Текст книги "Мерзость"

– Кажется, начинаю понимать, – сказал он.

Я размахивал обеими остроконечными… штуковинами, словно рубил лед. И представил, как длинные, изогнутые клювы вонзаются в череп француза.

– Как ты нашел это место… Кам-Идвал? – спросил Дикон, запрокинув голову и рассматривая вертикальный ледяной утес, который ярко блестел в лучах утреннего солнца.

Его устрашающая глыба нависала над нами всей своей огромной массой, которая в любой момент могла обрушиться на нас с высоты 200 футов. Навес был слишком широким и толстым для свободного восхождения – ширина скалы по меньшей мере вдвое превышала рост Жан-Клода, а глыбы льда выступали еще на пять или шесть футов. Не было никакой возможности добраться до вертикальной стены из камня и льда над навесом – для последней веревки длиной около восьмидесяти футов.

– Я узнал у британских альпинистов лучшее место в Англии и Уэльсе, – ответил Жан-Клод.

– А разве в Британии есть специалисты по ледникам? – спросил Дикон. Я не понял, было ли его удивление искренним или поддельным. Мне всегда казалось, что он лично знал всех британских альпинистов. А также большинство французских и немецких.

– Очень немного, – с легкой улыбкой ответил Жан-Клод.

– Что дальше? – поинтересовался Дикон, указывая на почти полную сумку, словно ему не терпелось увидеть, как из нее появится еще одна необычная штуковина.

Жан-Клод повернулся, отступил назад, прикрыл глаза от солнца ладонью и стал вместе с Диконом рассматривать отвесную ледяную стену и устрашающий навес.

– Дальше… – Усиливающийся ветер почти заглушил его голос. – Дальше мы втроем пройдем эту стену. До конца. Всю. Включая навес. До самой вершины.

Ладно, буду откровенен. Мой мочевой пузырь удержала от опорожнения только мысль, что намокшее шелковое белье и шерстяные бриджи скоро замерзнут и превратятся в сосульку, что причинит мне серьезные неудобства.

– Ты… это… не… твою мать… не всерьез, – пробормотал я, обращаясь к маленькому французу, который перестал быть мне другом. Я употреблял это грубое выражение всего лишь второй раз в жизни и впервые в присутствии двух своих новых товарищей.

Же-Ка улыбнулся.

Из самой большой сумки Жан-Клод извлек три прочных, но легких кожаных… «сбруи», это самое подходящее слово – с металлическими карабинами на ремне спереди, где посередине груди перекрещиваются лямки, а также с многочисленными петлями и карабинами по всему широкому ремню. Пока мы с Диконом с сомнением натягивали на себя эти странные конструкции, Же-Ка поднял левую ногу как можно выше, вонзил в лед передние зубья своей новой «кошки», затем вогнал острые концы обоих коротких ледорубов – я только что заметил, что они крепились к запястьям короткими кожаными петлями, – и подтянул тело вверх, пока полностью не выпрямился, опираясь лишь на негнущуюся подошву левого ботинка. Его сбруя зазвенела, поскольку к ней были прикреплены разнообразные стальные инструменты – что-то вроде дополнительного ледоруба в чехле, куча блестящих карабинов, большая сумка с ледобурами, а также другие сумки со звякающими внутри приспособлениями, висящие на поясе. Через плечо и поперек груди Жан-Клода была намотана огромная бухта веревки, и по мере подъема он медленно разматывал ее.

Же-Ка потянул ледоруб в правой руке вниз, покачал из стороны в сторону, выдернул изо льда и снова глубоко вонзил заостренный конец, но уже на четыре фута выше. По-прежнему опираясь на левую ногу – думаю, это не составляло особого труда, – он точно так же закрепил правую ногу несколькими футами выше, извлек «кошку» на левой ноге изо льда и подтянулся на обеих руках. Затем поглубже вогнал в ледяную стену левый ледоруб, выше правого, поднял левую ногу и с помощью зубьев «кошки» закрепил на льду.

Стоя в непринужденной, словно на прогулке, позе на ледяной стене на высоте шести футов, Же-Ка оглянулся на Дикона – которому наконец удалось влезть в сбрую – и спросил:

– Будь это ледяная стена под Северным седлом и если бы нам требовалось подготовить ее для других альпинистов и носильщиков, как ты думаешь, сколько времени заняла бы вырубка ступеней?

Прищурившись, Дикон посмотрел вверх.

– Слишком круто для ступеней. И навес… это невозможно. Носильщикам не подняться, даже с перильными веревками.

– В таком случае, – Жан-Клод даже не задыхался, стоя на вертикальной стене, – мы возьмем с собой что-то вроде стофутовой веревочной лестницы, которую в прошлом году Сэнди Ирвин соорудил для носильщиков. Ею будут пользоваться носильщики, когда им потребуется идти за нами.

– Это было после того, как Ирвину пришлось свободным стилем подняться по камину – расщелине в ледяной стене, – сказал Дикон. – И они установили шкив для подъема грузов.

– Но если предположить, что по этой стене можно подняться, вырубая ступени, сколько времени это займет?

Дикон снова посмотрел вверх. Вертикальная ледяная стена ослепительно блестела на солнце. Он надел очки.

– Три часа. Может, четыре. Или пять.

– Семь, – сказал я. – Не меньше семи часов.

Же-Ка улыбнулся и продолжил подъем, работая «кошками» и ледорубами. Приблизительно через каждые 30 футов он останавливался, сверлил острым концом ледоруба крошечное отверстие прямо перед собой или чуть выше, вытаскивал из висевшей на поясе сумки ледобур длиной от 12 до 15 сантиметров и рукой вворачивал его под углом к вертикальной стене – сверху вниз, под углом от 45 до 60 градусов относительно линии нагрузки. Иногда, если лед был слишком твердым и ледобур не входил до конца, Жан-Клод использовал острый конец ледоруба или какой-то инструмент, висевший у него на поясе, вставляя его в шлиц ледобура и удлиняя рычаг.

Закончив установку ледобура, он каждый раз проверял прочность крепления, пристегивая к нему карабин и нагружая весом своего тела – но не извлекая «кошки» изо льда.

Даже с задержками на установку страховочных ледобуров через каждые десять ярдов Жан-Клод поднимался по ледяной стене, словно паук. Иногда он оставлял оба ледоруба во льду – соединенные лишь сдвоенным ремешком, продетым через карабины на груди «сбруи» и петли на запястьях, – и обеими руками вворачивал ледобур.

По мере того как он поднимался все выше и выше, мне становилось труднее следить за его движениями. Теоретически веревка – которая была пропущена через серию узлов на груди и животе «сбруи» – остановит его падение, если он сорвется со стены, но если это произойдет в верхней точке следующего участка, прежде чем Же-Ка успеет ввернуть очередное крепление, то он пролетит 60 футов по вертикали, и только потом веревка будет поймана ушком торчащего изо льда ледобура. Немногие альпинисты, даже при условии надежного упора для ног и точки страховки, способны удержать человека, пролетевшего по воздуху 60 футов. Слишком большая масса. Слишком большая скорость после такого долгого падения. Кроме того, альпинистские веревки образца 1925 года почти наверняка не выдержали бы такой нагрузки.

Именно в этот момент я понял, что громадная бухта веревки на плече Жан-Клода выглядела такой большой не только потому, что была длиной 200 футов, когда он начинал подъем, но также потому, что веревка, теперь спускавшаяся по ледяной стене, была толще тех, что мы обычно использовали.

Жан-Клод продолжал карабкаться по непреодолимой вертикальной стене изо льда, смещаясь на несколько футов влево или вправо, чтобы избежать ненадежных ледяных выступов, и веревка, остававшаяся после него, теперь стала напоминать паутину.

Дикон достал из кармана жилета золотые часы и следил за стрелками. Я знал, что эти часы могли использоваться в качестве хронометра. Дикон хронометрировал работу нашего друга.

Когда маленькая фигурка добралась до 15-футового выступа из камня и льда, нависавшего над вертикальной стеной высотой около 180 футов, Жан-Клод пристегнул карабин на поясе или на груди (с такого расстояния определить было трудно) к широкой петле, продетой в последний ледобур, только что ввернутый в том месте, где стена упиралась в навес, и крикнул нам (почти не задыхаясь):

– Сколько прошло времени?

– Двадцать одна минута, – крикнул в ответ Дикон, пряча часы.

Я видел, как Жан-Клод покачал головой. На голове у него была свободная вязаная шапочка красного цвета, напоминавшая берет.

– Я мог бы проделать это в два раза быстрее, если бы потренировался. И… – Он посмотрел вниз, между своих широко расставленных ног. – …Думаю, с меньшим количеством ледобуров.

– Ты нам все показал, Жан-Клод, – крикнул Дикон. – Проверил свое новое снаряжение! Оно великолепно. Теперь спускайся!

Фигурка отклонилась назад, повиснув на лямках обвязки на высоте почти 200 футов, и покачала головой. Потом Жан-Клод что-то крикнул, но ни я, ни Дикон не разобрали ни слова.

– Я же сказал – до самой вершины, – повторил он и снова посмотрел на нас сквозь широко расставленные ноги.

От волнения я буквально заламывал руки, хотя это было странно – из нас троих я был самым опытным скалолазом. Мне должны были нравиться такого рода вертикальные стены – ровная поверхность, испещренная трещинами скала и даже несколько небольших навесов в качестве дополнительных препятствий. Но это… это было самоубийством.

Я осознал, что по-настоящему ненавижу лед. И мысль о том, чтобы подниматься на Эверест с этой дурацкой сбруей и со всеми этими гремящими железяками – «проклятые жестянщики», так британские альпинисты презрительно называли немцев и немногих французов, которые пользовались металлическими карабинами и крючьями на такого рода скальных и ледяных стенах, – внезапно показалась мне просто неприличной. Неприличной и абсурдной.

В ту же секунду я также понял, что очень сильно нервничаю. Мне еще не приходилось испытывать подобной скованности, даже когда в Альпах вместе с этими двумя людьми я карабкался по карнизам, гребням, стенам, вершинам и склонам.

Я посмотрел на Же-Ка, ожидая, что тот начнет спуск. У него еще оставался достаточный запас веревки, чтобы большую часть пути спуститься по ней. Если он доверяет этим чертовым ледобурам.

Но Жан-Клод Клэру не стал спускаться по веревке или тем же способом, что поднимался, а сделал то, во что мне трудно поверить даже теперь, больше шестидесяти пяти лет спустя.

Во-первых, не отцепляя петли своей обвязки от последнего ледоруба, только что установленного в верхней точке вертикальной стены, Же-Ка отклонился назад, так что натяжение пятифутовой петли удерживало его почти горизонтально. Затем вонзил оба ледоруба в нависающий лед, как можно дальше от себя. Потом поднял ноги – я испуганно отвел взгляд, потом снова посмотрел на маленькую фигурку, ожидая увидеть, как она падает, – и уперся зубьями «кошек», передними и нижними, в угол, где встречались вертикальная стена и горизонтальный навес.

Каким-то образом ему удавалось висеть в горизонтальном положении, одной рукой поддерживая вес всего тела, а другой вворачивая ледобур – последние несколько сантиметров его пришлось вбивать, и я слышал звук скрежета стали о камень подо льдом. Затем Жан-Клод пристегнул к ледобуру карабин и что-то вроде двойной лямки и повис в горизонтальном положении футах в семи под выступом.

Затем, отталкиваясь стальными зубьями «кошек» от вертикальной стены, он принялся раскачиваться вперед-назад. Же-Ка держали только петля на ледобуре и веревка, и его тело не касалось стены или навеса, за исключением тех моментов, когда он отталкивался ногами, чтобы раскачаться еще сильнее.

– Матерь Божья, – прошептал Дикон. А может, я. Правда, не помню.

Но я помню, что маятник из маленькой человеческой фигурки под тем навесом шириной 20 футов остановился после того, как Жан-Клод вонзил оба ледоруба в ледяной потолок. Закрепился только один из них, но Же-Ка подтянулся выше, так что веревка, которая удерживала его в горизонтальном положении, немного ослабла. Затем он вонзил передние зубья «кошек» на обоих жестких ботинках в потолок и вогнал в лед второй ледоруб.

Хороший альпинист должен быть сильным. Посмотрите на наши предплечья, и вы увидите бугры мышц, которые не часто встречаются у других спортсменов, не говоря уже о «нормальных» людях. Но висеть вот так, в горизонтальном положении – не просто горизонтальном, потому что его голова находилась ниже зацепившихся за лед ботинок, – держась лишь руками за два коротких ледоруба, на силе кистей, предплечий и плеч… Невозможно.

Тем не менее Жан-Клод висел.

А потом он отпустил один из ледорубов. И стал левой рукой нащупывать ледобур в сумке, висевшей у него на поясе.

Металлический штырь выскользнул у него из пальцев, которые к тому времени почти потеряли чувствительность, и упал вниз, пролетев около 200 футов по вертикали. Мы с Диконом отпрянули, когда длинный бур отскочил от небольшого камня между нами и на снег во все стороны полетели искры.

Же-Ка спокойно вытащил другой ледобур, поправив сумку так, чтобы из нее больше не вываливалось снаряжение. Перехватив прочно застрявшие во льду ледорубы, так чтобы вес тела приходился только на левую руку, Жан-Клод не торопясь ввернул бур, соорудив ледяной якорь. Ему пришлось использовать маленький стальной инструмент, висевший у него на поясе, чтобы пройти последние сантиметры льда, а затем вбить бур в скалу подо льдом. Я так и не понял, почему Же-Ка не свалился с навеса, когда проделывал все это.

Затем он – после того, как выпустил еще семь или восемь футов лямки – повис, голова и ноги ниже поддерживаемого лямкой туловища, и принялся сильно раскачиваться взад-вперед. В дальней точке траектории Жан-Клод поднимался выше края навеса. Он продолжал раскачиваться, а я со страхом напрягал слух и зрение, ожидая, что оба бура, вкрученные в потолок, вырвутся из отверстий и он пролетит 30 или 60 метров вдоль ледяной стены, почти наверняка потеряв сознание. Одному из нас придется подниматься по закрепленной веревке, чтобы забрать раненого или мертвого друга. Мне очень не хотелось этого делать.

Но Жан-Клод никуда не падал, а дуга маятника уже выносила его над краем навеса, и на втором взмахе он вонзил в лед изогнутые клювы обоих ледорубов. Переставляя ледорубы, подтянулся выше – снова одной лишь силой плеч и предплечий, которые, наверное, дрожали от перенапряжения и адреналина.

Поднявшись на семь футов по 12-футовой вертикальной стене навеса, Жан-Клод вонзил носки своих новых «кошек» в лед и спокойно ввернул в лед последнюю точку необходимой ему страховки. Единственным признаком неимоверной усталости – а возможно, оттока адреналина, в результате которого дрожат руки и пальцы альпиниста после действительно опасной ситуации, – можно считать то, что, пристегнув карабин и с помощью Y-образных лямок закрепив обвязку на груди и на поясе, Же-Ка откинулся назад под углом около 40 градусов к ледяной стене и пару минут отдыхал. Короткие ледорубы свисали с его запястий на темляках. Даже с расстояния почти 200 футов я видел, как он сжимает и разжимает пальцы обеих рук.

Затем Жан-Клод подхватил оба ледоруба, выпрямился и возобновил подъем.

Мы с Диконом смотрели, как он перегибается через край ледяной глыбы, вбивает во что-то острый конец ледоруба, подтягивается и исчезает за краем навеса.

Минуту спустя он уже стоял на краю, снимая с плеча остатки веревки, и кричал нам:

– У меня осталось около сотни футов. – Его торжествующий голос эхом отражался от скал. – Я отвязал их – для страховки нам понадобятся две веревки, – так что захватите еще сотню футов самой толстой, «волшебной веревки Дикона», которая у меня во второй сумке. Привяжете ее на полпути. Кто следующий?

Мы с Диконом посмотрели друг на друга.

Да, из нас троих я был самым опытным скалолазом. Именно я должен был карабкаться по скалам Эвереста, если бы нам удалось дойти до так называемой второй ступени, похожей на нос дредноута, недалеко от вершины на Северо-Восточном гребне на высоте более 28 000 футов.

Но в тот момент меня объял ужас.

– Я следующий, – сказал Дикон и, закинув на плечо 100-футовую бухту «хорошей веревки» Жан-Клода, пошел к ледяной стене, подняв оба ледоруба.

Никто из нас не хотел еще раз ночевать на том жалком постоялом дворе в Серригидрадене или вообще в Уэльсе, и поэтому Дикон повез нас прямо в Лондон. Дорога заняла весь вечер и долгую, темную ночь. Фары «Воксхолла» по-прежнему были почти бесполезными, но когда после наступления темноты мы выехали на шоссе, Дикон пристраивался за каким-нибудь грузовиком и ориентировался на его габаритные огни, маленькие красные точки. Мы потратили немало времени, чтобы установить и закрепить крышу, окна и боковины. Похоже, обогреватель наконец заработал (а может, все дело было в наших разгоряченных телах), и Жан-Клод растянулся на подушках и мешках со снаряжением на заднем сиденье и проспал всю обратную дорогу. Если мы с Диконом и заговаривали, то очень тихими, почти благоговейными голосами. Я вспоминал этот необыкновенный день и невероятные открытия, с которыми познакомил нас Жан-Клод.

Когда наступила моя очередь, подъем оказался не таким страшным, как я думал. Ледовые молотки и «кошки» с 12 зубьями, в том числе двумя передними, давали ощущение безопасности. Кроме того, Дикон поднял дополнительные 100 футов веревки, которую Же-Ка называл «волшебной веревкой Дикона», и привязал ко второй – если первой считать закрепленную веревку, – и поэтому на всем маршруте я был фактически под двойной страховкой.

Она пригодилась, когда я дважды немного поторопился извлечь изо льда «кошки», прежде чем нашел три надежных точки опоры и отделился от стены. Возможно, падение с высоты 50 футов, пока тебя остановит (или не остановит) предыдущий ледобур, штука довольно захватывающая, но вторая страховочная веревка, привязанная к толстому дереву где-то за ледяным навесом и поддерживаемая Диконом, не дала мне пролететь и пяти футов.

Сам навес, который так пугал меня, когда я смотрел на него снизу, даже доставил мне удовольствие. Я волновался, выдержат ли мой вес два ледобура, которыми до меня пользовались мои более легкие товарищи, но Дикон не поленился – пока висел в горизонтальном положении под ледяным навесом, вкрутил третий, более длинный ледобур, и сильными ударами вогнал последние пять или шесть сантиметров стального штыря в скалу подо льдом.

Поэтому я даже получил удовольствие, раскачиваясь по широкой дуге над скалами внизу, от которых меня отделяло 200 футов, а затем с первой попытки вонзил острые концы обоих ледорубов во внешний, вертикальный участок ледяного навеса. Как оказалось, многолетний опыт скалолазания пригодился и на льду: последние десять футов до вершины я использовал только силу рук, подтягиваясь на ледорубах. Когда я оказался на вершине – с нее открывался просто фантастический вид на Ллин-Идвал и Кам-Идвал, а также другие пики и озера под ними, – Жан-Клод выругал меня за то, что на последнем участке я не пользовался «кошками», но я лишь ухмыльнулся ему в ответ.

Мы по очереди спустились вниз на веревке, оставив вторую страховочную веревку на месте, и остаток дня тренировались на склонах пониже. Благодаря новой веревке Дикона – большей по диаметру, состоявшей из пеньковых волокон, обычной альпинистской веревки и какого-то секретного компонента, который он нам не назвал (но который придавал веревке большую эластичность и большую прочность на разрыв), – мы чувствовали себя уверенно при подобном спуске. В 1924–1925 годах немногие альпинисты решались доверять своим веревкам – Дикон называл их «наши старые веревки для сушки белья» – такие длинные спуски.

Стараясь не заснуть во время долгой обратной дороги в Лондон – просто чтобы составить компанию Дикону, который вел машину и должен был не спать, – я снова и снова прокручивал в усталом мозгу французские термины, связанные с этой новой техникой работы на льду, которые Жан-Клод пытался вбить нам в голову.

Pied marche – просто переход по горизонтальному участку льда или пологому склону не круче 15 градусов, как через ледник – мы много раз проделывали это раньше с помощью обычных «кошек» с 10 зубьями.

Pied en canard – «утиная прогулка» – осторожный подъем на «кошках» с 12 зубьями по склону крутизной до 30 градусов. Выглядит так же нелепо, как и звучит, но можно пользоваться нашими привычными длинными ледорубами.

Pied à plat – буквально «плоскостопный», когда нижние 10 зубьев обеих «кошек» удерживают ваше тело в вертикальном положении на склоне крутизной до 65 градусов, а ледоруб вбит в лед над головой. Хороший способ отдохнуть.

Далее шли названия приемов работы с самими ледорубами: piolet ramasse на склонах крутизной от 35 до 50 градусов (элегантный способ вырубить ступени на крутом склоне) и piolet ancre, способ вырубания ступеней или другой работы руками (например, вкручивания ледобуров свободной рукой) на крутых склонах от 45 до 60 градусов и даже круче.

Для ледовых молотков своя терминология – угол входа в лед, высота хвата во время восхождения и т. д., – и после первого дня я запомнил лишь piolet panne для крутых склонов от 45 до 55 градусов, piolet poignard, который мы использовали для еще более крутых склонов от 50 до 60 градусов, и piolet traction, для склонов от 60 градусов до вертикальных стен и навесов.

Насколько я помнил, Жан-Клод сказал, что последнему способу, который требовал применения передних зубьев «кошек», он научился у немцев и австрийцев, когда вместе с ними работал на льду в декабре прошлого года, и поэтому я недоумевал, почему термины были французскими, а не немецкими. Ответ оказался прост: немцы и австрийцы, по-прежнему пользовавшиеся старыми французскими «кошками» с 10 зубьями и длинными ледорубами, просто добавили новые термины. Ничего не поделаешь – Европа.

В то воскресенье на более пологих – но таких же скользких и смертельно опасных – ледяных склонах вокруг Ллин-Идвал мы начали осваивать технику, которую я называю (до сегодняшнего дня, после того как прибегал к ней тысячи раз) «танцевальными шагами»: например, pied à plat-piolet ramasse – подъем по склону с упором на полную стопу и использованием короткого ледоруба в положении piolet ramasse для организации следующей точки опоры. Же-Ка с такой ловкостью проделывал это на крутом, но не вертикальном склоне, что наблюдать за ним было настоящим удовольствием – левая нога слегка сгибается коленом внутрь, а обе руки держат короткий ледоруб, вбитый выше по склону, затем правая нога заводится поверх левой, как в сложном танцевальном па, острие ледоруба и 10 из 12 стальных зубьев «кошки» на правой ноге снова вгрызаются в лед, и левая нога перемещается выше по склону, пока 10 зубьев «кошки» на ее подошве надежно не цепляются за склон.

А затем танцевальный шаг повторяется снова и снова.

Жан-Клод показал нам разнообразные способы отдыха на таких крутых, отнимающих много сил склонах, но мне больше всего пришелся по вкусу простой pied assis – откинуться назад на склоне так, чтобы ягодицы почти коснулись (но все же не коснулись) льда, левая нога согнута в колене, а левая ступня под вами, так что зубья «кошки» вдавлены в лед, правая нога вывернута наружу, а голеностоп повернут так, что правый ботинок и зубья его «кошки» располагаются под углом почти 90 градусов к направлению, в котором смотрит правое колено. В этом положении не нужно держаться за ледоруб и ледовые молотки, и в результате до тех пор, пока мышцы ног не начнет сводить судорогой; так можно отдыхать довольно долго, держа ледоруб обеими руками и не торопясь разглядывая склон и ландшафт внизу.

Но большую часть второй половины дня на красивом валлийском закате мы учились пользоваться самым коротким ледорубом и ледяными молотками в основных положениях piolet panne и piolet poignard: движение на передних зубьях (использование только двух передних зубьев «кошек» из двенадцати) в закрепленном положении; движение на передних зубьях в положении piolet traction; движение на передних зубьях в положении piolet poignard (так, как мы поднимались по вертикальной стене); в положении «на три часа» с использованием обоих ледовых молотков над головой на крутом склоне, когда правая нога согнута и отброшена назад; движение на передних зубьях на очень крутом склоне, так что вес тела приходится на ледовые молотки с обращенным вниз клювом в положении piolet panne (опора на оба сразу, внизу), и так далее.

Остальное время заняла техника траверса и спуска – особенно быстрого спуска. (Мне всегда нравилось скользить вниз по крутому снежному полю, используя обычный ледоруб в качестве руля, а затем для остановки в самом низу; но Жан-Клод показал нам, как шагать с «кошками» на ботинках, в положении piolet ramasse, для страховки оставляя сзади ледоруб, почти так же быстро и по гораздо более крутым склонам.)

Ближе к вечеру на крутом снежном склоне под скальной стеной Же-Ка продемонстрировал нам свое последнее технологическое чудо.

Это был маленький и относительно легкий металлический инструмент клинообразной формы со стальными пружинами – они отпускались нажатием ладони и автоматически сжимались, если убрать давление, – который мог скользить по закрепленной веревке. Же-Ка деловито взобрался по склону в своих новых «кошках» с 12 зубьями, привязал «волшебную веревку Дикона» к длинному ледорубу, глубоко вогнанному в лед под скалой футах в 150 над нами, укрепил эту точку страховки несколькими ледобурами, затем снял «кошки» и ловко соскользнул по крутому склону прямо к нам. Веревка на ослепительно белом снегу лежала как линия разлома.

Затем Жан-Клод достал эти зажимы для веревки для каждого из нас.

– Очень просто, non? – сказал он. – Полностью отпустите, и механизм крепко зажмет веревку. Можно даже повиснуть, ни за что не держась, если захочешь. Если слегка нажать одной рукой, механизм скользит по веревке, как по направляющей. А если нажать сильнее, то у механизма и вместе с ним у вас больше нет… как это произносится?.. трение?.. трения на веревке.

– Для чего ты собираешься использовать это приспособление? – спросил я, хотя видел, что Дикон уже уловил идею.

– Было бы здорово прикрепить это устройство к какой-нибудь легкой альпинистской обвязке, – сказал тот. – Так, чтобы обе руки оставались свободными, а ты был присоединен к закрепленной веревке.

– Exactement! [44]44
  Точно (фр.).


[Закрыть] – воскликнул Жан-Клод. – Я работаю именно над такой легкой обвязкой из кожи и брезента. И сегодня мы испытаем один вариант, ладно?

С этими словами Же-Ка надел свое маленькое приспособление на закрепленную веревку и начал сдвигать его вверх и подниматься по склону даже без «кошек». Следующим пошел Дикон, через несколько шагов уже сообразив, когда нажимать на механизм, а когда отпускать. Мне потребовалось больше времени, но вскоре и я признал удобство и безопасность подъема с этим дурацким маленьким приспособлением с пружинами, которое зажимает закрепленную веревку сильнее, чем любая рука в толстой рукавице. Надежность увеличилась бы еще больше, если прикрепить устройство, скажем, веревкой или карабином к альпинистской обвязке, о которой говорили Жан-Клод и Дикон.

На вершине 150-метрового склона с уклоном 50 градусов мы сгрудились вместе, защищаясь от усиливавшегося холодного ветра. Солнце садилось за горными пиками на западе. На востоке всходила луна.

– Теперь мы используем его для управляемого спуска, – сказал Жан-Клод. – Я уверен, вы убедитесь, что механизм можно применять даже на вертикально закрепленных веревках. Это… как у вас говорят? Дурацкая защита?

– Защита от дурака, – уточняет Дикон. – Покажи нам быстрый спуск.

Тогда Же-Ка отстегнул свое приспособление от двойной закрепленной веревки – двойной для того, чтобы мы могли забрать веревку после спуска со склона, – выдернул ледоруб, так что двойную страховочную веревку удерживали только глубоко вкрученные в лед ледобуры, пристегнул механизм к веревке подо мной и начал быстрое скольжение без использования «кошек», управляя лишь давлением пружин механизма в его руке.

– Невероятно! – выдохнул я, когда мы с Диконом достигли дна; так быстро спускаться по веревке мне не приходилось еще ни разу в жизни.

– Мы еще потренируемся до отъезда и во время перехода к Эвересту, – сказал Жан-Клод.

Сумерки сгустились, и вдруг стало очень холодно. Же-Ка уже вытягивал длинную веревку из проушин своих ледобуров.

– Как называется это устройство? – спросил Дикон.

Же-Ка улыбнулся, ловко наматывая бухту «волшебной веревки» на кулак и локоть, кольцо к кольцу.

– Жумар, – ответил он.

– Что это значит на французском? – поинтересовался я.

– Ничего. Но так звали моего пса, когда я был маленьким. Он мог влезть за белкой на дерево, если хотел. Никогда в жизни я не видел такой собаки-альпиниста.

– Жумар, – повторил я. Странное слово. Сомнительно, что я когда-нибудь к нему привыкну.

– Я уже несколько месяцев волновался насчет последней ледяной стены между ледником Ронгбук и Северным седлом на Эвересте, – тихо признался Дикон, когда мрачным зимним утром мы приближались к Лондону.

Я кивнул, показывая, что не сплю, и ответил ему шепотом:

– Почему? В двадцать втором вы с Финчем и остальными нашли снежные склоны к Северному седлу и вырубили на них ступени для носильщиков. В июне прошлого года снежных склонов не было, но обнаружилась та расселина – ледяной камин, – на которую Мэллори поднялся свободным стилем и установил перила, а затем спустил самодельную веревочную лестницу Сэнди Ирвина.

Дикон слегка наклонил голову.

– Но Ронгбук – это ледник, Джейк. Он растет, уменьшается, покрывается трещинами, тает, движется, крошится, создает расщелины. Единственное, в чем мы уверены, – ледник не будет таким, каким видел его Мэллори в прошлом году или мы с Финчем годом раньше. Этой весной на леднике нас могут ждать пригодные для подъема трещины или новые снежные склоны – а может, и две сотни футов отвесной ледяной стены.

– Ну, если это будет вертикальная стена, – мой голос звучал устало, но в нем проступала не свойственная мне бравада, – Же-Ка со своими «кошками» с передними зубьями, дурацкими короткими ледорубами и… как там они называются… жумарами показал нам, как на нее подняться.

Несколько секунд Дикон молча вел машину. Я видел, как на горизонте вместе с солнцем появляется купол собора Святого Павла.

– В таком случае, Джейк, – сказал Дикон, – я должен предположить, что мы готовы к восхождению на Эверест.

Я лишь хочу, чтобы этот лорд Бромли как-его-там, его чертово высочество, соизволил спуститься в Калькутту со своих холмов и помочь нам бандобаст эти большие тяжелые ящики к проклятому грузовому складу на целый день раньше; вот чего я хочу, черт возьми.

* * *

Калькутта – ужасный город, с киплинговскими «мертвецами в саванах» под ногами во время вечерней прогулки (как выясняется, не мертвыми телами, а просто закутанными в простыню людьми, которые спят на том, что служит здесь тротуарами), пропитанный благовониями, специями, человеческой мочой, коровами, неприятным запахом пота и дыхания людских толп, а также вонючим дымом горящих коровьих лепешек. Взгляды всех темнокожих мужчин выражают любопытство, презрение или неприкрытый гнев, тогда как взгляды женщин из складок черной ткани, в которую они закутаны от макушки до пяток, притягивают, манят и – по крайней мере, для меня – исполнены сексуальных обещаний.