Текст книги "Одиннадцатый легион"

Глава 4
И снова в путь…

Говорят, что день не удастся, если ты встал с левой ноги. Интересно, как начинается утро для тех, кто просыпается от тычка в бок или от того, что тебя отчаянно трясут, вкладывая в незамысловатое движение «туда-сюда» все свои силы.

Первое, что он увидел, открыв слипшиеся от сна глаза, – веснушчатое, усыпанное прыщами лицо пятнадцатилетнего подростка, остервенело трясущего его за плечи. Сначала Дарк хотел укусить нахала за нос, но только чувство брезгливости и перспектива раздавить зубами пару крупных прыщей остановили его. Пареньку повезло, словив «крендель», он отлетел в другой конец комнаты, абсолютно не повредив при этом свои назревшие «украшения». Благородный поступок имперского офицера почему-то не был оценен по достоинству, скорее наоборот. Зулик, так звали добровольца, решившегося на сие рискованное мероприятие, уселся в дальнем углу у двери и подозрительно зашмыгал носом, собираясь то ли заплакать, то ли плюнуть в обидчика. Великое раздумье было прервано по-солдатски громким: «Чо надо?»

А надо-то было подростку всего ничего: выполняя приказ Богорта, он должен был разбудить офицера и, не мешкая, отвести его к амазонкам, поведав по дороге об обычаях и порядках лесных див. Выставляя паренька из комнаты, Дарк объяснил, что обычно людей будят словами, а если уж это не помогает, то необходимо быть более предусмотрительным и, во избежание неприятностей, вовремя отскакивать от «вновь проснувшихся». Поделившись с юнцом мудростью жизни, Дарк приказал ждать его через час у ворот Лагеря и выставил нахала за дверь, с трудом поборов в себе желание дать неразумному подростку напутственного пинка.

Один час – вполне достаточно времени для посещения местного лекаря и кузнеца, чья помощь была обещана Богортом во время вчерашнего застолья. Формировать же отряд для предстоящего похода ему не хотелось по многим, казалось бы, объективным причинам: упадническое настроение солдат, их нежелание покидать только что обретенное лесное убежище, неумение воевать в лесу и т. д. и т. п. Но, прежде всего, Дарк не мог решиться на этот шаг по моральным соображениям, которые порой так трудно объяснить другим, в особенности людям, редко страдающим от угрызений совести. Служа в армии и командуя эскадроном, он всегда знал, что делает сам и что должны делать его подчиненные. Сейчас же он ничего не понимал, чувствовал себя, как новорожденный ребенок, впервые увидевший мир и только готовящийся идти по тернистому пути познания окружающего. Он не мог позволить себе учиться жить за счет других, не мог взять ответственность за чужие жизни, подвести тех, кто верит его приказам и полагается на него. Рисковать только своей жизнью было для него сейчас куда проще, куда спокойнее, чем тащить за собой в неизвестность таких же несведущих в лесной жизни солдат, как он сам. Дарку было страшно и больше не хотелось видеть трупы в черных мундирах.

* * *

– Да, молодой человек, чудненько над вами поработали. Что это было? Простите за бестактный вопрос, но у меня сложилось впечатление, что вы по пьяни положили голову под колеса разогнавшейся почтовой кареты.

Маленький толстенький доктор уверенными профессиональными движениями разматывал набухшую от крови повязку, наложенную вчера впопыхах. При этом он причудливо морщил нос и оттопыривал уши, что делало его похожим на ежика, уловившего запах только что упавшего вблизи яблока. Забавная манера разговора настроила пациента на шутливый лад.

– Вы почти угадали, доктор, пьяный кузнец спутал мою голову с наковальней… Кстати, позвольте настолько же бестактный вопрос. Судя по запаху, то, чем вы мыли руки перед тем, как лапать мое лицо, сильно напоминает…

– Мочу, – закончил фразу старичок, слегка улыбнувшись, – наверное, потому, что это и есть моча. Я рад, что вы в достаточно приличной форме и можете воспринимать ваше положение с юмором, однако шутка не удалась… Испокон веков такие вот чудаки, как я, полощут руки этой противной желтой жидкостью, прежде чем перевязывать очередной окровавленный кочан. А что делать? При тех условиях, в которых, как видите, приходится работать, моча грудного детеныша – лучшее средство дезинфекции. Я ее даже покупаю у местных баб и храню, как зеницу ока, в специальном помещении. Хотите увидеть хранилище экскрементов?

– Нет, спасибо, я уже поражен. А меня почему-то лекари убеждали, что лучше использовать спирт…

– И они совершенно правы, но только дифференция в том, что ваши армейские медики имеют этот продукт в совершенно неограниченных количествах, как для дезинфекции, так и для внутреннего потребления. А здесь, батенька, лес… и спирта нет! Использовать же местный самогон не рекомендую… В нем есть нуочень странные компоненты, – отметил доктор, задумчиво облизываясь.

Перевязка была закончена. Старичок отошел и начал суетливо убирать в мешок хитроумные инструменты и бинты, аккуратно разложенные на столе.

– Если честно, – заговорил он вновь, – я удивлен… нет, пожалуй, шокирован. Вы, молодой человек, просто растоптали и выбросили вон весь мой багаж знаний, накопленный за тридцать лет практики…

Резко развернувшись, лекарь подошел ближе. Умные, знающие глаза смотрели на Дарка в упор, пронизывая насквозь. На какое-то время в комнате воцарилась гробовая тишина, затем врач продолжил тихим вкрадчивым голосом, впечатывая слова в мозг:

– Не знаю, как выглядела рана сразу после удара, но то, что я увидел сейчас, достойно удивления. Такие глубокие и обширные разрезы мне доводилось видеть раньше только на трупах… и я не знаю, почему вы живы, не вижу для этого ни одного разумного объяснения.

* * *

Находясь уже в арсенале и занимаясь подборкой оружия для предстоящего похода, Дарк никак не мог успокоиться. Слова лекаря не столько поразили его, он и сам прекрасно знал, что был на волосок от смерти, сколько оскорбили. Впервые в жизни Аламез почувствовал себя не человеком, а беззащитным кроликом, которого любопытные крестьяне потравили протухшей капустой, а затем воодушевленно обсуждают, почему он еще не подох.

Милые, добрые доктора, насколько чутко они относятся к своим подопечным. Как старательно они пытаются спасти жизнь на операционном столе и как негодуют и даже напиваются, когда это не удается и наглый пациент «совершенно неожиданно» умирает, хотя, по их мнению, должен был выжить. А тут… пришел к лекарю, а он тебе: «Вы труп, батенька, не могли бы объяснить, как это еще ножками по земле стучите? Науке в моем лице хотелось бы это узнать!»

– Ну ладно, к черту все, – сквозь зубы прошипел Дарк, – …проехали, пора делами заняться.

А дел предстояло много. Никто из охотников, видимо, не служил в армии и не имел ни малейшего понятия, как хранить трофейное оружие. Почти трезвый кузнец долго возился со ржавым замком и наконец-то открыл дверь оружейной. Привычный к виду до блеска начищенной амуниции, расставленной в идеальном порядке по оружейным полкам, Дарк обомлел, когда увидел порядка шести-семи сотен мечей, палиц, секир, щитов и всевозможных частей лат, хаотично разбросанных по полу и покрытых толстым слоем липкой грязи. Оружие было в ужасном состоянии. Собрав урожай трофеев, охотники свезли его сюда, даже не позаботившись отчистить от крови и грязи.

Поймав первого попавшегося под руку подмастерья, Дарк направил его к воротам, предупредить Зулика, что их встреча переносится часа на два-три, а сам углубился в поиски хотя бы чего-то, что еще осталось в пригодном состоянии.

Дубины и длинные ножи были идеальным оружием для охотников, воевавших в основном «из засад», а оружие ближнего боя рассматривалось исключительно как средство добивания противника и выяснения отношений при дележе добычи. Инструментарий армейского образца вызывал, скорее всего, пренебрежение – им редко кто пользовался. Трудно представить себе охотника, крадущегося в кустах или прыгающего по оврагам с тяжелой двуручной секирой в руках – тяжело, неудобно и непрактично. Сваленный же здесь лом должен был пойти на переплавку или на продажу королевскому люду. «Так пущай они и отчищают…» – логика лесного кузнеца была проста до безобразия и в корне неверна: оружие в хорошем состоянии стоит дороже.

Пока тело ползало на четвереньках по сараю, а руки были заняты разгребанием мусора, голова усиленно размышляла о том, что он все-таки ищет. Двуручные мечи Дарк не любил. Конечно, они наносили куда больший урон и могли при точном ударе разрубить противника пополам, но в то же время имели много недостатков: медлительны, хороши лишь на длинной и средней дистанции, требуют много сил и самое главное – исключают возможность использовать в бою вторую руку, которая могла бы или держать щит, или умело использовать кинжал. Дубины или одноручные топоры тоже не подходили, так как, во-первых, ими нельзя колоть, что значительно сужает круг используемых приемов, а во-вторых, данные типы оружия дают легковооруженному противнику значительные преимущества в скорости и маневренности.

При всем богатстве выбора единственным приемлемым решением был легкий одноручный меч. Изрядно вспотев и измазавшись с ног до головы, ползая на карачках по свалке, он все-таки нашел подходящий экземпляр. Им оказался хорошо сбалансированный средней длины нордер, неизвестно по какому счастливому, нет, просто непостижимому стечению обстоятельств попавший в руки не разбирающихся в оружии лесных жителей.

Глаза Дарка широко открылись от удивления и восторга. Меч был редким, и знающий боец заплатил бы за него целое состояние, да что деньги, отдал душу нечистому…

Тонкий слой покрывающей извилистое лезвие ржавчины походил на таинственный покров многовековой пыли, скрывающей от алчных глаз проходимцев настоящую реликвию, артефакт прошлого, о котором было сложено немало легенд.

В далекие времена становления Империи на северной границе разразилась череда длительных и кровопролитных войн с отсталыми племенами тугусов и магрилов. Их орды были плохо организованы, и победа была бы быстрой, если бы не одно обстоятельство, над которым до сих пор ломают голову лучшие ученые мужи цивилизованного мира: «Откуда у прозябающих во тьме невежества, не знающих ремесел дикарей появилось оружие, значительно превосходящее по боевым качествам лучшие образцы имперского вооружения?» Ответ не удалось найти даже после подавления последнего очага сопротивления и проведения ревностных пыток выживших вождей. Загадка осталась неразгаданной, а уникальные экземпляры трофеев обрели новых хозяев в лице имперской знати и высокооплачиваемых наемных убийц, которыми испокон веков кишела Столица и богатые купеческие города.

В отличие от университетской профессуры, новых владельцев прельстили в оружии северян, конечно же, не мистическое происхождение и не уникальность композитных сплавов, а весьма «прикладные», в полном смысле этого слова, свойства.

Относясь к разряду прямых мечей, нордеры были не только надежны и прочны, но и имели ряд качеств, обычно характерных для косых сабель. Ими можно было наносить более сильные косые удары как сверху, так и снизу при гораздо меньшем замахе, чем у обычных мечей. Нордер был лучше управляем во время инерционного движения, что позволяло неожиданно для противника прервать атаку, перейдя к обороне, или быстро нанести удар под совершенно другим углом. Длинный, волнистый по краям клинок был достаточно прочен, чтобы принять на себя сильный удар двуручного меча, и в то же время легок и гибок, что позволяло вести бой маневренно и на хорошей скорости.

Капитан осторожно взял в руки ценную находку и принялся внимательно изучать извилистое лезвие и узкую рукоять. На него нахлынули воспоминания из сказочно безоблачных дней обучения в Академии…

– Господа, позвольте вам напомнить, что вы будущие имперские офицеры! – грозно поправив съехавшие на кончик носа очки, начал очередное наставление профессор Отарий Татьеро, один из лучших экспертов по оружию Имперской Академии Наук. – Предупреждаю, что впредь не желаю слышать от вас дилетантские словечки типа «нордер», возникающие в обиходе из-за нежелания или потенциальной неспособности некоторых влиятельных при дворе особ выговорить полное и точное название этих великолепных образцов вооружения. Вы не ленивые придворные и не подзаборный наемный сброд, вы профессиональные военные, которые просто обязаны знать, что у них в руках!

Лектор сделал многозначительную паузу и внимательно обвел взглядом притихший зал, пытаясь понять, дошла ли до сонных кадетов хотя бы половина его слов, прониклись ли беспечные юнцы глубиной его мысли.

– Итак, – сурово продолжил Отарий, переходя от убеждения к более эффективному инструменту воздействия, запугиванию, – на предстоящем экзамене я не желаю слышать ни о каких нордерах. Есть только общепринятые в Империи термины для наименования данного класса вооружения: нордхенкер, нордблитцер и норддоннер…

Дарк всматривался в клинок, пытаясь вспомнить уроки профессора Татьеро и определить, что же у него в руках: «Северный палач», «Молния Севера» или «Гроза Севера»? Усилия были тщетны, память отказывалась воспроизводить точные критерии идентификации, наспех зазубренные перед выпускными экзаменами.

«Разве сейчас это важно? – наконец-то прекратил ломать голову Дарк. – Пускай будет нордер, опущусь на время до уровня темного и невежественного дилетанта».

Умело закрепив меч на поясе, Дарк направился к выходу. Найдя такое сокровище, можно было не тратить время на дальнейшие поиски. Дополнением к экипировке стали круглый кавалерийский щит, лихо перекинутый за спину, и длинный узкий кинжал за голенищем сапога. Ну, вот и все. Солдат снова готов к действиям.

* * *

В отличие от того, как скрытно, пугаясь каждого шороха, он с охотниками пробирался в Лесной Лагерь, дорога к стоянке амазонок казалась легкой увеселительной прогулкой после сытного обеда. Посланники Богорта шли совершено открыто. Зулик все время забегал вперед, покачивая на ходу длинным тонким шестом, на самом конце которого была намотана желтая тряпка, выполняющая роль флага посланника. Говорят, что раньше, еще лет двадцать-тридцать назад флаг был общепринято белым, но многочисленные несчастные случаи заставили лесной люд сменить его на желтый, который резко выделялся на фоне зеленой листвы и коричневых стволов деревьев. Кроме флага, на рукаве каждого из них красовалась такого же ядовито-желтого цвета повязка, делавшая их неприкосновенными для обитателей Леса.

Несмотря на столь завидное положение, тревожное чувство не покидало Дарка, он был напряжен и постоянно оглядывался по сторонам, ища хоть малейшие признаки угрозы, притаившейся поблизости. Несколько раз парнишка пытался объяснить офицеру, что бояться им абсолютно нечего, но Дарк все равно не терял бдительности и вздрагивал при каждом подозрительном шорохе, к сожалению, контрабандисты и звери не понимают языка дипломатии.

Во время долгого пути он пытался разузнать как можно больше о порядках и обычаях племени амазонок, к которому они направлялись. Но, к сожалению, оказалось, что сам паренек знал о них крайне мало. Все, что рассказал Зулик, было или уже известно Дарку, или об этом можно было догадаться: воительницы жили замкнуто, презирали мужчин и редко разговаривали с незнакомцами. За свою бытность посланником Зулик многократно бывал в лагере амазонок, но знакомыми, кроме Агнеты и двух стражниц, так и не обзавелся, несмотря на его выдающуюся непосредственность, энергию молодости и общительность.

Сама процедура посещения лагеря была на удивление проста и не занимала много времени. По прибытии его сразу же препровождали под конвоем в палатку предводительницы и по окончании разговора так же быстро выставляли обратно. Только один раз он побыл в лагере немного дольше, и то потому, что у амазонок был какой-то праздник и его решили покормить. Единственно ценное, что узнал паренек, заключалось в том, что девицы в последние месяцы постоянно тренируются, совершенствуясь как во владении оружием, так и в рукопашном бою. По его словам, с начала лета весь лагерь походил на одну большую арену, на которой места для зрителей не были предусмотрены. Лишь однажды он ненадолго задержался после разговора с Агнетой, чтобы понаблюдать за состязанием лучниц. Огромных размеров стражница тут же подскочила к нему, схватила за шиворот и, не говоря ни слова, вышвырнула за ворота лагеря.

Время шло, солнце садилось, а дорога становилась все безлюднее и безлюднее. Поначалу им часто попадались навстречу разношерстные группы поселенцев: бортники, бредущие на пасеку; охотники, возвращающиеся в лагерь с промысла; усталые дровосеки; пограничники с рейдов, конвоирующие пленных контрабандистов; затем встречи стали все реже и реже.

Наконец-то они увидели первый патруль амазонок. Девицы спокойно сидели на поляне, поправляя луки и прочее обмундирование, представляющее собой дикое сочетание кольчуг, укороченных меховых шкур и набедренных повязок. Путники прошли буквально в двух шагах, но ни одна из представительниц «слабого пола» даже не оглянулась в их сторону, им не было до посланников никакого дела.

До лагеря добраться в этот же день так и не удалось. По словам Зулика, до главной стоянки оставалось еще шесть часов ходу, а солнце уже село. Бродить ночью по лесу – дело неблагодарное, и путники устроили привал.

Костер разгорелся быстро, а приготовление незамысловатого ужина из скудных припасов, полученных «на дорогу», тем более не заняло много времени. За едой разговор не клеился. Зулик был весьма смышленым парнишкой, но рассказать ничего толком не мог, то постоянно вдаваясь в ненужные подробности, уводя тем самым разговор в сторону, то забрасывая не посвященного в лесную жизнь слушателя местными словечками, смысл которых был трудноуловим. Зато все в корне изменилось, когда Дарк решил больше не мучить спутника расспросами и, наверное, просто от скуки начал рассказывать сам.

Зулику, родившемуся и выросшему в лесу, было ничего не известно о большом мире и его обитателях. Он сидел у костра и слушал, широко открыв от удивления рот и выпучив глаза, слушал о Великой Империи, о ее до этого непобедимой армии, о войнах прошлого, о горах Махакана и их странных обитателях – гномах, об эльфах, с трудом уживающихся с людьми, слушал, пока не заснул, убаюканный монотонно тихим, успокаивающим голосом рассказчика.

«Ну, вот и все. Спекся малый. Сейчас посижу немного, часа два-три, и разбужу, – размышлял Дарк, устраиваясь на траве. – Дипломатия вещь, конечно, хорошая, но спать без караула не стоит, тем более ночью и в Лесу, который кишит всевозможными тварями». Почему-то вспомнился зал, в котором состоялся разговор с Богортом, и стены, увешанные головами животных. Хотя охота с детства была любимым развлечением Дарка, но многих тварей из тех, чьи головы демонстрировала эта «коллекция», он не знал. Зато догадывался, что именно здесь они и водятся. Предчувствуя возможную перспективу встречи с одной из таких зверушек, Дарк поудобнее устроился на пеньке и принялся за чистку оружия, которая к тому же позволяла незаметно скоротать время дежурства.

Очистив от ржавчины щит и подтянув потуже кожаные поручни, Дарк остро заточил лезвие стилета, прокрутил его в руке, проверяя правильность балансировки и одновременно привыкая к новому оружию.

Наступила очередь привести в порядок нордер. Взяв меч и кресало в руки, он уж было начал заточку, но вдруг заметил что-то странное в блеске стали, ощутил легкую дрожь клинка и зуд ладони, державшей рукоять.

Внезапно меч засверкал в пламени костра. Яркие отблески плясали на нем, оставляя на гладко отшлифованной голубоватой поверхности причудливые узоры, которые, казалось, жили своей жизнью, двигались, перемещались, уходя по острию в черное звездное небо. Волнистая форма клинка усиливала эффект пляски и чаровала смотревшего, не позволяя отвести глаз от этого изумительного зрелища, рожденного блеском стали, огнем и звездным небом.

Вскоре Дарк перестал различать отдельные всполохи, перед глазами была единая картина из постоянно меняющихся, движущихся цветовых форм. Картина росла, занимая все больше и больше пространства в его сознании, росла, входя в него, сливаясь с ним. Сквозь треск костра и шепот листвы стали проступать отдаленные звуки, послышался шум бушевавшего когда-то и где-то сражения. Усиливаясь, звук начал распадаться… Теперь это был не шум, а крики, тяжелое дыхание, звон стали, стоны, грохот падения… предсмертный крик…

Боль, чудовищная боль разорвала голову, вдавила глаза и сжала костлявой рукой горло.

Дарк лежал на траве без сознания, судорожно вцепившись в рукоять меча. Кровь сочилась через свежую повязку на голове и узкой извилистой струйкой текла по лицу.

* * *

Среди основных инстинктов любого живого существа голод по праву занимает почетное место. Именно он заставляет медведя-шатуна выползти из теплой норы в лютый мороз, лисицу прорываться к курятнику через стаю сторожевых собак, а человека – есть все, что движется, не брезгуя и себе подобными. Голод пожирает тебя изнутри, сводит с ума и убивает.

Волк был стар, он устал и не ел уже целую неделю. Большая стая вооруженных людей устроилась на привал прямо у входа в его нору. Люди были сильными хищниками, тем более когда носили железные шкуры и длинные острые когти. Он не мог справиться даже с одним, не говоря уже о целой дюжине. Четыре долгих дня он ждал, ждал, когда уйдут. И они ушли, как всегда, не оставив после себя ничего съестного. Два дня обессиленное животное пыталось поймать хоть какую-нибудь дичь, но старания не увенчались успехом. С каждым разом волк все раньше и раньше прекращал преследование жертвы и валился на траву, чувствуя, как медленно, но неумолимо силы покидают его тело.

Волк готовился к долгой и мучительной смерти, но вдруг ему повезло… Болезненно обостренный нюх учуял запах дыма и живой плоти. С трудом перебирая лапами по мокрому мху, он шел на запах человека и обнаружил пару больших кусков мяса, мирно спящих у костра.

Огонь факела и красные тряпки – оружие человека на малолетних щенков и вечно осторожных самок, но не против матерых волков, как он. Он уже давно переступил этот порог, поборол страх, прыгая через костры и охотничьи флажки.

В желтых глазах зверя отражались отблески пламени, кровь вновь побежала по уставшему телу, оживляя одрябшие мышцы. Волк крался к огню осторожно, понемногу ускоряя темп и готовясь к смертельному прыжку. На морде животного заиграл оскал хищника.

Вначале он прыгнет на ближайшего, того, что постарше и явно сильнее, одним точным движением вонзит свои острые зубы в его горло, разрывая артерии и кроша зубами шейные позвонки, затем быстро переметнется ко второму… Если повезет, то тот даже не успеет проснуться. А потом – есть… рвать зубами свежее и теплое от крови мясо…

Волк уже был готов к прыжку, как вдруг что-то насторожило его. В ночном воздухе повеяло опасностью, и он почувствовал, как страх начал проникать внутрь, заполняя все тело. Что-то странное витало в воздухе над поляной. Зверь остановился и принюхался – пахла кровь, кровь того, что постарше. В ней был какой-то давно знакомый, настораживающий, едва уловимый аромат. Но какой? Запах усиливался по мере приближения к жертве, теперь уже он не настораживал, а внушал зверю первородный страх. Волк застыл в нерешительности, быстро перебирая лапами на одном и том же месте и оборонительно щерясь. Он не понимал, что происходит. Внутри его проходила борьба, нет, бушевало сражение голода со страхом. Победил инстинкт самосохранения. Животное, обойдя кругом странного человека, с двойной яростью кинулось на его попутчика. Мечты о жизни, мечты о мясе стали реальностью.

Спустя десять дней стая под его предводительством загоняла пятилетнего лося. Испуганная жертва неслась по лесу, ломая на ходу кусты и сшибая молодые деревья, бежала, напрягая все силы, гонимая страхом и преследуемая многочисленными хищниками. И вот наступил решающий момент – вожак прыгнул на шею жертвы. Лось быстро остановился и поддел на рога летящего в воздухе волка. Распоров вожаку брюхо и раскроив грудную клетку, сохатый побежал дальше, уводя за собою стаю.

Волк лежал на траве, ощущая, как жизнь покидает его через пролом ребер. С каждой потерянной каплей крови приближаясь все ближе и ближе к концу, он снова почувствовал тот странный, едва уловимый аромат, так напугавший его недавно. Но теперь запах исходил от него самого, так пахла его собственная кровь. В последний раз закрывая глаза, волк вдруг понял: «Это был аромат смерти… так пахнет вечность…»