Текст книги "Империи песка"

В течение двух последующих часов силы обороны республики на юго-западной окраине Парижа находились в состоянии полной боевой готовности. На стенах собралось семьсот солдат, включая четырнадцать артиллерийских расчетов и команду, обслуживающую митральезу. Десятки стволов винтовок Шасспо были наведены на реку. Люди всматривались в темноту, и каждого солдата так и подмывало выстрелить по проклятым пруссакам.

Шлюп прошел мимо островов близ Булонь-Бийанкура, затем развернулся и двинулся вверх, идя вдоль другого берега и тщательно обследуя водную гладь. В одном месте он прошел в нескольких метрах от маленького плота, который был пуст, если не считать мотка веревки. Плот никто не заметил, и он продолжал двигаться по течению.

Спустя два часа после первых выстрелов на стене наконец-то появился майор, командующий караульными.

– Господин майор, в город пытались прорваться не менее трех лодок с пруссаками, – доложил Марсель. – Я их ясно видел. Они специально зачернили лица. Должно быть, у них имелась взрывчатка. Наверняка собирались подорвать ворота для более крупного наступления!

– Так он и было, господин майор, – вторили Марселю сослуживцы. – Когда мы начали по ним стрелять, мерзавцы сразу же убрались.

А в полукилометре от караульных те самые мерзавцы выбрались на остров посередине реки. Они невероятно устали и были жутко напуганы. Они залегли в низком густом кустарнике, росшем вдоль берега. Они видели, как мимо пронесся шлюп, а затем пропыхтели канонерки. Матросы с одной канонерки высадились на остров и бродили в непосредственной близости от мальчишек, но осматривали преимущественно верхние ветви деревьев. Мусса и Поль прильнули к земле, утыкаясь подбородками во влажную глину и изо всех сил стараясь, чтобы их не увидели. Больше часа над рекой слышались перекличка матросов с канонерок и голоса всадников на берегу. Это был самый большой переполох, который когда-либо видел Мусса. По его мнению, все это будет продолжаться еще часа два. Это время ребята провели на острове, боясь пошевелиться. Они промокли, промерзли до костей и дрожали не переставая.

– Ты никак поранился? – спросил Мусса, когда страх немного отпустил обоих.

– Пустяки. Щеку оцарапало, – ответил Поль, которому еще никогда не было так паршиво, как в эту ночь, страх продолжал таиться где-то рядом. – Зато я намочил в штаны. А ты как?

– Нормально. – Мусса помолчал и решил, что признается, но только Полю. – Я тоже намочил.

– Понятно. Глупая была затея.

Мусса кивнул. События развернулись совсем не так, как он ожидал.

– Я тоже так думаю.

Стуча зубами, они смотрели на реку. Мимо проплыла канонерка, подняв небольшую волну, которая достигла их рук. Покинуть остров ребята решились лишь за час до рассвета. Ни одна ночь еще не тянулась так долго, как эта. Когда вокруг стало потише, они достали ножи, срезали ветки и прикрылись ими от холода. Те грели плохо, но приятно было размять затекшие тела. Постепенно защитники города угомонились. Канонерки вернулись к причалу у городской стены. Конные патрули уехали, и на берегу стало тихо. Решив, что теперь можно покинуть остров, мальчишки скользнули в воду, переплыли реку и вернулись в шато. Небо над головой начинало светлеть. К их великой радости, дом по-прежнему спал. Мусса и Поль опять забрались на дерево и через окно влезли к себе в комнату. После долгой, казавшейся бесконечной ночи в комнате было тепло, уютно и безопасно. Никогда еще их так не радовало, что они дома. Вид обоих оставлял желать лучшего. Лица были исцарапаны кустами, а на щеке Поля, по которой чиркнула щепка, запеклась кровь. Оба слишком устали, чтобы придумывать убедительную историю, но утром им сразу же придется напрячь все свое воображение.

– Взгляни-ка! – воскликнул Мусса, когда они раздевались.

Он снял рубашку и показал Полю. В верхней части правого рукава была аккуратная дырка, и еще одна оказалась с левой стороны груди. В тот самый момент, когда он нырял с плота, пуля справа налево прошла сквозь рубашку. Выпучив глаза, оба смотрели на дырки. Мусса вновь себя оглядел, желая убедиться, что на теле нет никаких дырок и других следов. Он заметил, что пуля задела угол его амулета, чиркнув по кожаному мешочку.

Мальчишки устало плюхнулись в кровати. Поль заснул мгновенно, едва донеся голову до подушки. Мусса, накрывшись теплым одеялом, сжимал в руке амулет. Он провел пальцем по кромке и ощутил поврежденное место. «Мне опять повезло», – подумал он. Мать говорила ему, что амулет дарует защиту. Он привычно верил ей, но по-настоящему поверил только сейчас. Он закрыл глаза, стиснул амулет и увидел, как прыгает с плота, а вокруг свистят пули.

«Амулет спас мне жизнь», – подумал Мусса. Утомление сморило и его, и он провалился в сон.

А за окном кукарекали петухи, вставало солнце, и Парижу снова ничто не угрожало.

Глава 10

Как и предсказывал Анри, Элизабет все-таки вылезла из своего затворничества. Она зверски проголодалась и тяготилась настроением, в котором находилась, хотя и не могла с ним справиться. Слезы закончились. Она умела быть очень практичной. Элизабет понимала: нужно искать какие-то альтернативы, а в темных закоулках ее меланхолии таковых не было. Нужно наконец-то посмотреть реальности в лицо. Жюль находился в тюрьме и тем самым причинял ей больше неприятностей, чем на свободе. Если ему не суждено стать маршалом, он хотя бы не должен быть преступником. Нужно всячески способствовать его освобождению, а затем перестраивать собственную жизнь. «Жизнь нас обоих», – мысленно поправляла она себя, правда, без особой убежденности.

Однако комнату покидала уже совсем другая Элизабет. Яркий холст их будущего, еще недавно такого славного, покрылся мрачными красками скандала и позора. Что бы ни случилось с Жюлем, она прекрасно понимала: ее сказка умерла. Крушение надежд потушило искру в глазах Элизабет и сделало ее походку более тяжелой. Она испытывала горестное разочарование, не получая сочувствия и понимания у Анри и Серены. Элизабет ожидала сострадания и слез, проливаемых совместно; словом, она чего-то ожидала. Вместо этого оба вели себя бесчувственно и жестоко. Элизабет предали и оставили одну.

В шато вызвали парикмахера и маникюршу для приведения в порядок ее волос и ногтей, что позволило Элизабет вновь появляться в салонах подруг. В одном ей посчастливилось встретить знакомую, не слышавшую об аресте Жюля – хвала небесам! – или, по крайней мере, не намекавшую, что знает об этом. Женщина легкомысленно болтала о нынешних развлечениях, порожденных войной. Она рассказала Элизабет, что с безопасного расстояния наблюдала за сражением близ Баньё и восторженно рукоплескала французским войскам, решившим испытать прочность прусского кольца, а затем со стоном и презрением смотрела, как французы отступают, хотя и очень красиво.

– Честное слово, дорогая Элизабет, это был грандиозный спектакль у городских ворот. Как ты могла его пропустить?

Элизабет слушала вполуха. Настало время, когда она должна увидеться с Жюлем. Это ужасало ее, но другого выбора не было. Если она собирается добиваться его освобождения, нужно самой оценить его положение и понять, чем и как она сможет повлиять на офицеров Императорской гвардии. Анри устроил ей свидание с мужем.

На подъезде к мрачному фасаду Военной школы у Элизабет испортилось настроение, затем воспарило, когда она шла под двору, превращенному в тюрьму под открытым небом. Ей понадобилось сделать над собой усилие, чтобы держать голову высоко поднятой и смотреть перед собой. По обе стороны прохода тянулись проволочные клетки арестантов. Здесь воняло немытыми телами, испражнениями и похотью. Элизабет чувствовала, как арестованные раздевают ее глазами, слышала их непристойные приглашения и гнусные предложения. Но ее угнетал не этот грубый разврат – с ним-то она как раз ожидала столкнуться. Внутри Элизабет все сжималось при мысли, что кто-нибудь может подумать о ее родстве с кем-то из арестантов. Она упрямо смотрела перед собой, шла быстрым шагом и мысленно твердила: если ей суждено прийти сюда еще раз, Анри обязан будет найти другой вход.

Немного успокаивало то, что ей хотя бы не придется видеть мужа среди этого скопища проволочных клеток. Слава Всевышнему, Анри об этом позаботился! Первоначально Жюля тоже держали во дворе, но стараниями брата перевели внутрь здания. Теперь он помещался в тесной комнатке, где не было ничего, кроме койки и ночного горшка. Анри привез Жюлю книги, и те были сложены в стопку рядом с койкой. Условия все равно оставались жалкими, но Жюль считал, что его положение существенно улучшилось. Здесь было легче поддерживать в себе чувство собственного достоинства, жестоко попираемого все минувшие недели.

Увидев жену, Жюль удивился. Солдат, сопровождавший Элизабет, с усмешкой посмотрел на полковника и ушел, оставив супругов вдвоем. Анри позаботился и об этом. Жюль вскочил с койки и поспешил к жене, на мгновение почти забыв о воинской сдержанности и отстраненности. Радость в его глазах была искренней, но Элизабет заметила, что во взгляде чего-то недостает. Ад, через который прошел Жюль, погасил яростное пламя в его глазах. «Это призрак прежнего Жюля», – подумала она. Сама Элизабет улыбалась холодно и натянуто, держалась напряженно. Она подставила щеку для поцелуя и отодвинулась, когда муж попытался ее обнять. Он смущенно попятился:

– Элизабет! Ты не рада меня видеть? Я думал, ты обрадуешься.

Актриса в ней куда-то исчезла. Элизабет не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы выдержать обман.

– Как можно радоваться этому? – Она взмахнула рукой и оглядела комнатку. – Прости, Жюль, но разве кто-то может чувствовать себя нормально здесь? Это так ужасно!

– Элизабет, комнату я не выбирал, – с оттенком грусти произнес Жюль. – Это так здорово – увидеть тебя и убедиться, что тебе ничего не грозит! Я думал, ты не придешь.

Элизабет присела на койку. Вранье по мелочам удалось ей и здесь.

– Жюль, я была очень занята, – сказала она. – Театры превратили в госпитали, и там любая пара рук не лишняя. Я помогала.

– Конечно, ты правильно поступила, – кивнул он. – Ты всегда была такой самоотверженной.

Они поговорили о Поле и о разных мелочах, избегая касаться войны, осады и ареста. Элизабет ни о чем не спрашивала, и тогда Жюль сам рассказал ей о случившемся, не упустив ничего, кроме унижений, которые перенес в плену. Элизабет слушала молча, ошеломленная несправедливостью событий. Рассказ мужа вновь заставил ее пережить горе и позор, отчего ее настроение стало мрачным.

Когда он закончил рассказ, Элизабет встала и принялась расхаживать по тесной комнате.

– Жюль, я ужасно несчастна! Как ты мог позволить всему этому случиться?

– Как я мог?

– Я люблю тебя. И всегда любила. Но должна тебе сказать: это так… так низко. Я разочарована, невероятно разочарована. Неужели ты не мог совершить там что-нибудь героическое? Неужели не мог… – Она осеклась.

Вопрос жены привел Жюля в замешательство. Он даже отшатнулся от нее.

– Ты бы предпочла, чтобы я погиб?

– А ты сам? – простонала она, открывая то, что было на сердце. – Ты сам, Жюль? Неужели смерти ты предпочел все это? Да?

– Боже мой, Элизабет! Мое предпочтение – восстановить свое честное имя.

– Ты не понимаешь? Случившегося не изменишь. Наше имя уже не восстановишь. Даже если они тебя выпустят…

– Если?

– Ты ведь понимаешь, о чем я. Когда тебя выпустят, твое имя будет уничтожено. Люди охотно поверят в самое худшее!

– Да плевать, во что они поверят! Важно, что я расскажу правду. Я не совершал того, в чем меня обвиняют!

– Жюль, какой же ты простак! Ты бесхитростно смотришь на вещи, которые совсем не просты. Правда тут ни при чем! Не важно, совершал ты то, в чем тебя обвиняют, или нет. Все думают, что ты виновен! Неужели не понимаешь? Неужели тебе невдомек, что твой арест разрушил нашу жизнь?

– Я… – Жюль взглянул на жену и увидел совершенно чужую женщину. – Боже мой! – печально пробормотал он. – Я не… Поверить не могу…

Ноги не держали его, и он тяжело опустился на койку. Никогда еще он не чувствовал себя таким измочаленным. Казалось, он попал в туннель несчастий и обречен бродить вечно, не находя выхода. Ни лучика света, только тьма и открытия, одно неприятнее другого. Все казалось тяжелым и запутанным. Он обхватил голову руками и закрыл глаза.

Элизабет смотрела на мужа с печальным снисхождением. Ей было по-настоящему жаль его. Он и в самом деле ничего не понимал. Она застонала, ненавидя это убожество и позор.

– Жюль, – всхлипывала она, – прости меня. Это у меня в сердцах вырвалось. Я сбита с толку. Все это так несправедливо! Я вообще уже не понимаю, что́ говорю и чего хочу. Я… я просто не знаю. – У нее дрогнул голос, и она ссутулилась, привалившись к стене. – Я просто подумала, не была бы смерть лучше бесчестья.

Жюлю было нечем ей ответить. Он мог ожидать от Элизабет чего угодно, только не этого. Он вдруг понял, что совсем не знает свою жену, и это открытие повергло его в молчание. Он никогда не оказывал ей столько внимания, сколько следовало бы. Он это знал и теперь раскаивался. Императорская гвардия всегда стояла у него на первом месте. Их супружеская жизнь была поверхностной. Жюль обеспечивал жене положение в обществе и сознание, что она находится под защитой мужа. Она отдавала ему свое тело и была матерью его сына. И это все? Неужели их жизнь и впрямь была настолько пустой? Присутствовала ли там любовь? Они когда-нибудь любили друг друга или разыгрывали спектакль, исполняя медленный никчемный танец?

А сейчас он не знал, что́ сказать жене.

Лучше смерть, чем бесчестье.

Он уже говорил это себе. Он говорил это своим гвардейцам. А теперь слово «честь» в его мозгу потеряло четкость, и он перестал понимать значение этого слова.

Все, к чему я прикасался, становилось мертвым. Крестьянка, ее ребенок, мои гвардейцы. Увечный юный солдат Этьен.

Теперь и мы с Элизабет.

Мы с ней тоже мертвы.

– Спасибо, ваше преосвященство, что согласились меня принять. Вы так добры.

Элизабет преклонила колени, поцеловала перстень на его руке и села на предложенный стул. Стул был бархатным и мягким, как и сам дворец – тихий, спокойный остров в океане безумия. Она оказалась в этом дворце, поскольку ей было больше не к кому пойти и еще потому что дворец епископа виделся ей лучшим местом. Бернар Делакруа, генерал, с которым она спала ради успехов военной карьеры Жюля, погиб близ Флуана вместе со своим кавалерийским дивизионом. Известие о его кончине Элизабет встретила с безразличием, если не считать досады от напрасно потраченных усилий. Он никогда не казался ей генералом, способным погибнуть вместе с солдатами. «Как жаль, – думала она. – Этого старика нет, и все мои старания пошли насмарку». Были и другие, не менее достойные кандидатуры, блистательные высшие офицеры, но обратиться к ним она уже не могла. Кто-то погиб, кто-то пропал без вести, а иные оказались в бельгийском плену. Из тех, кто мог бы ей помочь, не осталось никого, а на новые альянсы не было времени. Война оказалась невероятно разрушительной. Элизабет стала расспрашивать и искать пути. Тайные знаки постоянно указывали ей на епископа Булонь-Бийанкура. Этот человек успевал повсюду: заседал в комитете обороны и в комитете по продовольствию. Про него говорили, что он покупает и продает людей, как скот. Щупальца его влияния тянулись далеко. Он имел тесные связи с генералами и политиками. Его власть простиралась далеко за пределы Церкви.

И потому, движимая отчаянием, Элизабет обратилась к нему, чтобы заключить сделку по освобождению Жюля. Она толком не знала, как будет расплачиваться за желаемое. Элизабет не питала иллюзий насчет благотворительных устремлений епископа, а денег для оплаты сделки у нее было мало. Ходили слухи о его плотских аппетитах. Сейчас, глядя на епископа, она надеялась на ложность этих слухов.

– Что старый епископ может сделать для вас, дитя мое? – спросил он.

Улыбка на его лице казалась приклеенной, холодные серые глаза оставались непроницаемыми. «Мне знакомы такие глаза», – подумала Элизабет. Она боялась епископа и инстинктивно чувствовала, что рассказы о его возможностях – не выдумка. Я пришла к тому, кто мне нужен.

– Ваше преосвященство, я нуждаюсь в вашей помощи для вызволения моего мужа из тюрьмы. Речь о полковнике Жюле де Врисе. Его обвинили в дезертирстве. Разумеется, ложно.

– Разумеется, – подхватил Мюрат. – Я слышал об этом деле. Полковнику очень не повезло. Но боюсь, мадам, вы преувеличиваете мои возможности. Я епископ, а не генерал. Я буду поминать его в своих молитвах. На что еще я способен, кроме молитв?

– Вы слишком скромны, ваше преосвященство. Я говорила с офицерами, которые сожалеют, что в нынешние времена они генералы, а не епископы. – Элизабет подалась вперед. – Они, ваше преосвященство, уверены, что вы способны очень много сделать для освобождения моего мужа. Очень много.

– Им более чем хватает забот с пруссаками, это верно, – согласился епископ. – Только, думаю, они недооценивают трудности самой Церкви. Война вызвала много смятения. Ничто уже не действует, как прежде. Люди отвернулись от Божьего мира, дабы гоняться за дьяволами войны. И тем не менее, да, с помощью всемогущего Бога я пытаюсь в меру своих скромных усилий быть полезным нуждающимся. – Мюрат многозначительно посмотрел на гостью; он знал о ее связи с покойным генералом Делакруа, которому никогда не хватало осторожности в таких делах. – Мадам де Врис, я знаю, что вы женщина смышленая. Вы едва ли пришли сюда без определенного замысла. Чего именно вы хотите от меня?

Элизабет обошлась без околичностей.

– Присяжных для трибунала будет назначать генерал Трошю. Я узнала, что он сделает это в ближайшие две недели. Есть три человека, которые с пониманием и честно относятся к положению моего мужа. – Она назвала фамилии, епископ кивнул, так как все трое были ему знакомы, и Элизабет продолжила: – Ваше преосвященство, было бы… полезно, чтобы эти люди вошли в состав присяжных. А когда их назначат, было бы… как это яснее выразить… было бы лучше всего, если бы они…

– Знали, какой из вариантов правилен и справедлив, – договорил за нее епископ. – Конечно. Я вас понимаю.

Все проще простого.

Мюрат позвонил в колокольчик. Вошел слуга.

– Принеси бренди, – коротко распорядился епископ. – Не хотите ли освежиться? – спросил он Элизабет.

– Благодарю, ваше преосвященство. Пожалуй, я составлю вам компанию.

Слуга исчез и быстро вернулся с хрустальным графином. Мюрат жестом отпустил его и налил Элизабет. Она сделала маленький глоток. Пила она редко, и бренди обожгло ей горло. Свою порцию епископ выпил залпом и быстро налил еще, затем повернулся к ней и улыбнулся. Элизабет внутренне собралась. Наступил деликатный момент.

– Мои возможности таковы, что я мог бы оказать некоторое влияние на ваше дело. Правильнее сказать, я охотно готов попытаться. Я не верю в вашу наивность в подобных делах. Поэтому скажу просто: те, кто приходит в храм помолиться, обычно делают приношения Господу, дабы Его служители могли продолжать Его благие дела. Должен вас спросить, мадам: чего в этом доме Божьем могут ожидать от ваших молитв?

Говорят, он не ходит вокруг да около. Элизабет покраснела и сделала большой глоток. Бренди обожгло ей горло.

– Ваше преосвященство, боюсь, я едва ли смогу вам что-то предложить. Богатства у меня нет. Мой муж был… и остается кадровым офицером. За многолетнюю службу императору и стране он получал весьма скромное жалованье. Но то немногое, чем располагаю, я готова отдать. – Элизабет увидела, что епископ отвернулся, словно ему стало скучно. – Быть может, ваше преосвященство, вы сами что-нибудь предложите?

Она мысленно застонала из-за собственного безденежья. Все эти годы ей было нечего отдавать кроме… себя. Епископ встал и подошел к окну.

– Кое-что могу предложить, мадам, – помолчав, произнес он.

«Ну вот опять, – подумала Элизабет, уверенная, что знает дальнейшие слова епископа. – Какие бы одежды ни носили мужчины, они одинаковы: внутри ничего, кроме похоти».

– Что же это, ваше преосвященство?

Епископ повернулся к ней, и их глаза встретились. Боже, какой же он уродливый! Отвратительные вздутые вены на лице. Чрезмерная полнота. Элизабет представила, как он придавит ее собой и ей придется нюхать его пот и зловонное дыхание, а его мясистые, унизанные перстнями пальцы будут лапать ее. Бернар хотя бы не заплывал жиром.

– Вы ведь по-прежнему живете в доме вашего деверя, графа де Вриса, – сказал епископ.

Неожиданный поворот разговора застал ее врасплох.

– Да, ваше преосвященство.

– У него есть нечто ценное… для меня.

Элизабет покачала головой:

– Увы, ваше преосвященство, граф не советуется со мной в делах, касающихся моего мужа. Но если у него есть то, что вы желаете, я обязательно к нему обращусь…

– С этой ценностью он едва ли расстанется добровольно, – резко перебил ее Мюрат и приковал Элизабет взглядом, заставляя смотреть ему в глаза. – Речь о том, что нужно у графа забрать.

– Je ne comprends pas[42]42
  Я не понимаю (фр.).


[Закрыть].

Элизабет с недоумением смотрела на хозяина дворца, не понимая, куда он клонит.

Мариус Мюрат не забыл об участках земли, которые Анри не пожелал ему отдать. Не забыл он и своей ненависти к графине. Земля для епископа уже ничего не значила, если говорить о стоимости. Все внешние бульвары, задуманные императором, были построены и пережили самого императора. Епархия оправилась от безденежья, серьезного, но краткосрочного. Мюрат хотел заполучить землю, чтобы завершить незаконченное. Это было вопросом гордости. Победа являлась жизненным импульсом, привычкой, требующей подпитки, что он всегда и делал.

– Вы знаете, где он хранит бумаги? Я имею в виду важные, касающиеся его владений.

Элизабет моргнула. Она никогда не обращала особого внимания на подобные вещи.

– Думаю, что да, ваше преосвященство, но граф не…

– Оставим графа в покое. Я хочу, чтобы вы разыскали несколько документов. Я вам подробно расскажу, как они выглядят и что в них написано. Их вы привезете мне.

– Ваше преосвященство, я… не знаю, что и сказать, – запинаясь, произнесла Элизабет.

Выкрасть у Анри какие-то документы – вот уж чего она совсем не ожидала.

– Мадам, позвольте мне говорить напрямую. Вы хотите, чтобы вашего мужа освободили невзирая на всю щекотливость его положения. Возможно, вас удивит, но я достаточно хорошо знаю обстоятельства его дела. Должен сказать, перспективы у него не блестящие. Вооруженные силы находятся в руках черни, не делающей различий между честным офицером и офицером-мздоимцем. Вовсе не это различие будет влиять на принимаемое ими решение. Они будут судить империю, подхлестываемые отчаянием низов, проигравших пруссакам на полях сражений. Справедливость в подобных случаях мало что значит. Вы просили меня сделать что-нибудь в пределах возможного, если на то будет Божья воля. Но для этого я должен зайти очень далеко. Я не могу обратиться непосредственно к генералу Трошю. Здесь требуется зайти с черного хода, открыв неприметную дверь. Действовать нужно с чрезвычайной осторожностью. Упомянутые документы – единственное, что может всерьез побудить меня взяться за это дело. Вы должны вручить их мне. Я внесу в них определенные изменения, после чего вы, как родственница графа, должны будете засвидетельствовать эти изменения, дабы впоследствии ни у кого не возникало сомнений в их подлинности. У меня есть свой нотариус – месье Паскаль, – с которым я тесно сотрудничаю в подобных вопросах. Он все подготовит. Только так можно освободить вашего мужа, мадам де Врис. Иного способа нет.

У Элизабет заколотилось сердце. Обмануть Анри! Выкрасть у него документы, а потом засвидетельствовать подлинность подлога! Мало того, скрепить это своей подписью! Он же сразу все поймет и вышвырнет ее из шато. Епископ требовал слишком многого, на что она не могла пойти.

– Ваше преосвященство, это невозможно! Документы еще куда ни шло, я могла бы их привезти, но что-то подписывать, свидетельствовать, как вы предлагаете… Он же сразу увидит! Он все поймет! Он меня уничтожит! Я не могу этого сделать, не могу пойти на такой риск!

Епископ пожал плечами:

– Мадам, меня мало волнует, можете вы это выполнить или нет. Вам надлежит сделать выбор, и он в любом случае будет трудным. Сделаете то, о чем я прошу… да, возможно, вы навсегда навлечете на себя гнев вашего деверя. Но полагаю, на вас могут обрушиться несчастья пострашнее. Вы можете ничего не предпринимать, и тогда, возможно, ваш муж поплатится жизнью. Я не завидую вашему положению.

Мюрат налил себе четвертую порцию бренди и залпом проглотил, не соизволив предложить Элизабет.

– Но тогда у меня ничего не останется.

Голос у нее был под стать ожидавшей ее перспективе: такой же пустой.

– У вас останется муж.

Мозг Элизабет лихорадочно работал. Предложение епископа ей совсем не нравилось. Единственным надежным местом, оставшимся в ее жизни, было родовое гнездо де Врисов. Пока граф считает ее членом семьи, у нее всегда будет крыша над головой, будет еда для себя и Поля. А если предать Анри, сделать так, как просит епископ? Элизабет печально покачала головой:

– Ваше преосвященство, я не могу. Я должна думать о сыне, оказывать ему поддержку и заботиться о его будущем. Граф…

– Скажу вам еще кое-что.

Он знал, какие мысли обуревают его гостью. Он их понимал, как понимал все желания обращавшихся к нему людей и поступки, на которые они могут или не могут пойти, а также то, что они должны получить взамен. Это внутреннее видение было его даром.

– Возможно, мои дальнейшие слова помогут вам принять решение. Эта сделка, разумеется, имеет значительную ценность. Достаточную, чтобы вы и ваш сын получали ежегодное содержание. Уверяю вас, так оно и будет. Итак, предположим, вы приносите мне все требующиеся бумаги и подписываете всё, как мы договаривались. Тогда обратного хода уже не будет.

Как епископ и предвидел, в глазах Элизабет промелькнула искра. Он пристально посмотрел на жену полковника.

«Обратного хода не будет», – подумала она, мысленно повторив слова епископа. Ни единого шанса передумать. Вероятно, взамен он предложит ей что-то ощутимое.

– Простите за любопытство, ваше преосвященство, но каков размер предлагаемого вами содержания?

– Четыреста тысяч франков.

Элизабет ахнула про себя. Это было больше, чем они с Жюлем имели за десять лет.

– И вы дадите письменные гарантии?

– Конечно. Но разумеется, с туманным обоснованием причин назначенного содержания. Я выдам вам документ с печатью епархии, чтобы мои преемники не смогли пойти на попятную.

– Это пожизненное содержание?

– Пока вы или ваш муж живы, – ответил Мюрат; бренди разогрело его, заставив почувствовать себя щедрым. – А после вашей кончины ваш сын в течение его жизни будет получать половину названной суммы.

По сравнению со стоимостью земли это были крохи, однако епископ думал не о деньгах, а об обладании графской землей.

Элизабет взвешивала предложение. Никогда еще она не совершала подобных поступков, но и жизнь никогда еще не ставила ее в положение, угрожавшее всему, к чему она привыкла. И для Жюля никогда еще ставки не были так высоки. Стоило вынуть пробку в ее невидимой бутылке причин, как они хлынули оттуда, словно шампанское. Элизабет говорила себе, что идет на это ради Жюля и благополучия Поля, что Анри легко переживет потерю земель, поскольку его владения и так обширны и он вообще ничуть не будет ущемлен. Она уверяла себя, что заслуживает лучшей жизни, они втроем заслуживают лучшей жизни, и это делается в интересах ее семьи. Оставалась последняя преграда, не дававшая ей покоя. Рано или поздно Жюль узнает о подлоге и ни за что не поддержит сделанного ею. Но когда отсверкают молнии, отгремит гром, когда буря ярости, которой будет сопровождаться его открытие, утихнет, что останется? Элизабет всегда умела направить мужа в нужную ей сторону. Если на этот раз у нее не получится, он бросит ее и Поля. Зато у нее останутся деньги, и они дадут ей свободу. Ее отношения с Жюлем уже не будут прежними. Но так ли это плохо? Разве не может смерть одной мечты стать рождением другой?

Наконец она приняла решение и почувствовала, как с плеч свалился тяжкий груз, не оставлявший ее с самого момента унизительного поражения французской армии под Седаном. Элизабет подалась вперед. Впервые за долгие недели в ее глазах появилась жизнь.

– Ваше преосвященство, кажется, мне не помешает еще порция бренди.

«Леон Гамбетта – отъявленный болван», – вот уже в сотый раз подумал Анри. Он знал этого человека много лет и все эти годы считал его напыщенным и самовлюбленным. Гамбетта сочетал в себе адвоката и политика со стеклянными глазами и медоточивыми устами. Предельно экстравагантный в поведении, в осажденном Париже он занимал должность министра внутренних дел, а сейчас готовился забраться в корзину воздушного шара. При всей своей антипатии к Гамбетта Анри желал ему успеха. Наступил поистине драматичный момент для страны и города: Гамбетта отправлялся, чтобы собрать армию и освободить Париж. «Рискованная затея, – думал Анри, – но если кто с ней и справится, так это отъявленный болван Гамбетта».

Анри работал безостановочно. Шары один за другим поднимались в небо, унося с собой сердца и надежды парижан, которые приветствовали их и воздухоплавателей со всех крыш и прочих высоких мест города. Граф фон Бисмарк тоже наблюдал шары из Версаля и был взбешен. Он приказал Круппу изготовить специальную пушку для сбивания воздушных шаров, однако пушка получилась неудачной, а шары продолжали подниматься в небо каждые два дня. В корзинах находились люди, почта и почтовые голуби в специальных клетках. Затем эти голуби возвращались из провинций в Париж, принося ответные послания. То был единственный способ связи, ибо пруссаки держали город мертвой хваткой. По соображениям безопасности шары начали запускать ночью. Главное, они взлетали наперекор всему, демонстрируя триумф французского духа.

Полет каждого шара имел свою историю, по большей части благоприятную. Немецкие уланы пытались по ним стрелять, но пули не долетали. Некоторые шары уносило в море. Иные совершали внезапную посадку на верхушки деревьев. Порой упавший шар волочил корзину по земле, калеча воздухоплавателей. Шары перевозили не только пассажиров и почту. В корзинах находилось фотографическое оборудование для съемки наземных вражеских позиций или собаки, натасканные так, чтобы вернуться в Париж с посланиями, спрятанными в ошейниках. Пассажиры почти каждой корзины с наслаждением мочились на задранные вверх головы пруссаков. В одну корзину даже загрузили два ящика динамита для взрыва над прусскими позициями. Были шары с научными приборами для изучения солнечного затмения. Запущенные в Париже, шары попадали во все уголки Европы; один даже пересек Северное море и достиг Норвегии. Несколько шаров были захвачены пруссаками, однако большинство благополучно долетели до цели, принеся надежду, военные секреты осажденного города, а также письма парижан своим родным и близким.