Текст книги "Доспехи из чешуи дракона"

– Послушай, ты, сын пробирки и старых щипцов, ты еще долго меня доставать будешь?! Я заразы всякой пуще тебя боюсь, но уже сказал, мужик не от «анъфьекции» помер, а от амулета, – возница знал, как правильно произносится мудреное слово, но специально искорежил его, чтобы придать своему выступлению легкий налет пренебрежительности и сарказма. – Кроме вшей я от его портков ничего не подцеплю, да и сомнительно, чтоб они у него водились. У них ведь, тварей примитивных, «анкубацийонного» времени нет, они, как жрать захотят, так и кусают!

– Только неучи верят в силу амулетов, – невозмутимо стоял на своем Семиун, а потом так же спокойно, как будто невзначай, добавил: – Самострел убери, все равно же не выстрелишь, а держать тяжко, поди…

– Ничего, сдюжу, – произнес Шак, но оружие все же опустил.

Тяжелая, примитивно сляпанная штуковина уже сыграла свою роль. Она заставила Семиуна перестать кидаться беспочвенными обвинениями и превратиться из беснующегося самодура-оратора во внимательного слушателя, по крайней мере, бродяге так показалось.

– Сила у амулета есть, но она не в том, в чем ты думаешь, – Шак осторожно развернул камзол и показал партнеру маленький, блестящий кругляш с серо-зеленоватым камнем посередине и таинственными знаками по краям. – Это не просто амулет, не одна из множества безделушек, что продают на дорогах шарлатаны вроде меня. Это амулет, точнее, родовой оберег далерского шамана. У далеров, это довольно многочисленное племя дикарей, обитающее в лесах правобережья Удмиры, собственность шамана считается священной, ее никто не имеет права брать в руки, кроме самого ведуна и его старшего сына – преемника. На амулет наложено проклятие, каждый, нарушивший запрет, умирает страшной, мучительной смертью.

– Бред, проклятий не существует, – возразил Семиун, но уже окончательно и бесповоротно перехвативший инициативу в разговоре шарлатан подал ему знак замолчать. – В зависимости от того, что ты под этим словом понимаешь. Если проклятие, кара небес, то совершенно с тобой согласен. Однако мы столкнулись с совершенно иным явлением. Видишь этот камень в середине?! Далеры называют его «аракором», а научного названия наверняка нет, поскольку здесь он не встречается. У него есть очень интересное свойство. Если его подставить под лучи солнца, то он становится влажным и при этом выделяет яд, смертельный как для человека, так и для любого иного живого существа.

Шак осторожно взял в руки камзол и поднес его ближе к Семиуну, показывая, что поверхность камня покрылась испариной, а под амулетом, на толстой ткани камзола, появилось малюсенькое, желтоватое пятно.

– Яд выделяется довольно быстро, почти мгновенно впитывается в кожу, но действует не сразу. Похитивший амулет шамана умирает лишь через час, притом последние минуты проводит в ужасных муках.

– А как же сам шаман до него дотрагивается? – удивился лекарь, заинтригованный услышанным и искренне поверивший в рассказ шарлатана.

– Против всякого яда всегда найдется противоядие. Тебе ли этого не знать? – Шак осторожно завернул камень в камзол и засунул его под тюк со шкурами, на котором сидел. – Только далерские шаманы знают, как приготовить нужный отвар. Даже вожди и старейшины племени не имеют представления, пьет ли их ведун регулярно зелье или достаточно всего одного раза.

– А ты-то об этом откуда знаешь, да еще в таких подробностях? Неужто бывал на правом берегу? – глаза Семиуна прищурились, отчего юноша стал походить на армейского интенданта, заподозрившего своего нерадивого помощника в растрате казенного харча и злоупотреблении жемеловой водкой из неприкосновенного запаса.

Такая реакция рассмешила бродягу, поэтому он ответил не очень грубо, со скидкой на юношескую глупость:

– Бывал, но это не твое дело и уж никак не связано с погоней за колдуном. Надеюсь, ты теперь перестанешь блажить и больше не будешь драть горло, оповещая округу, что мы низко павшие мародеры, обобравшие мертвеца? Смотри, кто услышит, так вмиг наследнички набегут. Охотников присвоить чужих лошадок полно до жути!

Давая понять, что разговор окончен и он больше не хочет выслушивать обвинения в легкомыслии и невежестве, Шак повернулся к Семиуну спиной, а лицом к лошадиным крупам, по которым тут же звонко шлепнул ладонями. Нужно было спешить, побыстрее добраться до первого поселения или лучше корчмы, чтобы продать присвоенное добро. Раскатывать на чужой телеге не грех, тем более если законный хозяин помер, но большая глупость! Односельчане мужика могли узнать и воз, и лошадок, и в этом случае, если очень– очень повезет, их обвинят лишь в воровстве, а не в убийстве. Охранная грамота была безвозвратно утеряна, а деревенский люд прост и не любит по пустякам беспокоить уважаемых судей. Подозреваемых просто забьют на месте, забьют всем селением, а потом скинут трупы в компостную яму. Шак знал суровые нравы деревенщин, поэтому и спешил продать все сразу: и воз, и лошадок, и остатки товара в тюках, притом не важно, за какие деньги. Он был готов пойти на сделку с первым же встречным, если, конечно, тот не обнаглеет и не захочет прикупить уж совсем задарма.

– Странно, а как мог амулет далерского шамана оказаться на нашем берегу? – после пятиминутного молчания и тщательного обдумывания полученных сведений подал голос Семиун.

– А я почем знаю? – пожал плечами Шак. – Вряд ли мужик торговал с дикарями шкурами. Во-первых, коровы на том берегу не водятся, а во-вторых, далеры воинственны, чужаков не любят и с самого него шкуру спустили бы, чтоб на боевой тамтам натянуть.

– Так как же тогда? – не унимался дотошный юноша.

– А вот так…ехал мужичок, ехал, в город к кожемяке товар вез, а тут глядь, прям на дороге тело дохлого шамана и валяется…

– Прямо-таки шамана? – усмехнулся Семиун, считавший, что старший товарищ над ним просто издевается.

– Я бы сказал по-другому: «…рямо-таки и валяется!» – произнес Шак и, остановив лошадей, показал пальцем на тело мертвого человека в звериных шкурах, лежащее на обочине.

Бледное лицо Семиуна вытянулось и приобрело легкий зеленоватый оттенок. Полевых лекарей не испугать видом мертвеца, пусть даже и обезображенного. Парень не был исключением из этого правила, причина его замешательства и даже страха крылась в совсем ином. Неприятно ощущать себя актером в театре абсурда, когда привычный мир рушится, почти догматичные представления летят в тартарары и происходят вещи, мягко говоря, невероятные. Как дикарь с правобережья мог оказаться по эту сторону Удмиры, да еще за несколько миль от берега? Если же верить словам Шака, то это был не какой-то странствующий изгой, а настоящий шаман, человек в племени уважаемый и почитаемый, как божество. Далеры осмелились переправиться через реку? Началась война с дикарями? Но почему тогда на дороге так тихо, почему в округе не видно следов их присутствия?

Парень был обескуражен настолько, что остался сидеть, когда Шак спрыгнул на землю и направился к мертвецу. Бродяга не стал тревожить партнера и выводить его из состояния глубочайшего оцепенения. К чему, ведь осмотреть охладевшее тело он мог и сам? Не такое уж это и трудное занятие, определить, когда и почему наступила смерть, раскроил ли голову чужаку топор или его грудь пронзило острое копье. Дикари редко умирают от болезней, уж такой они крепкий народ!

Шарлатан ошибся, он понял это, как только приблизился к телу. В нос опять ударил омерзительный запах гниения, точно такой же отвратительный аромат, как тот, что он почувствовал ночью, проходя мимо повозки монаха. Тело лежало на спине, трава рядом была примята, а на дороге отчетливо виднелись следы волочения.

«Наверное, тело выпало из повозки, вполне вероятно, из той самой, которой управлял монах. Оно уже было мертво и пролежало на дороге несколько часов, пока его не обнаружил крестьянин, – выстраивал на ходу версию Шак, сам еще пока не понимая, зачем. – Интересно, что же могло напугать „обдирщика шкур“? За свою жизнь ведь навидался всякого, человеческим трупом его не удивить. А мужик был напуган…даже очень, он не тащил тело волоком, а спихивал его на обочину палкой, кажется, вот этой…

Шарлатан подобрал валявшуюся поблизости толстую, длинную ветку и внимательно осмотрел ее конец, на котором виднелись мазки желто-зеленой слизи. Обоняние опять пострадало от запаха гноя. Тело разлагалось, но как-то странно: не окоченело, а было мягким и гнило, будто огромный нарыв. Хорошо еще, что труп лежал на животе и ужасной картины разложения не было видно под меховыми одеждами. Шак решил не ограничиваться предположением, а выяснить эту странность до конца. Он просунул конец палки под тело, резким движением перевернул его на спину и тут же пожалел, что не остановился на осмотре палки.

За спиной бродяги раздались шаги, а затем неприятный и очень знакомый звук. Несмотря на сломанную ногу, решивший все-таки подойти и посмотреть на тело Семиун опорожнил желудок. Удивительно, что в животе лекаря еще что-то оставалось, ели они около суток назад. Тело дикаря представляло сплошное месиво, вязкое, клейкое, липкое и ужасно противное. В нем еще виднелись фрагменты внутренностей и костей, но органические ткани разлагались буквально на глазах, превращаясь в однородную массу. Наверное, когда тело обыскивал ныне покойный мужик, оно выглядело намного лучше, иначе он ни за что бы не решился не только дотронуться палкой, но и взять что-либо с этой омерзительной пакости, бывшей совсем недавно человеческим телом. Единственное, что еще удерживало омерзительное желе, было одеяние из звериных шкур, настолько плотное, что не давало жиже растечься и просочиться на землю.

– А на этого тоже амулет подействовал? – прохрипел за спиной бродяги наконец-то угомонивший свой желудок Семиун.

– Нет, – покачал головой шарлатан и ответил загадкой: – На этого подействовал монах.

– Какой еще, к черту, монах? До ближайшего монастыря с неделю пути, да и то в другую сторону.

– Значит, это был не монах. Возможно, нам повстречался тот самый колдун, которого мы ищем. Я встретил его, я его нашел и упустил. Радует лишь то, что по незнанию, – ответил Шак, взгляд которого был отрешенным, а мысли витали где-то вдали. – Постой здесь и ворон отпугивай, нечего птичкам всякую дрянь клевать! – тоном, не терпящим пререканий, приказал бродяга, а сам, не объясняя зачем, отправился к телеге.

Птицы – не люди: что для нас омерзительно, для них самое лакомство. Над тем, что уже нельзя было назвать телом и даже бренными останками, громко хлопая крыльями и галдя, кружилась стайка ворон. Лишь присутствие пока еще живого человека возле кучи аппетитно пахнущих отбросов удерживало падальщиков от начала пиршества. Они не решались напасть на живого, и Семиуну не пришлось отгонять крикливую стаю.

Шак задержался возле телеги недолго, через минуту он уже вернулся, неся в руках охапку соломы, собранную из-под тюков со шкурами, и какую-то тряпку. Именно она полетела в зловонную кучу первой и оказалась свернутым в несколько раз камзолом, в центре которого находился проклятый амулет. Затем омерзительную как с виду, так и по запаху кучу прикрыла охапка соломы. Бродяга достал из кармана трофейных брюк чужое огниво; пара щелчков кремня, и загорелся костер, разнося по округе ужасное зловоние.

– Ну, вот и все, похороны состоялись, и самое удивительное, в лучших далерийских традициях. Они не закапывают, а сжигают своих мертвецов. Разумно, не правда ли? – усмехнулся шарлатан и, посчитав свою миссию завершенной, отправился к телеге.

– Постой, а как же штаны с сапогами? Не грех бы их тоже отправить в кострище! – пытался вразумить подозрительный юноша своего беспечного компаньона.

– Во-первых, уже поздно. Если ты прав, то мы оба давно заразились. А во-вторых, мне почему-то кажется, что амулет не имеет к этому…– Шак кивнул в сторону погребального костерка, – …икакого отношения.

– Кажется тебе, кажется?! – негодовал Семиун. – А если это не так, а если?..

– Тогда мы умрем, – с безразличием пожал плечами бродяга, – умрем мы и многие другие. А чего ж ты хотел?! Мы на землях, где свирепствует мор!

Глава 7
Похоронных дел мастер и милостивая госпожа

Бывает так, что ответы на сложные вопросы приходят сами собой; бывает так, что нить расследования теряется, но Провидение подсказывает верный путь, а если человек особо непонятливый, то просто силой впихивает его в колею событий, ведущих к верному решению. Так случилось и на этот раз. Шак горел желанием еще раз повстречаться со странным путником – перевозчиком трупов, и если тот даже не колдун, лишившийся помощников и вынужденный делать грязную работу сам, то все равно стоило задать ему несколько важных вопросов. Шаку не давала покоя мысль, что по его организму бродит яд, введенный тарвелисским эскулапом. И это с самого начала путешествия необычайно способствовало активности образа действий. У него, конечно, было время, чтобы осматриваться и выжидать, но чересчур затягивать с исполнением важного поручения ему почему-то не хотелось.

Желание желанием, но удручающая реальность была такова, что их шансы догнать таинственного гробовщика колебались где-то около нулевой отметки. Они двигались в том же направлении, что и он, но времени уже прошло немало. Мерзавец, скорее всего, свернул в лес, тому были три веские причины: во-первых, с таким специфическим грузом не стоит показываться в поселениях, да и по дороге лучше ехать ночью, а днем отсиживаться в лесу; во-вторых, телега гробовщика была в плачевном состоянии и вот-вот должна была развалиться; и в-третьих, лес – лучшее место для тайного захоронения тел.

Шак специально не очень подстегивал коней и внимательно осматривал край леса, пытаясь обнаружить какой-то знак, говорящий о том, что вот именно сюда завернула развалюшка с треснувшей рессорой. Знаков не было: ни поломанных веток, ни лоскутов одежды на сучьях, ни отвалившегося колеса на обочине. Они проехали уже более двух миль, и шарлатан впал в отчаяние. Однако в тот самый миг, когда он уже решил завершить поиски, путникам улыбнулась удача. Их взорам предстал не какой-то знак, а вся повозка, правда, уже без лошадей, зловонного груза и возницы. Как и предсказывал Шак, телега развалилась: поломанные колеса валялись тут же, а тент исчез, видимо, таинственный гробовщик сделал из него волокушу, привязал один конец к лошадиной упряжи и, загрузив в нее трупы, отправился в лес. Иначе ему мертвецов не перетаскать, и дело было не в тяжести, а в том, что до тел было крайне неприятно и опасно дотрагиваться.

– Сиди здесь! – скомандовал бродяга и, взяв в руки топор, спрыгнул с телеги.

– Вот еще!

Семиун был категорически не согласен сидеть на телеге и ждать результатов охоты на опасную дичь. Он попытался слезть, но острая боль в боку загнала его обратно.

– Вот-вот, и я о том же, – усмехнулся Шак, наблюдая за мучениями напарника. – Так уж вышло, паря, что в лесу ты только обузой будешь. Сиди здесь и сторожи! Вдруг я его упущу, вдруг он на дорогу воротится, вот тут-то ты его и подстрелишь! Самострел под рукой держи; связка болтов под тем тюком, на котором твоя задница восседает. Все, я пошел, сам в лес соваться не смей!

Шак развернулся и направился было к лесу, но парень окликнул его, притом по делу:

– Шак, глянь, телега-то…чистая!

Бродяга не сразу уловил разницу между «чистая» и «пустая», хотел высказать парню, что тот дурак, но потом, заметив почти идеальную чистоту дна и бортиков повозки, переадресовал нелестные слова в собственный адрес. Лекарь был наблюдателен, он заметил то обстоятельство, которое ускользнуло от взора бродяги. Разлагающиеся трупы были покрыты отвратительной слизью, она липла и пачкала все предметы, с которыми соприкасались тела, хотя бы та же самая ветка, которой мужик спихнул труп шамана на обочину. Здесь же царила чистота, а чуткий нос шарлатана совсем не ощущал запаха разложения.

Обстоятельство было действительно странным и требующим осмысления, но плана действий оно не меняло. Шак кивнул в знак того, что понял, и, закинув топор на плечо, отправился в лес. Он не ведал, что его там ожидало, и радовался, что нашелся предлог оставить компаньона на опушке возле телеги. Кто знает, кем на самом деле окажется таинственный гробовщик и не придется ли ему еще раз нарушить правило.

* * *

В чаще было тихо, слишком тихо для леса. Не слышно было ни пения птиц, ни шебуршания бурундуков, ни прочих звуков от иного мелкого зверья. Лишь гадюки ползали под ногами да по ветвям, раздражая слух шипением и нервируя взгляд переливами блестящей, мокрой, темно-коричневой кожи. Впрочем, в отличие от других людей, гадов Шак не боялся. Их омерзительный вид, быстрое подергивание раздвоенными язычками и отрешенный взор холодных, как будто не принадлежащих к этому миру маленьких глазок не вызывали у него ничего, кроме горькой ухмылки и неприятных воспоминаний о тяжелых временах, которые ему недавно пришлось пережить, в которые он выжил.

Три года назад он был змееловом, правда, ловил ползучих тварей не для того, чтобы выдавливать яд и продавать его прижимистым лекарям. В голодные годы бродяжий люд неразборчив в еде: ловит и ест все, что не может сожрать их самих. Его кусали, он мучился, со слезами на глазах выдавливая из опухших ранок яд, но страдания стоили того. В то время как многие голодранцы клянчили крохи с чужого стола, а получали лишь тумаки, у его костерка всегда был сытный ужин, а на амулетах, которые ныне были утеряны, красовалось несколько змеиных голов и разноцветные кусочки чешуйчатых шкур.

Внезапно послышался крик, последний крик подстреленной птицы. «Кажется, это ворона. Осторожней, Шак, у него арбалет или лук!» – подумал бродяга и ускорил шаг. Хоть преследовать врага в незнакомом лесу всегда трудно, но у Шака был отличный ориентир – следы конских копыт и широкая полоса примятой тяжелой поклажей травы. Вскоре до слуха бродяги донеслось легкое ржание. «Монах» находился где-то рядом, теперь до окончания погони оставалось лишь несколько десятков шагов, которые нужно было пройти осторожно, крадучись, а лучше всего проползти.

Решив выбрать тактику незаметного сближения и быстрого удара по голове обухом топора, бродяга лег на траву и пополз по-пластунски, царапая о сучки руки и незащищенную тканью разорванной одежды грудь. Боль была слабой, скорее, просто неприятным ощущением, как зуд от комариных укусов, – очень малая плата за достижение цели.

Высокие, доходившие до пояса, а порой и груди взрослого человека кусты были не только колючи, но и загораживали обзор. Однако выбора особого не имелось: местность слева была открытой, и на ней паслись лошади, которые непременно заржали б, учуяв приближение чужака, а справа деревья слишком плотно стояли друг к другу, образуя неприступную живую изгородь, через которую не переползти без предательского треска сучьев. Бродяге пришлось пробираться напрямик, ползти вслепую, уповая, что занятый похоронами гробовщик не услышит шума листвы и не увидит легкого подергивания кончиков веток ворошимого им кустарника.

Надежды оправдались, вылазка удалась: лошади не подняли шума, а над головой шарлатана не прожужжал арбалетный болт и не просвистела стрела. Когда исцарапанные руки раздвинули ветки, глазам Шака предстала согнутая спина «монаха», занятого неблагодарной и совершенно не богоугодной работой. Похороны дикарей, а бродяга почему-то не сомневался, что зловонный груз состоял исключительно из трупов воинственных далеров, были почти завершены: братская могила вырыта, тела вместе с тентом отправлены на дно, и теперь как будто совсем не утомленный многочасовым трудом гробовщик закапывал яму. Лица незнакомца не было видно, но Шак точно знал, это именно тот благодетель, который пожертвовал ему тряпку, водку и нож. На миг появилось даже что-то вроде угрызений совести, но суровая необходимость взяла верх над зарождавшимся в голове неправильным, чересчур моралистичным и эмоциональным подходом к делу.

Осторожно покинув укрытие, Шак поднялся в полный рост и, стараясь ступать как можно тише, стал подкрадываться сзади к бойко орудовавшему лопатой «монаху». Лопата быстро мелькала в умелых руках, забрасывая в яму все новые и новые порции сырой земли. С такой скоростью может работать не каждый, только хороший ремесленник, привыкший совершать сей печальный ритуал изо дня в день.

Шак успел вовремя, еще четверть часа, и работа была бы полностью завершена: яма закопана, выровнена и прикрыта сверху аккуратно сложенными справа от гробовщика пластами дерна. Тихо ступая с пятки на носок, бродяга приблизился к цели и уже занес для удара тяжелый, довольно туповатый топор. Ему оставалось пройти шагов пять, не более, когда тишину леса нарушил спокойный, ничуть не возмущенный попыткой оглушить или умертвить его голос гробовщика:

– Чо, руки чешутся? Чо, совсем невтерпеж? Дай хоть дело завершу, иль тела так и оставить гнить? – произнес «монах», не только не повернувшись, но даже не снизив скорость работы лопатой.

Слова незнакомца обескуражили. Шак остановился и опустил топор. «Монах» все же заметил его, хоть и стоял все время спиной. Он не испугался и не предпринял никаких действий, а ведь заряженный охотничий арбалет лежал совсем рядышком, прямо у его ног. Поведение гробовщика, естественно, показалось странным. Пока голова Шака прорабатывала возможные варианты действий, глаза пробежались по растущим вблизи кустам и деревьям в поисках притаившегося напарника злодея, державшего чужака под прицелом. Однако поиски не увенчались успехом, сообщника не было, а прозорливый, хитрый ум шарлатана пришел к неутешительному выводу, что ему остается лишь терпеливо ждать, пока работа будет закончена.

Действительно, хоть мертвые тела и веские доказательства преступления, совершенного неизвестно где, когда и непонятно зачем, но они опасны, их нельзя оставлять на поверхности, их нужно было как можно быстрее закопать или сжечь. Птицы-падальщики, вороны да ангусты, редко залетали в глубь леса, но зверье тоже бывает неразборчиво в еде. Кто знает, с чего пошел мор? Возможно, зараза начала блуждать по графству именно после того, как гробовщику в черном балахоне помешали по всем правилам печального искусства соорудить одно из захоронений или с его развалюхи-телеги случайно свалился труп.

Шак ждал, не выпуская из рук топора и не спуская глаз с лежащего на земле арбалета. Махать лопатой вместо гробовщика ему не хотелось, да и оглушать его теперь уже не стоило, возможно, он и сам был не прочь поговорить. Ведь он почувствовал приближение Шака, почувствовал, но не подал виду, не пристрелил подкрадывавшегося сзади мужика с топором. Шаку вспомнился разговор с управителем Тарвелиса. А вдруг «монах» действительно колдун, и тогда они с Семиуном уже достигли первой цели, прошли первый этап. Им осталось лишь втереться в доверие и, убедившись, что это он, дождаться удачного момента и покончить с мерзавцем.

На выросший на месте ямы бугорок упала последняя горсть земли. «Монах» разогнулся, отер ладонью вспотевший лоб и застыл, осматривая деяние рук своих. Работа была почти закончена, оставалось лишь утрамбовать ногами землю и прикрыть могилу слоем дерна. Всего ничего, но то ли уставший, то ли задумавший провести какой-то таинственный ритуал гробовщик решил сначала избавиться от докучливого незнакомца, стоявшего у него за спиной и мерно постукивающего рукоятью топора о ствол пятилетней сосны.

– Ну, и чо тебе надо? Чего приперся? – высокий мужчина повернулся к Шаку лицом и посмотрел на него бесстрастным, совершенно не злым, но и не добрым взором.

Так смотрят гробовщики на пока еще разгуливающий и радующийся жизни труп или мясники на купающуюся в луже свинью, которая на днях станет просто разделываемой тушей. Взгляд не понравился Шаку, насторожило его и лицо: бледное, неживое, как слегка припудренная гипсовая маска, но по-настоящему встревожило бродягу другое. Его противник, а драка могла начаться в любой момент, пренебрег лежащим у его ног арбалетом, видимо, считая его годным лишь для отстрела назойливых ворон, но не выпустил лопату из рук, хотя любому нормальному человеку после таких трудов она непременно б надоела.

– Спасибо за помощь…там, на дороге…ночью, – на ходу начиная вживаться в только что придуманную им роль, неуверенно начал разговор Шак.

– И это все? И только ради этого ты за мной в лес поперся? – так же монотонно прозвучал леденящий сердце голос.

– Ну-у-у, вроде да…– кивнул головой Шак. – Хотел еще сказать, что ты на дороге трупик один посеял, противненький такой…склизкий и в звериных шкурах.

– Вот как? – Брови монаха-гробовщика впервые подернулись вверх. Это было единственное движение на его безжизненном лице. – Досадное недоразумение, – прошептали тонкие губы с укором самому себе. – Надеюсь, ты тело не трогал?

– Руками нет, но я его сжег. Я еще хотел…

Бродяга не договорил, поскольку его собеседник неожиданно потерял интерес к разговору, и его нисколько не волновало, чего же собственно Шак хотел. Лопата как будто ожила, она быстро взметнулась вверх, и в тот же миг мощный земляной град ударил говорившему в лицо. Несколько комков обожгли лоб и щеки, остальные больно ударили по глазам и залетели прямиком в открытый рот, мгновенно вызвав ответную реакцию здорового организма – фонтан слез и приступ кашля. Всего на долю секунды отхаркивающий грязь и трущий слезы свободной рукой Шак потерял противника из поля зрения, но этого оказалось достаточно, чтобы проиграть битву.

Перед слезящимися глазами, словно в тумане, быстро промелькнул черный балахон, затем живот бродяги заныл, мышцы резко сократились от острой боли, вызванной тычком острой кромки лопаты. Всего через миг последовал удар черенком по правому виску, от которого любой крепыш повалился бы на землю. Однако бродяга устоял, поэтому нападавшему пришлось нанести еще один удар, кулаком точно в переносицу. Голова бродяги закружилась с удвоенной скоростью, ноги стали ватными, обмякшее тело неимоверно тяжелым, а колени сами собой подкосились. Шак опустился на четвереньки, попытался подняться, но тут же, получив удар тяжелым предметом по затылку, упал. Беднягу оглушили его же топором – вот это было очень обидно!

Дальше все происходило, как во сне. Сознание медленно утекало из гудевшей головы, но еще фиксировало основные моменты происходящего. Его взяли за ноги и потащили волоком, его подняли в воздух и кинули. Спина соприкоснулась с чем-то мягким и рыхлым, проваливающимся под весом тела. По рукам, лицу и груди забарабанило что-то мелкое и рассыпчатое.

«Меня хоронят заживо», – успел подумать Шак перед тем, как его мозг погрузился в вязкое и теплое забытье.

* * *

Шак часто видел сны, в последнее время чаще всего наяву. Видения и миражи кружились в его голове, оставляя свой зловещий след, а затем уходили, растворялись, как дым, чтобы вскоре явиться вновь и мучить бродягу непонятными головоломками. Так было всегда, но только не в этот раз. Несколько часов под землей Шак провел в абсолютном беспамятстве, а когда очнулся, с трудом припомнив, где находится, ужаснулся и отчаянно заработал руками, пробивая себе путь наверх, сквозь землю и тонкий, чисто символический слой дерна. Первая его мысль была о том, что именно сейчас, когда он был похоронен заживо всего в каком-то метре над кучей обезображенных трупов, в его гудящей от боли голове совершенно пусто.

Выбравшись наружу, благо, что земля была свежей, рыхлой, а трава дерна не успела срастись корнями, шарлатан обнаружил два весьма удививших его обстоятельства: во-первых, наступила ночь, а во-вторых, он разучился ходить. Попытка встать на ноги не увенчалась успехом: онемевшие конечности не слушались и подгибались, а голова куда-то плыла, волоча за собой податливое тело. Впрочем, головой предмет на плечах было не назвать, скорее уж чугунной болванкой, да еще после недавней встречи с кузнечным молотом: она тянула тело к земле и вот-вот намеревалась треснуть, рассыпаться на мелкие-премелкие части.

Следуя первому и самому важному правилу заправского пьяницы «Если идти не получается, то нужно ползти!», Шак встал на четвереньки и, словно упрямый баран, низко опустив голову, направился к ближайшему дереву, а достигнув его, ухватился за ствол, пытаясь подняться. Не с первой попытки, но все же не очень долго промучившись, пострадавший от рук воинственного гробовщика наконец-то принял вертикальное положение. Опухшая от недавних побоев голова стала постепенно проясняться, а предметы вокруг принимать более-менее четкие очертания. К счастью, ночь была не темной. Мягкие лучи лунного света позволяли хоть что-то разглядеть на небольшой лесной поляне.

Боль постепенно ослабла, взор прояснился, но на Шака накинулась новая напасть – предательски заныл живот, которому в бою тоже немало досталось. Душевных и физических сил позорно проигравшему схватку так и не хватило, чтобы приподнять рубаху и посмотреть на узкую полоску ушиба, оставленную на его теле лопатой. Однако Шак точно знал: инструмент гробовщика был недостаточно острым, и поэтому силы удара не хватило, чтобы вспороть ему живот. Вот так всегда: в мешке с навозом обязательно да найдется медная монетка, а на десяток плохих новостей непременно придется одна хорошая.

Возвращение на дорогу было болезненным и трудным. Шак не помнил, сколько раз он спотыкался и падал, раздирая в кровь ладони с коленями, а сколько десятков раз, как слепец, натыкался на деревья лбом. Однако препятствия, с которыми ему приходилось сталкиваться, притом в буквальном смысле, возмущали лишь тем, что приводили к задержкам. Тело бродяги настолько потеряло чувствительность, что уже не реагировало на новые ссадины и синяки.

Наконец-то лес закончился. Шак вышел на дорогу приблизительно в том же месте, откуда и зашел в чащу. Ошибка всего в двадцать-тридцать шагов – очень хороший показатель для ночного скитания по лесу. Телега была на месте, никуда не делись и лошади, а вот круглой, как отполированный до блеска шар, головы Семиуна не было видно за конскими холками да крупами.

«Наверное, парень спит», – решил Шак и, подволакивая попеременно то одну, то другую ногу, направился в сторону повозки. К счастью, вокруг не было ни души. Любой человек, пусть даже напрочь лишенный чувства юмора, покатился бы со смеху, видя, как неуклюже передвигался бродяга. Шак шел, будто марионетка в руках неопытного кукловода, запутавшегося в сложном управлении нитями: то заваливаясь на один бок, то неестественно выворачивая конечности, путаясь в собственных ногах и совершая неприличные телодвижения. «Надо бы его как следует пожурить. Не дело дрыхнуть, пока я охочусь на опасного мерзавца. А если „монах“ выбежал бы к телеге? А если бы ножичком по горлу спящего недотепы полоснул? А вдруг и полоснул?!»