Текст книги "Светочи Свободы"

Я помню, как однажды Мулларпаттам рассказал нам следующее:

– Когда я впервые пришел сюда, я был традиционным бхактой Рамы. Я считал, что, если у меня будут видения Рамы, это даст мне гарантию, что после своей смерти я смогу воссоединиться с ним в Вайкунте (небесном царстве Рамы). В первый же день моего прихода Махарадж сказал мне, что Вайкунты не существует. Меня очень шокировало, что гуру может такое говорить, но я почувствовал притяжение к нему и остался. За короткое время я отказался от всех своих идей о богах и их небесах.

Некоторые другие люди из числа местных жителей тоже считали бескомпромиссное учение Махараджа об освобождении очень интересным, однако на протяжении того времени, когда я приходил туда, на утренних сессиях количество иностранцев обычно раза в три превышало количество местных жителей. Возможно, причиной этого было то, что многие почитатели из Бомбея должны были ходить на работу, но все же даже по выходным и праздникам иностранцев всегда было больше, чем индусов.

По вечерам проводились отдельные сессии на маратхи. Нас никогда на них не приглашали, поскольку там было слишком тесно, чтобы вместить всех желающих, поэтому я не знаю, что происходило на этих сессиях.

Гарриет: Было ли у вас чувство, что его отношение к иностранцам отличается от отношения к представителям местного населения?

Дэвид: Я бы просто сказал, что у нас были другие подходы, другая культура и в целом другие устремления. Когда мы обращались к Махараджу, его ответы отражали эти отличия.

Однажды утром пришла одна новая индийская пара и задала Махараджу ряд вопросов на английском о том, как вести непривязанную духовную жизнь, если они окружены семьей и имеют служебные обязанности. В Индии подобные вопросы относятся к числу стандартных, и каждый, кто занимается духовным учительством, должен знать стандартные ответы на них. Махарадж отнесся к этим людям очень вежливо и уважительно и проговорил с ними около пятнадцати минут. Затем он попросил их уйти. Это было немного необычным, поскольку, закончив разговор с Махараджем, человек, задавший вопрос, как правило, возвращался на свое место и слушал, что хотели сказать другие люди.

В данном же случае Махарадж проводил эту пару взглядом, пока она не скрылись из виду, спускаясь по лестнице, после чего, выждав еще около десяти секунд, разразился довольным хохотом.

Хлопнув себя по бедру, он сказал:

– Вот какие скучные разговоры приходилось мне вести, пока не приехали все вы, иностранцы.

Думаю, что ему доставляло удовольствие говорить с людьми, которые приходили не для того, чтобы обсуждать все свои семейные и служебные проблемы. Кроме того, он знал, что с иностранцами он мог быть более раскрепощенным и свободным в выражениях, что ему особенно нравилось.

Гарриет: Не могли бы вы привести пример?

Дэвид: Однажды утром он посмотрел вокруг и увидел, что, за исключением переводчика, в комнате не было больше никого из местных людей.

На его лице возникло озорное выражение, и он сказал:

– Для человеческой жизни абсолютно необходимы три вещи: пища, кислород и секс.

Мы все оживились. Сказанное отличалось от обычных лекций о сознании. Мы стали ждать, когда он продолжит, разовьет тему и даст более подробные объяснения, но он отказался это делать.

Вместо этого он сказал:

– Ну же! Кто-нибудь, оспорьте это утверждение. Ведь оно очень спорное. Пусть же кто-нибудь не согласится со мной.

Это выглядело так, будто он хотел разжечь спор, но только не было ясно, о чем.

И поскольку никто не выразил желания оспорить его высказывание, на выручку решил прийти я, взяв на себя роль «козла отпущения».

– Если несколько минут вы не будете дышать, вы умрете, – начал я. – Если несколько недель вы не будете есть, вы умрете. Но я никогда не слышал о человеке, умершем от отсутствия половой жизни. На каком основании вы утверждаете, что секс обязателен для человеческого существования?

Махарадж отказался давать объяснения. Вместо этого он снова повторил:

– Три вещи абсолютно необходимы для человеческой жизни: пища, кислород и секс.

Я не мог понять, то ли он сам хотел начать обсуждение этой темы, то ли он хотел, чтобы ее развил я.

– Вы хотите сказать, что все мы должны вести половую жизнь, потому что в противном случае мы умрем?

Я пытался заставить его открыть причину того, почему он неожиданно поднял эту тему.

– Нет, – сказал Махарадж, – я совсем не об этом говорю. Я просто говорю: три вещи абсолютно необходимы для человеческой жизни: пища, кислород и секс.

Я сделал еще пару попыток подойти к вопросу иначе, но они ни к чему не привели, и было похоже, что больше никто из находившихся в комнате не имел желания прийти мне на помощь, присоединившись к моим стараниям. А Махарадж все продолжал повторять свое оригинальное утверждение. Но, заслышав через несколько минут шаги на лестнице, он немедленно заговорил о сознании, и ко времени появления в комнате новых посетителей – группы местных жителей – он уже достаточно углубился в свои стандартные объяснения. Он явно чувствовал бы себя неуютно, если бы ему пришлось обсуждать секс в присутствии своих почитателей из маратхи. Я так никогда и не узнал, каков был смысл его утверждения, поскольку он больше никогда не затрагивал этот вопрос.

Гарриет: После сказанного вами у меня возникло ощущение, что Махарадж испытывал большое уважение к иностранцам, приехавшим потому, что они искали истину о самих себе, а не временное успокаивающее средство, какую-нибудь практику или веру, которая помогла бы им оставаться счастливыми в течение какого-то ограниченного периода времени.

Дэвид: В каком-то смысле, да. Я действительно слышал от него пару раз, что он уважает тот факт, что все мы оставили нашу жизнь на Западе, чтобы приехать в Индию в поиске освобождения, но это не означало, что на практике он обращался с нами уважительно. На всех из нас в разных ситуациях он кричал, и все мы прошли через периодическое изгнание из комнаты за что-нибудь сказанное или сделанное нами. Все мы его немного побаивались, поскольку никогда не знали, когда у него случится очередная вспышка раздражения. Мы приходили для того, чтобы из нас выбили грязь, так же как дхоби стирают одежду, ударяя ее о камни. Махарадж сокрушал наши эго, наши умы и наши концепции, ударяя ими о нерушимую скалу Атмана, поскольку знал, что в большинстве случаев для нас это единственная действенная помощь.

Несколько минут назад я говорил, что Махарадж отвергал все теории о реинкарнации, но однажды он все же рассказал одну историю, которая, возможно, дает право предположить, что все мы когда-то уже искали Бога в Индии.

– В конце «Рамаяны», – сказал он, – все животные, помогавшие Раме победить в войне, получили вознаграждение. Всем обезьянам было предложено отправиться в обезьяний рай. А что такое обезьяний рай? Огромное количество еды, непрерывные драки и неограниченный секс. Таким образом, все обезьяны получили рождение в человеческой форме на Западе в ХХ веке, чтобы прочувствовать на собственном опыте свою идею о «рае». Однако через какое-то время всем им стала приедаться эта чрезмерность. Одна за другой они стали возвращаться в Индию, чтобы найти Раму и снова быть рядом с ним.

Гарриет: А за что он кричал на вас?

Дэвид: Я помню, как однажды я пытался поговорить с ним об усилии. Думаю, что я рассказывал ему о разных усилиях, которые я совершал, чтобы реализовать Атман. Это было вскоре после того, как я только начал к нему приходить. На тот момент я еще не понял, что в этой комнате на слово «усилие» наложено табу. Махараджу действительно не нравилось, когда кто-нибудь его произносил. Идея того, что существует личность, делающая что-то для достижения некоего духовного состояния, была ему абсолютно ненавистна. По-видимому, он чувствовал, что это говорит о полном непонимании его учения.

Не чувствуя, что у него уже возникло раздражение из-за использования мною этого слова, я продолжал растекаться мыслью по древу, наивно полагая, что он, вероятно, просто не понимает, что я пытаюсь сказать. Чем больше я старался описать свои усилия и дать им обоснование, тем сильнее он раздражался. Закончилось тем, что я получил нагоняй за мое ошибочное понимание и ошибочные подходы. Меня это весьма ошеломило. До сих пор мне не встречался учитель, который бы с таким пренебрежением относился к тяжелой работе и приложению усилий на духовном пути. Напротив, все остальные учителя, которых мне довелось до этого встретить, охотно поддерживали подобную активность. Именно поэтому я изначально считал, что здесь имеет место какое-то недоразумение. Только позднее я понял, что, когда Махарадж говорил, он не давал указаний, которые следует выполнять. Он просто говорил вам, кем и чем вы являетесь. От вас ожидалось, что вы поймете и испытаете то, о чем он говорил, а не превратите это в практику. Практика этого лишь подтверждала, что на самом деле вы не поняли, о чем он говорил. Одним из вопросов, которые всегда действовали ему на нервы, был такой: «Да, Махарадж, интеллектуально мне понятно, о чем вы говорите, но что мне нужно сделать, чтобы пережить это на опыте?» Если вы такое говорили, это значило, что вы совершенно не поняли ни его, ни того, что он пытался сделать.

У меня есть еще одно неприятное воспоминание о другом случае, когда он на меня разозлился. В какой-то день мое внимание было рассеянным, а ум увлечен грандиозными фантазиями эго. Я погрузился в свой собственный маленький мирок, не придавая значения тому, что происходило вокруг. На середине предложения Махарадж прекратил изложение своего ответа одному из посетителей, повернулся ко мне и стал на меня кричать, требуя отчета, слушал ли я его и понимал ли, о чем он говорит. Я выполнил малое простирание в качестве извинения и вернул свое внимание к тому, что он говорил. Позже несколько человек интересовалось у меня, почему он внезапно так неистово на меня напустился, ведь все они видели, что я просто сидел, думая о своем. Но я определенно этого заслужил. Глядя назад, я могу сказать, что это только увеличило как мою внимательность, так и веру в Махараджа. Когда вы понимаете, что сидящий перед вами учитель постоянно наблюдает за всеми вашими мыслями и чувствами, это заставляет вас хорошенько очищать вашу мыслительную деятельность.

Еще был случай, когда Махарадж рассердился на меня только потому, что один из переводчиков не понял, о чем я спросил. Я сказал, что накануне Махарадж сказал одно, а этим утром он говорит нечто такое, что можно назвать прямо противоположным сказанному вчера. Переводчик почему-то решил, что я критикую качество вчерашнего перевода и передал это Махараджу. Махарадж из-за этого очень на меня рассердился, но тогда я совсем не почувствовал себя задетым, поскольку сразу же понял, что его реакция была просто следствием недоразумения. Кто-то, в конце концов, объяснил переводчику, что я на самом деле имел в виду, и тот принес свои извинения за все волнения, к которым привели его комментарии.

Гарриет: Все ли переводчики были хорошими? Мне говорили, что некоторые из них были лучше, чем остальные.

Дэвид: Да, были и хорошие, и не очень хорошие. Думаю, все знали, кто из них хороший, а кто нет, но это не означало, что именно хороших переводчиков просили переводить, если они присутствовали. Похоже было, что в этой работе существовали определенные приоритеты. Тех переводчиков, которые ходили к Махараджу дольше всех, приглашали в первую очередь, невзирая на уровень их способностей, а те, которые могли выполнять эту работу лучше, должны были ждать момента, когда будут отсутствовать главные переводчики. Когда я пришел впервые, утренние переводы преимущественно делал человек по имени Сапре. Даже несмотря на то, что большинство из нас совершенно не знало маратхи, мы чувствовали, что, судя по тому, как долго он говорил, многое он просто добавлял от себя. Несколько человек жаловалось на это Махараджу, но он всегда поддерживал Сапре и обычно сердился на тех, кто был им недоволен. Это и было причиной его резкого выпада, о котором я только что рассказывал: Махарадж решил, что я тоже выражаю недовольство переводом Сапре.

Вторым по значимости в сложившейся иерархии был Мулларпаттам. Мне он нравился своей буквальностью. Возможно, он не был таким же беглым, как другие, но он завоевал мое уважение тем, что строго придерживался текстов, произносимых каждой из сторон. Однажды я задал Махараджу вопрос через него, и когда получил ответ, оказалось, что он был совершенно бессмысленным. При этом Мулларпаттам так лучезарно улыбался, как будто он только что донес до меня некую неподражаемую жемчужину мудрости.

Я подумал над сказанным еще какое-то время, но смысла снова не обнаружил и поэтому сказал несколько извиняющимся тоном:

– Я ничего не понял из этого ответа. Я не вижу в нем никакого смысла.

– Я знаю, – последовал ответ Мулларпаттама, – я тоже нахожу его бессмысленным. Но это то, что сказал Махарадж, я просто перевел.

Почувствовав некоторое облегчение, я попросил его сказать Махараджу, что никто из нас не понял того, что он сказал, и что было бы хорошо, если бы он объяснил этот вопрос немного иначе. После этого разговор наладился.

Я действительно уважал Мулларпаттама за это качество. Он не пытался вкладывать в ответы какой-нибудь смысл, и он не говорил Махараджу, что его ответы не имеют смысла. Он сделал для меня дословный перевод сказанного только потому, что Махарадж хотел, чтобы я услышал именно эти слова.

Самую нижнюю ступень в иерархии переводчиков занимал Рамеш Балсекар – он начал ходить к Махараджу в 1978 году. Мне было жаль, что так сложилось, поскольку, и по моему мнению, и по мнению многих других приходивших туда иностранцев, он был самым умелым переводчиком. У него было хорошее понимание того, как работают и выражают себя умы иностранцев, и он обладал достаточным интеллектом и памятью, чтобы при необходимости запомнить и затем перевести пятиминутный хаотичный монолог посетителя. То, что он был лучшим, было настолько очевидным, что многие из нас намеренно ожидали, когда придет его очередь переводить. Этим и объяснялись возникавшие иногда долгие периоды неловкой тишины во время работы других переводчиков. Все ждали их отсутствия, чтобы перевод мог делать Балсекар.

У каждого переводчика был свой особый стиль и свои характерные выражения. Когда в 1980-х гг. я читал книги Джин Данн, я как будто снова переносился в комнату Махараджа, так как мне казалось, что я буквально слышу эти слова, а не просто читаю их. Я просматривал пару предложений и узнавал стиль Мулларпаттама или кого-нибудь другого, кто тогда переводил, и далее я уже слышал звучание этих слов в своей голове, как будто они прямо в тот момент произносились устами знакомых переводчиков.

Гарриет: Значит, все, что содержится в этих книгах, является просто транскрипцией того, что сказал в тот или иной день работавший тогда переводчик? Это не перевод оригинального текста на маратхи?

Дэвид: Я ничего не могу сказать о других книгах, я лишь знаю, как это было у Джин Данн. Я провел пару недель, бывая днем в ее квартире, которая находилась рядом с Чоупатти Бич. В тогдашний приезд мое собственное жилье находилось очень далеко, так что я там только ночевал. В те дни Джин переносила на бумагу магнитофонные записи бесед для книги «Семена Сознания», и иногда она просила меня помочь ей понять некоторые неясные слова из звуковой записи или спрашивала моего мнения относительно того, стоит ли включать в книгу какой-нибудь определенный диалог. Наблюдая ее работу, а позднее читая ее книги, я понял, что она работала только со словами переводчиков.

Гарриет: Она спрашивала Махараджа, можно ли ей заниматься этой работой? Как случилось, что она за это взялась?

Дэвид: Насколько я помню, все обстояло иначе. Это он попросил ее заняться написанием книг, что, в свою очередь, вызвало возмущение некоторых почитателей из маратхи, которые считали, что право распоряжаться наследием Махараджа принадлежит только им. Существовала некая организация, «Кендра», основанная в его честь и занимавшаяся популяризацией его самого и его учения, и определенные члены этой организации были обижены таким пренебрежением. Один из них пришел на одну из утренних сессий и прямо заявил Махараджу, что он (т. е. пришедший) имеет исключительное право на публикации бесед Махараджа, поскольку в «Кендре» он за это отвечает. Я тогда подумал, что эта позиция была просто абсурдной, поскольку, раз уж вы создаете организацию с целью распространения учения вашего гуру и ваш гуру указывает на того, кто должен написать книгу о его учении, ваша организация должна стараться помогать, а не создавать препятствия для будущей публикации. Махарадж видел это так же.

Со своей обычной прямотой он отрезал:

– Я решаю, кто будет публиковать мое учение, а не вы. Это вас вообще не касается. Я выбрал эту женщину для этой работы, и у вас нет никакого права отменять мое решение.

Тот человек ушел, и я больше никогда его не видел.

Гарриет: А вас самого разве никогда не привлекала возможность написать о Махарадже? Ведь вы, похоже, написали обо всех учителях, с которыми вам довелось общаться.

Дэвид: Однажды, еще во время моих самых первых приходов к Махараджу, он спросил меня, какую работу я выполняю в Раманашраме. Я сказал, что присматриваю за библиотекой ашрама, а также пишу рецензии на книги для издающегося в ашраме журнала.

Он строго на меня посмотрел и спросил:

– Почему ты не пишешь об учении?

Я помню, что в тот момент меня это несколько удивило, так как к тому времени я еще ни слова не написал ни о Рамане Махарши, ни о каком-либо другом учителе, более того, у меня вообще никогда не было интереса или влечения к подобной работе. Махарадж был первым, кто мне сказал, что я должен делать со своей жизнью.

Что же касается книги о Махарадже, то сама возможность этого как-то никогда не возникала. В те годы, когда я к нему приходил, я не писал вообще, а в 1980-х и 1990-х гг. у меня была масса других проектов и тем, отнимавших все мое время.

Гарриет: Вы знаете много хороших историй, которые вы могли бы опубликовать, и, кроме этого, вы могли бы также поделиться вашей интересной трактовкой того, как Махарадж работал с людьми. Я нахожу то, что вы рассказываете, очень интересным, и думаю, что так же отнеслись бы к этому и другие люди, если бы вы взяли на себя труд обо всем этом написать.

Дэвид: Да, пока я сегодня об этом рассказывал, какая-то часть меня говорила: «Ты должен это записать». Чем дольше я говорю с вами, тем явственней растет это чувство. После вашего ухода я, возможно, этим займусь и посмотрю, что мне еще удастся вспомнить.

Гарриет: Думаю, что нам следовало бы поговорить обо всем этом значительно раньше. Но как вы вообще узнали о Махарадже и чем он изначально вас привлек?

Дэвид: Как-то раз в 1977 году я дал своему другу Мюррею Фелдману прочесть книгу «Преодоление духовного материализма» Чогъяма Трунгпы, сказав, что она должна ему понравиться. Я знал, что когда-то он интересовался буддизмом и выполнял какие-то тибетские практики, и поэтому надеялся, что чтение этой книги доставит ему удовольствие. Он ответил любезностью, в свою очередь дав мне экземпляр книги «Я есть То» и выразив уверенность в том, что она мне тоже понравится. Сам Мюррей знал Махараджа уже много лет и даже приходил к нему в те времена, когда у него постоянно бывал Морис Фридман. Помню, как ярко Мюррей описывал встречи Махараджа с Морисом: два пожилых человека ведут невероятно бурные дискуссии, в ходе которых они так распаляются и приходят в такое возбуждение, что доходит до споров нос к носу, сопровождаемых непрерывными возгласами и размахиванием руками. Он совершенно не понимал, что они обсуждали, но зато хорошо чувствовал, с какой страстью они этому отдавались. Была еще одна особенность: приходя к Махараджу в те времена, вы зачастую могли оказаться единственным посетителем. Вам предлагались чашка чая и очень серьезный разговор с глазу на глаз без каких-либо свидетелей.

А уже несколькими годами позднее я слышал, как Махарадж говорил: «У меня была такая спокойная жизнь, но „Я есть То“ превратила мой дом в железнодорожную платформу».

Но вернемся к истории. Я отложил книгу, даже не начав читать: я лишь бегло ее просмотрел и почувствовал, что у меня возникло неприятие многого из того, о чем говорил Махарадж. В то время я жил в Раманашраме и практиковал учение Бхагавана. В книге имелись явные сходства между тем, что говорил Махарадж, и тем, чему учил Бхагаван, но я продолжал спотыкаться о расхождения, например такие, как утверждение, что «я есть» – не окончательная реальность. И все же эта книга медленно во мне оживала, пока, наконец, я не был ею пойман. Глядя на это сейчас, я думаю, что мог бы сказать, что внутренняя сила этих слов каким-то образом поборола мое интеллектуальное сопротивление некоторым идеям.

Я возвращался к этой книге снова и снова. Казалось, она притягивает меня к себе, но когда я брал ее в руки, оказывалось, что за один раз я могу прочесть лишь несколько страниц, не более. И это не потому, что она была скучной, и не потому, что я был не согласен с тем, о чем в ней говорилось. Скорее это было чувство полного насыщения, возникавшее после прочтения даже нескольких абзацев. Тогда я откладывал книгу и позволял словам какое-то время укладываться во мне. Я не размышлял над ними, не пытался их понять или выяснить, насколько я с ними согласен. Слова просто находились во мне, на переднем плане моего сознания, требуя к себе серьезного внимания.

Думаю, изначально меня очаровали именно слова и учение, а не человек, от которого они исходили, поскольку я не помню, чтобы у меня в первые несколько недель после прочтения книги возникала настоятельная потребность увидеться с ним. Однако все изменилось после того, как некоторые из моих друзей и знакомых стали ездить на встречи с ним в Бомбей – они все без исключения возвращались с восторженными отзывами. Но меня впечатляли не только их отчеты: некоторые из них возвращались совершенно преображенными. Я помню американку по имени Пат, которая вернулась сияющей, лучащейся внутренним светом всего лишь после двухнедельного визита. Пападжи рассказывал историю об одной немецкой девушке, которая вернулась в Германию и была встречена своим другом в аэропорту. Ее друг, который никогда не был знаком с Пападжи и никогда не был в Индии, выполнил полное простирание у ее ног на полу аэропорта.

Он ей так потом это объяснял: «Я не смог себя сдержать. Очевидность твоего духовного преображения была настолько полной, что я просто обязан был это сделать».

Я знаю, что он чувствовал. Я никогда не выполнял простираний ни перед кем из тех, кто возвращался из Бомбея, но я видел признаки того радикального преображения, которому они подвергались. Но, даже несмотря на это, прошло еще несколько месяцев, прежде чем я решил поехать в Бомбей, чтобы самому увидеть, что там происходит.

Гарриет: Почему же так нескоро? Что заставляло вас медлить?

Дэвид: Вот только сейчас что-то всплывает на поверхность моей памяти, что-то такое, о чем я не вспоминал много лет. После того как я прочел «Я есть То» несколько раз, у меня появилась огромная вера в состояние и силу Махараджа. Я понял, что он был кем-то действительно стоящим. Я знал, что если я к нему приду, то я приму любой его совет. Где-то в это же время я слышал рассказы о том, что двум иностранцам, которые приходили к нему, он посоветовал вернуться в их страны. Это меня немного встревожило. Я был очень привязан к Тируваннамалаю и определенно не хотел снова возвращаться на Запад. Что-то во мне знало, что, если Махарадж скажет мне вернуться в Англию, я это сделаю. Я не хотел покидать Индию, и это было тем, что в течение нескольких месяцев удерживало меня от поездки к нему.

И была еще одна неразрешенная проблема: на тот момент я не был уверен в том, нужен ли мне живой гуру. Политическим курсом Раманашрама всегда был тот, что Бхагаван может быть гуру для всех, даже для тех людей, которые не встречались с ним при его жизни. Мне кажется, я знал все места в книгах Раманашрама и в книге «Я есть То», где затрагивалась тема гуру. Я довольно часто их перечитывал, однако так и не пришел к какому-нибудь окончательному выводу относительно того, нужен мне живой гуру или нет.

Гарриет: И что же в итоге помогло вам преодолеть ваше сопротивление поездке в Бомбей?

Дэвид: Одна австралийка, уже побывавшая там, предложила мне поехать с ней, и я согласился. Я всегда знал, что рано или поздно я туда поеду, мне просто нужен был толчок, чем и оказалось это приглашение. Я пытаюсь вспомнить, когда это было. Думаю, где-то в середине 1978 года, но точнее не скажу.

Гарриет: Каким было ваше первое впечатление? Что произошло, когда вы впервые приехали?

Дэвид: Помню, как я сидел в его комнате, ожидая, когда он туда поднимется. Я очень нервничал и был полон предчувствий, только не помню, почему. Припоминаю, что я попытался заговорить с сидящим рядом человеком, но тот попросил меня хранить тишину, чтобы он мог медитировать.

Пришел Махарадж, и уже через несколько минут я обнаружил себя сидящим перед ним и рассказывающим ему о себе и о причинах, которые меня к нему привели. Это была дневная сессия, и людей было немного. Поскольку в тот день я был единственным новичком, он вызвал меня, чтобы узнать, кем я был и чего хотел.

Я объяснил ему, что я приехал из Раманашрама, где прожил два года, и что я довольно интенсивно практиковал учение Бхагавана. В тот период моей жизни я часто медитировал по восемь часов в день, хотя ко времени встречи с Махараджем это время стало понемногу сокращаться.

Наконец, Махарадж спросил меня, есть ли у меня какие-нибудь вопросы, на что я ответил: «Сейчас нет. Я хотел бы какое-то время просто сидеть и слушать вас».

Его это удовлетворило, и он позволил мне ретироваться в глубину комнаты. Должен сказать, что тогда я уже успел почувствовать царившие там силу и покой его присутствия. Это было чем-то явно ощутимым.

Гарриет: Вы приехали к нему с какими-то вопросами? Было ли что-то такое, о чем бы вам хотелось с ним поговорить?

Дэвид: На самом деле я не помню. Помню, что все закончилось нашим разговором, но каких-либо горящих вопросов у меня не было.

Гарриет: Как долго вы собирались с духом перед тем, как начать с ним диалог?

Дэвид: Думаю, это произошло в следующую дневную сессию. Я хочу сказать, что, должно быть, сначала я провел там две полные сессии, просто слушая, что говорили другие люди и что говорил Махарадж.

Наконец, когда возникло очередное затишье, я спросил:

– Уже несколько лет я практикую самоисследование, пытаясь удерживать внимание на внутреннем чувстве «я», но, независимо от того, насколько интенсивно я это делаю, я вижу, что мое внимание задерживается на «я» не долее, чем на несколько секунд. Не похоже, чтобы происходило какое-то улучшение моей способности удерживать внимание на этом внутреннем чувстве «я». Должны ли периоды сознавания «я» становиться все продолжительнее и продолжительнее, прежде чем они станут более-менее постоянными?

– Нет, – ответил он, – достаточно только сильного желания найти это «я» и исследовать его. Не беспокойся о том, насколько хорошо и насколько долго ты за него держишься. Сильное желание увидеть это «я» будет постоянно возвращать тебя к нему, когда твое внимание будет блуждать. Если что-нибудь является для тебя важным, оно постоянно появляется в твоем уме. Если знание «я» для тебя важно, ты будешь возвращаться к нему снова и снова.

Думаю, после этого я говорил с ним почти каждый день, в основном о различных аспектах его учения о сознании. Похоже было, что он сам побуждал меня к задаванию вопросов, а я, в свою очередь, всегда любил его расспрашивать. Однако точные детали вопросов и ответов, по-видимому, навсегда ускользнули сквозь прорехи моей памяти.

Гарриет: Все те разговоры, которые ведутся о Рамане Махарши, напомнили мне еще об одном моменте, о котором я хотела вас спросить. Мы начали этот разговор с вопроса, почему о Махарадже не написано никаких воспоминаний, по крайней мере, книжного объема. Несколько человек написали короткие рассказы, но полноценная книга о жизни рядом с ним мне не встречалась никогда. Многие книги о Рамане Махарши наполнены историями о чудесных событиях, происходивших вокруг него. Многие из его последователей делятся историями о том, как вера в Бхагавана изменила их жизнь или невероятным образом преобразила их судьбу. Я знаю, что сам Бхагаван не признавал своей ответственности за эти события, но это не лишало людей желания писать о них и считать их проявлениями милости Бхагавана.

Поэтому мой вопрос такой: случалось ли нечто подобное вокруг Махараджа, и, если да, почему никто так и не потрудился об этом написать?

Дэвид: Мне неизвестно, насколько частыми были такие события, но я знаю, что они действительно происходили. И если подобное случалось и с другими людьми, я не имею представления, почему те, кто знает об этих событиях, не хотят о них написать.

Позвольте мне восстановить равновесие в данной ситуации рассказом одной очень длинной и совершенно очаровательной истории.

Как-то раз в конце 1970-х гг. меня попросили взять с собой в Бомбей одну женщину из Южной Америки по имени Анна-Мария и позаботиться о ней, так как она ни слова не знала по-английски. Ее родным языком был испанский, и я думаю, что сама она жила в Венесуэле, хотя, насколько я помню, у нее была какая-то другая национальность. Поскольку я в любом случае планировал поехать в Бомбей к Махараджу, я согласился ее сопровождать и обеспечивать ей поддержку. И вот уже в самом начале нашей поездки – мы успели добраться только до Мадраса – я понял, что заботиться мне выпало о несколько не совсем полноценном человеке: Анна-Мария была совершенно неспособна себя обслужить и к тому же страдала невероятной рассеянностью. Еще до того, как мы сели в бомбейский поезд, она умудрилась потерять все свои деньги вместе с паспортом. Тем же путем, которым мы пришли к поезду, мы пошли обратно, пока, наконец, он не привел нас в книжный магазин, находившийся рядом со станцией. Нам чудом повезло, что продавец нашел кошелек и держал его при себе на случай, если мы за ним вернемся.

Через несколько часов после отправления нашего поезда из Мадраса в Бомбей Анна-Мария пошла в туалет. В индийских поездах туалеты «корточные», то есть это просто дыра в полу с упорами для ног по двум ее сторонам. Анна-Мария сидела там, делая что ей было нужно, и в это время поезд дернулся. Ее очки слетели с нее и исчезли в дыре. Оказалось, что это были ее единственные очки, и без них она была почти слепой. Я понял это позднее, после очередной остановки поезда на одной из станций: Анна-Мария продолжала стоять на платформе, в то время как поезд уже начал отправляться, – она даже не попыталась вернуться в вагон. Когда я понял, что происходит, я выпрыгнул на платформу и втолкнул ее в начавший движение поезд. До этого я уже понял, что у нее возникли проблемы со способностью что-либо видеть, но я еще не до конца осознавал, насколько плохи были дела, пока не обнаружил, что она не в состоянии увидеть даже движущийся поезд, насчитывающий двадцать пять вагонов и находящийся всего в десяти футах от нее. Я понимал, что для меня делом первой важности, как только мы приедем в Бомбей, будет покупка новых очков для нее. Я вспомнил, что довольно близко от дома Махараджа находится магазин оптики, – я заметил его во время одной из моих предыдущих поездок, когда ждал автобуса до центра города.