянуть на тех, кто подает жалобы, под другим углом. Некоторые люди жалуются по пустякам и заставляют врачей беспричинно испытывать сильный стресс, потому что каждая жалоба воспринимается серьезно. Врачи – тоже люди и могут ошибаться. В нашем случае врача отстранили от работы, и он уволился до того, как состоялось слушание.

Из всех мест, которые я видел за время работы в скорой помощи, хосписы сильнее всего берут меня за душу. Дело не только в умирающих людях, но и в потрясающем персонале, ухаживающем за ними. Хосписы заботятся о 200 тысячах людей в год, но выживают в основном благодаря средствам благотворительных фондов. В среднем хосписы для взрослых получают треть средств от государства, а хосписы для детей – всего 15 процентов. Если бы хосписов не существовало, что было бы с людьми, которые нуждаются в них? Неужели они все лежали бы в отделении неотложной помощи? Даже думать об этом невыносимо.

Работники хосписов – подавляющему большинству из них платят копейки, а кому-то не платят вообще – обладают поразительной эмоциональной устойчивостью. Персонал детских хосписов – это, наверное, самые устойчивые люди на планете. Их работа невероятно сложная, но она приносит огромное удовлетворение. На их плечах лежит большая ответственность, но лишь немногие люди могут сказать, что их работа – сделать чьи-то последние минуты на земле максимально комфортными. Они помогают людям уйти с достоинством и стараются сделать ситуацию более выносимой для родственников пациентов.