Текст книги "Меч и ятаган"

В кошельке еврея было всего несколько асперов, но их хватило на два шашлычка из баранины и горсть оливок. Сочное мясо само скользнуло с кедровой палочки Нико прямо в рот, и он чуть не заплакал от удовольствия. Доев мясо, он облизывал палочку, а потом жевал и обсасывал ее, пока она не треснула. Оливки ему хотелось распробовать и растянуть удовольствие, но голод победил, и он проглотил свою долю в один присест.

Той ночью, устроившись на постели из соломы, Нико думал о том, как Иби описал ему, что должен делать гарсон. Засунув руки в штаны, он прикоснулся к себе, но касаться там было особо нечего, так, фасолина. Писать сгодится, но вряд ли на что-то другое. Он никак не мог понять, что же в этом интересного. Потом засунул руку в штаны с другой стороны и потрогал себя там. Даже запихнул палец.

Нико долго не мог уснуть.

Глава 6

Нико проснулся от ударов по пяткам и, вскрикнув от боли, вскочил на ноги. В темноте стоял Мехмед с дубинкой в руках.

– Петухи уже прокукарекали, Аллах уже принял утреннее поклонение, а ты все дрыхнешь как труп! – прикрикнул он. – Иди за лепешками для хозяйки, да поторопись! – приказал Мехмед, всучив Нико несколько монет, кусок ткани, чтобы завернуть в нее лепешки, и объяснил, как пройти к пекарю. – Возвращайся прежде, чем восходящее солнце осветит минарет, а то пожалеешь, что на свет родился! Госпожа не любит холодный хлеб!

Нико в точности выполнил все указания Мехмеда, но пекаря там и в помине не оказалось. Он понял, что Мехмед обманул его, только когда оказался у городской стены рядом с кварталом Баб-эль-Уэд. Нико робко спросил у лавочника, как пройти к пекарю, и тот махнул рукой на узкий переулок. Нико побежал туда, но пекарни не нашел. Тогда он спросил дорогу у разносчика воды, который послал его туда, откуда он пришел. Квартал представлял собой удивительный лабиринт, где все улицы были похожи одна на другую как две капли воды. Нико перестал понимать, где находится. Он увидел, как солнце восходит над зубчатыми стенами касбы, и понял, что оно вот-вот озарит мечеть рядом с домом Фарука своими лучами. Нико растерялся, засмотрелся на вершину холма и случайно врезался в торговца специями, разложившего свои товары аккуратными рядами на одеяле. Торговец вскочил и принялся колотить глупого мальчишку. Нико вырвался и бросился бежать, но тут же чуть не попал под копыта верблюдов, следовавших с поклажей на мясной рынок. В животе все сжалось, на глаза навернулись слезы, и Нико в ярости смахнул их со щек. Я не ребенок! Он спрашивал дорогу у каждого встречного, пока наконец какой-то раб не сказал ему, куда идти.

Нико пришел так поздно, что лепешки уже остыли, и с этим уже ничего нельзя было поделать. Он бежал наверх по склону холма, но никак не мог отогнать от себя аромат свежевыпеченного хлеба. Развернув салфетку, он перевернул лепешку, надеясь отщипнуть кусочек мякиша из-под корки, но понял, что это надо делать очень аккуратно, а времени у него нет, и побежал дальше. Это было единственное хорошее, что с ним случилось за тот день.

У ворот рядом с Аббасом его ждал Мехмед. Он оттаскал Нико за уши, выговаривая за лень и тупость, потом внимательно осмотрел лепешки и разразился гневной тирадой из-за того, что они успели остыть.

– Госпожа уже спрашивала, куда ты пропал! Пять ударов кнутом за опоздание! – вынес он вердикт, делая знак Аббасу.

Не успел Нико и глазом моргнуть, как с него сорвали рубашку и прижали к стене. Арап сделал все стремительно: удары оказались быстрыми, на спине вздулись кровавые следы. Нико заплакал. Отец бил его ремнем, но так больно не было никогда.

– Это плата Аллаху за нерасторопность, – хмыкнул Мехмед. – И перестань хныкать, а то поплатишься снова. Оденься и отнеси лепешки хозяйке! По дороге захвати на кухне мед и молоко! Живо!

Если Амиру и беспокоило его опоздание, то она не подала виду. Хозяйка еще не выходила из спальни и возлежала на подушках. Улыбнувшись, она сделала ему знак войти. Ощущая некоторую скованность, он подошел к ней и поставил поднос рядом с подушками. Каждое движение причиняло боль – рубашка терлась о спину.

– Что с тобой? – спросила она. – Ты нездоров?

– Ничего страшного, госпожа, – испуганно заверил ее Нико, – просто ударился спиной.

– Повернись-ка! – приказала Амира, заметив пятна крови на рубашке. – Сними рубашку!

Дрожащими пальцами Нико принялся расстегивать пуговицы. Послышался тихий шелест одежды, и он почувствовал, что она подошла совсем близко. Амира прикоснулась к его спине, и он вздрогнул.

– Мехмед суров с тобой, так?

Нико не знал, что ответить. Ему казалось, что Мехмед может подслушивать под дверью, да и какого-то положения он в этом доме пока не заработал.

– Я сам виноват, госпожа, – с трудом нашелся он. – Он потерял терпение, потому что я глуп, неотесан и медленно учусь местным порядкам.

– Такой ответ лишь доказывает, что ты куда умнее, чем притворяешься, – ответила она. – И все же сегодня Мехмеда можешь не бояться. Я попросила его оставить нас наедине. Возможно, я смогу помочь тебе и научить тебя тому, что любит наш господин. Но сначала надо позаботиться о твоей спине.

Амира окунула платок из тончайшего шелка в таз с водой и промокнула алеющие рубцы. Нико поморщился, но ее прикосновение дарило облегчение.

– Повернись, – закончив, сказала она.

Женщина стояла довольно близко. Нико посмотрел ей в глаза.

– Вижу, ты плакал, – произнесла она, и снова ее заботливый голос напомнил ему мать, снова она обращалась с ним как-то по-особенному. – У тебя глаза трепетной лани, – продолжила она, вытирая следы слез с его лица. – Ресницы длинные, как у девочки, – добавила она и рассмеялась, заметив, как напрягся Нико. – Не обижайся на добрые слова! Эти глаза послужат тебе верой и правдой, если ты научишься ими пользоваться.

Она погладила его по щеке и приподняла подбородок, так что ее губы оказались совсем рядом с его. Он чувствовал ее запах, ее дыхание и гулкое биение собственного сердца. В ее присутствии он ощущал невероятную неловкость. Предупреждение Иби звучало у него в ушах: опасно оставаться наедине с женой Эль-Хаджи Фарука. Но сейчас у него не было другого выбора, кроме как повиноваться ей.

– Я голодна, – сказала Амира, и Нико с облегчением начал подавать ей еду.

По ее просьбе он отрезал толстый кусок лепешки и намазал на него мед с помощью деревянной лопатки. Когда он передавал госпоже лепешку, она испачкала пальцы медом, неторопливо слизала его, а потом взяла его за руку. Окунула его пальцы в мед, а потом, к его удивлению, облизала его пальцы один за другим, медленно и ласково прикасаясь языком к его коже и продолжая смотреть ему в глаза. Нико было щекотно, но что-то подсказывало ему, что смех – не та реакция, которую она пыталась у него вызвать своим странным поведением. Он не очень понимал, что сделать, чтобы угодить ей, но потом взял ее руку и засунул пальцы себе в рот. Похоже, именно этого она и добивалась. Она долго не открывала глаза, и ему показалось, что она застонала.

– Я причинил вам боль, госпожа? – быстро отодвинулся он.

– Разве что боль удовольствия, – поняв, что он испугался, улыбнулась она. – Господину это понравится, – добавила она и отпустила его руку, села на подушки и жестом приказала ему сесть рядом. – Покажи мне свой фокус с запоминанием, – попросила она и начала называть имена своих дядей, теток, кузенов и кузин.

Нико безупречно повторил все сказанное, и она от восторга захлопала в ладоши. Читать Амира не умела, но знала наизусть несколько сур из Корана целиком. Чтобы выучить их, ей потребовалось несколько лет, но когда она процитировала несколько стихов, Нико повторил их слово в слово.

– Если бы ты не был таким невинным мальчиком, а эти слова не были бы священными, я бы сказала, что ты колдун, и приказала бы вырвать тебе язык!

Нико не сразу понял, шутит она или нет, но потом решил, что все же она говорит серьезно.

Около часа они развлекались такими играми, пока она не сказала, что ему пора уходить. Амира заметила, как жадно он смотрит на остатки лепешки, и дала ему большой кусок, окунув его в мед.

Мехмед поджидал Нико за дверью и сразу же выхватил лепешку у него из рук.

– Ты же знаешь, что тебе запрещено есть эту еду!

– Но мне дала госпожа!

– А я забираю! За свое непослушание ты будешь наказан: вечером останешься здесь и не пойдешь добывать еду! Если пожалуешься кому-нибудь, тебя опять высекут!

Однажды утром Юсуф сказал Нико, что, согласно указаниям Эль-Хаджи Фарука, настало время познакомить его с искусством кораблестроения. Верфи Фарука, самые большие на Варварийском берегу, строили галеры для корсаров или торговцев, способных заплатить за них.

– Что я там должен делать, хозяин? – спросил Нико.

– Смотреть в оба, – коротко ответил Юсуф.

Нико сначала даже не поверил, что ему так повезло и сегодня его ждет такая легкая работа. Обрадовавшись возможности провести день вдали от Мехмеда, он собирался узнать все, что можно узнать, а также поискать возможности побега.

Юсуф управлял верфями, сидя под навесом неподалеку от городских ворот, где бóльшую часть времени он занимался бумагами и записями. Настоящим хозяином верфей оказался корабельных дел мастер Леонардус. Юсуф вызвал мастера к себе и объяснил на искаженном мавританском диалекте, что от него требуется.

– Мальчика надо научить строительству галер, – сообщил он. – Он не должен отходить от тебя ни на шаг!

Леонардус оказался коренастым, энергичным мужчиной с густой седой бородой и черными как смоль волосами. Глаза слегка покраснели от алкоголя, но во взгляде была жестокость. Он бодро улыбнулся, слегка поклонился Юсуфу, а потом заговорил с пораженным Нико на мальтийском, чтобы Юсуф его не понял:

– У меня похмелье, и мне срочно нужна шлюха, а ты, жирный червяк, ты, вор, свинья и казнокрад, приводишь мне дурачка, чтобы я научил его строить корабли? Лучше бы привел мне пса, чтобы я научил его ходить под парусом! Думаешь, построить корабль проще, чем оприходовать сзади кого-то из твоих дружков, а? – А потом, сохраняя приветливое и вежливое выражение лица, Леонардус запросто перешел на местное наречие. – Для меня это великая честь и удовольствие, эфенди! – слегка поклонился он.

Юсуф помрачнел, когда Леонардус заговорил на мальтийском. Он явно подозревал, что содержание речи было оскорбительным, но проглотил обиду, презрительно кивнул и взмахом руки отослал их прочь.

– Я не дурачок! – с негодованием произнес Нико по-мальтийски, когда они отошли подальше.

Леонардус посмотрел на него с удивлением.

– Но ты же ребенок, разве нет? – улыбнулся он. – Хоть в чем-то я не ошибся. Святые титьки Пресвятой Девы, ты что, с Мальты?

– Из Биргу, господин.

– О яйца Иисуса, теперь нас тут двое! Остальные свинтусы – испанцы и французы, – махнул он рукой на работников верфи. – Они тупее, чем доски, которые таскают. А этого, – он махнул рукой в сторону навеса, под которым сидел Юсуф, – мать родила не через ту дырку! Однажды я перережу ему горло!

– Прошу прощения, господин, но разве не опасно говорить ему в лицо то, что вы сказали? А вдруг бы он понял?

– Этот рябой ублюдок – настоящий садист, но вот вместо мозгов у него сточные воды! Однажды он причинил мне боль, это правда, но его прóклятый Богом отец больше не позволит ему тронуть и волоска на моей голове. Я им слишком нужен. Они сами не умеют строить корабли так, как я. Моих секретов они не узнали и не узнают, Господом Богом клянусь! – провозгласил Леонардус, вытащил из-за пояса флягу и открыл ее. – В любом случае приятно встретить среди рабов соотечественника с нашего затерянного в море несчастного камешка, хотя у него еще борода и не выросла. – Он сделал большой глоток и передал флягу Нико.

Мальчик застыл в нерешительности, но ему очень хотелось доказать, что он чего-то стоит. Горло обожгло огнем. Он закашлялся и густо покраснел.

– Неплохо, парень! – рассмеялся Леонардус и хлопнул его по плечу. – Со мной не пропадешь! И глазом моргнуть не успеешь, как волосы на яйцах вырастут!

Весь день Нико хвостиком ходил за великаном-корабелом в восторге оттого, что с кем-то может поговорить на родном языке, к тому же Леонардуса не смущали его бесконечные вопросы. Леонардус тоже был рабом. Он служил матросом на мальтийском торговом судне, но, попав в Венецию, устроился там работать к Веттору Фаусто, известному корабельных дел мастеру, и трудился в гильдии плотников, а со временем и сам стал мастером. Казалось, ему обеспечено блестящее будущее. За неделю до свадьбы он вывел в пробное плавание первую галеру, построенную на собственной верфи, но у Сицилии судно захватил корсар Барбаросса.

– Я просчитался, – сказал он, – ошибся в расчетах. Неверно рассчитал ход. Салинги оказались на волосок ближе, чем надо, к бортам, а гнезда уключин – слишком близко к корме. Она не смогла развернуться с такой же скоростью, как этот рыжебородый сукин сын, и он захватил нас без единого выстрела. Урок пошел мне на пользу, я погорел на своей же ошибке. Теперь такого бы не произошло, вот что я тебе скажу. Мои корабли обгоняют всех.

Следующие два года Леонардус провел прикованным к веслу и чуть не сошел с ума. Однажды он попытался покончить с собой во время оживленного морского боя, когда его судно вступило в бой не на жизнь, а на смерть с испанской галерой. Он стоял у весла, какой-то испанец решил пристрелить их капитана из аркебузы, но Леонардус бросился прямо на пулю. Хотел таким образом покончить со своими страданиями. Корабельных дел мастер очень сожалел о том, что случайно спас капитану жизнь, а сам отделался ранением в плечо. В ту зиму, когда он восстанавливал здоровье в Алжире, у него был шанс сбежать с весел, продемонстрировав свои навыки кораблестроения. Османский султан Сулейман провозгласил Барбароссу капудан-и-дерья, то есть адмиралом морей, поскольку был намерен отобрать у христиан контроль над Средиземным морем. Новый адмирал с радостью отдал Леонардуса в услужение Фаруку, у которого и сам покупал корабли.

Вскоре Леонардус понял, что его умения идут ему и на пользу, и во вред. Мастера-корабелы ценились на вес золота, а их дело было столь же таинственным и сокрытым от посторонних, как у колдунов. Его наверняка не лишат жизни, но и не отдадут за выкуп и не отпустят на свободу. Ему было суждено умереть рабом, строя корабли для заклятых врагов братьев во Христе.

– Лучше бы я умер на галерах, – вздохнул Леонардус.

После множества попыток побега на ночь его приковывали цепями в его жилище на верфях. Ему всегда приносили алкоголь, а четыре-пять раз в месяц стражники приводили ему какую-нибудь шлюху из города в знак признания ценности корабельных дел мастера.

– Что ж, – перебил его Нико, – а вот я планирую сбежать! Если хочешь, давай со мной!

– Уж не сомневайтесь, капитан, – рассмеялся Леонардус. – Смотри не подведи меня. Вечером поймешь почему. А пока нас с тобой ждет работа.

Леонардус командовал целой армией рабочих и, несмотря на количество потребляемого алкоголя, очень быстро перемещался из одного конца верфи в другой, пристально контролируя все до малейших подробностей. Верфь была огромная и оживленная, бригады занимались целым рядом разных задач. Сейчас на стропилах стояло пять галер разной степени готовности. Три галеры были совершенно новые: первая пока напоминала скелет огромной, выброшенной на берег рыбы. У второй был уже обшит корпус, вокруг нее суетились рабочие, сооружая судовые надстройки. Плотники забивали бронзовые гвозди и загоняли дюбели, а конопатчики затыкали стыки паклей – чесаной просмоленной пенькой. Другие рабочие покрывали корпус смесью смолы и нагретого воска, которая помогала судну скользить по воде, а также защищала от корабельного червя, который в противном случае мог превратить борта галеры в пчелиные соты.

– Когда под моим началом строились первые два корабля, я проследил, чтобы одно место на корпусе составом не покрыли, – обманул этих тупоголовых, и мы нанесли на доски цветной воск без добавления смолы. Черви сделали свое дело, и галеры пошли ко дну. Но потом Тургут-реис поймал меня на горячем. Только он достаточно умен, чтобы догадаться, что я сделал.

– А что они с тобой сделали? – спросил Нико.

Вместо ответа Леонардус снял ботинок: на ноге было только два пальца – большой и мизинец.

– На другой ноге так же, – сказал мастер. – Юсуф, этот волосатый засранец, который привел тебя ко мне, отрезал их, фаланга за фалангой. Резал тупым ножом, поэтому каждый палец у него занимал около двух дней. Потом сказал мне, что я смогу ходить, только если мои корабли будут плавать. Так что с тех пор я таких фокусов не вытворяю.

На верфи было еще два корабля – большие галеры, захваченные в бою у испанцев. Их не перевооружали и не ремонтировали, а полностью разбирали, а потом из этих же материалов строили новые корабли – меньше, легче и гораздо быстроходнее, как и любили корсары.

– И в этом, да падет кара Божия на их головы, они правы! – воскликнул Леонардус. – Только испанцам приходит в голову делать корабли такими же тяжеловесными, как их женщины. Зад у них широковат, но вот эта просто не сможет порадовать супруга, а другая – приведет к неминуемой гибели.

Все элементы корабля тщательно маркировались и сортировались, а потом доводились до желаемой формы и размера. При должном усердии и наличии дополнительных бревен из двух кораблей можно было сделать три. К Леонардусу то и дело подходили бригадиры, задавали вопросы о веслах, мачтах, корпусе и такелаже. Казалось, корабельных дел мастер знает ответ на любой вопрос. Он обладал непререкаемым авторитетом и острым глазом, был своеволен, легко выходил из себя и ругал подчиненных на четырех языках. Что-то привлекло его внимание в пильной яме, над которой на поперечных балках лежало огромное бревно. На дне ямы человек держал пилу за один конец, а другой наверху – за второй. Они пилили бревно, стараясь не отклоняться от линии, помеченной мелом с обоих концов. Нико распил показался идеальным, острые зубцы тяжелой пилы вгрызались в бревно, в яме стоял сладковатый запах опилок. Но Леонардус каким-то чудом сразу понял, что что-то идет не так, спрыгнул в яму и оттолкнул с дороги пилильщика.

– Hijo de puta![4]4
  Сукин сын! (исп.)


[Закрыть] – взревел он. – Ты ослеп от оспы или просто тупой? Криво, не видишь, что ли?

При помощи стоявшего наверху пилильщика Леонардус вынул пилу из распила и поправил направление, немного сместив лезвие в сторону. Выбравшись из ямы, он приказал выпороть бригадира, который не заметил, что происходит.

– Но ты же и сам раб! – нахмурился Нико. – Как ты можешь наказывать такого же, как ты?

– Господи, да потому, что они строят мои корабли! Если ты плохо выполнишь свои обязанности, я прикажу и тебе нос отрезать!

– Но это же не твои корабли! Они принадлежат врагу!

– Твоя правда, – согласно кивнул Леонардус, – но я их строю. Тебе пока не понять, парень. В жизни каждого человека наступает момент, когда ему приходится выбирать между тем, что правильно, и тем, что помогает ему остаться в живых. К сожалению, первое и второе не всегда совпадают. Скажу тебе честно: я трус. С жизнью я готов расстаться в любой момент, но мне не нравится терять маленькие части себя. Поэтому я сделал выбор: строить прекрасные корабли, не терять больше пальцев на ногах и развлекаться со шлюхами, – заключил Леонардус и снова приложился к фляге.

Тем вечером Нико узнал, что имел в виду Леонардус, когда говорил, что ему не удастся сбежать. Всех рабочих заставили собраться в одном конце верфи у самого подножия холма. Леонардус стоял в первом ряду, Нико – рядом с ним. На холме возвышался одинокий кипарис, к которому крест-накрест приколотили две доски. Вскоре появился Юсуф в сопровождении троих стражников. Они вели закованного в цепи пленника. Цепи были такие короткие, что ему приходилось прыгать, чтобы не упасть. Около кипариса пленника заставили встать на колени.

– Что они будут делать? – прошептал Нико.

– Не они, – тихо отозвался Леонардус, – а Юсуф. Он слишком любит свое дело, чтобы позволить кому-нибудь другому сделать то, что собирается.

На верфи воцарилась зловещая тишина, и Юсуф принялся спокойно и методично избивать пленника. Не было слышно ничего, кроме хлестких ударов кожаной плетки о плоть и кости и душераздирающих воплей пленника. Юсуф работал тщательно, точно рассчитывая силу ударов, чтобы не убить пленника раньше времени и не дать ему потерять сознание. Когда он понял, что довел того до предела, стражники потащили пленника к кресту, подняли его за ноги и распяли вверх ногами. Нико смотрел на лицо мужчины, почти потерявшего человеческий облик. Его губы беззвучно шевелились в последней молитве.

– Вчера ночью он попытался сбежать, – объяснил Леонардус. – Но он француз, и, как всем его соотечественникам, Господь дал ему яйца, но забыл дать мозги. Он привязал себя к плоту и попытался выплыть из гавани, вот ведь прелесть какая! Только плот оказался маловат. Его просто носило туда-сюда, и стражники заметили его. Не повезло ему, лучше бы утонул. Они его выловили, и вот теперь он будет висеть здесь в назидание остальным. Если проживет достаточно долго, то действительно сбежит отсюда, когда я спущу на воду следующую галеру. Его привяжут к килю, прямо под бортом, и он будет висеть там, как носовое украшение, пока его кости не упадут в море. Юсуф заставит меня привязать его к носу галеры на глазах у всех остальных, – объяснил Леонардус, глотнул из своей фляги и посмотрел на Нико. – Я делал это уже тридцать один раз за свою бытность здесь. Будь осторожен, парень. Мне бы не хотелось поступить так и с тобой.

ИЗ «ИСТОРИЙ СРЕДИЗЕМНОМОРЬЯ»,

записанных Дарием по прозвищу Хранитель, придворным историком Владыки Обители Счастья, султана Ахмеда

Невозможно понять историю Средиземного моря, не понимая религиозных течений, бушевавших в этом море, – течений, которые начались с легкой ряби на берегах Леванта и время от времени превращались в волны, угрожавшие захлестнуть целые цивилизации и заставлявшие людей убивать друг друга во имя Бога.

Так было не всегда. В Дамаске на руинах римского храма построили храм Святого Иоанна Крестителя. В храме находился реликварий с головой Крестителя, которой поклонялись и христиане, и мусульмане. На заре исламского правления христиане молились в этом храме по воскресеньям, а мусульмане – по пятницам. Потомки Авраама доказали, что могут мирно жить бок о бок.

Однако не Дамаск, а Иерусалим указал путь, которым пойдет человечество, – путь, освещенный тьмой. Где еще нити, связывавшие мусульман и евреев, евреев и христиан, переплетались столь же удивительно, как в Иерусалиме, граде Божьем? И где эти нити было так же легко порвать?

Для мусульман Иерусалим был третьим священным местом после Мекки и Медины. Паломничество в Купол Скалы и мечеть Аль-Акса составляет пятый столп ислама, хадж. Для евреев город являлся древней столицей Израиля, в которой был возведен священный храм Соломона. Для христиан город был местом распятия их пророка Иисуса, да будет благословенно Его имя. В последние дни своей жизни Он вошел в город со стороны Елеонской горы, изрек пророчество о падении Иерусалима и провел последнюю ночь своей жизни в молитве в саду, называвшемся Гефсиманским. Рядом с этим местом был построен Купол Скалы, на скале, где стоял храм Соломона, на скале, где Мухаммед, да будет благословенно Его имя, вознесся на небеса, на скале, где Авраам, патриарх иудеев, которому поклонялись и христиане, и мусульмане, и евреи, хотел принести в жертву своего сына Исаака.

Давид, великий царь колен Израилевых, основал в этом святом месте столицу, принеся с собой Ковчег Завета – ларец, в котором хранились скрижали с Божьими заповедями, дарованными Моисею на горе Синай. Именно для этого ковчега сын Давида Соломон и построил свой храм, впоследствии разрушенный вавилонянами, отстроенный заново и снова разрушенный римлянами, оставившими от него всего одну стену. И не просто стену, как утверждают раввины, а священную стену, которую никогда не покидает шехина – Божественное присутствие. Разрушение храма омрачило отношения между евреями и христианами, а священники последних провозгласили, что Иисуса убили не римляне, а это змеиное отродье, евреи, и теперь за это преступление они будут навечно обречены не иметь дома и скитаться по земле.

В 336 году император Константин построил храм Гроба Господня на месте распятия и погребения Иисуса. Три века спустя храм был разрушен персами, но восстановлен во времена мусульманского завоевания Иерусалима в 638 году – редкий случай совершенно бескровного завоевания. Умара, второго халифа ислама, отвели в храм помолиться, но он отказался, боясь таким образом нарушить святость христианского места поклонения. Вместо этого он построил по соседству огромную деревянную мечеть, которую назвали Аль-Акса, на месте, куда Мухаммеда – да пребудет Он в мире и блаженстве! – восседавшего на белом крылатом коне аль-Бураке, для молитвы перенес ангел Гавриил. За его спиной возносили молитвы Авраам, Моисей, Иисус и другие пророки – да пребудут они в мире! – и Мухаммед вознесся на небеса, чтобы услышать слово Аллаха.

Вот какова история горы, стены и храма, которым было суждено расколоть мир.

Во время первой священной войны вооруженные христиане ворвались в Иерусалим, изрубив мечами евреев в их синагогах и мусульман в их мечетях. Десятки тысяч трупов женщин и детей лежали рядом с мужьями и отцами, пав от руки Христова воинства, которое одержало победу, залив город реками крови, а затем провозгласили царство Иерусалимское.

Христианские паломники отправлялись в Землю обетованную под защитой двух рыцарских орденов – христианских монахов, давших обет нестяжательства и целомудрия. Первый орден, орден бедных рыцарей Христа, разместился в Аль-Аксе, в храме Господнем на Храмовой горе, и поэтому монахи стали называть себя храмовниками или тамплиерами. Монахи второго ордена, госпитальеры, рыцари святого Иоанна Иерусалимского, ухаживали за больными в большом госпитале в квартале патриарха, совсем недалеко от храма Гроба Господня.

Позднее Иерусалим был завоеван Саладином, великим курдским султаном, властителем Египта и Сирии. Он взял город без резни и снял золотой крест с Купола Скалы, а на его место водрузил полумесяц – символ ислама. Оба рыцарских ордена покинули город, но Саладин не стал изгонять из города евреев и христиан, желавших жить в мире, в соответствии с принципом, что на всех завоеванных исламом территориях жителям должно быть разрешено сохранять свой религиозный закон и практики. Мусульмане называли евреев и христиан ахль аль-китаб, людьми Писания, которое было записано благодаря Божественным откровениям, а значит, являлось священной книгой. В последние годы султан Сулейман издал указ, по которому евреям официально разрешалось устраивать молитвенные места около священной стены. Говорили, что он сам очистил это место розовой водой и был провозглашен благодетелем Израиля.

Однако евреев, принявших предложение Саладина остаться в Иерусалиме, оказалось немного. Те, кого не изгнали вавилоняне или не убили в священных войнах, спаслись бегством и разбрелись по разным уголкам земли, ища страны, готовые принять их. Многие осели в Испании и оставались там, пока не наступили темные времена правления Фердинанда и Изабеллы, когда их снова вынудили покинуть дом. Одни вернулись в Левант, другие бежали в Голландию, Марокко и даже в Стамбул, где обстановка благоприятствовала торговле. Евреев же, оставшихся на Иберийском полуострове, заставили принять католицизм, а тех, кто отказался, сожгли на кострах или продали в рабство.

В те годы взаимная ненависть евреев и мусульман не могла сравниться с ненавистью христиан и евреев или христиан и мусульман. Но кто знает, как измерить ненависть? Кто знает ее границы?

Из тома I. Религиозные конфликты