Текст книги "Ночь вампиров"

13

– Думаю, это здесь, – произнес я.

– Голова – не самый разработанный твой орган, – фыркнула девушка, выглядывая из машины вниз, где высокие колеса внедорожника почти на две трети погрузились в жидкую грязь.

– Черт, – процедила Френки, осторожно выбираясь наружу. – Крокодил, которому я сделала вскрытие, тоже жил в болоте, но здесь бы и он захлебнулся.

Я посмотрел на стройные ноги девушки. Грязь поднималась почти до самых ее бедер, грозя перехлестнуть за край сапог.

– Пожалуй, я припаркуюсь в другом месте, – сказал я, подавая машину назад.

Франсуаз сложила руки на высокой груди, наблюдая за мной с нескрываемым осуждением.

И причина его состояла не в том, что я не захотел испортить дорогие сделанные на заказ туфли, и промочить грязью серые брюки от костюма.

Девушка легко запрыгнула в джип, обдав меня мелкими брызгами грязи, и встала во весь рост на сиденье рядом со мной, уперев правую ногу в молнию моих брюк.

– Майкл, – строго сказала она.

Я посмотрел на девушку снизу вверх и принялся открывать дверцу.

– Не имеет смысла отъезжать, – сварливо пробурчал я. – Костюм все равно испорчен.

– Майкл, – строго повторила девушка, и нажала ногой чуть сильнее.

– Френки, – сказал я. – Сейчас я тебя сброшу, и ты будешь вся в грязи. С головы до ног. Тогда уж тебе точно придется возвращаться пешком.

– Майкл.

Девушка наклонилась ко мне и, сев мне на колени, нежно, но крепко положила руки на мое лицо и заставила посмотреть на себя.

– Не отворачивайся, – сказала она.

Я высвободил голову и с досадой посмотрел на нее.

– Ты не поймешь, – сказал я.

– Я понимаю, – ответила она.

Я покачал головой.

– Френки. Я родился в богатой семье, и имею все, что захочу. Ребенком мне достаточно было попросить того или другого – и я все получал. Я не понимал, как живут другие дети.

Девушка посмотрела на меня, сузив серые глаза. Френки не умеет выглядеть доброй и по-настоящему ласковой; она никогда не изображает чувства, и поэтому я не сомневаюсь в них.

– Ты не должен чувствовать себя виноватым, – сказала она.

– Я не чувствую. Знаешь, одно время я был очень несчастен – я имел все, и не знал, зачем мне жить дальше.

Деревня находилась в низине – не такой уж глубокой, но после дождей здесь всегда скапливалась вода. Я не знал, высыхает ли здесь земля когда-нибудь так, что по ней можно ходить; и самое страшное заключалось в том, что люди здесь привыкли к этому.

Улицы были широкими; наверное потому, что улиц не было. Светлые дома низко погрузились в землю, сгорбив плечи и понурив голову. Одни из них находились выше других, и я мог представить, как во время дождя по улице с шумом прокатываются потоки мутной воды, а дети смотрят на них из окон.

– Майкл, ты делаешь все, чтобы помогать таким людям, – сказала девушка. – И с каждым днем ты делаешь все больше.

Я выбрался из-под нее и зашагал к деревне, стараясь, чтобы мои ноги не очень глубоко проваливались в грязь.

– Только люди здесь об этом никогда не слышали, – произнес я.

– Они узнают сегодня, – ответила девушка.

14

Человек стоял возле одного из домов, прислонившись к стене; он никуда не шел и ничего не делал, только смотрел на нас.

Франсуаз смерила его взглядом и спросила, положив ладони на свою талию:

– Где мы здесь можем найти Марию Фернандо?

Человек ответил девушке тем же, и осматривал ее гораздо дольше, чем было необходимо, чтобы понять, в какую сторону обернуться для ответа.

Он указал на крайний дом в конце улицы.

– Вы не похожи на полицейских, – заметил он.

– На сексуальную маньячку я тоже не похожа, – бросила Френки и зашагала вдоль по улице. – Пошли, Майкл.

Человек крикнул нам вслед:

– Оставили бы вы ее в покое.

Я остановился.

– Кто-нибудь беспокоил ее? – спросил я.

– Не делайте вид, что не знаете, – ответил человек. – Беспокоил.

Последнее слово он произнес для себя, устремив взгляд в землю под своими ногами; и больше уже он не произнес ничего.

– Похоже, Марии здесь сочувствуют, – заметил я, догоняя девушку.

– Не будь кретином, – ответила она. – Ее сын попал в тюрьму Сокорро.

Старая женщина вышла из своего дома, не сводя с нас взгляда. Она вытирала руки о фартук, скорее машинально, и они так и остались мокрыми.

Когда я подошел ближе, то понял, что она не была настолько стара, как выглядела. Страдания пролегли на ее лице глубокими морщинами; но не они заставили эту женщину стать старухой гораздо раньше, чем было предопределено.

Жизнь была для нее не тем, чем можно наслаждаться, и не это важно, ибо такой жизнь предстает либо очень мудрым, либо чересчур глупым. Ее жизнь не была такой, какой можно жить; она могла только терпеливо выносить ее, как выносят боль, и только смерть является избавлением.

Ее сын оказался в тюрьме Сокорро; сама же она находилась в тюрьме с рождения.

Лицо ее было неподвижным, суровым и хмурым; она напоминала высокие скалы, которые день за днем, без остановки, хлещет и истачивает горячий ветер, бросая на них горсти песка.

И как не крепки скалы, когда-нибудь они раскалываются и превращаются в пыль.

Горе может заставить человека испытывать разные чувства; от гнева до бессилия, и всякий раз чувства эти перемешиваются и ложатся на лице человека ровной, нездоровой краской.

И стойкость всегда идет рука об руку с невозможностью что-либо изменить.

– Вы – Мария Фернандо? – спросила Франсуаз, останавливаясь возле старой женщины и глядя на нее сверху вниз.

– Я, – ответила старуха, и было странно смотреть на то, как раздвигаются эти морщинистые губы. – И у меня уже не осталось сыновей, которых вы могли бы забрать.

– Сальвадор Фернандо – ваш сын? – спросил я.

– Я гордилась им, – сказала старуха. – Сальвадор был лучшим из моих сыновей.

Я вспомнил, сколько лет исполнилось Сальвадору; всего восемнадцать. Восемнадцать лет назад эта женщина молодой, красивой, желанной; я мог представить, как парни ухаживали за ней, соперничали; но я не мог представить того, что превратило ее в старуху всего за два десятка лет.

Я знал, что это; я пытался это понять, но не мог.

Она жила в другом мире, совсем в другом; и я боялся его, так как временами сам чувствовал себя бессильным что-либо изменить.

– Сальвадор просил передавать вам привет, – мягко сказала Франсуаз. – Он хочет, чтобы вы знали, с ним все в порядке.

Ни один мускул не дрогнул на лице старухи; просто еще одна капелька жизни вытекла из него.

– Вы называете это порядком, – сказала она. – Что вам понадобилось на этот раз? Хотите забрать и меня?

Я бросил на Франсуаз взгляд, она кивнула.

– Нам ничего не нужно от вас, сеньора, – ответил я. – Мы только хотели сказать, что вашего сына больше нет в тюрьме Сокорро. Он свободен.

Что-то вспыхнуло в темных глазах старой женщины; я бы сказал, что это была надежда, если бы надежда не умерла в ней уже очень давно.

– Пока он еще не может вам написать, – произнесла Франсуаз. – И, как вы понимаете, ему не стоит пока возвращаться сюда. До тех пор, пока тюрьма Сокорро не будет закрыта.

– Закрыта? – спросила женщина.

– Вы дадите показания перед правительственной комиссией? – спросил я. – Расскажете о том, что здесь происходило?

– Да, – ответила она.

Я положил руку ей на плечо. Потом я развернулся и пошел прочь.

15

– Она будет говорить правду, даже если эти фашисты приставят к ее голове дуло автомата, – произнес я, возвращаясь к нашему джипу. – Ей уже нечего терять в этой жизни. Но есть, что защищать.

– Это меня и тревожит, – процедила девушка.

– Думаешь, этой женщине угрожает опасность?

– Если она исчезнет, власти этого даже не заметят. Особенно, если кто-нибудь подскажет им это сделать.

– Значит, мы должны ее защитить, – сказал я.

– Как? – зло спросила девушка. – В округе не менее двадцати десятков деревень, и в каждой из них жителям есть, что рассказать. Местным воякам достаточно провести рейды в две или три из них, чтобы запугать остальных. Как ты собираешься защищать здесь людей? Введешь войска?

Я прислушался и, кивнув, потрепал девушку по подбородку.

– Ты уже ответила на мой вопрос, – произнес я. – И, если уж ты взгромоздила свою хорошенькую попку на водительское сиденье, трогай скорее.

– Зачем? – недоверчиво спросила девушка.

– Через две минуты мы должны оказаться на развилке.

Я устроился поудобнее, в ожидании тряски, и Френки не разочаровала меня.

– И что? – спросила девушка, заглушая мотор там, где я ей указал. – Все эти люди оказались в опасности, как только мы сюда приехали.

– Нет, – ответил я. – Комендант Илора не станет пытаться убить никого из них.

– Это еще почему? – недобро спросила Френки.

– Он постарается убить нас, – улыбнулся я.

Франсуаз повернула голову в ту сторону, откуда раздавался резкий металлический звук, с каждой секундой становившийся все громче.

Будь я поэтом, я бы выражение ее лица «угрожающим».

– Бронетранспортер? – спросила она.

Я кивнул.

– Как ты сказала, едут в деревню, чтобы напугать всех крестьян в округе. Теперь мы покажем, что это мы угрожаем местным порядкам, а не мирные жители.

– Ты предлагаешь напасть на бронетранспортер? – недобро спросила девушка.

– Разумеется.

Френки довольно улыбнулась.

– Вот за что ты мне нравишься.

* * *

Я перевернул страницу и, пробежав глазами заголовки, остановился на статье «Колебание цен на Гриффин-бирже».

Я успел прочитать ее до самой середины и споткнулся на том, что мне пришлось переводить в эльфийские деньги.

Лязгание и грохот, с которым колеса ATV перебирали шипованные изнутри полосы гусениц, изрядно отвлекали меня, но все же мне удалось добраться до второго столбца.

Металлический скрежет прекратился, а шум мотора стал еще громче. Бронетранспортер остановился; наверное, причина этого состояла в том, что мой джип оказался стоящим поперек дороги.

Я поудобнее устроился на водительском сиденье, перевернул страницу и продолжил чтение.

Парень в бронетранспортере встал перед важной проблемой: что делать, если в твоей машине не предусмотрен гудок.

Он, конечно же, мог объехать мою машину, окунув свой ATV на пару футов в глазурь придорожной грязи. Но я знал, что он этого не сделает.

Люди подобны собакам – их реакции всегда одинаковы.

Раздался металлический удар, и я подумал, что это механик-водитель ставит на место выпавшую челюсть. Вместо этого люк бронетранспортера открылся, и оттуда появилось лицо, которому еще только предстояло узнать о существовании мыла.

– Эй, придурок, – крикнул водитель. – Убери тачку с дороги.

Поскольку обращение «придурок» никак не могло относиться ко мне, я не стал обращать внимания на эту фразу.

Если у парня в этот момент пошел пар из ушей, то это было скверно и могло привести его к тепловому удару; на его голове находился шлем.

– Эй, ты, – закричал он. – В джипе. Я к тебе обращаюсь.

Я обернулся к говорившему и произнес:

– Надеюсь, вы не вкладывали деньги в иены? Они скоро упадут в цене.

– Чего? – спросил солдат.

– Я говорю о вложении капитала, – пояснил я, складывая газету. – Но если вас это не интересует, давайте поговорим о вас.

Водитель бронетранспортера замешкался; по всей видимости, в этот момент кто-то снизу спрашивал его, почему они не едут дальше.

– Насколько я понял, вы направляетесь вон в ту деревню? – осведомился я.

Механик-водитель не справился с ведением переговоров, поэтому раздался второй металлический удар, и рядом с первым люком открылся второй.

Это напомнило мне детство и кукольный театр.

– Сеньор, – произнес человек, в котором я без труда мог узнать командира ATV, если бы захотел это сделать. – Или вы уберете свой джип с дороги, или нам придется его раздавить.

– Мне жаль разочаровывать вас, – произнес я. – Но вы никуда дальше не поедете.

По всей видимости, фраза оказалась удачной, ибо он не нашелся, что ответить.

– Это ATV № UT745–6G13, – продолжал я. – Прикрепленный к охране федеральной тюрьмы Сокорро.

– Откуда вы это знаете? – спросил командир.

– В вашу обязанность входит, – продолжал я, – патрулирование местности с целью – на самом деле, конечно, это называется запугиванием мирного населения; но в ваших отчетах это проходит как патрулирование. Я прав?

– Мы отлавливаем вампиров и прочих нелюдей, – произнес командир. – Кто вы такой, черт возьми?

Я вынул из внутреннего кармана удостоверение сенатора и перекинул его на ATV.

Командир бронетранспортера просмотрел его и бросил обратно мне.

– Правительственная комиссия? – спросил он. – Что вы здесь делаете?

– Возвращайтесь в место расположения, – сказал я. – До окончания расследования. Считайте, что это приказ президента.

По выражению лица, которое появилось у командира ATV, я понял, что приказ президента он предпочел бы получить от самого президента, а не от какого-то чиновника, посланного сенатом.

Тем не менее, он не стал возражать чересчур громко, хотя и произнес что-то вроде «вонючие задницы».

Не знаю, кого он имел в виду; возможно, кого-то из своих родственников.

Потом его физиономия скрылась, и следовало признать, что ландшафт от этого только выиграл.

Механик-водитель торчал в своей дырке еще несколько секунд, собираясь, вероятно, сказать мне еще какую-нибудь гадость, но сдался, побежденный мощностью моего интеллекта.

Бронетранспортер дал задний ход, и это получилось у него замечательно. Я засмотрелся на эту идиллическую картину, и не сразу заметил, что Франсуаз шумно уселась на сиденье рядом со мной.

– Что может быть приятнее, Френки, – сказал я, указывая ей в сторону удаляющегося бронетранспортера. – Солдаты, возвращающиеся с войны живыми.

– Я бы назвала их падальщиками, а не солдатами, – девушка зябко пожала плечами.

Френки полагает, что выглядит так ранимой, и не упускает случая.

– А я думала, мне опять придется тебя спасать.

Я посмотрел на девушку с терпением, которого всегда требуют глупышки и нимфоманки.

– Они должны были уехать, – произнес я.

– Только потому, что ты им это сказал?

– Это простейший психологический механизм, Френки.

– Простейший психологический механизм ты обычно демонстрируешь по вечерам. Так что ты говорил?

Я взял на заметку, что следует повысить свои способности к терпению.

– Смотри, – объяснил я. – В ATV обычно умещается человек пятнадцать-двадцать. Это асгардская модель, а у них в отделении меньше человек, чем у нас. Положим, там пятнадцать человек. Итак, пятнадцать человек едут на бронетранспортере и встречают человека в джипе.

– Звучит, как анекдот, – усмехнулась девушка. – Майкл!

Бардачок джипа термонепроницаем, чтобы хранить там холодную воду. Я вынул бутылку и, отвинтив крышку, вылил немного Френки за воротник.

Сделав несколько глотков и не отпуская бутылки, я продолжал:

– Человек в джипе приказывает им поворачивать назад. Что сделают солдаты в ATV?

– Решат, что он спятил. Майкл, ты мне блузку намочил.

– Ты рассуждаешь здраво, – кивнул я. – Но солдат не может рассуждать здраво.

– Почему?

– Рассуди сама. Ремесло солдата – убивать честных, порядочных парней, которые отличаются от него лишь тем, что их поставили под ружье в другой стране. Способен на это нормальный человек? К счастью, нет. Военная подготовка состоит в первую очередь в том, чтобы приучить человека убивать, не раздумывая.

– А разве солдаты не должны защищать свою страну?

– Может, так и было раньше, – сказал я. – Но сомневаюсь, ибо уже тогда каждый по-своему перекраивал карту, а, значит, понятие патриотического долга граничило с софизмом. Сегодня в более или менее развитых странах армии существуют лишь затем, чтобы держать в страхе свой народ. Если раньше бряцание оружием на чужой территории называли захватнической войной, то теперь это миротворческие операции.

Френки искривила кончик чувственных губ, как будто ей предложили заняться сексом в классической позе.

– И если солдат убивает бездумно, то и приказу он подчинится тоже бездумно?

Я с гордостью посмотрел на свою ученицу.

– А это значит, что наш сиволапый приятель сейчас звонит своему командиру.

Я положил два пальца на рукоятку настройки, хотя и знал, что волна выставлена точно.

Усиленный приемник хрипел, как герой рекламы до того, как он выпил чудесное средство от насморка.

– Потом отдашь мне бутылку, – напомнила девушка.

Радио закашлялось так, что я подумал, не случилось ли с командиром бронетранспортера острого приступа тошноты.

Не даром он говорил о каком-то дурном запахе.

«Я UT745–6G13,» – отрывисто произнес он. – «У меня срочное донесение для коменданта».

– Зачем он называет свой номер? – осведомилась Френки. – Это единственный ATV, приписанный к федеральной тюрьме.

– Не удивительно, – согласился я. – Тюрьмам вообще не положено держать в страхе местное население. Вот почему, когда эта машина выйдет из игры, людям в округе перестанет угрожать такая опасность.

16

Ортега Илора, комендант федеральной тюрьмы № 546-бис специального назначения, известной также как тюрьма Сокорро, сидел за своим письменным столом и размышлял.

Стол его был металлическим и удобным в своей простоте; дотрагиваясь до его поверхности, комендант ощущал холодное прикосновение чего-то спокойного и сверхземного; и то же чувство охватывало его в те мгновения, когда он сжимал пальцы на серебряном крестике, висящем на его шее.

Однако не совсем верным было сказать, что Ортега о чем-то думал; скорее, комендант старался освободить свое сознание, избавив себя от мыслей, чувств, воспоминаний и отголосков, которые еще долго звучат в человеческих ушах после того, как звуки, породившие их, уже давно смолкли и развеялись над пустыней.

Ортега Илора вслушивался в голос, раздававшийся внутри его существа; этот голос появлялся там всякий раз, когда смолкали обманчивые шумы окружающего мира. Голос Господа.

Телефон зазвонил на его столе, резко ударив по натянутой струне сознания. Ортега Илора поднял глаза; голос Господа начал затихать в его душе, и Ортега ощутил почти физическую боль.

Но он знал, что не может поддаваться слабости.

Слова Создателя текли по его израненной душе, залечивая ее; но долг Ортеги, его предназначение состояли в служении людям, и ему следовало выполнять свой долг, сколь бы больно и сколь бы тяжело ему ни было.

Ортега скорбел вместе со всеми, кого глубоко продавленной подписью на официальной бумаге отправлял на мучительную смерть или долгие пытки.

Он знал, что только страдания способны очистить человечество – так же, как они очистили его самого.

И не было здесь места ни жалости, ни сочувствию, ни снисхождению.

«Комендант Илора», – произнес он, и его плечи, расправившиеся было, вновь грузно опустились, придавливая его к столу.

Голос в радиоприемнике продолжал трещать, но слова оставались достаточно отчетливыми.

«Это командир ATV UT745–6G13,» – произнес голос. – «Мы только что получили приказ вернуться в место расположения».

Голос Господа вновь зазвучал в ушах коменданта; он раздавался не только в те минуты, когда Ортега Илора был погружен в себя, но и в мгновения наивысшего напряжения, когда почти все зависело от принимаемого решения.

Пение ангелов.

«Чей приказ?» – спросил комендант.

Командир бронетранспортера отдал приказ остановить машину. С помощью приборов наблюдения он мог видеть джип, по-прежнему стоящий на каменистой дороге.

Он видел, как к человеку, сидевшему за рулем машины, присоединилась девушка, хотя так и не смог определить, откуда она появилась.

«Этот человек назвался чиновником из Гранда Аспоника», – доложил командир. – «Показал удостоверение сенатской комиссии. Он сказал, что проводится расследование».

Я с важным видом посмотрел на Френки.

Сенатской комиссии?

Ортега Илора хорошо знал сенатора Матиаса, который возглавлял комиссию.

Слабый, малодушный человек, он предпочитал проводить дни в залах сената, и всегда закрывал глаза на проблемы, стоявшие перед его народом.

Однако Илора хотел быть справедливым к Матиасу, ибо даже такой низкий человек заслуживал справедливости; этому научил Ортегу голос Господа, и за многие годы комендант не раз мог убедиться в глубокой истинности такого отношения к людям.

Сенатор Матиас почти ничего не делал для своей страны; он ограничивался лишь тем, что поддерживал принятие тех законов и постановлений, которые и без того были одобрены большинством политиков Гранда Аспоника.

Но у Матиаса имелось одно очень важное достоинство; именно оно, в конечном счете, помогало Ортеге выполнять свой долг здесь, в далеком от столицы штате.

Матиас никогда не вмешивался в его работу, предоставляя полную свободу действий.

Полная свобода несла вместе с собой и весь груз ответственности, но Ортега не мог бояться ее; ответственность перед учреждениями государства была ничем по сравнению с той, которую он нес перед своим Создателем.

Матиас не мог санкционировать проведения проверки в его тюрьме; в то же время, никто другой, кроме него, не имел на это полномочий.

Тогда что за человек находится сейчас в пустыне?

Пение ангелов стало громче; сознание Ортеги прояснялось, как весенняя дымка, и в прозрачной его воде видел он образы прошлого и настоящего.

Но не будущего.

Эльф.

Эльф, который был здесь, эльф, который разговаривал с ним.

Эльф, пришедший вместе с тварью в обличье женщины, эльф, чья душа ему более не принадлежала, и служила лишь пищей для похотливой демоницы.

«Я знаю этого человека», – произнес Ортега Илора.

И он на самом деле знал его; знал даже не потому, что они были знакомы, не потому, что в какой-то момент смотрели друг другу в глаза.

Ортега хорошо знал таких людей – какие имена бы те ни носили, и под какими ни пытались укрыться личинами.

Эти люди верят в то, чего не существует.

Они полагают, что все могут жить в мире и согласии, хотя дольний мир проникнут разрушением и злом.

Они считают, что жизнь служит для счастья и созидания, тогда как Илора знал, что в ней нет места ничему, кроме служения и страданий.

Они полагают, что каждый человек имеет право на то, чтобы стать счастливым; но сам Господь изначально, милостивым промыслом своим, предопределил одних к райскому блаженству, а других к вечным мукам.

Господь создал богатых и бедных; Господь послал людям страдания в наказание за их сладострастие, войны за их тщеславие и унижение за гордыню.

Лжецы верят, что можно уничтожить страдания, войны, унижения; они борются с голодом, болезнями и катастрофами, не понимая, что это суть проявления Божественной воли.

Они говорят, что борются со злом, но на самом деле уничтожают Бога.

«Убейте его», – приказал комендант.

* * *

«Убейте его», – приказ глухо отдался в наушниках командира. – «Потом войдите в деревню и не оставьте там камня на камне. Никто из жителей не должен спастись; им предназначено погибнуть во Славу Его, и в назидание остальным».

«Аминь», – произнес командир.

Солнце стояло в зените.

Оно возвышалось так далеко над человеческим миром, как только было возможно для них обоих, и слепые лучи сухим касанием видели все, что происходит под ними.

Линия гор крошилась над горизонтом, неровная и чужая. Темная, она светилась золотом, как прекрасные волосы.

Каменная пустыня растекалась вокруг, и только безжалостный горизонт мог положить ей пределы; не было на ней ничего, на чем мог бы остановиться скользящий глаз, и сама дорога растекалась и таяла, сливаясь с избитыми камнями.

И все же пустыня не выглядела огромной; даже большой. Чем больше я смотрел вдаль, прикрывая глаза от бликов неподвижного солнца, тем отчетливее открывалось мне, как мала окружавшая нас равнина. Бесконечная в своей безликости, она круглилась маленьким камешком, который можно поднять и положить в карман.

Но такие камни никому не нужны.

Так и люди; их всегда много, и каждый из них похож на другого, так что, расставаясь с одним, мы всегда встречаем его в ком-то еще.

И нам все равно.

– Майкл, – спросила Франсуаз. – А каким оружием оснащен бронетранспортер?

Я приложил руку козырьком к глазам, наблюдая за тем, как бронированный жук темным наростом уничтожает однотонность пустыни.

– Ты имеешь в виду, достаточного для такого расстояния? – спросил я.

– Я никогда еще не дергалась от любопытства.

– Не знаю, – небрежно ответил я. – На него обычно навешивают пару ракет.

«Это должно выглядеть, как несчастный случай, сеньор?» – отрывисто спросил командир.

«Это лишнее».

– Пару ракет? – переспросила Франсуаз.

– Приказ уничтожить цель, – произнес командир.

– Вот видишь, Френки, – ответил я. – Как все удачно получилось. Теперь мы отвлекли их внимание на себя.

– Получить в нос неуправляемой ракетой – по-твоему, это удачно?

Я развернул газету.

Ортега Илора отключил кнопку радиосвязи.

Все было кончено; еще один бой против тех, кто слишком верил в людей и не верил в Бога.

Против лжецов, которые хуже убийц, ибо поражают не тело человеческое, но его душу, приучая уважать себя сочувствовать другим, свободно выбирая свою дорогу в жизни.

Все было кончено; но Ортега слишком хорошо знал, что бой этот вечен.

Как вечно стремление человека ощущать себя не тварью, но творцом, не смиренным рабом божиим, но Человеком.

– 600 метров – расстояние до цели.

Наводчик поворачивал короткий ствол пушки.

– Наверное, им там будет жарко, – произнес я.

Огненный столб вырвался из каменной земли в том месте, где только что темнел жук бронетранспортера.

Массивную металлическую коробку подбросило в воздух, точно это был спичечный коробок. БТР начал заваливаться на бок, когда прогремел второй взрыв.

На сей раз огонь полностью скрыл под собой боевую машину. Внутренности транспортера наполнились струями жидкого пламени, в которых гнулись металлические обломки.

Серые глаза Франсуаз вспыхнули, отражая алые отблески. Девушка презрительным движением вогнала в дистанционный пульт полосу антенны.

– Это и называется братской могилой, – усмехнулась она. – Или братским крематорием.

Теперь бронетранспортер стоял на боку, объятый пламенем. Его задняя часть была жестоко разворочена, как бумажная коробка, разорванная нетерпеливыми детьми. Взяв полевой бинокль, я мог бы рассмотреть, что находится внутри; там не осталось ничего, кроме огня.

Отсек управления оставался целым снаружи, но это единственное, что сохранилось от боевой машины. Я мог расслышать, как трещат и рвутся снаряды внутри металлического корпуса, детонируя от высокой температуры и взрывной волны.

– Полыхнуло, как фейерверк, – заметила Франсуаз, разворачивая наш джип и направляясь в сторону города. – А я всего лишь прикрепила взрывчатку к задним дверцам.

– В каждой из них по топливному баку, – пояснил я, прикрывая глаза. – Еще один – в центре транспортера, между отсеками управления и пехоты. Он сдетонировал от взрыва.

Чувственные губы Франсуаз презрительно искривились.

– Какой же кретин придумал встроить бензобак в задние дверцы?

– Не знаю, – ответил я. – Это асгардская модель.