Текст книги "Ночь вампиров"

13

Темные глаза коменданта потухли; спустя мгновение взмах век смел с них воспоминания.

– Мой отец покончил с собой, – отрывисто произнес он. – Он повесился на балке, в деревянном сарае. Я все еще вижу, как он висит там, и слышу скрип.

– Я понимаю ваши чувства, – промолвил я. – То, что произошло с вашим отцом, было трагедией. Но вам не следовало калечить из-за этого собственную жизнь.

– Я поступил так, как считал правильным, – резко ответил комендант. – Я отрекся от отца Карлоса и перестал учиться. Этот лицемер знал, что происходит с моим отцом – но он ничего не сделал.

– После смерти отца вы поступили на службу к федеральному шерифу, – продолжил я. – Вошли в один из его карательных отрядов. Но ведь и это не сделало вас счастливым, не так ли?

– Отвернувшись от отца Карлоса, – ответил он, – я отвернулся и от Церкви.

Он поднял крестик, который держал в руке.

– Это было ошибкой. Я был растерян, я был взбешен. Мне казалось, что Церковь покрывает зло, что священники обманывают и предают людей, как отец Карлос сделал это с моим отцом. Потом я понял, что ошибался.

Он глухо прокашлялся.

– Господь всегда был со мной; даже тогда, когда я отказывался от него. Я жил, подобно дикому зверю; я убивал, я проливал кровь, и хотя деяния мои шли во благо, душа моя не могла найти успокоения.

Ортега выпрямился; теперь он был почти спокоен.

– Теперь голос Господа звучит в моей душе. Звучит так же ясно, как звучал он когда-то, когда я был еще ребенком. И этот голос запрещает мне видеть людей в тех, кто ими не является.

– Ваша горечь понятна, – негромко произнес я. – Она все еще уничтожает вас, и вера не стала вам излечением. Я могу лишь пожелать вам найти душевный покой так же, как вы нашли дорогу к господу.

Я на мгновение задумался, прежде чем продолжать.

– Закон всем предоставляет равные права, – сказал я. – Как и мораль.

Он кивнул, отступая в сторону.

Лицо его вновь стало непроницаемым; но на короткое мгновение, предшествовавшее этому, я увидел на нем горечь, смешанную с торжеством.

– Эльфийские законы, – произнес он. – Один из вас – демон, жадный и безжалостный. Гораздо сильнее того, который погубил моего отца. Но эльфийские законы защищают одних лишь эльфов, какими бы преступниками те ни были.

Он хотел сказать еще что-то, но ярость и унижение – причины коих находились не в нас, но в его воспоминаниях – не дали ему произнести вслух мучившие его мысли.

– Проходите, – коротко бросил он.

Шериф подчинился первым; я и Франсуаз последовали за ним.

Когда я входил в низкую металлическую дверь, комендант остановил меня.

– Откуда, – спросил он. – Откуда вам известно о моем прошлом.

– У нас свои источники информации, – ответил я.

Он усмехнулся.

– Вы не хотите говорить. Вы, эльфы, всегда считаете, что лучше других. Но вам и не надо отвечать – я знаю, кто рассказал вам обо мне.

– И кто? – спросил я.

Я не был уверен, что он ответит; поэтому вложил в свои слова немного насмешки.

– Рон Педро, – ответил он. – Огр, который держит в Городе Темных Эльфов аспониканский бар. Он помогает нелегальным эмигрантам, и укрывает у себя всю нечисть, которой здесь, в Аспонике, мы прижигаем хвост.

– Вот как? – спросил я.

– Я помню его отца, Мигеля Педро, – продолжал комендант. – Я помню, как его били плетьми, привязав к высокому столбу. Тогда я только поступил на службу к шерифу.

Федеральный шериф – современный, а не тот, при котором начинал свою деятельность комендант тюрьмы, окликнул меня:

– Эй, я не собираюсь вас ждать.

– Мы должны были сжечь старшего Педро прямо тогда, – сказал комендант. – Привязанного к столбу. Нам не стоило ждать, пока наступит рассвет. Он сбежал, воспользовавшись темнотой.

Я повернулся и пошел вдогонку за шерифом.

– С тех пор, – произнес комендант, – я не допускаю этой ошибки.

* * *

– Один из вас на самом деле не человек? – коротко спросил шериф.

Двое охранников сопровождали нас, и я слышал стук их сапог позади себя. Они более не держали поднятыми штурмовые винтовки; световой блик, опережая нас, спешил по матовой поверхности потолка.

– Я, – ответила девушка.

Прошла пара мгновений, прежде чем шериф произнес:

– И вы на самом деле питаетесь душами людей?

Франсуаз усмехнулась.

– Это не больно, шериф.

Он ответил, и мне показалось, что он смущен:

– Ничего больше не хочу знать.

Раздвигающиеся двери были широкими, какими бывают у грузовых лифтов. Когда они растворились полностью, я увидел еще двоих охранников.

– А мне казалось, что на континенте больше нет работы для мальчиков-лифтеров, – пробормотал я.

На утопленной в серый металл панели было больше кнопок, чем положено обыкновенному лифту. Один из охранников приложил палец к маленькому зеленому окошку, и двери начали сходиться за нашими спинами.

На каждой из них был изображен герб Аспоники. Достаточно грубо, и не всегда в правильных оттенках, но это был он.

– Фальшивая монета, – сказал я.

Девушка усмехнулась.

– Что? – спросил шериф.

Он снова был настороже.

– Двери лифта, – пояснила Франсуаз. – Герб нарисован на обеих сторонах – наружной и внутренней. Как на фальшивой монете.

Я не мог бы сказать, что знаю, какой цели служит каждая из кнопок, светлеющих на панели лифта. Каменная тюрьма уходила на восемь этажей вглубь скалы. Бронированные двери не открывались автоматически, когда кабинка достигала нужного этажа; для того, чтобы задействовать их, охранникам приходилось нажимать особую кнопку.

Когда лифт замер, палец к окошку приложил второй из них. Солдатам пришлось поменяться местами, когда мы заходили в кабинку.

– Вы можете присутствовать, когда я буду его допрашивать, – произнес шериф. – Но не вмешивайтесь.

Коридор, открывшийся перед нами, был длинен и мрачен, как жизнь, лишенная цели.

14

Света в камере не было; я знал, что виной тому давняя традиция, запрещавшая зажигать свет там, где допрашивали вампиров. В те времена люди верили, что обычный свет способен убить эти существа; поэтому дознаватели оставляли факелы и масляные лампы в соседнем помещении или в коридоре, и только отраженный от стен свет мог проникать под сырые своды.

С тех пор люди стали умнее. Жажда жизни, стремление к самосохранению медленно, но неумолимо заставляли их отбросить праздные суеверия, и руководствоваться знанием и здравым смыслом. Однако я не раз мог наблюдать, что в камерах, в которых держат вампиров, по-прежнему не зажигают света.

Тупое самомнение суеверия может оказаться гораздо сильнее, чем стремление выжить.

Человек, прикованный к мокрой стене, уже давно перестал быть человеком. Лишь беглого взгляда на него хватило, чтобы понять – этот несчастный остается в живых только благодаря тому, что ему снова и снова вкалывают стимуляторы; лекарства заставляли тревожный огонек жизни по-прежнему дрожать в теле, которое хотело погаснуть.

Стальные обручи сковывали запястья вампира и его щиколотки. Звенья коротких цепей уходили в стену; несчастный был принужден проводить стоя дни и ночи, не зная ни отдыха, ни надежды.

Его кожа потемнела, обуглилась, и теперь сползала шелушащимися струпьями. Весь пол под ним был усеян ими, и еще нечистотами; в камере никто не наводил порядка.

Длинные волосы человека, когда-то иссиня-черные, теперь полностью поседели; спутанными комками они скатывались на его лицо.

Рот заключенного был открыт, и сперва я не понял, почему; потом я увидел, что между его челюстей вставлен кляп, подобный тому, какой санитары вкладывают в рот сумасшедшего прежде, чем пропустить через него электрический ток. Кляп заставлял несчастного всегда держать рот раскрытым, и мешал ему искусывать губы; иначе вампир начал бы пить собственную кровь. Тюремный кляп был больше, чем используемый в психиатрии, и должен был позволить заключенному отвечать.

Двое охранников остались в гнетущей полутьме коридора, никуда ни глядя и ни о чем не думая.

Шериф вошел первым, нагибаясь и придерживая фуражку.

Взгляд серых глаз Франсуаз стал жестким, когда она вошла в камеру. Скользнув взором по обессилевшей фигуре пленника, девушка мрачно посмотрела на нашего проводника.

– Вот как у вас обращаются с заключенными, шериф, – произнесла она.

Тот не ответил; по-видимому, он не находил жестокими те условия, в которых пленник был принужден проводить последние часы своей жизни.

– Как ты провел эту ночь, Сальвадор? – спросил шериф. – Тебе удалось поспать?

Прикованный к стене человек взглянул на него; по слабому отблеску, на краткий миг появившемуся в глазах пленника я понял, что он узнал шерифа.

– Я хочу пить… – чуть слышно прошептал он.

– Конечно, – отвечал служитель закона. – Ты бы хотел наброситься на меня и высосать из меня всю кровь. Но только ты тупая, безмозглая скотина, Сальвадор; у тебя даже не хватило ума как следует спрятаться.

Какое-то время заключенный смотрел на шерифа, следил за тем, как тот говорит; стало видно, что он уже привык к оскорблениям, которым здесь подвергался, и свыкся с мыслью о том, что уже никогда не выйдет из этой камеры, лишенной окон.

– Ты даже не смог найти убежище лучше, чем подвал мельницы, – продолжал шериф. – Вот почему ты сейчас прикован к этой стене, а потом умрешь, как собака.

– Вы арестовали его, когда он прятался? – спросила Френки, но не получила ответа.

Теперь несчастный уже не смотрел на шерифа; его глаза были направлены на нас. Появление новых людей, впервые за долгие дни, проведенные здесь, привлекало его внимание, и заставляло огонек жизни снова вздрагивать в глубине глаз. Не потому, что наш приход мог вызвать надежду в его душе; не потому даже, что он ожидал скоро окончания своих страданий. Легкой ноты разнообразия оказалось достаточно, чтобы человек, прикованный в стене, на мгновение забыл о том, что происходит с ним.

– Я забыл представить тебе этих господ, Сальвадор, – продолжал шериф. – Они приехали сюда из Высокого анклава, специально, чтобы посмотреть на такого тупого недоумка, как ты. А теперь ты станешь отвечать на мои вопросы – так же, как мы делали с тобой в прошлые разы. Ты помнишь?

Слова служителя закона вызвали ужас на лице заключенного; его тело дернулось, точно он надеялся перервать удерживавшие его цепи. Громкий, сдавленный крик вырвался из его груди, и затих, задавленный страхом.

– О чем вы собираетесь спрашивать? – осведомился я.

– Сальвадор – тупая скотина, – безразлично отвечал шериф. – Он сам не знает, что важного ему известно. Его приятели, те, что спрятались где-то в городе Дроу, наверняка имели какие-то планы. Шаг за шагом я вытрясу это из недоумка.

– Нет, – закричал несчастный, и его жалобный крик отдался в моих ушах. – Я больше ничего не скажу. Я ничего не знаю. Чем больше я говорю, тем больше вы меня допрашиваете. Я больше ничего не знаю. Просто убейте меня, дайте мне умереть.

– Я же сказал, что он – тупая скотина, – проговорил шериф. – Ладно, Сальвадор, мы с тобой начнем. Дамочка, если у вас слабые нервы, то вам лучше выйти.

Франсуаз коротко кивнула мне и подошла к заключенному.

– Эй, – воскликнул шериф. – Нельзя этого делать. Он может быть опасен.

– Он не опасен, – ответил я. – Он не пил крови по крайней мере пятеро суток. Его безумие давно прошло, и вы это знаете.

– Все хорошо, – ласково произнесла Франсуаз, дотрагиваясь до обезображенной руки Сальвадора. – Мы пришли, чтобы вызволить вас отсюда.

– Что? – не понял шериф.

Морщинистые глаза пленника моргнули, потом он тяжело выдохнул.

– Вы меня убьете, леди? – спросил он. – Убьете, верно?

– Какого черта, – пробормотал шериф.

Он хотел было подойти к моей партнерше, но я мягко удержал его.

– Позвольте ей, – тихо произнес я.

– Убейте меня побыстрее, леди, – попросил Сальвадор. – Я очень устал. У меня нет уже больше сил.

Его голова вздрогнула, из горла донесся сдавленный всхлип.

– Я давно умер бы сам, леди, – прошептал он. – Я так хочу умереть. Но они не дают мне; они хотят, чтобы я отвечал на вопросы. Но я больше ничего не знаю, леди; я в самом деле ничего не знаю, поверьте мне.

Франсуаз провела рукой по его плечу, потом приподняла его голову за подбородок и заглянула заключенному в глаза.

– Ты вовсе не хочешь умирать, Сальвадор, – проговорила она. – Ты хочешь уйти отсюда, и тебе кажется, что для этого есть только один путь.

Шериф был в замешательстве; он переминался с ноги на ногу, готовый в любое мгновение броситься вперед и прекратить то, что происходит на его глазах; но в то же время он допускал, что таким путем от заключенного можно будет добиться большего, чем пыткой.

– Я выведу тебя отсюда, – произнесла Франсуаз. – Ты больше не останешься здесь. Никто не причинит тебе вреда, и никто не станет задавать вопросов.

Голова заключенного вновь поникла.

– Вы обманываете меня, – прошептал он. – Так же, как они. Они уже говорили мне, что отпустят меня, если я все им расскажу. Я рассказал все, что знал; а потом они приковали меня к этой стене, и я знаю, что уже больше никогда не выйду отсюда.

– Ты мне не веришь? – спросила девушка. – Это не страшно. Просто смотри.

Длинные пальцы Франсуаз пробежали по руке заключенного, пока не остановились на обруче кандалов.

– Позволь, – пробормотала девушка.

Она осторожно приподняла руку несчастного, и быстро осмотрела замок.

– Мой партнер справился бы лучше, – пробормотала она. – Ну да ладно.

С этими словами девушка достала из-за манжеты длинную толстую иглу, изогнутую на конце несколько раз, и запустила ее в замок.

– Что она делает? – озадаченно спросил у меня шериф.

– Открывает замок, – флегматично пояснил я. – Это я ее научил.

Френки провозилась секунд на семь дольше, чем следовало бы моей ученице; заключенный следил за ее действиями, все еще уверенный, что перед ним разворачивается какая-то новая хитрость, призванная заставить его говорить.

Перейдя ко второму обручу, девушка на мгновение задумалась, потом пробормотала:

– Ни к чему, чтобы ты упал на меня, мальчонка.

Нагнувшись, Франсуаз отомкнула ножные кандалы пленника, затем освободила его руку.

Шериф вполголоса произнес:

– Я говорил вам, что полицейские методы здесь не помогут. Вы можете пообещать этому придурку свободу, но он слишком глуп, чтобы поверить. Мне все равно придется поработать с ним, а с вами я только теряю время.

Теперь Сальвадор был свободен; он пошатнулся, готовый упасть и не способный сделать ни одного шага. Девушка крепко взяла его за плечо, и он устоял. Затем Франсуаз легко обхватила измученного человека правой рукой, и медленно повела к двери.

Он послушно пытался переставлять ноги, но фактически Френки пришлось его нести.

– Я все равно больше ничего не знаю, леди, – прошептал Сальвадор. – Но я расскажу все снова, только выведите меня во двор. Хотя бы на несколько минут.

На мгновение его поразила страшная мысль.

– А какой сейчас час? – волнуясь, спросил он. – Вдруг там ночь, и нет солнца; я хотел бы увидел солнце, в последний раз.

Франсуаз снова улыбнулась.

– Ты увидишь солнце еще много раз, Сальвадор, – ответила она. – Мы уходим отсюда – уходим навсегда.

Он засмеялся.

Человек смеялся, его тело вздрагивало, и крупные слезы катились по обезображенному лицу.

– Вы не знаете, о чем говорите, леди, – прошептал он. – Я не могу выйти отсюда. Я умру здесь. Только не обманывайте меня – я хочу посмотреть на солнце.

– Только что ты хотел умереть, – усмехнулась девушка. – У нас уже прогресс. Шериф – открывайте дверь.

Шериф поперхнулся.

Когда Френки отдает приказания, она ни минуты не сомневается, что все тут же бросятся их исполнять; будучи человеком наполовину военным, шериф не мог не расслышать в голосе девушки нотки командира, и потому в первое мгновение чуть было не подчинился.

– Что вы такое несете? – спросил он. – Зачем это я стану открывать дверь?

Френки взглянула на него, досадуя его непонятливости.

– Мы улетаем отсюда, шериф, – произнесла она. – И увозим этого беднягу. Ему нужна медицинская помощь, а вы можете считать себя счастливчиком, если не попадете в тюрьму.

Шериф застыл на месте.

– Дамочка, – пробормотал он. – Вы в своем уме?

Френки зашипела.

– То, что вы делали с этим человеком, – процедила она. – Не лезет ни в какие рамки, шериф. Не усугубляйте своего положения.

Я увидел, как краска медленно отливает от лица шерифа.

– Вы не понимаете, что говорите, – произнес он. – Это правительственная тюрьма Аспоники. Вы здесь только посетитель. Я не знаю, какие там законы у вас, но…

Френки перебила его так резко, что он чуть проглотил язык.

– Вы арестовали этого человека, хотя он прятался, – прогремела она, и шериф испуганно попятился, вжимая голову в плечи.

Он не был готов к тому, что женщина станет ему приказывать.

– Он не представлял угрозы и нуждался в медицинской помощи, – продолжала Франсуаз. – А вы держите его здесь, как преступника, и жестоко обращаетесь. Я камня на камне не оставлю от этого гадюжника. Открывайте дверь.

Шериф начал говорить, но его нижняя челюсть задрожала, и он замолк, пытаясь справиться с ней.

На мгновение у него мелькнула мысль – а не запереть ли и нас в этой камере, вместе с заключенным, но он потом он сообразил, что Высокий анклав вряд ли будет с ним солидарен.

– Комендант тюрьмы не позволит отпустить заключенного, – пробормотал шериф. – Вы не выйдете отсюда. Не станете же вы стрелять в людей.

– Здесь нет людей, – с ненавистью процедила девушка. – Эти несчастные были людьми, прежде чем ваши палачи искромсали им мозги. Здесь лоботомированы все, кроме высших офицеров – а я никогда не считала людьми гестаповцев.

– Но это безумие, – воскликнул шериф. – Нельзя вот так вломиться в тюрьму Сокорро и увести заключенного. У вас нет полномочий.

– У меня будут полномочия, – прорычала девушка. – Вопрос лишь в том, сколько подонков мне придется перед этим прикончить. Вы откроете дверь, или мне вам помочь?

Я ждал, что мне выстрелят в спину каждую секунду, пока вертолет не оторвался от круглой бетонной площадки. Шериф бормотал что-то, чего вряд ли мог разобрать сам, и смотрел на свои дрожащие пальцы.

Между тугими щеками Франсуаз появилась улыбка.

Только сейчас я увидел, что Сальвадор спит; свежий ветер раздувал его волосы, и лучи утреннего солнца гладили ему лицо.

15

– Надеюсь, я не очень сильно надавила на тебя, бэйби, – заметила Френки, играя ножкой хрустального бокала. – Знаю, ты полагаешь, что я действовала рискованно и самонадеянно.

– Давила на меня? – спросил я. – Ты давила на меня, когда затаскивала меня в постель; давила, когда настаивала на том, чтобы переехать ко мне; давила, когда напрашивалась мне в деловые партнеры. А там в тюрьме – нет, все вышло довольно мило.

– Но тебе ведь нравится, когда я на тебя давлю? – уточнила девушка.

– Я без ума от этого, – подтвердил я.

– Вот и молодец.

Сад, раскинувшийся под нашими ногами, поднимался к террасе ароматами роз. Франсуаз устроилась в легком кресле, закинув ногу за ногу, и время от времени делала маленький глоток из своего бокала. Пять или шесть блюдец, дорогого китайского фарфора, носили на себе следы недавнего завтрака в виде крошек и фруктовых корочек.

Я отставил тарелку, на которой все еще оставались две булочки, намазанные маслом, вареньем и уложенные дольками банана.

– Если бы ты поступала неправильно, – сказал я, – я бы тебя остановил.

Франсуаз засмеялась глубоким горловым смехом, точно я произнес нечто неприличное. Затем она в задумчивости взяла одну из булочек и расправилась с ней за пару мгновений.

– Ты точно не хочешь коктейля? – осведомилась она. – Он гораздо полезнее, чем твой сок.

– Нет, – возразил я. – Я предпочитаю принимать протеины, когда они внутри мяса или фасоли.

– Ну, как хочешь.

Лейтенант Маллен продвигался по садовой дорожке, целеустремленно и понемногу ускоряясь, как шар для боулинга.

Френки облизала с пальцев варенье и принялась за вторую булочку.

– Он похож на большого жука-вредителя, – заметила девушка и развеселилась.

– Не думаю, что он принес тебе орден Высокого анклава, – заметил я. – Эльфийское правительство защищает своих граждан, когда те на чужой территории, но потом обычно требует отчет, какого тролля они там делали. Знаешь, по-моему, это справедливо.

Лейтенант Маллен достиг высокой деревянной лестницы, спускающейся с террасы в сад. Встретив на своем пути столь неожиданное препятствие, он два раза фыркнул, потоптался на месте и взялся за восхождение.

– Красного цвета, – уточнила девушка. – Добрый день, лейтенант.

– Добрый день, мадемуазель Дюпон? – осведомился тот с чувством, которое пытался выдать за горький сарказм. – И это вы называете добрым днем?

– Вас перевели в дорожную полицию? – осведомилась Френки. – Не знала об этом. Не приглашаю вас присоединиться к завтраку, так как сомневаюсь, что вы станете клевать крошки; но, если хотите, Марта принесет вам еще булочек.

– Я был бы счастлив, – отвечал Маллен, садясь в кресло столь тяжело, словно все утро объедался кирпичами.

Я позвонил в колокольчик, чтобы полицейскому принесли закусок.

– Я был бы счастлив, – продолжал Маллен начатую мысль, – оказаться сейчас в дорожной полиции. Тогда старому глупому Маллену не пришлось бы строить из себя мальчика для битья, когда комиссар и мэр взбесились. Что это? Булочки? О, не стоило стараться.

В явное опровержение своих слов, Маллен вырвал серебряный поднос из рук Марты, не позволив ей даже расставить блюдца по столу, и принялся активно знакомиться с его содержимым.

Я осторожно спросил:

– Я подозреваю, у вас возникли некоторые сложности?

Маллен искривился так, словно булочка, которую он надкусил, была набита свежей лимонной мякотью.

– Я всего лишь полицейский, – ответил он. – Недалекий, бестолковый полицейский. Над нами издеваются газеты и смеются телевизионщики. Но это… – он затарабанил по подносу чашкой, которая, в предвидении такого случая, не была из дорогого китайского фарфора.

– Я не люблю заниматься политикой. Я не хочу заниматься политикой. Так какого ж черта вы притащили мне свидетеля, украв его у аспониканских властей?

Френки нетерпеливо искривила кончик губ.

– Аспониканцы арестовали Сальвадора, нарушая его права и собственные законы, – сказала она. – Не стоит больше говорить об этом. Я ожидала, что от шерифа не будет пользы – но теперь он хотя бы не станет нам мешать.

– Не стоит говорить? – воскликнул Маллен. – Да вы понимаете, каких дел натворили там, в Аспонике?

– Пустяки, – отмахнулась Френки. – Немного шума будет, когда я добьюсь проверки деятельности тюрьмы Сокорро. Уверена, они нарушают права всех заключенных. Но это уже обычная работа.

– Проверки?! – прорычал Маллен. – В Аспонике? Это же другая страна. Кем вы хотели стать в детстве – Рэмбо?

– Мне не нравится Рембо, – возразила девушка. – Символизм мне не близок.

– Что? – спросил лейтенант.

– Рембо, – пояснил я. – Французский поэт конца XIX века.

Полицейский недовольно отмахнулся.

– Я вам вот что скажу, мадемуазель Дюпон, – сообщил он. – Может, я и не знаю всяких там поэтов. И мне тоже нравится справедливость и все такое. Ворваться куда-нибудь на белом коне и спасти мир. Но… – Он поднялся, воспользовавшись тем, что на его подносе более не оставалось ни булочек, ни чая.

– Когда-нибудь, – произнес он, грозно потрясая пальцем. – Вы оба перегнете палку. И она сильно ударит вас по лбу.

Он отряхнул крошки с мятого пиджака и торжествующе посмотрел на нас.

– Я вас предупредил, – заявил он и погромыхал вниз по лестнице.

– Это значит, что все в порядке, – протянула девушка, глядя ему вслед.

– Еще бы, – согласился я. – Наш мэр стал мэром только благодаря деньгам нашей компании. Он найдет способ ущекотать аспониканские власти.

Франсуаз встала, сильным ударом ноги отбросила кресло, оказавшееся на ее пути, и подошла ко мне. Прежде, чем я успел опомниться, Френки схватила меня за воротник и рывком поставила на ноги.

– Говори, бэйби, – ласково приказала она.

– Что я должен говорить? – осведомился я.

Франсуаз взглянула на меня со ждущей улыбкой хищницы.

– Ты знаешь, Майкл, – проворковала она, сжимая пальцы чуть сильнее. – Я знаю тебя лучше, чем ты сам. Ты весь ланч сидел с хитроватым и многозначительным видом.

– Да? – я оправил галстук.

– У тебя что-то на уме, Майкл; а так как ты уже давно залез мне под юбку, я хочу знать, что ты еще выдумал.

– Ничего. Это привычка, Френки, еще с колледжа. Я никогда не готовился к семинарским занятиям, и потому напускал на себя всезнающий вид.

– И как же ты отвечал? – усмехнулась она.

– Я брал с собой книгу и просматривал ее, пока проводили перекличку.

Девушка засмеялась, потом вновь схватила меня за воротник и встряхнула.

– Не делай из меня дурочку, Майкл, – процедила она.

– Зачем?

Раздался звук разбиваемой посуды.

Я сложил руки на груди, с удовлетворением наблюдая за результатом своих действий. Френки сидела на столе, со сбившейся прической и раздвинутыми ногами.

– Я боялся, что собью тобой стол, – пояснил я. – Но, как видишь, вышло неплохо.

– Выкладывай, о чем ты думал, бэйби.

Я безразлично пожал плечами.

– Это столь очевидно, что даже неловко тебе растолковывать; но если ты откроешь свои хорошенькие ушки, я, пожалуй, брошу тебе крупицу мудрости.

– Что? – с подозрением спросила она.

– Глупышка Френки попалась в ловушку, – пояснил я. – Ее обманули так же, как хотели обмануть и меня. Но нехитрый заговор, составленный…