Текст книги "Ночь вампиров"

IV. Кандалы свободы

… Свет пришел в мир;

но люди более возлюбили тьму, нежели свет,

потому что дела их были злы.

Евангелие от Иоанна

глава 3, стих 19

1

Горизонт корчился и алел, мучимый болью.

Там, где небо более не встречалось с землей, он распахивался открытой кровоточащей раной, и изорванный силуэт гор Василисков, залитый багровыми солнечными лучами, казался неровными краями разреза.

Небо исчезло. Оно более не склонялось над телом каменной пустыни, голубым изогнутым куполом, и лишь темно-красное, тревожное свечение поддерживало облака высоко над головами людей.

Закат уходил за горы тревожно, словно был он последним.

Для кого-то так и случится.

Каменная пустыня остывала, и тепло просачивалось сквозь ее истрескавшиеся пальцы, не способное задержаться в них.

На протяжении дня, пластаясь под купающимся в расплавленном небе солнцем, пустыня кичливо отказывалась от его даров; она отражала тепло, вместо того, чтобы благодарно впитывать его, и воздух над ее поверхностью был сух и горяч, как лоб человека, мучимого тяжелой болезнью.

Но солнце исчезло; оно уже не виднелось на небосклоне, и лишь длинный шлейф отраженных лучей еще скользил по склонам гор Василисков. И ничего не осталось в недрах пустыни, словно в ожесточенной душе, что гордо отказывается от скупых подарков судьбы, и к наступлению ночи оказывается голой и бесплодной.

И все же очаги тепла оставались на поверхности холодеющей пустыни. Так крысы и жуки заползают в дом, оставленный людьми, и так обида и злость заполняют душу, отказавшуюся от всего иного.

Цепь тяжелых боевых машин, издавая глухой рокот, подставляет уходящим лучам свои металлические бока. Они замедляют ход и разворачиваются, направляя короткие пушки на одну общую цель.

Люди, одетые в темно-зеленую форму, занимают позиции за бронированными бортами. Одни из них становятся за транспортерами, используя их в качестве бруствера. Их товарищи опускаются на холодеющее ложе пустыни, прячась между острыми камнями, алыми в лучах заходящего солнца.

Тяжелые вертолеты висят в воздухе, словно хищные птицы, вылетевшие из своих гнезд на снежных вершинах гор Василисков. Они почти неподвижны, и даже черные лопасти винтов, сливаясь в единый круг, словно замерли в окровавленном воздухе.

Вертолеты ждут; ждут, как стервятники, кружащиеся над полем боя. Однако этот бой еще не начался.

Военные автомобили останавливаются за линией бронетранспортеров. Солдаты выпрыгивают на землю, следуя отрывистым командам. Они растягиваются в цепь и, короткими перебежками, перемещаются на свои позиции.

Невысокий человек в форме генерала стоит, приложив к голове наушники военной рации. Два офицера, находящиеся в нескольких шагах от него, тоже докладывают что-то, сверяясь со своими записями. Кажется, каждый из них говорит о своем; но генерал успевает расслышать и принять к сведению все.

Или только делает вид.

Маленький человечек пристроился недалеко от военных. Он смотрит в одну сторону, и ни к кому не поворачивает головы. Впрочем, никто к нему и не обращается.

Этот человек выглядит маленьким, хотя на самом деле он среднего роста; но он так старается делать вид, будто его здесь нет, что словно уменьшается в размерах.

Он не отрывает взгляда от той точки, которую выбрал после долгих поисков. В первый момент сложно определить, что именно привлекло его внимание.

Ни тяжелые, неторопливые черепахи бронетранспортеров, ни металлические стрекозы, ни в спешке разворачивающиеся отряды солдат не приковывают взгляд маленького человечка.

Напротив; он выбрал ту единственную точку на каменной равнине, где ничего не происходит.

Он не хочет быть здесь; и он не хочет, чтобы здесь вообще что-либо было.

Это сенатор Густаво Матиас, глава сенатской комиссии по надзору за федеральными тюрьмами.

Генерал возвращает наушники на металлический корпус рации, но лицо его не меняет своего выражения. Неясно даже, слушал или он что-нибудь или просто терся ухом о прорезиненную поверхность.

Людей вокруг так много, и все они находится в движении; кажется, никто не в состоянии руководить таким количеством солдат.

Что-то большое и темное возвышается в центре суживающегося кольца военных. Словно каменный нарост в центре пустыни, возвышаются корпуса и сторожевые вышки.

Солнце садится все ниже, и серые здания купаются в крови солнечных лучей.

Пока это только солнечные лучи.

Тюрьма Сокорро, исправительное учреждение специального назначения. Еще вчера она находилась под особым патронажем ведомства национальной безопасности.

Сегодня правительство бросило батальон сухопутных войск, чтобы стереть ее с лица земли.

2

Моя партнерша Франсуаз Дюпон шагнула из джипа и, приложив руку козырьком к глазам, окинула пустыню неодобрительным взглядом.

– Они хотят штурмовать тюрьму? – спросила она. – Глупцы.

Я захлопнул за ней дверцу.

На мгновение я задержался возле автомобиля.

Меня беспокоили два вопроса. Стоит ли снимать солнцезащитные очки, если спускаются сумерки, и можно ли оставить наш джип там, где так много незнакомых людей.

Что, если они его угонят?

Франсуаз решительно направилась вперед, перешагивая через камни, в твердой уверенности, что, стоит ей обернуться, как я тут же окажусь рядом.

Люди перемещались вокруг с такой озабоченной стремительностью, словно приехали сюда из военной базы на берегу Рио-Браво дель Норте только затем, чтобы не стоять на месте.

Наверное, так должен выглядеть изнутри горящий муравейник, если бы кто-нибудь вывернул его наизнанку.

Человек с нашивками заместителя командира батальона приблизился к моей партнерше, что-то говоря; девушка нетерпеливо отмахнулась, и человек кубарем отлетел, словно от крепкой пощечины.

Френки умеет разговаривать с людьми.

Генерал Бретон стоял, неестественно высоко приподнимая плечи. Видимо он боялся, что, опусти он их, и звездочки сами покатятся с черно-зеленых погон.

И где-то он был прав.

Я мало что понимаю в том, как проводить крупномасштабные военные операции. Зато я твердо знаю, что гораздо лучше не проводить их вовсе.

Согнать вместе тысячи людей и дать им руки оружие – это самый простой способ убить и покалечить эти тысячи людей.

Но есть те, кому массовые бойни доставляют удовольствие; это странно, но гораздо удивительнее, что много больше можно найти людей, готовых участвовать в таких бойнях в роли пушечного мяса.

Обычно они даже не знают, за что воюют.

Генерал Бретон взглянул на нас так, как военные всегда смотрят на штатских; с чувством ненависти.

Военные считают, что единственное место гражданских – это в графе «потери среди населения».

Если бы в мире были одни штатские, не существовало бы войн; может ли военный перенести такую ужасную перспективу?

Бретон открыл рот, чтобы приветствовать нас; что бы он ни собирался произнести, эти слова умерли, одновременно с его добрыми к нам чувствами.

Если таковые были.

– Что это за балаган? – резко спросила Франсуаз.

Генерал Бретон ощутил себя сперва полковником, потом майором, затем капитаном и наконец полковым поваром.

Когда человека срывают с нагретого кресла в военной базе, и бросают через сотни миль каменной пустыни, чтобы штурмовать и любыми средствами захватить объект, охраняемый не хуже любого форта – при таком раскладе служака рассчитывает, что хотя бы будет командиром своим солдатам.

Однако Френки полагает, что везде, где она ни появится, руководить должна она.

Бретон не нашелся ничего ответить; он не мог позволить себе послать Франсуаз к дьяволу, хотя, видит бог, именно этого он и хотел.

Но он еще не был готов и унизиться настолько, чтобы давать отчет штатским. Тем более, жителям другой страны.

Чутко почувствовав слабину, Франсуаз перешла в наступление.

– Сенатская комиссия выдала ордер на задержание Ортеги Илоры, коменданта этой тюрьмы, – отчеканила девушка. – Почему вы не арестовали его, когда он находился в городе? Какой недоносок позволил ему окопаться в собственной тюрьме, которую он превратил в крепость?

Генерал Бретон положил руку на пояс.

То ли ему срочно потребовалось подтянуть штаны, то ли он был близок к тому, чтобы выхватить пистолет и застрелиться.

Маленький человечек, стоявший в стороне, засуетился. Он завращался волчком, крутясь на одном месте. Острое нежелание вмешиваться боролось в нем с болезненным чувством политика, привыкшего спускать на тормозах любой конфликт прежде, чем его самого не спустили в мусоропровод.

– Никто не мог предположить, что так получится, мадемуазель Дюпон, – проговорил он, хватая себя за пальцы. – Кто мог предположить.

– Тот, у кого в голове мозги, а не овсяная каша, – отрезала девушка.

Она склонилась над картой, не обращая внимания на то, что едва не сбила Матиаса с ног своими крепкими ягодицами.

– Здесь неверно, – бросила она.

Девушка вынула из внутреннего кармана карандаш и, короткими движениями, стала наносить исправления. Один из помощников генерала со вниманием следил за ее действиями.

Я остановился в нескольких шагах от генерала и, сняв солнечные очки, не без сожаления отправил их в карман.

– Никто не мог предполагать, мистер Амбрустер, – продолжал сенатор Матиас.

Я испугался, что он начнет цепляться за лацканы моего костюма, но у него хватило мужества удержаться.

– Это было всего только служебное расследование, ничего больше. А комендант Ортега повел себя так – так, словно он какой-то хунтист.

– Правительство никогда не видит опасность, – заметил я. – Пока половина страны не взлетит на воздух.

V. Церкви на холмах

Иисус сказал ему в ответ:

Видишь сии великие здания?

Все это будет разрушено,

так что не останется здесь камня на камне.

Евангелие от Марка

глава 13, стих 2

1

– Вас удивляет, что вампиры верят в христианского бога? – спросил священник.

– Нет, – ответил я. – Скорее, странным я нахожу то, что в него верят люди.

Апельсиновая роща вздрагивала шепотом вокруг нас, покорная ласковым касаниям ветра. Свежие зеленые листья, налитые соком, держали на своих лицах капли воды, в которых блестело умиротворение.

Я прикоснулся к шершавой поверхности зреющего плода, и увидел, что на губах святого отца появилась улыбка.

– Вера необходима каждому, – произнес он, – и двери церкви тоже открыты для всех.

И все же тени здесь не было; апельсиновые деревья, проникнутые свежестью прохлады, стояли слишком далеко друг от друга и не поднимали слишком высоко шапки своих зеленых крон.

Созданная для того, чтобы выращивать фрукты, роща не дарила уюта и тишины; здесь, в окружении колеблющихся древесных листьев, человек ощущал себя еще более покинутым, чем в сердце каменистой пустыни.

Еще более не нужным.

Каждое дерево радовалось жизни; его короткие ветви, бережно обрезанные садовником, купались в океане света, а богатая почва обильно кормила запеленутые в кору стволы.

Но ничто из этого чудесного пира, ни единая капля не могла быть уделена другому; ни проходящему рядом человеку, ни даже соседнему дереву. Все они росли, расставленные в отдельных клетках, и не желали знать о существовании остального мира.

Клетки эти не имели ни стен, ни потолков, забранных мелкой решеткой; сперва они существовали только в сознании садовника, который рассаживал апельсиновые деревья так, чтобы они одно из них не захотело коснуться другого. Но сегодня они были здесь, эти клетки; и я видел стены так же четко, как если бы они были выкованы из стали или выложены камнями.

Сами деревья, растущие правильными рядами, и в брезгливой самовлюбленности бегущие своих собратьев, создавали своей обособленностью ощущение стен; гигантская клетка, составленная теми, кто был в нее заключен.

– Те, кого вы называете вампирами, – продолжал священник. – Такие же люди, как и все остальные. Господь создал людей разными, и всех своих детей он любит одинаково.

– Далеко не все придерживаются такого мнения, – проговорил я. – Вашу церковь поджигали дважды?

– Дважды за этот год, – кивнул священник, и улыбнулся. – Но она каменная, и поэтому не может сгореть.

– Только поэтому? – спросила девушка.

– Вера людей прочнее, чем каменные стены, – ответил я. – Вот почему церковь нельзя уничтожить.

Священник улыбнулся снова. Ему тоже было жарко, как и нам, и знойный ветер так же распушал его короткие волосы.

Но он любил свой край; любил его таким, каков он есть.

– Стены церкви на самом деле сложены из камня, – произнес он почти виновато; ему было неловко приземлять возвышенную аллегорию. – Но деревянные скамьи пришлось менять почти полностью. К счастью, во второй раз огонь потушили быстро.

Я посмотрел себе под ноги прежде, чем произнести следующую фразу.

– Я не хочу обидеть вас, святой отец, – сказал я. – Но я всегда находил это странным. Вы говорите о Господе; вы проповедуете любовь и всепрощение. Вы помогаете всем людям в своей округе; вы утешаете тех, кто отчаялся; и всегда готовы протянуть руку тем, кто нуждается в помощи.

– И в то же время, – негромко продолжал за меня священник, – другие люди тоже говорят о Господе. Но их поступки проникнуты ненавистью вместо любви; это вы хотели сказать?

– Один из них чуть не размазал нас по пустыне, – произнес я. – При помощи неуправляемой ракеты. И наверняка собирался сделать это во славу Господа.

Священник ответил:

– Я вижу, что пистолет вы носите слева.

Я приподнял брови.

– Этот костюм сшит по заказу, святой отец; он должен скрадывать кобуру.

Священник развел руками, вновь почти виновато.

– Я бы хотел сказать, что могу читать в людских сердцах, но на самом деле это не более, чем наблюдательность. В наших краях не надо быть священником, чтобы узнавать человека с оружием; даже если на нем костюм.

– Пистолет, – произнес я. – Вы хотите сказать, что им могут пользоваться и преступники, и полицейские?

– Важно не орудие, – отвечал священник, – а то, как оно используется.

– Странное сравнение по отношению к Господу.

– Не более, чем все христианские притчи; Христос говорил о птицах и земледельцах. Сейчас иное время, и иные сравнения.

– И все же Господь – это не палка, которую можно повернуть в ту или иную сторону.

– Господь – нет, но имя Господне – да; я увижу дерево и назову его волом, кто сможет мне запретить?

– И если человек делает зло, то так же он может делать это именем Божьим?

– Люди всегда слышат голоса, – произнес священник.

Теперь уже он смотрел себе под ноги, заложив руки за спину и неторопливо шагая между деревьев.

– Это голоса людей, которые окружают его; голоса книг, которые он читает. Говорят о «голосе народа» или «общественного мнения» – это тоже один из голосов. Слышит человек и Господа, и ангелов, и демонов, и Сатану, и еще многих других; но только от него самого зависит, к кому он станет прислушиваться.

– Значит ли это, что зло говорит с человеком, прикрываясь именем Господа? – спросил я.

– Нет, – ответил священник. – Именем Господа прикрывается человек, когда разговаривает со злом.

2

День клонился к закату, неровными шагами беспробудного пьяницы.

Мартин Эльмерих засунул в рот тонкую дешевую сигарету и попытался нащупать в кармане зажигалку.

Ее не было.

Черт, неужели он где-то ее забыл?

Грузовик, в котором они ехали, был старым; обычно в нем перевозили свиней. Вел его человек, такой же маленький и побитый жизнью. Волос на его щеках было почти столько же, сколько и на смуглых руках.

– У тебя есть огонь? – спросил Эльмерих.

Тот ответил, по-харрански; Мартин взял из рук аспониканца коробок спичек и закурил.

Ветер, ворвавшийся в разбитое окно грузовичка, заставил его поперхнуться дымом. Мартин закашлялся.

Все произошло не так уж плохо.

Поступая в полицию, Мартин давал клятву защищать людей; и то, что теперь он лишен значка, ничего не меняло.

Он продолжит свою работу в Аспонике.

Мартин знал, что сейчас происходит в этой стране; когда-то в ней господствовал порядок. Но теперь вампиры и прочие нелюди стали говорить о своих правах, а горлопаны из Высокого анклава вторят им.

Сегодня, видите ли, их надо называть не выродками, а просто «другими».

Мартин видел, как такое произошло с гомосексуалистами. Еще вчера их презирали и ненавидели, а сегодня они плюют на честных людей.

Педик может даже подать на тебя в суд, только за то, что ты скажешь ему, кто он есть.

Может быть, в Аспонике он, Мартин, нужен даже больше.

Грузовик остановился; перед глазами Эльмериха появилась невысокая ограда. Металлическая сетка, выкрашенная в белый цвет.

Аспониканская граница.

– Приехали, сеньор Эльмерих, – сказал аспониканец. – Пора расплатиться.

Водитель нервничал, и Мартина это насторожило.

Он слишком спешил.

Мартин вышел из грузовичка, разминая ноги.

– Эй, mano, – сказал аспониканец. – Мне нужны деньги, mano.

Мартин вынул кусачки с резиновыми рукоятками. Опустившись на колени, он стал прорезать проход в ограждении.

– Мы договаривались, что я не поеду дальше, – произнес шофер. – Только до границы.

Мартин не отвечал.

Аспониканец выскочил из машины.

– Эй, mano.

– Ты получишь деньги, когда я встречусь с проводником, – сказал Мартин. – Если проводник опоздает, ты меня отведешь.

Аспониканец выругался.

Мартин выпрямился, и направил на водителя дуло своего пистолета.

– Говори, – приказал он.

– Комендант Ортега. Он не хочет, чтобы вы оказались в Аспонике.

– Почему?

Мартин знал ответ.

– Сеньор Эльмерих, – взмолился аспониканец. – Я не виноват. Я должен был довести вас сюда, как договорились. И тут же уехать.

– Ты это сделал, – сказал Эльмерих.

Он спустил курок, и аспониканец упал.

Мартин не стал проверять, жив ли он; он знал, что попал в сердце.

Он раздвинул металлическую сетку, и перебрался на другую сторону. Уже выпрямившись, он пожалел, что вернул аспониканцу коробок спичек. Теперь нечем будет закурить.

Но возвращаться к телу он не станет.

Мартин зашагал вперед, не выпуская из правой руки оружия. Возможно, ему следовало сначала отвернуть глушитель. Тогда он смог бы стрелять точнее.

Или не стоит.

В любом случае, тратить на это время нельзя.

Кусты здесь были высокими, но какими-то сухими; странными. Мартин оказался вне своего мира, вне города. Здесь он был чужим.

* * *

– Здесь они и работают? – спросил я, указывая на ровные ряды фруктовых деревьев.

– Они отдают этому всю душу, – отвечал священник. – Нигде вы не увидите сада, за которым ухаживали бы лучше.

– Но полагаю, они не так уж много получают, – произнес я. – Взамен своей души.

– Труд батраков никогда не оплачивался высоко… Но это позволяет им прокормить свои семьи. За ту же самую работу в Аризоне или Нью-Аспонико платят во много раз меньше.

– Это надбавка за эльфийский воздух, – хмуро пояснил я.

– Мы хотим подробнее узнать, что здесь происходит, – сказала Франсуаз. – Я заметила, что военные растут здесь быстрее, чем лишайники.

– Эта земля всегда была необычной, – ответил священник. – Здесь селились люди-вампиры, приезжавшие из разных сел Аспоники, порой за тысячи миль. Многих это пугает.

– Что сделало ваш край таким привлекательным для них? – спросил я.

– Паренек по имени Сальвадор, – сказала Франсуаз. – Он был одним из сельскохозяйственных рабочих. Это он назвал нам ваше имя. Он смутно помнит, как покинул это место, и пришел в себя только в тюрьме Сокорро.

– Сальвадор был хорошим мальчуганом, – кивнул священник. – И я рад, что он в безопасности.

* * *

Ортега Илора взглянул на человека в темно-синем костюме и улыбнулся.

Он улыбался редко.

– Как обстоят наши дела? – спросил он.

Служащий еще больше поджал ноги под стул, на котором сидел. Ему было неудобно, но так он меньше волновался.

Правда, не очень намного.

– Люди в штате взволнованы, комендант, – сказал он. – Нападения вампиров участились. Все хотят, чтобы губернатором стал сильный, решительный человек. Способный навести порядок в стране.

– Это хорошо, – сказал Ортега. – Как чувствует себя мой соперник?

– После того, как жители трех деревень, возле самого города, превратились в вампиров, почти все землевладельцы отвернулись от губернатора. Никто не хочет, чтобы его выбрали на второй срок.

День клонился к закату.

3

Франсуаз громко постучала в дверь, и распахнула ее прежде, чем кто-либо мог успеть ответить.

Легкая деревянная постройка служила для хранения садовых инструментов. Мужчина в рубашке с закатанными рукавами стоял возле точильного станка.

– Что вам нужно? – спросил он, не оборачиваясь.

Франсуаз скользнула взглядом по стенам, рассматривая тяпки, лопаты и ножи для обрезки деревьев.

– Все, что мне нужно, – ответила она. – Здесь уже есть.

Мужчина оторвался от своей работы, и точильный камень перестал бросать искры на обитый металлом верстак.

– Я здесь главный садовник, – сказал он. – И тут нечего делать посторонним.

– Я везде нахожу себе занятие, – успокоил его я.

Я вынул носовой платок, расправил его и, проложив на верстаке, сел.

– Я всегда восхищался людьми, которые заботятся о своих сотрудниках, – заметил я. – Я говорю о том внимании, которое вы уделили одному из рабочих фермы, по имени Сальвадор, и четверым его друзьям.

– Не знаю, о чем вы говорите, – хмуро сказал садовник.

В плечах он был, наверное, раза в два шире меня; не иначе, ел много кальция.

– Только слушать я вас не намерен.

– Неделю назад, – продолжал я, не смущаясь неблагодарностью своего слушателя. – Вы заметили, как хорошо работает парнишка по имени Сальвадор. Как он старается. И вы решили отметить это усердие. Я прав?

– Ужо я сейчас вызову охрану, – глухо проворчал садовник.

Он закосолапил к двери, бурча что-то про себя.

Франсуаз дала ему пощечину, и он отлетел к своему верстаку.

– Если бы вы внимательно слушали, – укоризненно произнес я. – Теперь у вас бы не болела спина.

– Черт…

Садовника больше поразило то, что его отфутболила девушка, нежели сам удар.

– Итак, вы пригласили Сальвадора на стаканчик – что вы тут пьете? Текилу? А заодно с ним и четверых его компаньерос. Но только, приятель, вы знали, что все они являются вампирами… Я вижу, у вас заклеен пластырем большой палец?

Садовник испуганно посмотрел на свою руку.

– Вам хватило одной капли крови, на каждый из бокалов. Простите – вы наверняка пьете из стаканов, это все моя привычка к роскоши… В любом случае, пятеро пареньков оказались в вашей власти, как только почувствовали вкус крови.

Я встал и оправил пиджак, заботливо следя, чтобы не осталось складок.

– А теперь внимание только на цену. Вам придется рассказать, что произошло дальше – я терпеть не могу, когда история прерывается на половине.

– Я сам разорву вас на половинки, – отвечал садовник. – Что вы о себе возомнили?

Я покачал головой и, поморщившись, брезгливо отвернулся.

Человек вновь попытался пройти к двери; Франсуаз ударила его в живот двумя сложенными пальцами.

– Так больно, что кажется, сейчас родишь? – спросила она.

Девушка сняла со стены большие садовые ножницы и проверила, как легко они ходят.

– Мой партнер любит говорить, – пояснила она. – У него действительно красивый голос. А мне нравится слушать. И, в сущности, мне все равно – будут это ответы или просто очень громкие крики.

Превозмогая боль в животе, садовник прохрипел:

– Я всего лишь выполнил поручение.

Франсуаз схватила его за мошонку и сжала так, что мужчина тут же забыл про боль в животе.

– Десятки людей погибли из-за твоего поручения.

Я почувствовал, что садовник нуждается в ободрении, и произнес:

– Давай, приятель. Ты не мог держать их здесь, пока они полностью не превратились в вампиров.

– Я не знаю, – пробормотал садовник. – Я должен был только привести их, и подмешать кровь в их стаканы. Остальное сделал бармен. Клянусь.

Франсуаз сжала пальцы, и садовник тонко закричал.

– Прости, – виновато сказала девушка. – Кажется, я что-то порвала.

Она отряхнула руки и направилась к дверям.

– Но не волнуйся – ты все еще можешь облегчаться с его помощью.

* * *

Бар, в котором мы оказались, был самым дешевым и самым грязным из всех, где когда-либо разбивали о голову человека бутылку.

Франсуаз направилась к стойке.

– Может, не стоило связывать садовнику руки колючей проволокой? – спросил я, отстраняя в сторону не первой свежести посетителя, которого обуяло непреодолимое желание расцеловать меня.

– Эта гора анаболиков порвет любые веревки прежде, чем приедет полиция.

Франсуаз смахнула с табурета пьяного вдрызг человека, и тот упал на покрытый опилками пол, так и не очнувшись.

– А я не хочу, чтобы он избежал тюрьмы.

Бармен обернулся к моей партнерше, желая узнать, что она закажет, но так и застыл, уставившись в вырез ее платья.

– Привет, Луис, – сказал я, перемахивая через стойку.

– Эй, – спохватился бармен. – Посетителям сюда нельзя.

– Не волнуйся, – успокоил его я, пробегая глазами по ряду бутылок и схватывая, где что стоит. – Сейчас ты будешь немного занят, я тебя подменю.

– Дружище, – заревел один из посетителей. – Плесни мне чего-нибудь этакого.

– Необычного и покрепче? – уточнил я.

– Точно.

Бармен в растерянности посмотрел на меня.

– Что это ты мне намешал? – подозрительно осведомился выпивоха, заглядывая на дно мутной жидкости, плескавшейся в его стакане.

– Вы же хотели необычное и покрепче, – пояснил я.

Он принюхался, и потом выпил залпом.

– Тебе тоже потребуется лечение, – продолжала девушка. – Если не ответишь на мой вопрос. Куда ты отвез Сальвадора и его друзей?

Выпивоха икнул, потом рыгнул, затем округлил глаза.

Я благодушно смотрел на него; остальные посетители на время прервали свои развлечения, следя за дегустацией.

Выпивоха икнул снова, после чего мешком упал с табурета.

– Эй, приятель! – закричали сразу несколько голосов. – Плесни мне то же самое.

* * *

Бармен втянул носом, и захлебнулся кровью.

– Ну-ну, – Франсуаз помогла ему выпрямиться, и он сел на крышку мусорного бака. – Не стоило падать лицом о стойку.

– Я хотел только подзаработать, – прошептал бармен.

Ему было сложно говорить, с тремя выбитыми зубами.

– Удивляюсь, Френки, – заметил я, осматривая задний двор бара, на котором мы находились. – Кто мог подумать, что посетители на него набросятся.

– Ты должен быть благодарен, что мы тебя оттуда вытащили, – обратилась к бармену девушка. – Твои дружки чуть не выбили из тебя всю начинку. И только потому, что раньше ты не готовил им такого коктейля. Кстати, Майкл, чего ты туда намешал?

– Не знаю, – ответил я. – Там была большая бутылка без этикетки.

– Это спирт, – тяжело пояснил бармен. – Чистый спирт, чтобы протирать стойку.

– Тогда понятно, – согласился я.