Текст книги "Волк среди теней"

9

Раздражение Шэнноу росло вместе с болью в ногах. Как большинство конников, он терпеть не мог пешего хождения, а сапоги по колено с толстыми тяжелыми каблуками превращали его путь в кошмар. К концу первого дня правая ступня была вся в пузырях и кровоточила. К концу третьего дня ему казалось, что оба сапога набиты осколками стекла.

Он шел на северо-запад, направляясь к горам, где надеялся найти Бетика и Арчера. Его мучил голод, а горстки ягод и съедобных корешков, которые ему удавалось собрать, только больше его раздразнивали. Хотя он перекладывал седельные сумки с плеча на плечо, ремень натер кожу на шее до крови.

С каждым часом его настроение становилось все угрюмее, однако он продолжал упрямо идти вперед. Порой он замечал пасущиеся на зеленых холмах табуны диких лошадей, но даже не смотрел в их сторону. Без веревки попытка поймать какую-нибудь была заранее обречена на неудачу.

Поверхность открытой и безлюдной равнины была вся в морщинах и складках, точно небрежно брошенное одеяло. Перед ним внезапно открывались овражки, чаще с почти отвесными склонами, так что он должен был брести в обход – порой мили и мили – прежде, чем ему удавалось перебраться на другую сторону.

На третий день за час до сумерек Шэнноу наткнулся на следы подкованных лошадей. Он огляделся по сторонам, а потом опустился на одно колено, чтобы осмотреть следы поближе и получше. Края впадинок растрескались, кое-где осыпались, а их дно было испещрено бороздками, оставленными жуками. Лошади проходили здесь несколько дней назад, решил он. И продолжал рассматривать все отпечатки, пока окончательно не убедился, что лошадей было семь. Это его немного успокоило. Он страшился, что их окажется шесть – что зелоты вновь его преследуют.

Он продолжал идти, а потом устроился на ночлег, укрывшись от ветра в сухой лощине. Спал он беспокойно и отправился дальше, едва рассвело. К полудню он добрался до предгорий и в поисках прохода был вынужден направиться на северо-восток.

Вскоре ему пришлось опять повернуть в сторону равнин, и тут его нагнали три всадника – молодые люди в домотканой одежде и без пистолетов, насколько он мог судить.

– Лошадь потеряли? – спросил первый, дюжий парень со светло-рыжими волосами.

– Да. А далеко до вашего селения?

– Пешком? Часа два будет.

– Чужаков там встречают добром?

– Иногда.

– А как называется этот край?

– Замок-на-Руднике. Увидишь, когда дойдешь. А это что, пистолет?

– Да, – ответил Шэнноу, уже заметив, как они впились глазами в его оружие.

– Припрячьте получше. Риддер запретил пистолеты в Замке-на-Руднике, кроме тех, которые держит для своих стражников.

– Спасибо за предупреждение. Он здешний вожак?

– Да. Он владелец рудника и первым поселился на развалинах. Неплохой человек, да только так давно всем заправляет, что вообразил себя королем или бароном – как они там назывались в стародавние дни?

– Постараюсь держаться от него подальше.

– Тогда вам очень повезет. Монеты у вас есть?

– Немножко, – ответил Шэнноу осторожно.

– Отлично. Тоже напоказ их не выставляйте, но три серебряные держите наготове для осмотра.

– Осмотра?

– Риддер ввел закон против чужаков. Всякий, у кого меньше трех монет, считается бродягой и подлежит привлечению к обязательному труду, то есть десяти дням работы на руднике. Но на круг выходит больше шести месяцев – то одно нарушение добавят, то другое.

– Думаю, я понял, – сказал Шэнноу. – Вы всегда так щедры на советы чужакам?

– По большей части. Звать меня Баркетт, и у меня к северу отсюда маленькое хозяйство, мясной скот развожу. Если ищете работу, вы мне подойдете.

– Благодарю вас, но нет.

– Удачи вам.

– И вам, мистер Баркетт.

– Видать, вы с юга. А у нас тут говорят «менхир Баркетт».

– Запомню.

Шэнноу проводил их взглядом и немного расслабился. Положив сумку на камень, он снял кобуры и припрятал их под Библией. Затем достал мешочек с обменными монетами, накинул ремешок на шею и повернул так, что мешочек оказался между лопатками. Он снова посмотрел туда, где скрылись Баркетт и два его спутника, еще кое-что переложил и пошел дальше, засунув руки глубоко в карманы.

Стук копыт заставил его снова обернуться. Баркетт возвращался. Один.

Шэнноу остановился. Баркетт подъехал к нему с улыбкой.

– Раз пистолеты ты спрятал, остается еще кое-что, – сказал он, поднимая руку с черным однозарядным пистолетиком. – Я избавлю тебя от разменной монеты.

– Вы считаете это разумным? – спросил Шэнноу.

– Разумным? В Замке-на-Руднике их же у тебя все равно отберут. А ты скоренько заработаешь столько же в риддеровском руднике – ну, через годик… или три.

– Я предпочел бы, чтобы вы передумали, – сказал Шэнноу. – Я предпочел бы, чтобы вы спрятали пистолет и уехали. Я не думаю, что вы плохой человек. Просто немного жадный. И вы заслуживаете того, чтобы остаться жить.

– Неужели? – Баркетт ухмыльнулся. – И почему бы это?

– Потому что вы, и это очевидно, хотите только ограбить меня, не то разделались бы со мной без лишних слов.

– Верно. Так что давай деньги и покончим с этим.

– А ваши друзья знают о вашем намерении?

– Я вернулся не для того, чтобы разводить с тобой тары-бары, – ответил Баркетт, взводя курок своего кремневого пистолета. – Ну-ка, дай мне седельную сумку.

– Послушайте, приятель, это последнее предупреждение. У меня в кармане пистолет, и он наведен на вас. Бросьте эти глупости!

– И ты думаешь я поверю?

– Нет, не думаю, – с сожалением ответил Шэнноу, спуская курок.

Баркетт опрокинулся на бок и тяжело ударился о землю. Его пистолет выстрелил, и пуля отлетела рикошетом, угодив в камень. Шэнноу подошел, надеясь, что рана окажется не смертельной, но Баркетт лежал мертвый с пулей в сердце.

– Будь ты проклят! – буркнул Шэнноу. – Я дал тебе больше возможностей отступить, чем ты заслуживал! Почему ты не воспользовался ни одной?

К нему скакали два товарища Баркетта, оба с пистолетами в руках. Шэнноу достал из кармана адский пистолет и взвел затвор.

– Один лежит мертвый! – крикнул он. – Хотите лечь рядом?

Они натянули поводья, поглядели на распростертый труп, спрятали пистолеты и подъехали поближе.

– Он безмозглый дурак, – сказал ехавший впереди молодой человек с тонким загорелым лицом. – Мы тут ни при чем.

– Положите его на его лошадь и отвезите к нему домой.

– А вы разве не возьмете его лошадь?

– Куплю в вашем селении.

– Держитесь от него подальше. Почти все, что он вам говорил, – правда, но только не о трех монетах. Теперь, сколько бы при вас ни было денег, не имеет значения. Они заберут все, как пошлину, и заставят вас работать в руднике. Так уж завел Риддер.

– Сколько у него стражников?

– Двадцать.

– Ну так я последую вашему совету. А лошадь куплю. Сколько такая стоит в вашем краю?

– Лошадь не моя.

– Тогда передайте деньги его семье.

– Это не так просто сделать. Забирайте лошадь и уезжайте, – сказал молодой человек, багровея.

И Шэнноу понял. Он кивнул, перекинул седельные сумки через спину лошади и сел в седло. Вернись этот всадник с деньгами, из этого следовало бы, что они говорили с убийцей их друга и не отомстили, и их заклеймят, как трусов.

– Я не хотел его убивать, – сказал Шэнноу.

– Что сделано, то сделано. У него есть близкие, и они начнут охоту на вас.

– Будет лучше для них, если они меня не найдут.

– Не сомневаюсь.

Шэнноу коснулся каблуками боков лошади, а когда она шагнула вперед, оглянулся и крикнул:

– Скажите им, чтобы искали Йона Шэнноу!

– Иерусалимца?

Он кивнул и пустил лошадь рысью. У него за спиной парни спешились, подняли своего покойного друга и положили тело на круп одного из коней.

Шэнноу не оглянулся. Случившееся, как многое в его жизни, завершилось и было забыто. Баркетту был предоставлен шанс на жизнь, и он его отверг. Шэнноу не сожалел об этом.

Лишь одно сожаление жгло и жгло его…

Ребенок, который оказался не в том месте не в ту минуту, и соприкоснулся с орбитой смерти, обращающейся вокруг Взыскующего Иерусалима.

Шэнноу ехал около часа, и его новый конь как будто совсем не притомился. Это был гнедой жеребец, ладони на две выше мерина, и выглядел крепким и выносливым. Его, несомненно, кормили зерном и холили. Шэнноу боролся с соблазном пустить его во весь опор, чтобы узнать предел его быстроты, но во враждебном краю это было бы неразумно.

Уже приближалась ночь, когда Шэнноу въехал в Замок-на-Руднике. Ошибиться возможности не было, так как селение простиралось у подножия горы под сенью крепости с шестью зубчатыми башнями. Она была огромной – такого большого сооружения Шэнноу еще не доводилось видеть; ниже домики и лачужки рудничного поселка казались в сравнении такими же крохотными, как жуки рядом со слоном. Здания посолиднее украшали главную улицу, которая вела к сводчатым воротам замка, а слева за ручьем виднелся завод.

Во многих окнах светились огоньки, и в мягком лунном свете селение выглядело мирным и приветливым. Однако Шэнноу редко доверял внешним признакам и остановил коня, обдумывая, как поступить. Парень посоветовал ему держаться подальше от Замка-на-Руднике, и днем он последовал бы этому совету. Но ему нужно было запастись провизией, и с высокого склона он разглядел лавку, приютившуюся под боком дома собраний, а может быть, трактира.

Шэнноу проверил пистолеты. Адский был заряжен полностью, так же, как и его собственный капсюльный пистолет с перламутровой рукояткой. Приняв решение, он спустился в поселок и привязал коня позади трактира. На улицах почти никого не было, а немногие прохожие словно не замечали высокого чужака в длинной куртке. Держась среди теней, он подошел к двери лавки, но она оказалась запертой. Напротив он увидел харчевню. Из десяти столиков было занято лишь пять. Он быстро пересек улицу и вошел. Восемь ужинающих поглядели на него и снова сосредоточились на еде. Шэнноу сел за столик лицом к двери, и пожилая женщина в клетчатом переднике принесла ему кувшин охлажденной воды и глиняную кружку.

– У нас есть мясо со сладким картофелем, – сказала она.

Он поглядел в ее тусклые карие глаза и уловил тень страха.

– Лучше не придумать! – ответил он. – А мясо какое?

Она взглянула на него с удивлением:

– Крольчатина и голуби.

– Так, значит, мясо с картофелем. А где я могу найти хозяина лавки?

– Бейкер почти все вечера проводит в трактире. Там женщина поет.

– Как его узнать?

Она тревожно оглянулась на другие столики и наклонилась поближе к нему.

– Вы не из стражников Риддера?

– Нет. Я приезжий.

– Мясо я вам подам, только вы поскорее уезжайте. У Риддера нехватка рабочих рук с тех пор, как волчецов начала косить легочная болезнь.

– Как мне узнать Бейкера?

Она вздохнула.

– Ну, он высокий такой, усатый, а бороду бреет. И усы у него свисают ниже подбородка. Волосы седые, расчесаны на прямой пробор. Не ошибетесь. Так я сейчас вам подам.

Еда, возможно, была не столь уж хороша, как утверждал изголодавшийся желудок Шэнноу, но в любом случае ел он с наслаждением. Он собрал на корку свежего хлеба остатки соуса, и тут седая женщина села рядом с ним.

– Похоже, ужин вам очень требовался.

– Да, очень. И такой прекрасный! Сколько с меня?

– Ничего – если вы сейчас же уедете.

– Вы очень добры, но я завернул сюда за припасами, и уеду, когда поговорю с Бейкером.

Она пожала плечами и улыбнулась. Годы и годы назад, подумал Шэнноу, она была на редкость хороша собой, но теперь растолстела и выглядела бесконечно усталой.

– Вы что – смерти ищете?

– Не думаю.

Все посетители уже ушли, и Шэнноу остался в харчевне один. Женщина заперла дверь, убрала со столов, а когда из кухни, снимая замызганный фартук вышел худой мужчина, она поблагодарила его и дала ему две серебряные монеты.

– Спокойной ночи, Флора, – сказал он и кивнул Шэнноу. Женщина выпустила его, потом прошла по зале, гася лампы, после чего вернулась к Шэнноу.

– Бейкер уйдет из трактира около полуночи, – сказала она. – Если хотите, посидите тут, подождите.

– Я вам очень благодарен. Но почему вы хотите помочь мне?

– Может, я стареть начала, – сказала Флора, – да только меня воротит от Риддера и его обычаев. Когда-то он был хорошим человеком, но очерствел из-за стольких смертей.

– Он убийца?

– Да нет, хотя и убивает. То есть рудник убивает. Риддер добывает серебро для обменных монет. В шестидесяти милях отсюда есть большая река, она в море впадает. И он отправляет на кораблях свое серебро в разные селения в обмен на зерно, железо, соль и оружие – ну, словом, все, что ему ни потребуется. Да только рудник пожирает людей. Прежде Риддер платил рудокопам, но они кто умер, а кто убрался отсюда. Тогда он начал ловить волчецов и отправлять в рудник. Но они под землей долго не живут: заболевают и умирают.

– А что это за волчецы?

– Вы их никогда не видели? Значит, приехали издалека. Они малорослые, сплошь в шерсти, лица вытянуты от ушей, а уши остренькие. Говорят, когда-то они были совсем, как мы, но я не верю.

– Они живут племенем?

– Племен-то этих десятки, если не сотни наберется. А внутри племени они разбиваются на небольшие семьи. Вообще-то от них вреда никакого. Едят кроликов, голубей, индеек, ну и всяких зверушек, каких могут добыть луком или рогаткой. Риддер говорит, что работники они прекрасные, да вот, не жильцы. Понимаете, они послушные и делают все, что им скажут. Но как началась легочная болезнь, Риддер только и думает, где найти рабочие руки. Теперь всякий приезжий попадает в рудник. Он даже посылает стражников рыскать по окрестностям. Иногда в замок въезжают фургоны с целыми семьями, приговоренными к штольням и туннелям. Прежде человек мог отработать два-три месяца и вернуться домой, но теперь мы таких что-то не видим.

– Почему ему позволяют так поступать? – спросил Шэнноу. – Селение ведь большое, жителей должно быть не меньше трехсот-четырехсот.

– Вы, гляжу, плохо людей знаете, а? – сказала Флора. – Тут ведь все благосостояние от Риддера. Мы, кто живет у замка, можем не бояться ни разбойников, ни налетчиков. Живем себе тихо и приятно. У нас есть школа и церковь. Мы хорошо живем.

– Церковь?

– Мы тут люди богобоязненные, – сказала она. – Уж пастырь об этом заботится!

– И как же ваш пастырь смотрит на то, что творит Риддер?

Она усмехнулась.

– Так пастырь-то – сам Риддер.

– Вы правы, госпожа. Я плохо знаю людей.

– Риддер через каждое второе слово изрекает что-нибудь из Библии. А чаще всего вот этот стих: «Слуги, повинуйтесь господам своим!»

– Оно и понятно, – отозвался Шэнноу, устремив взгляд на дверь трактира, которая отворилась, пропуская высокого седого человека.

– Это Бейкер? – спросил он.

– Да.

Шэнноу вынул из кармана блестящую обменную монету и положил на стол.

– Примите мою благодарность, госпожа.

– Это слишком много, – возразила она.

– Трудящийся достоин награды за труды свои, – ответил он ей словами Писания.

Флора отперла дверь, он быстро перешел улицу и нагнал лавочника, который немножко нетвердо стоял на ногах.

– Добрый вечер, менхир Бейкер.

Тот обернулся и посмотрел на Шэнноу водянисто-голубыми глазами.

– Добрый вечер! – Он заморгал и протер глаза. – Я вас знаю?

– Нет, я просто покупатель. Не будете ли вы столь любезны и не откроете ли свою лавку?

– В такой-то час? Нет, сударь. Возвращайтесь, когда солнышко взойдет.

– Боюсь, меня это не устроит, но я вам хорошо заплачу за беспокойство.

– Надо быть, вам охотничье снаряжение требуется, – сказал Бейкер, выуживая из кармана ключ от лавки.

– Да.

– А я-то думал, Риддер нынче ублаготворен.

– Это почему же?

– Да той парочкой, которую Риггс приволок. Вот уж не думал, что вам понадобится ночью рыскать.

Лавочник распахнул дверь, и Шэнноу вошел следом за ним.

– Ну, выбирайте, что вам требуется. Я запишу на счет Риддера.

– Не нужно. У меня есть монеты.

Бейкер как будто удивился, но промолчал, и Шэнноу набрал соли, овсяной крупы, сахара, чая из душистых трав. Взял и мешок зерна. Еще он купил две новые рубашки и несколько фунтов вяленого мяса.

– А вы, надо бы, приятель Риггса, – сказал Бейкер, кивая на адский пистолет за поясом Шэнноу.

– У него есть такой?

– Забрал у человека, которого они схватили сегодня. Не у черного, а у другого, с бородой в три пряди.

Руфь смотрела из окна кабинета на студентов, проводивших большую перемену на широких газонах внизу. В Убежище их было тридцать пять – молодых, жаждущих учиться, мечтающих изменить мир. Обычно, глядя на этих юных миссионеров, Руфь испытывала прилив бодрости, чувствовала, как укрепляется ее вера. Но не в этот день.

Зло людей, подобных Аваддону, она могла терпеть, так как им в Убежище противостояла любовь. Однако истинную опасность для нового мира представляли люди, подобные Йону Шэнноу и Даниилу Кейду – темные герои, понимающие оружие зла и обращающие это оружие против тех, кто им пользовался, не отдавая себе отчета, что лишь обновляют насилие, которое стремятся уничтожить.

«Ты надменна, Руфь, – сказала она себе, отворачиваясь от окна. – Камни Сипстрасси были как бы притча о Человеке – дар Небес, способный исцелять, поддерживать, питать. Но людям этого оказывалось мало, в их руках дар этот превращался в орудие смерти и отчаяния».

Руфь почувствовала, что утрачивает гармонию духа, а потому глубоко вздохнула и безмолвно помолилась, призывая покой Убежища в глубины своей души. Широкое окно исчезло: она затворила кабинет от любого вторжения. Ее окружали стены, обшитые сосновыми панелями. Резное дубовое кресло замерцало и превратилось в кровать. Возник камин с пылающими поленьями. Руфь лежала и смотрела на огонь.

Она ощутила присутствие другого сознания. Мгновенно включила защитное экранирование, села и осторожно запустила мысленный зонд.

– Могу я войти? – уловила она голос. Источник звука излучал силу, но она не ощутила в ней зла и ослабила экранирование.

В комнате возникла фигура. Высокий бородач с волосами, заплетенными в косы. Его лоб охватывал серебряный обруч с золотистым камнем в середине.

– Вы Пендаррик? – спросила она.

– Да, госпожа моя.

– Владыка Кровь-Камней?

– Да, как ни грустно. – Рядом с ним возник диван. Набитые пухом подушки были обшиты бахромой. Он растянулся на боку, подпирая голову локтем.

– Зачем вы здесь?

– Чтобы искупить и возместить, Руфь.

– Вы не можете уничтожить зло, которое породили.

– Знаю. Вы ведь не единственный источник мудрости в мире. Вы все еще смертная, госпожа моя. Я был ошеломлен силой Камней, и у меня есть доводы против безоговорочного моего осуждения. В конце восторжествовала моя собственная сила, и я спас многие тысячи моих людей. Аваддон не столь силен.

– Что значат ваши слова?

– Сипстрасси его поглотили. От человека, за которого вы выходили замуж, не осталось ничего. Он не был отец зла, которое порождает, чем в свое время был я. Он утратил равновесие, как и вы.

– Я обрела гармонию, – ответила Руфь.

– Нет, вы ошибаетесь. Уничтожая желания собственной личности, вы проиграли. Гармония – это равновесие, она в понимании зла, носителями которого являемся мы все, парализуя его добром, которого жаждем. Гармония обретается, когда у нас достает мужества признать свое несовершенство. Все, чего вы достигли тут, искусственно. Да, Святое Убежище приятно и безмятежно. Но даже вы, покидая его ради мира, замечаете, как растут ваши сомнения. И тогда вы летите назад, точно ночная бабочка на всеосвещающее пламя свечи. Истина останется, даже когда Святилище исчезнет.

– И вы постигли истину?

– Я постиг истинную гармонию. Нельзя искоренить зло, ибо как без него мы сможем определить добро? А если нет алчности, похоти, злых желаний, чего достигает человек, став хорошим? Тогда ведь не остается вершин для покорения.

– Так что же вы советуете мне делать?

– Изберите лебединый путь, Руфь.

– Сейчас не время.

– Вы уверены?

– Я нужна. Все еще есть Аваддон.

– И волки среди теней, – сказал Пендаррик. – Если я вам понадоблюсь, я буду с вами.

– Погодите! Почему вы явились Йону Шэнноу?

– Он ролинд. И только он может уничтожить волка, которого вы страшитесь.

Пендаррик исчез, а Руфь продолжала сидеть, вновь уставившись в огонь. Впервые за много лет она испытывала неуверенность и от растерянности попыталась найти Каритаса, призвать к себе. Его энергия истощалась, возникший образ был неустойчивым и неясным.

– Мне больно, Руфь, но скоро меня уже не будет здесь, чтобы помочь тебе. Узы, связывающие меня с этим краем, слабеют ежечасно.

– Что с Донной Тейбард?

– Ее сила слишком велика для нее и возрастает с ужасающей быстротой. Аваддон намерен принести ее в жертву в Вальпурнахт, и тогда ее сила впитается в Кровь-Камень. Ты должна положить этому конец, Руфь.

– Не могу.

– У тебя хватит мощи, чтобы уничтожить всю нацию исчадий Ада.

– Я знаю свою мощь, – сердито перебила Руфь. – Неужели ты полагаешь, что я об этом не думала? Неужели ты веришь, что я не испытала искушения применить ее, когда увидела, как исчадия скачут к твоему поселку? Я не могу помочь Донне так, как хочешь ты.

– Не стану спорить с тобой, Руфь, – сказал он, протягивая призрачную руку, которую она взяла в свои. – У меня нет времени. Я люблю тебя и знаю: что бы ты ни сделала, это будет наилучшим с твоей точки зрения. Ты – необычайная, редкостная женщина, и без тебя я, вероятно, все еще оставался бы исчадием. Но ты спасла меня.

– Нет, Каритас, ты был настолько силен, что нашел меня сам. Нужно было великое мужество, чтобы увидеть себя таким, каким ты был, и победить в борьбе с собой.

На мгновение образ Каритаса полыхнул пламенем и тут же исчез. Руфь поискала. Но не осталось ничего.

На нее навалилось неизбывное одиночество, и впервые за столетие с лишним она заплакала.

Кон Гриффин с трудом сдерживался. Начальник исчадий Зедеки приехал в поселок один и пожелал говорить с вожаками общины. Поэтому Гриффин собрал Джейкоба Маддена (все еще слабого от полученных ран), Джимми Берка, Этана Пикока и Аарона Фелпса выслушать требования Зедеки.

То, что Гриффин услышал, заставило его дрожать от бешенства.

– Мы не будем вас тревожить, если вы предоставите нам заложницу. Мы отвезем ее в нашу столицу и представим нашему царю. Нам нужна Донна Тейбард.

– Или? – спросил Гриффин.

– Со мной на этот раз тысяча воинов. Мне приказано уничтожить вас, если вы не выполните этого условия.

– Зачем вам нужна моя жена?

– С ней ничего плохого не случится.

– Она беременна и не может ехать.

– Нам это известно, и для нее приготовлена удобная повозка. Поверьте, мистер Гриффин, мы никак не хотим повредить ребенку.

– Я не пойду на это! – отрезал Гриффин.

– Выбор за вами. Даю вам срок до завтрашнего полдня.

С этими словами Зедеки удалился, и Гриффин испытал прилив отчаяния, когда вернулся к столу и увидел, как его друзья избегают его взгляда.

– Ну? – спросил он.

– Они не оставили нам большого выбора, Кон, – сказал Берк.

– Неужели ты хочешь сказать, что вы согласны?

– Погоди, Грифф, – вмешался Мадден, – и подумай хорошенько. Войны с ними нам не выдержать, хотя до сих пор благодаря тебе мы неплохо себя показали. Но у нас у всех семьи… и он же сказал, что с ней не случится ничего плохого.

– Ты веришь этому, Джейкоб? Да посмотри мне в глаза, дьявол тебя возьми! Ты веришь этому?

– Не знаю, – признался Мадден.

– Она одна из нас, – сказал Пикок. – Мы не можем отдать ее им. Это не по-христиански.

– А по-христиански начать войну, которая уничтожит нас всех? – спросил Аарон Фелпс. По его толстым щекам струился пот.

– Утро вечера мудренее, – сказал Мадден. – Срок ведь нам дали до полудня.

Все согласились и ушли, оставив Гриффина сидеть у холодной печки, глядя в потолок. Едва дверь затворилась за выходящими, как из спальни вышел Эрик и бросился к Гриффину.

– Ты ведь не дашь им забрать мою маму, Кон, правда?

Гриффин посмотрел на мальчика, и внезапно по его лицу покатились слезы. Эрик крепко обнял его за шею.

Следующий день занялся ясный и погожий, однако на западе громоздились черные тучи, суля грозу. Комитет снова собрался, и Гриффин настоял на голосовании с участием всех членов общины. Зедеки въехал в поселок на повозке и ждал результатов голосования.

Переселенцы вереницей проходили мимо деревянного ящика – в голосовании участвовали даже дети. К полудню на холме у конца долины показалось войско исчадий. Черные всадники сидели на своих темных конях в жутком безмолвии.

Мадден и Пикок, которым был поручен подсчет голосов, ушли с ящиком в хижину книжника. Десять минут спустя, Мадден позвал туда Берка. Затем тот прошел через толпу, и люди разошлись по домам.

Гриффин стиснул зубы.

Зедеки посмотрел на свое войско и улыбнулся. Что за нелепость! Он видел, что Гриффин знает, каким будет результат – как знал и он сам. Но то, как обычные люди пыжатся сохранить свою гордость, всегда его очень забавляло.

Из хижины появился Мадден и прошел мимо Гриффина, который приподнялся, но снова сел, подчинившись знаку Маддена, который направился к повозке.

– Отправляйтесь-ка восвояси, – сказал он. – Мы ее не выдадим.

– Или вы все помешались? – спросил Зедеки, указывая взмахом руки на вооруженных всадников. – Вы думаете, что сможете противостоять им?

– Есть только один способ выяснить это, – ответил Мадден.

Из всех дверей поселка выбегали мужчины и женщины с оружием и занимали позиции за бревенчатыми укрытиями.

Зедеки сглотнул.

– Вы приговариваете свое селение к смерти!

– Нет, – возразил Мадден. – Палач – ты. Я тебе не доверяю, Зедеки. Навидался я таких. Твое слово не стоит муравьиного плевка. Вам нужна Донна, так подъезжайте забрать ее!

– Мы так и сделаем, – ответил Зедеки, – а вы умрете прежде, чем успеете пожалеть о своем решении.

Мадден смотрел, как Зедеки разворачивает повозку и поигрывал с мыслью, не убить ли его. Однако он просто стоял и смотрел, как повозка, погромыхивая, катит вверх по склону. Достал пистолет и взвел курок. Тут к нему подошел Гриффин.

– Спасибо, Джейкоб.

– Не благодари меня. Я голосовал за то, чтобы выдать ее им.

– Все равно спасибо.

Когда повозка перевалила за гребень, исчадия повернули коней и скрылись. Более часа переселенцы ждали нападения, но его не последовало. В конце концов Мадден и Гриффин оседлали лошадей и въехали на холм. Исчадий нигде не было видно.

– Что происходит, Кон?

– Не знаю. Во всяком случае, они не испугались, можешь не сомневаться.

– Тогда почему?

– Наверное, из-за Донны. Она им очень нужна, но, думается, живая.

– А причина?

– Не знаю. Я могу и ошибаться, но другого объяснения нет. Я уверен, что выдай мы ее, они перебили бы нас всех. Но они боятся, как бы чего-нибудь не случилось с Донной.

– Так что нам делать?

– У нас ведь нет выбора, Джейкоб. Будем ждать.

* * *

Донна наблюдала за этим из словно бы безопасного убежища в небесах духа. Ее тело лежало в коме, но дух вольно парил между сгущающимися тучами и зеленой долиной. Она увидела, как переселенцы постановили сражаться за нее, и одновременно обрадовалась и погрустнела, так как тоже разглядела предательство в сердце Зедеки.

Так или эдак, поселок был обречен.

Не в силах признать жестокую правду, Донна унеслась туда, где вокруг нее забушевали цветные вихри, а звезды стали величиной с фонари. Там не было времени, не было ощущения убегающих секунд, часов, дней. Наконец она замерла, воспаряя над синим морем, где чайки кружили над коралловыми островами и ныряли в бирюзовую воду. Тут царили мир и красота.

На нее снизошел покой, ее объяла безмятежность, словно заря развеяла ночь кошмаров.

Рядом с ней появилась женщина, и Донна почувствовала, что от нее веет тихим спокойствием. Она была пожилой, с седыми волосами.

– Я Руфь, – сказала она.

– Они убьют моего сына, – сказала Донна. – Моего мальчика!

У нее не было слез, но Руфь восприняла ее муку.

– Я скорблю, Донна, для этого нет слов.

– Почему они так поступают?

– Они лелеют мечту, которая влекла людей с начала времен. Завоевания, победы, беспощадная сила, власть – это самое страшное орудие зла.

– Я вернусь домой, – сказала Донна. – Я хочу быть с моим сыном.

– Ты нужна им для принесения в жертву, – сказала Руфь. – Им нужно извлечь силу из твоей смерти. Ты нужна им, чтобы накормить их зло.

– Они меня не получат.

– Ты уверена?

– Моя сила созрела, Руфь. Аваддон не может овладеть мной. Я унесу мою силу и мою душу далеко от него, а моему телу дам умереть, как пустой оболочке.

– Это потребует огромного мужества.

– Нет, – ответила Донна. – Ведь тогда я буду с моим сыном и моим мужем.

Донна начала долгий путь домой. На этот раз она не была охвачена паникой, и цветные вихри разложились на события – на калейдоскопическую историю мира, тронутого безумием. Цезари, князья, ханы и цари, императоры, короли, герцоги и таны – все, одержимые единственной целью. Она видела колесницы и копья, луки и пушки, танки и самолеты и вспышки над городами, подобные колоссальным факелам. Все это было бессмысленно и невыразимо ничтожно.

Когда она спустилась в долину, было уже темно. Мадден и Берк несли дозор, с мрачным мужеством ожидая нападения, в неминуемости которого не сомневались. Она проплыла над постелью Эрика. Лицо его было безмятежным, сон целительным.

Рядом с ней возник Каритас.

– Как ты, Донна? – голос его был странно холоден, и она вздрогнула.

– Я не могу вынести мысли, что увижу, как они умирают.

– Им вовсе не надо умирать, – сказал он. – Мы можем их спасти.

– Как?

– Доверься мне. Тебе следует вернуться в свое тело, и тогда мы покинем долину. Если тебя тут не будет, жителям селения ничто не будет угрожать, а я укрою тебя в безопасном месте.

– Мой сын останется жив? Это правда?

– Пойдем со мной, Донна.

Она колебалась.

– Я должна сказать Кону.

– Нет. Ни с кем не говори. Когда все минует, ты сможешь вернуться. Доверься мне.

Донна полетела к своему телу и увидела, что Кон Гриффин спит в кресле рядом с кроватью. У него был такой измученный вид! Она устроилась внутри себя и сосредоточилась на том, чтобы подняться с постели, но вновь оказалась влагой внутри губки.

– Вообрази свое тело тонким листом меди, – посоветовал Каритас. – Поверь, что оно из металла.

Ей стало легче, она приподнялась, но вновь упала.

– Сосредоточься, Донна, – настаивал Каритас. – Их жизни зависят от тебя.

Она встала и молча оделась.

– В темное платье, – сказал Каритас. – Нельзя, чтобы нас заметили дозорные.

Теперь он больше не был ей виден, но его голос звучал в ее мозгу холодным шепотом.

Она выскользнула из двери в ночные тени. Мадден и Берк оглядывали окружающие холмы, и она незаметно скрылась в темноте. Переходя от кустов к валунам, пробираясь по укрытым деревьями лощинам, она медленно поднималась по склону и остановилась на вершине холма.

– Вон там, – сказал Каритас, – у того кольца камней ты найдешь то, что тебе поможет. Иди же!

Она пошла к камням. Там в лунных лучах поблескивали пять серебряных браслетов.

– Два надень на лодыжки, два – на запястья, а пятый – на лоб. Поторопись!