Текст книги "Что за рыбка в вашем ухе?"

8
А со словами вообще беда

В русском языке слову blue соответствуют два слова – голубой и синий, но значения у них разные. Первым обозначаются светлые или бледные оттенки, а вторым – темные, морские, ультрамариновые. На английский оба слова переводятся с помощью дополнительных слов, характеризующих конкретные оттенки. Но перевести само по себе слово blue обратно на русский нельзя, потому что, какое бы из двух прилагательных вы ни выбрали, вы неизбежно скажете больше, чем сказано по-английски. Среди издателей и обычных читателей распространено убеждение, что переводчик не имеет права добавлять то, чего не было в оригинале. Если принять это за аксиому, то можно легко прийти к логически безупречному выводу, что перевод абсолютно невозможен.

Многие известные ученые прибегали к подобным рассуждениям, чтобы вывести переводы за рамки серьезной науки. Роман Якобсон, один из виднейших специалистов в истории лингвистики, отмечал, что русское слово сыр, соответствующее английскому слову cheese, не может быть использовано для обозначения cottage cheese, потому что по-русски этот продукт называется творог. В его формулировке: «английское слово cheese не может быть полностью идентифицировано с помощью его русского гетеронима»{37}37
  Jakobson R. On Linguistic Aspects of Translation // On Translation / Еd. R. Brower. Oxford UP, 1959. P. 232.


[Закрыть]. В результате для такого, казалось бы, простого английского слова, как cheese, нет адекватного русского перевода.

Бесспорно, что наборы слов, которыми располагают разные языки, разделяют характеристики окружающего нас мира на категории слегка – а иногда и не слегка – по-разному. Между названиями цветов спектра не бывает точных соответствий. Например, франкоговорящим всегда трудно понять, что имеют в виду англоговорящие, когда упоминают brown shoes[35]35
  Коричневые ботинки (англ.).


[Закрыть], потому что эта обувь может иметь цвет marron, bordeaux или даже rouge foncé. Названия рыб и птиц в разных языках часто представляют собой множества с весьма запутанными взаимосвязями. А у стандартных формул завершения писем столько уровней вежливости и почтительности, что им просто не может быть соответствия вне конкретного общества.

Эти хорошо известные примеры «неполного соответствия» или анизоморфизма языков не доказывают невозможность перевода. Если переводчик видит небо, которое названо blue, – настоящее или нарисованное на картине, – то у него не возникает сомнений, какое русское слово использовать. Аналогично – если купленный в магазине cheese не является cottage cheese, то выбор русского слова не представляет трудности. С другой стороны, если речь идет о переводе предложения из романа, то не имеет значения, названо платье в русском переводе голубым или синим – для читателя это все равно лишь мысленный образ. Если конкретный оттенок окажется важным в дальнейшем развитии сюжета, переводчик всегда может вернуться назад и подкорректировать выбор слова. Отсутствие однозначного соответствия между словами разных языков не так сильно затрудняет перевод, как принято думать.

В карманных словарях приведены самые ходовые, часто используемые слова, а более пухлые собратья этих словарей дополнены словами менее частотными. Бо́льшая часть этих дополнительных слов – существительные с относительно точными и иногда малоизвестными значениями, вроде полиэстера, речитатива или ниппеля. Подобные слова легко перевести на язык любого народа, которому доводится обсуждать синтетические ткани, оперу или ремонт велосипедов. Таким образом, солидные словари создают удивительную иллюзию, что бо́льшая часть слов переводится автоматически, с помощью простой замены на соответствующий словарный термин. Однако между заглавными словами большинства словарных статей и словами, с которыми мы чаще всего сталкиваемся при использовании языка, – огромная разница. На самом деле в преобладающем большинстве высказываний на любом языке используется лишь две-три тысячи разных слов – и это совсем не слова типа ниппель, речитатив или полиэстер{38}38
  Это упрощенное изложение закона Ципфа, который утверждает, что частота появления слова в тексте обратно пропорциональна его номеру в списке частотности слов из этого текста. Таким образом, самое частотное слово текста встречается в нем примерно в два раза чаще, чем второе по частотности, и в три раза чаще, чем третье. В результате половина вхождений слов в английском корпусе из миллиона слов приходится всего на 135 различных слов.


[Закрыть].

Если бы перевод сводился к простой подстановке вместо слова одного языка соответствующего ему слова другого, то почти все, что мы говорим, было бы непереводимо – кроме крайне редких упоминаний конкретных предметов из широкого списка обычных материальных вещей. И многочисленные сторонники ложного трюизма о невозможности перевода несомненно хотели бы, чтобы все слова были такими. Именно из-за стремления верить (вопреки очевидным свидетельствам), что все слова, по сути, – названия вещей, задача переводчика представляется нерешаемой.

Идея, что язык – это список названий существующих в мире вещей, бытует в западной философии со времен древних иудеев и греков до наших дней благодаря усилиям целого ряда выдающихся умов. Леонард Блумфилд, профессор лингвистики, царивший в американском языкознании более четверти века, в своем учебнике препарировал значение следующим образом. Возьмем слово соль. Что оно значит? В учебнике Блумфилда это слово объявлялось названием хлорида натрия, который более точно (или по крайней мере более научно) принято обозначать символами NaCl. Однако Блумфилду несомненно было ясно, что лишь немногие слова поддаются такому простому анализу. Этим способом нельзя получить значения таких слов, как любовь или страдание.

Дать подобное научное определение значения любой языковой форме можно было бы только в том случае, если бы мы обладали точным научным знанием обо всем в мире говорящего… [а поскольку такие знания отсутствуют] понятие значения является слабым местом языкознания{39}39
  Bloomfield L. Language. H. Holt & Co., 1933. P. 140.


[Закрыть].

При таком подходе это, разумеется, верно.

Однако меня поражает, что человек с такими обширными познаниями и острым умом, как Блумфилд, мог полагать, что NaCl, или «хлорид натрия» – это значения слова соль. На самом деле очевидно, что это переводы слова соль в различные функциональные стили. Но даже пересмотрев таким образом наивный подход Блумфилда, мы остаемся в рамках идеи, что слова (переведенные в любой стиль или на любой язык) – это названия вещей.

Одна из причин широкого распространения этого убеждения в том, что так сказано в Ветхом Завете:

Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных и привел их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. (Быт. 2: 19)

Этот короткий стих оказал долгосрочное влияние на то, как в культурах Запада рассматривается язык. В нем говорится, что исходно язык был и в принципе остается списком слов и что слова – это названия вещей (более конкретно: названия живых тварей). А еще в нем тезисно отмечается, что язык не входил в число творений Бога, а был человеческим изобретением, одобренным высшей силой.

Таким образом, у номенклатуризма – представления о том, что слова по сути своей являются названиями, – долгая история; подспудно он лежит в основе большей части дискурса о природе перевода с одного языка на другой, если в этих языках есть слова, которыми называют разные вещи, или разные слова для обозначения одних и тех же вещей. Однако на самом деле тут проблема не в переводе, а в самом номенклатуризме, потому что он совершенно неудовлетворительно описывает устройство языка. К примеру, такое простое слово, как head, не может считаться названием какого-то конкретного объекта. Оно встречается во множестве различных выражений. Например, им можно обозначить скалистый мыс (Beachy Head в Сассексе), слой пены (a nice head of beer[36]36
  Славная шапка пены на пиве (англ.).


[Закрыть]) или определенную роль в бюрократической иерархии (head of department[37]37
  Глава отдела (англ.).


[Закрыть]). Что общего у столь различных вещей? Как узнать, какое значение имеет слово head в таких разных контекстах? Что, в конце концов, означает тот факт, что мы знаем значение слова head? Что мы знаем, какие именно вещи можно обозначить этим словом? Или что мы знаем его настоящее значение, но умеем справляться и с теми случаями, когда им обозначается что-то еще?

Одно из решений проблемы со словами и их значениями – выяснить, как слово стало обозначать все то, что оно теперь обозначает. Вот, например, история слова head, которую можно найти в разных словарях: когда-то давно основным значением этого слова была часть тела, расположенная наверху шеи. В дальнейшем его значение было расширено до обозначения разнообразных вещей, располагающихся наверху других: head of beer и head of department – примеры такого обобщения. Но так как у известных нам четвероногих животных – в отличие от двуногих – голова располагается не сверху, а спереди, значение слова head было расширено и в другом направлении, чтобы включить вещи, которые выдаются вперед (Beachy Head; head of a procession[38]38
  Голова процессии (англ.).


[Закрыть]).

Некоторые из таких историй имеют фактические обоснования – письменные тексты, представляющие более ранние стадии развития того же языка. То, как слова меняли или расширяли свои значения или как это следует себе представлять, изучает историческая семантика. Однако, несмотря на самые подробные этимологические сведения, мастерство их изложения и обилие документальных подтверждений, историческая семантика не в силах объяснить, откуда обыкновенный англоговорящий знает: а) что head – это слово и б) какие предметы можно обозначить словом head.

Из этого следует, что слово head само по себе, как слово, не может быть переведено ни на какой другой язык. Однако при каждом конкретном использовании его значение легко может быть представлено в другом языке. По-французски, например, для обозначения географического мыса используется слово cap, для шапки пены – mousse, а для главы отдела – chef, patron или supérieur hiérarchique. На самом деле перевод хорошо помогает ориентироваться в лабиринте слов и значений. Конечно, никто не может сказать, что значит данное слово во французском или любом другом языке. Но с помощью перевода можно объяснить, что оно значит в данном контексте. Это очень важный момент. Он демонстрирует удивительное свойство человеческого мозга. Перевод и есть значение.

Тем не менее лингвисты и философы разработали хитроумные – в духе Гудини – способы выпутываться из надуманной необходимости объяснять, что означают слова как таковые. Head рассматривается как одно слово с широким спектром расширенных или фигуральных значений и может служить примером полисемии – многозначности. В то же время столь же обыденное слово light рассматривается как пара омонимов – два разных слова, совпадающих по написанию и произношению: одно из них относится к весу (как в сочетании a light suitcase[39]39
  Легкий чемодан (англ.).


[Закрыть]), а другое – к освещенности (как в сочетании the light of day[40]40
  Дневной свет (англ.).


[Закрыть]). С точки зрения использования языка разделение на полисемию и омонимию совершенно произвольно{40}40
  С исторической точки зрения это разделение может быть вполне обосновано: два слова light происходят из совершенно различных источников, в то время как все значения слова head – из одного.


[Закрыть]. Если же написание различается, а произношение одинаковое, как в beat[41]41
  Удар (англ.).


[Закрыть] и beet[42]42
  Свекла (англ.).


[Закрыть], лингвисты меняют терминологию и называют это омофонией. Можно увидеть и другие подкатегории в отношении перехода слова от одного значения к другому. Часть может заменять собой целое, как когда у вас fifty head in a flock[43]43
  Пятьдесят голов в стаде (англ.).


[Закрыть], или целым можно обозначать часть, как когда говорится об arrival of the fleet[44]44
  Прибытие флота (англ.).


[Закрыть], а подразумевается приход моряка в бар. Иногда имеется или утверждается, что имеется, визуальная аналогия между основным значением слова и одним из его расширений, как когда вы говорите о том, что вы nose your car into a parking slot[45]45
  Заезжаете на парковку (букв. заводите нос автомобиля на парковочное место) (англ.).


[Закрыть] – это называется метафора. Иногда расширение значения предположительно происходит из-за близости или физической связи, как когда вы обиваете пороги в поисках работы, и это называется метонимия. Механизм «фигур речи», которому в течение столетий обучали в рамках освоения ныне вышедшей из моды риторики, – занимательная игрушка, но, по существу, – чистое надувательство. Полисемия, омонимия, омофония, метафора и метонимия – эти термины не помогают понять, как слова получают свои значения; они всего лишь как бы слегка держат в узде настойчивое желание слов поменять смысл. Лингвисту нужно обладать очень развитым воображением, чтобы суметь объяснить, почему та часть автомобиля, которая прикрывает мотор или багажник, в Великобритании называется bonnet[46]46
  Чепчик и капот (англ.).


[Закрыть], а в США – hood[47]47
  Капюшон и капот (англ.).


[Закрыть]. В семантике слов царит полнейший хаос, несмотря на то что массы увлеченных людей всячески пытаются навести там порядок.

Тем не менее в большинстве языков есть слова для одних и тех же вещей и нет слов для того, чего у носителей соответствующей культуры нет или что им не нужно. Обычно есть отдельные слова для базовой ориентации (вверх, вниз, влево, вправо – хотя в главе 14 описаны языки, у которых этого нет), способа передвижения (бежать, идти, прыгать, плыть), направленного движения (приходить, идти, уходить, приезжать), семейных отношений (сын, дочь, жена брата и так далее), чувств и ощущений (горячо, холодно, любовь, ненависть), жизненных событий (рождение, вступление в брак, смерть, болезнь и здоровье), видов одежды, еды и животных, физических характеристик пейзажа и количественных числительных (до пяти, десяти, двенадцати или шестнадцати). В некоторых языках есть слова для дробных чисел, как, например, в немецком – anderthalb (полтора) или в хинди – sawa (один с четвертью), но вряд ли в каком бы то ни было языке найдется специальное слово для числа 2,375. В языках всех народов, использующих колесные транспортные средства, есть слова для обозначения различных их видов, но, насколько мне известно, ни в одном нет отдельной лексической единицы для обозначения «колесного транспортного средства с хромированными рукоятками», чтобы объединить двух– и трехколесные велосипеды, тандемы, мопеды, мотоциклы, детские коляски и газонокосилки. Во французском есть отдельное слово для обозначения «всего содержимого сундучка покойного моряка» (hardes) и «состоящий из гравия грунт, пригодный для выращивания виноградной лозы» (grou), но мириады реальных и мыслимых вещей, категорий вещей, действий и чувств в большинстве языков не имеют названий. Например, в английском нет специального слова для недоеденного куска питы, помещенного на садовый забор в положении неустойчивого равновесия объевшейся белкой, который я сейчас вижу из окна своего кабинета, но этот недостаток словарного запаса не мешает мне его видеть, описывать и упоминать.

И наоборот, наличие в арабском слова ганам, общего термина для овец и коз, не мешает говорящим на арабском отделять при необходимости овец от козлищ. А то, что в английском нет однословного или фразового соответствия французскому je ne sais quoi[48]48
  Невесть что (фр.).


[Закрыть] или немецкому Zeitgeist[49]49
  Дух времени (нем.).


[Закрыть], не мешает мне передавать значения этих слов по-английски. Языки вовсе не содержат списки «для всего на свете» – они ограничиваются произвольным набором слов для некоторых состояний и действий, но одновременно позволяют нам говорить об всем, что встретится. Необычайная гибкость человеческих языков, позволяющая им отражать новые значения, – одна из особенностей, которая не только обеспечивает возможность перевода, но и делает перевод одной из основных сфер использования языка. В замене одного слова другим нет ничего особенного – мы делаем это все время. Просто переводчики совершают такую замену с помощью второго языка.

Одно время было модно обходить неразрешимую проблему фиксации значения слова, представляя слово объединением сублингвистических мысленных единиц, или «параметров» смысла. Возьмем, к примеру, три слова: house, hut и tent. Все три обозначают жилища, но жилища разного типа. Задача выделения различных параметров заключалась в нахождении минимальных семантических составляющих, которые отвечали бы за соотношения значений этих семантически связанных слов. Все три «помечены» параметром [+жилище], но только house обладает также двумя другими параметрами [+постоянное] и [+кирпичное]. У слова tent есть параметры [– постоянное] и [– кирпичное], а у слова hut – [+постоянное] и [– кирпичное]. Как было бы прекрасно, если бы подобным образом можно было каждое слово языка разложить на смысловые атомы. Тогда значение слова полностью задавалось бы набором его параметров. Если бы удалось показать, что различие значений слов языка можно отразить в распределении конечного числа семантических характеристик, можно было бы пойти дальше – создать мысленный набор деталей лего, в котором любое возможное значение можно было бы сконструировать из несократимых бинарных строительных блоков смысла.

Создание схемы какой-то словарной области (не говоря уж обо всем языке) с помощью таких элементарных смысловых составляющих представляется очень заманчивым проектом, но он упирается в фундаментальную проблему: по какому критерию производить отбор этих элементарных семантических составляющих для включения в список? Здравый смысл подсказывает, что параметры ±[живой] и ±[самка] входят в набор составляющих, которые характеризуют слово женщина, а ±[хромированный] – не входит. Но здравый смысл опирается на наше общее знание нелингвистического мира, а также на нашу способность разбираться в лингвистических шарадах, то есть именно на те смутные, путаные и неформальные знания, которые анализ различительных параметров призван отбросить и заменить. Несмотря на полезность бинарных разложений для некоторых видов лингвистических описаний и (в гораздо более сложных формах) для «обработки естественного языка», которую теперь могут выполнять компьютеры, значения слов не могут быть полностью описаны с помощью одних атомарных различий. Люди всегда ухитрятся использовать слово в каком-то ином смысле.

Такие квазиматематические вычисления «значения» не решают и еще более фундаментальную проблему: как идентифицировать те единицы, значения которых нужно указать. Чтобы спросить, что значит то или иное слово (а у переводчиков такое спрашивают часто), надо знать само это слово, а это, в свою очередь, требует знания о том, что такое слово вообще. Слово слово, конечно, известный, удобный и эффективный инструмент из нашего мысленного инструментария для разговора о языке. Но необычайно трудно сказать, что оно значит.

Ответ должны знать компьютеры, потому что они считают слова. Однако это нам никак не поможет. Компьютеры знают о словах только то, что им сказали, а именно: слово – это последовательность алфавитных символов, ограниченная слева и справа пробелом или одним из следующих символов: –/?!:;,{41}41
  К алфавитным последовательностям, включающим дефис (кто-то) или звездочку (торговый знак E*Trade), применяются дополнительные правила, а в некоторых языках есть дополнительные типографские знаки, такие как ¿¡, но эти и другие особенности языков с буквенной или слоговой письменностью не меняют ни структуры правил, ни основного понятия слова с компьютерной точки зрения.


[Закрыть]. Компьютерам не нужно знать, что означает слово, для выполнения над ним требуемых операций. А нам нужно! И если мы не знаем значения какого-то слова, то смотрим в словарь, спрашиваем у знакомого или слушаем, как употребляют это слово другие. Но при этом остается масса проблем.

В таких языках, как английский, идентификация слов – скорее искусство, чем наука. В издательствах есть собственные справочники с правилами, которые определяют, что может постигнуть супружескую пару – break-up[50]50
  Разрыв отношений (англ.).


[Закрыть], break up или breakup, – но обычные люди еще хотели бы знать, следует ли считать to break up как одно, два или три слова. На этот вопрос точного ответа нет{42}42
  Масса ярких примеров того, как путаются в понятии слова англоговорящие, приведена в кн.: Davis H. G. Words: An Integrational Approach. Curzon, 2001.


[Закрыть].

Лингвистам, стремящимся определить, что такое слово, не грозит безработица, пока на свете существуют английские фразовые глаголы. Эти глаголы состоят из трех или четырех частей. Иногда эти части стоят подряд: Did you remember to take out the bins?[51]51
  Ты не забыл вынести мусор? (англ.)


[Закрыть], а иногда – нет: I promised to take my daughter out to see a film[52]52
  Я обещал сводить дочку в кино (англ.).


[Закрыть]. Значит ли это, что to take out – это одно слово (или три) или два разных слова: to take out и to take… out (или шесть), которые выглядят одинаково? Составители словарей подходят к делу практично, но не всегда одинаково, оставляя открытым подразумеваемый вопрос: что такое слово? Преподаватели английского как иностранного знают наилучший ответ на вопрос, сколько слов во фразовом глаголе: хотите как следует выучить язык – просто не задавайтесь этим вопросом.

Учитывая сложность и противоречивость терминологии и конфликтующие решения экспертов по поводу того, что считать словом в обычных английских выражениях, очевидно, что обычному пользователю такого языка, как английский, нет надобности знать, что такое слово – или какое это слово, – чтобы понимать сами выражения. Понятие «словарность» зачастую полезно, но у него нет жестких границ.

В других языках словарность слова оказывается зыбкой по другим причинам. В немецком слова склеивают, чтобы получить новое слово. Lastkraftwagenfahrer (водитель грузовика) в обиходе, конечно, является единым словом, но можно рассматривать его и как два слова (Lastkraftwagen + Fahrer – грузовик + водитель), или как три слова (Last + Kraftwagen + Fahrer – груз + автомобиль + водитель), или даже как четыре слова (Last + Kraft + Wagen + Fahrer – груз + мощность + транспортное средство + водитель), написанные подряд. В венгерском различные, с нашей точки зрения, слова тоже объединяются, но по-другому, хотя и не менее элегантно. Например, то, что компьютер сочтет выражением из трех слов – Annáékkal voltunk moziban, при переводе на русский будет выражено девятью: «Мы были [voltunk] в кино [moziban] с Анной и ее близкими» (то есть с ее друзьями, постоянными спутниками или родственниками без различия). Скромного суффикса -ék достаточно, чтобы превратить Анну в целый коллектив, а присоединенный посредством агглютинации (то есть «приклеенный») довесок -kal говорит, что в него входили и вы. На свадьбе моей младшей дочери в Лондоне в 2003 году я сумел (после домашней подготовки) – в знак уважения к ее венгерским бабушке и дедушке – произнести тост на венгерском языке: édeslányaméknak, то есть: «за мужа моей дорогой дочери, его родственников и друзей».

В древнегреческом нет специального слова для слова слово; более того, в рукописях и памятниках раннего периода греческие тексты написаны без пробелов между словами. Но из этого не следует автоматически, что у греческих мыслителей не было понятия базовой единицы языка, меньшей, чем высказывание. Есть примеры текстов, написанных на линейном Б и на кипрском – формы записи, предшествовавшие греческому алфавиту, где есть разделители слов, а также много других показателей существования понятия базовой единицы в языке, в котором предположительно не было «слова» для обозначения такой единицы{43}43
  Davies A. M. Folk-Linguistics and the Greek Word // Festschrift for Henry Hoenigswald / Eds. G. Cardon and N. Zide. Tübingen: Narr, 1987. P. 263–280.


[Закрыть]. Даже венгры признают, что некоторые слова являются более фундаментальными, чем другие, что под слоем практически бесконечного множества склеенных и объединенных форм лежат элементарные строительные блоки смысла. Gyerek – это венгерское обозначение для английского слова child[53]53
  Ребенок (англ.).


[Закрыть], и, хотя оно почти никогда не встречается в такой форме в реальных высказываниях, тем не менее это – корень или основа, соответствующая английской основе child. Без рабочего понятия о значащих единицах, из которых складывается язык, трудно вообразить создание словаря. А как без словаря учить иностранный язык и тем более с него переводить?