Текст книги "Ночь вампиров"

7

Отломанные лапы железобетонных балок замерли над нашими головами, в любой момент готовые распрямиться и схватить беспомощную добычу. Внутренности многоэтажного здания, они более не пульсировали и не омывали свои вены кровью воды, газа и электричества.

Мир перевернулся; небо стало темным и поглощающим свет, и сколько людей не стояло бы здесь, на покрытом трещинами полу, они не смогли бы осветить себе путь.

Холодная вода, пропитанная запахом крыс, покачивалась в лужах, подернутых маслянистой пленкой, и никто не знал, как глубоко вниз устремлены эти водяные колодцы.

Страшное существо, страшное прежде всего для себя самого, сидело под бетонным потолком, и сжимало почерневшими пальцами холодный, проржавевший металл.

Его собрата, лишившегося сознания при падении, уже унесли. Теперь существо знало, как действуют те, кого оно собиралось пожрать, и стало осторожно.

Ни тени, ни шороха, ни малейшего движения не позволяло оно себе; лишь ждало, сумрачно и упорно, пока один из его врагов отвлечется и совершит ошибку.

– В твоей красивой головке появилась мысль, как спустить оттуда второго? – спросил я.

– Да, – ответила Франсуаз.

– Черт, – сказал я. – В бытность мою подростком, моя мамочка всегда говорила мне: выбирай девушку или красивую, или умную. Иначе она тебя проглотит.

– С тех пор ты не поумнел, – отрезала Франсуаз.

Френки направилась вдоль стены, осматривая трещины и выступы на ней.

– Можно попробовать использовать газ, – предложил я.

– Если бы на них действовал газ, – ответила девушка, не смотря на меня. – Мы бы здесь не торчали.

– Тогда давай я это сделаю, – предложил я.

Франсуаз зашагала к центру помещения, на ходу поворачивая руки в запястьях.

– Их было двое, – сказала она. – Один тебе, другой мне. Пошла.

Девушка развернулась и ринулась на меня, постепенно ускоряясь. Я приподнял обе руки, сложенные ладонями вверх, и подставил их под ее ногу. Франсуаз воспользовалась моими руками, как ступенькой, и в то же мгновение я почувствовал носки ее сапог на своих плечах.

Франсуаз оттолкнулась от меня и взмыла в воздух. Ее каштановые волосы распушились мягким облаком вокруг плеч. Френки перевернулась в прыжке через голову, и выровнялась в тот момент, когда перед ней выросла каменная стена.

Железобетонный брус выходил из каменной кладки, и шел вдоль нее узким карнизом. Моя партнерша оттолкнулась от него ногами, и подбросила себя еще выше. Ее длинные сильные пальцы крепко обхватили железную шпалу, и девушка повисла на ней, раскачиваясь из стороны в сторону.

Через мгновение Франсуаз смогла затушить колебания. Она подтянулась рывком, послав свое тело высоко вверх, и через мгновение уже сидела на шпале, крепко обхватив ее ногами.

– Давай, мальчонка, – произнесла она, выпрямляясь во весь рост и осматриваясь. – Выходи, и я поставлю тебя коленями на горох.

Я заложил пальцы за пояс и соединил ладони на молнии своих брюк.

Френки ни за что не позволит мне вмешиваться в то, за что взялась сама, но я не собирался убирать руки слишком далеко от пряжки и рукояти пистолета.

Алые огненные глаза демонессы давали достаточно света, чтобы я мог наблюдать за происходящим, не прибегая к помощи фонарика.

Темное существо скользнуло сбоку от девушки. Человек таился за металлическими стержнями, острия которых уходили глубоко в бетонное брюхо фундамента.

Я сильно пожалел о том, что не могу сбить тварь прямо сейчас так же, как поступил с его товарищем.

Я хорошо знал, что если я так сделаю, то потом пожалею еще больше.

Девочкам надо давать поиграть.

Вампир стоял на железобетонной балке, обхватывая руками проходивший на уровне его торса швеллер.

– Ну же, мальчонка, – Франсуаз усмехнулась и передернула плечами. – Неужели ты не хочешь со мной познакомиться?

Голова вампира исчезла из поля зрения. Его руки оторвались от своей опоры, и он нырнул вниз, проходя между балкой и швеллером.

Никто не мог бы ожидать такой дикой атаки. Для существа не имело значения, что произойдет с ним; оно хотело любой ценой сбросить вниз свою противницу.

Тело твари понеслось, подобно снаряду. Из бесформенного рта вырвалось злобное хрипение. Чудовище ударилось подбородком о заржавленный швеллер; такой удар сломал бы шею обычному человеку, но тварь, пришедшая в бешенство при виде людей, даже не обратила на это внимание.

Девушка высоко подпрыгнула, сгибая колени. На мгновение бетонный потолок оказался менее чем в трех дюймах от ее головы.

Вампир проскользнул под ней; ноги существа, обмотанные лохмотьями, ударили туда, где только что стояла Франсуаз. Крик, полный бешеной злобы, мутной струей хлестнул из груди твари.

Его тело врезалось в металлическую шпалу, и на мгновение повисло на ней, как мокрое белье на веревке. В ту же секунду вампира развернуло, и он полетел вниз.

Франсуаз приземлилась на то место, где только что стояла. Она с презрительной насмешкой взглянула туда, где ее противник ударялся о чугунные перекрытия.

– Уже упал, бедняжка? – заботливо спросила она. – А я ведь даже тебя не ударила.

– И это я после этого выпендрежник? – пробормотал я.

Человек ухватился за неширокую балку, качнулся, подобно обезьяне, и замер на высоком карнизе.

Его желтые глаза наполовину вывалились из глазных отверстий. Мне не раз доводилось видеть ненавидящие взгляды – будь то в джунглях, раздираемых гражданской войной, или на великосветском приеме.

Но я редко видел, чтобы ненависть смешивалась с такой несдерживаемой готовностью убивать.

Франсуаз уперла руки в талию и, наклонившись, с ленивым интересом стала наблюдать за действиями своего противника.

Девушка проделала это с такой непринужденностью, словно нагнула голову над клумбой в нашем саду, а не над пропастью глубиной в несколько этажей, отделяющей ее от каменного пола.

– Как я выгляжу? – крикнула она мне с легкой насмешкой.

– Мне нравится заглядывать тебе под юбку, – ответил я. – Но предпочитаю поближе.

Девушка засмеялась глубоким горловым смехом.

Тварь, распластавшаяся на карнизе, приняла этот смех за выражение угрозы. Не знай я Френки так хорошо, я тоже мог бы ошибиться.

С быстротой молнии монстр ринулся наверх, перескакивая от одного перекрытия к другому. Глаз не мог уследить за быстротой его движений. Он наклонял голову, избегая острых углов и нависающих шпал, пригибался, проскальзывая между водопроводными трубами, и за пять или шесть секунд преодолел расстояние, которое отделяло его от моей партнерши.

Франсуаз проследила за ним взглядом, с ленивой скукой. Единственное, чего ей недостает для воплощения расслабленности – это начать жевать соломинку.

Вампир вспрыгнул на металлическую шпалу, другой конец которой выбрала для своей позиции Франсуаз.

В первое мгновение он хотел ринуться вперед, так же стремительно, как двигался до сих пор. Однако холодный взгляд серых глазах девушки остановил тварь; существо замерло и в бешенстве втянуло голову в плечи.

Затем человек принялся продвигаться вперед. Ненависть к людям, превратившим его в чудовище, изгнавшим из своих рядов и заставивших забиться в это мрачное убежище, толкала вампира все дальше и дальше; однако животный страх останавливал его.

Тварь хрипела, оскаливая стершиеся зубы. Два острых клыка, далеко выдававшиеся из оскаленной пасти, были перепачканы хлопьями пены.

– Ну, бедняжка, – подбодрила его Франсуаз. – Нельзя быть таким стеснительным. Сколько тебе лет? Пятнадцать? В твоем возрасте пора бы и научиться обращаться с девушками.

Вампир глухо зарычал.

Разум почти полностью покинул его, растворившись в кровавом безумии. Он не понимал слов, обращенных к нему, и видел перед собой лишь девушку, полную свежей крови.

– Ну же, – крикнула Франсуаз. – Давай. Или ты откусил себе пенис, когда дрочился клещами?

Язвительное оскорбление хлестнуло по затухающему сознанию человека. Его выпученные желтые глаза вспыхнули бешеной яростью.

Это уже не было бешенство зверя; там, высоко под бетонным сводом, человек испытывал унижение мужчины, которому его может подвергнуть лишь женщина.

Человек бросился вперед. Он передвигался большими прыжками, его ноги почти не касаясь металлической шпалы, служившей опорой для обоих противников.

Последний бросок вампира был особенно быстрым. Его зубы оскалились, готовые впиться в горло девушки. Казалось, что у Франсуаз есть только два выхода – позволить вампиру подмять ее под себя, или же ринуться вниз, в самоубийственную паутину стальных балок.

– Только не описайся в прыжке, – бросила девушка.

Франсуаз опрокинулась на спину, мягко и плавно. Она легла вдоль металлической шпалы, на которой только что стояла, придерживаясь за нее руками.

Взбешенный человек не успел понять, что произошло. Еще мгновение назад он видел, что его жертва стоит прямо перед ним, безоружная и лишенная возможности куда-либо отступить. Он вытянул руки, чтобы обхватить ими девушку, когда упадет на нее.

Франсуаз подняла ногу, направляя носок сапога в брюхо падающей твари. Человек оскалил гнилые зубы, ожидая удара, но он сильно недооценил лежащую перед ним девушку.

Сапоги Френки сделаны из кожи гигантского крокодила, который когда-то жил в джунглях, но потом перестал. Это единственное изделие из натуральной кожи, которое позволяет себе моя партнерша.

Франсуаз выступает за защиту животных, но в том болоте сделала исключение. Возможно, потому, что крокодил-убийца пытался ее съесть, возможно, от того, что у него плохо пахло изо рта – я не стал спрашивать, чтобы не поколебать благородные убеждения моей партнерши.

Лучший харранский сапожник, работающий только на заказ, создал эти сапоги и отделал их металлом.

Острый носок прошел сквозь гниющее брюхо человека, как лезвие меча.

Тварь вздрогнула, остановившись в воздухе. Носок сапожка вышел из спины монстра, поднимая фонтан бурых брызг.

Морда чудовища исказилась от боли и ярости. В этот момент она стала особенно походить на человеческое лицо.

– Больно, бедняжка? – с сочувствием спросила Франсуаз. – Должно быть, камни в почках.

Френки согнула ногу, не позволяя человеку соскользнуть дальше. Высокий сапог проткнул его насквозь, и теперь парень висел, как бабочка, пробитая булавкой.

Девушке не составило труда удержать на весу его небольшое тело, столь недавно принадлежавшее обычному подростку.

Почти обычному.

Вампир вытянул шею, стремясь впиться зубами в горло моей партнерше. Его кожа растягивалась, и мускулы рвались. Сквозной стержень позвоночника не позволил бы парню достичь своей цели, но его ненависть и жажда убийства оказались чересчур сильны.

Рывок был только один, но очень мощный. Я расслышал, как трещат его позвонки, расходясь и отваливаясь друг от друга.

Пасть чудовища, заполненная пеной, почти коснулась лица моей партнерши. Франсуаз наотмашь дважды ударила его в рот.

На каменный пол, кувыркаясь, посыпались выбитые зубы.

Френки усмехнулась и нанесла человеку одна за другой три пощечины.

Существо дернулось и застонало.

Франсуаз резко распрямила ногу, и вампир свалился с ее сапога. Он полетел вниз, пересчитывая собой балки, и больше не поднимался.

К тому времени, когда его тело коснулось земли, сквозная рана в его животе уже полностью зажила.

– Понимаю, о чем ты думаешь, – кивнула девушка, наблюдая за человеком сверху вниз. – Жаль, что они самовосстанавливаются так быстро, только когда пьют человеческую кровь.

Я отстегнул от пояса мобильный телефон и произнес:

– Мы сняли второго.

Франсуаз измерила взглядом расстояние, отделявшее ее от каменного пола, и спросила:

– Умеешь ловить свою удачу, красавчик?

– Не сверни мне шею, – пробурчал я.

Франсуаз выпрямилась во весь рост и отступила на один шаг. Это позволило ей эффектно выгнуться всем телом и подчеркнуть линию высоких грудей.

Затем она полусогнула ноги в коленях и мягко спрыгнула вниз.

– Не надо делать такое лицо, бэйби, – фыркнула девушка, когда я бережно опустил ее на землю. – Я не толстая, просто высота большая.

– Все в порядке, Френки, – ответил я.

Сказав это, я снял с себя пиджак – мой любимый, мягкий, серого цвета, с едва заметными полосами. На правом боку появилась длинная широкая полоса, оставленная сапогом девушки.

Гниющая кровь и внутренности вампира обычно не украшают одежду.

Разве что только некоторую.

Я аккуратно свернул пиджак и отбросил его подальше в темноту – не стану же я надевать его.

– Да, – промолвила Франсуаз, мечтательно глядя снизу вверх туда, где только что общалась со взбешенным вампиром. – Не каждый парень может похвастаться такой девушкой, как я.

8

Мартин Эльмерих сидел на кровати, и солнечный свет пробивался сквозь полузакрытые жалюзи окна.

Все представлялось ему странным, словно в дурном, тревожащем сне. Такие сны приходили к нему и раньше; они появлялись внезапно и уже не оставляли его, заставляя помнить о себе, и всплывая потом, наяву, в его воспоминаниях все новыми яркими подробностями.

Эти сны следовали за напряженными днями, когда Мартин уставал так сильно, что засыпал сразу же, стоило его затылку коснуться холодной подушки.

Обычно Эльмерих забывал свои сны сразу же, как только открывал глаза. Мать научила его одной пословице; она говорила, «куда ночь, туда и сон». И сны действительно уходили, вместе с неспокойной ночью, которая породила их, и уступали место новому дню.

С новым днем приходили новая работа, новые проблемы, и у Мартина уже не оставалось времени на то, чтобы вспоминать ночные видения.

Но неспокойные сны он помнил.

Наверное, потому, что сны эти мало чем отличались от его настоящей жизни. Это были странные сны; все в них было реально. Он видел людей, с которыми разговаривал днем; находился в местах, знакомых ему, а чаще всего очень знакомых; он был занят все тем же, что занимало его мысли и дела наяву – день за днем.

Пугающая разница состояла в том, что этот реальный мир был наполовину вывернут наизнанку. Мартин брал предметы, но они вываливались у него из рук; он поворачивал ключ в замке, который отпирал наяву, наверное, тысячи раз, но дверь не открывалась; он говорил с людьми, но они не слушали его, не замечали.

Он шел по улице, и все смотрели ему в спину, следя за ним, и стыдливо отворачивались, стоило им встретиться глазами.

Наяву он мог сохранять контроль над ситуацией, но во сне, когда его сознание было расслаблено, события ускользали из его рук.

Это было странно – ибо Эльмерих понимал, что в жизни далеко не все подвластно ему, как и любому вокруг; в своих фантазиях же он мог быть свободен.

Почему же во сне ему всегда было страшно?

Это казалось странным, наполовину понятным и наполовину темным, как этот свет, лежащий на полу, и разрезанный вдоль острыми полосами жалюзи.

Он снова находился в своем сне – но этот уже был не сон.

Почему?

Мартин сидел на кровати, уперевшись в нее руками; ему хотелось держаться крепко-крепко, чтобы водоворот событий не снес его и не увлек за собой, в бесконечность сна.

Кровать была низкой и продавленной; и это тоже было странно. Мартин не привык сидеть так низко, и запах в комнате тоже был чужим – нереальным.

Что же произошло?

Мартину оставалось только ждать; он прослужил в полиции двадцать один год, и теперь лучше, чем любой из его прежних подопечных, мог представить себе работу полицейской машины.

Ловушка, в которую его заманили, была лишь последним шагом в проводимом против него расследовании. В настоящее время его фотографией располагали все полицейские от Гавани Гоблинов до Туррау, пограничные офицеры, служба аэропортов.

Многие из них знали Эльмериха лично; кто-то из них называл себя его другом.

Теперь все они разыскивали его, желая поскорее надеть на него наручники. И забыть, что среди них завелся плохой полицейский.

Особенно спешат сделать это те, кто понимает Мартина и относится к нему с сочувствием.

Чем скорее Мартин исчезнет, тем быстрее они смогут забыть о том, что он поступал правильно.

Он решил, что переберется через границу; он сделает это ближайшей ночью – чем скорее, тем лучше. Полицейские не перестанут его искать, сколько бы ни прошло времени. А сейчас он мог только думать – думать и вспоминать.

Мартин не мог понять, как оказался здесь; каким образом карьера полицейского, длившаяся более двадцати лет, привела его в положение скрывающегося преступника. Почему он, кто всю жизнь защищал порядок, стал теперь беглецом от правосудия.

Мартин вспомнил, как в первый раз задал себе этот вопрос; он не смог отыскать ответа. Ему было тогда шесть лет.

Его отец был кондитером, в простом рабочем районе Окленда. Мартин никогда не забудет запаха свежей сдобы, ванили и пряностей, которыми был наполнен воздух в лавке его отца. Запомнил он и другое, то, о чем не раз повторял ему отец; запах сдобы – это всего лишь оболочка, вершина, под которой скрывается упорный труд, вставание в шесть часов утра, бережливость и честность.

В семье Мартина редко ели сдобу; они не могли себе этого позволить.

В тот день Мартин пришел к своему отцу, и рассказал ему о том, что не давало ему покоя.

В соседнем доме, что находился через улицу, жил другой мальчик, по возрасту почти такой же, как Мартин. Он был толстым и неповоротливым; а еще он был странным. Он вел себя, как двухлетний ребенок, не умел связно говорить и не понимал, когда к нему обращались. Он никогда не играл с другими детьми, потому что был слишком толстым, чтобы поспевать за ними, и никогда не был в состоянии понять, что именно от него требуется.

Зато он много ходил по улице, рассматривая кусты. Это были простые, ободранные кусты, на которых и листьев-то почти не вырастало, не то что ягод; но для странного толстого мальчика в этих кустах виделось нечто особенное. Возможно, они подсознательно напоминали ему его самого. Он мог часами смотреть на них, дотрагиваясь толстыми пальцами; потом он отходил, и бродил вперед и назад, словно о чем-то думая; возвращался, и обходил куст кругом; и вновь трогал его, замирал, и смотрел куда-то, где никто, кроме него, ничего не мог рассмотреть.

Этот мальчик был особенным, хотя родители его были обычными людьми; его отец работал на заводе, а мать была швеей. Но жил он тоже по-особенному; по вечерам Мартин слышал, как мать или отец, или они оба вместе, читали толстому мальчику сказки – и Мартин не мог понять, зачем они это делают, если тот не понимает ни слова.

Рядом с рабочим жил старый продавец газет; когда-то он был почтальоном, а теперь, устроившись на углу на разбитом и скрепленном доской от табурета ящике, продавал газеты.

Толстый мальчик никогда не оставался один; старый почтальон присматривал за ним, и всегда был готов вскочить, бросив свои газеты, и подбежать к нему, если думал, что мальчику нужна помощь – так быстро, как никогда не ждешь от старика.

А еще отец толстого мальчика покупал ему булки.

Каждое утро он заходил в кондитерскую, к отцу Мартина, и покупал три булки, за два с половиной цента. Булки были разными – какая с маком, какая с шоколадной верхушкой, или с вареньем внутри.

Когда он уходил, мать Мартина неодобрительно качала головой, и говорила, что их сосед зря выбрасывает деньги, и балует сына, вместо того, чтобы чему-то его научить.

Мартин смотрел на то, как отец толстого мальчика уносит с собой три булки, и думал, сколько времени останется до следующего праздника, когда его отец поставит на стол маленький изюмный кекс и скажет, что теперь и они заслужили немного радости.

В тот день отец выслушал его, не переставая месить теста. Тесто пахло ванилью; отец слушал Мартина внимательно, и иногда кивал головой.

Мартин говорил, что рабочий из соседнего дома гораздо беднее, чем они; на фабрике в те годы платили очень мало, а швея могла получить заказы только от жительниц соседних кварталов, таких же бедных, как и она.

Кондитерская же, принадлежавшая отцу Мартина, всегда приносила хорошие деньги; Мартин видел, как по вечерам отец пересчитывал их и раскладывал монеты столбиками, записывая что-то в большую книгу.

В это время, в доме напротив, читали сказки; и если Мартин подходил к окнам рабочего и вытягивал шею, то мог различить отдельные слова.

– Я горжусь тобой, сынок, – сказал ему отец; Мартин удивился, так как не понял, чем именно гордится отец. Ведь он ничего не сделал; только спросил.

Отец понял замешательство сына, и улыбнулся.

– Я горжусь потому, что ты уже совсем взрослый, – объяснил он. – Теперь ты все понимаешь – то, как устроен мир.

– Видишь ли, – продолжал он. – В мире есть честные люди, простые и работящие, как я и твоя мать. Мы работаем с утра до ночи, бережем каждую монету, и думаем только о том, чтобы тебе было лучше. Но есть и другие – такие, как Стивен.

Стивеном звали толстого мальчика.

– Мартин, он не такой, как все. Он другой. Поэтому он получает самое лучшее. Он не ходит в школу, он не учится ремеслу, он бездельничает целый день, и так будет всегда. Родители носятся с ним, как с хрустальной вазой. Ты сам видел, сколько денег они на него тратят – они покупают ему по три булки в день. Вот почему он стал таким толстым. А что делают они по вечерам? Представь, сколько платьев могла сшить его мама, вместо того, чтобы читать ему сказки. Он ведь даже не понимает, о чем они. А за каждое платье ей бы заплатили денег, и они смогли бы отложить что-то на черный день, как каждый месяц делаем мы с твоей матерью.

Потом отец опустился на корточки перед ним и произнес, поднимая палец:

– Такие, как Стивен, паразитируют на честных людях. Они другие, они даже не люди; когда ты станешь взрослее, ты поймешь, что таких нелюдей очень много. И ты должен бороться с ними, и никогда не позволять им отнимать у тебя то, что принадлежит тебе.

И Мартин запомнил это; и каждое утро, когда рабочий заходил в их кондитерскую, он смотрел на булочки с маком и шоколадом, и представлял, как их будет есть толстый ленивый Стивен.

Он бы с большой радостью избил толстяка, если бы мог; но старый почтальон всегда внимательно следил, что происходит на улице.

А спустя шесть или семь лет случилось то, что еще больше подтвердило слова отца.

Стивен приохотился рисовать; тогда его родители стали покупать ему краски. У Мартина никогда не было красок, даже карандашей; отец и мать объяснили ему, что это только глупости, баловство для богатых бездельников – или нелюдей, таких, как Стивен.

Мартин стал взрослее, и теперь он понимал, как тяжело рабочему и его жене покупать сыну краски; он видел, что свет в окнах швеи горит все дольше и дольше, почти до рассвета, а ее муж тоже стал приходить домой поздно, работая в две смены.

Но у них всегда хватало времени, чтобы прочесть Стивену сказки.

Мимо старика почтальона, каждый вторник, проходил высокий человек, ужасно толстый, почти такой, как Стивен. Он останавливался возле газетного лотка и покупал газету – всегда одну и ту же.

Иногда он перебрасывался со стариком несколькими словами, и смеялся.

И в один из вторников – Мартин помнил это, как помнил свои страшные сны, хотя тогда и не понимал, что происходит – старик почтальон заговорщически подмигнул и вместе с газетой протянул толстому человеку пару альбомных листков.

Мартин стоял на углу улицы и смотрел на них; он привык, что толстяк покупает одну газету, и не мог понять, что еще протянул ему старик-почтальон.

Толстый человек замер, словно ничего вокруг него больше не существовало; он был так похож на Стивена, рассматривающего свои кусты, что Мартин остановился посмотреть дальше.

Толстяк смотрел на первый лист долго, его глаза стали острыми и внимательными. Потом он перетасовал остальные, быстро проглядывая их. Старый газетчик наблюдал за ним с хитрой усмешкой.

Толстяк ушел, не прощаясь, и даже забыл на лотке свою газету.

В тот же вечер он пришел снова, с другим господином. Они вошли прямо в дом рабочего и долго о чем-то говорили.

Когда они выходили на ночную улицу, то весело улыбались.

А спустя пару недель семья рабочего уехала из квартала, а вместе с ними и старый почтальон. Мартин не понимал, что с ними произошло, и спросил об этом у отца.

Тот ответил, и лицо его в тот момент было суровым и мрачным:

– Я говорил тебе, сынок, что такие нелюди, как Стивен, всегда отнимают у нас лучшее. Теперь он будет жить в роскоши и бездельи, а твои отец и мать по-прежнему вынуждены откладывать каждую заработанную монету.

Толстый высокий человек оказался владельцем галереи; старик-почтальон показал ему рисунки Стивена, и толстый человек их купил.

Мартину было странно и дико, что недоразвитый, дебильный Стивен теперь получает огромные деньги за свою мазню – гораздо больше, чем его отец, мать, и он сам, с раннего возраста начавший работать в кондитерской. Проводя дни в безделье, объедаясь сдобой и слушая сказки, Стивен стал богачом; а он, Мартин, по-прежнему ждал праздников для того, чтобы попробовать изюмного кекса.

Так он понял, как устроена жизнь. Так осознал, что эльф должен бороться против тех, кто отличается от него – против дворфов, против халфлингов, даже против людей, которые хотя внешне и похожи на эльфов, но внутри остаются такими же нелюдями, как тролли.

Вот почему Мартин стал полицейским; вот почему он боролся за порядок и чистоту на улицах.

Вот почему он ненавидел тех, кого не считал людьми.

Свет тускнел за окном, и вместе с ним тускнел яркий прямоугольник на пыльном полу, прорезанный полосами жалюзи. В конце концов, светлое в нем смешалось с темным, и он исчез.

Мартин Эльмерих сидел на продавленной кровати; он был совершенно один.