Текст книги "Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях"

Ну а лучшим способом самозащиты было держаться как можно дальше от них обоих.

Еще несколько недель после того случая Сэм, лежа на нижнем ярусе, толкал в дно моей кровати ногами и смеялся, вспоминая Элефант-Хилл. Ему нравилось кружить по комнате, изображая колесо. Я хохотал над ним до колик в животе.

Оба водителя в интервью газете сказали, что шина не отвалилась от проезжавшего грузовика. Иными словами, это означало «два маленьких гаденыша запустили ее с Элефант-Хилл». Мы с Сэмом должны были оказаться первыми в списке подозреваемых.

Репортер местных новостей по радио сказал: «Огромная шина от промышленной транспортной техники ударила два автомобиля, причинив обоим серьезные повреждения. Свидетели видели, как шина катилась по Грин-авеню, и они утверждают, что она не отваливалась от грузовика».

На следующее утро, когда отец уехал на работу, мама задержала нас с Сэмом, уже собравшихся отправляться в школу.

– Дэвид, соседка говорит, она видела, как вы с Сэмом катили большую шину по Грин-авеню. Это правда?

Перед кем-нибудь другим я точно спасовал бы, но не перед мамой.

– Нет, – уверенно ответил я. – Совершенно точно, она отвалилась от грузовика.

– Мне тоже так кажется.

Она развернулась и пошла обратно на кухню.

В глубине души я надеялся, что полиция арестует нас с Сэмом и заберет из дому. Я мечтал, что нас отправят к какой-нибудь симпатичной бездетной супружеской паре. Иногда в новой семье на нас будут сердиться, но никого не станут бить, и мы потихоньку исправимся. Потом наши новые родители заберут к себе и Лонни с Салли.

Но каждое утро я просыпался в суровых реалиях семейства Кроу.

Глава 15

Наступил мой десятый день рождения, и я был счастлив. «Гэллап Джайнтс», моя команда детской лиги, впервые участвовала в турнире плей-офф. Две недели назад мы разбили «Доджерс», получив шанс стать чемпионами. Я был питчером, потому что единственный в команде умел бросать слайдеры и навесные.

Но это нас не спасло. «Ред Сокс» делали один хоум-ран[4]4
  Хоум-ран – разновидность игровой ситуации в бейсболе, представляющая собой хит, во время которого отбивающий и бегущие, находящиеся на базах, успевают совершить полный круг по базам и попасть в дом, при этом не имеется ошибок со стороны защищающейся команды.


[Закрыть] за другим, а нам не удавалось добежать даже до второй базы. К концу последнего иннинга[5]5
  Иннинг – это часть бейсбольного матча, в которой команды поочередно играют в защите и нападении. Всего бейсбольная игра состоит из девяти иннингов.


[Закрыть] они вели со счетом шесть – ноль. Двое наших игроков приготовились, я бросил мяч, и он тут же воткнулся в землю. Наш сезон был окончен.

Я потащился домой, но, когда вошел в двери, мама даже не упомянула про мой день рождения. Для папы это было типично, но мама обычно меня поздравляла и дарила что-нибудь очень маленькое и недорогое вроде пачки жевательной резинки. Но не в этом году. Вот до чего мы дошли – она забыла про мой день рождения.

За обедом в тот день отец схватил меня за локоть.

– Доедай, – сказал он, – и мы поедем прокатиться.

Прежде чем ехать, он решил сменить масло в нашем минивэне. Мы почти заканчивали, когда я споткнулся и разлил использованное масло на подъездной дорожке. Я вообще был очень неловким, если только у меня в руках не было бейсбольного мяча или «вишневой бомбы».

– Черт тебя подери! – воскликнул отец.

Я хотел было извиниться, но он заехал мне в живот кулаком с такой силой, что повалил на землю.

– Откуда только у тебя руки растут! Дислексия и на них действует, что ли? Давай поехали, пока ты еще чего-нибудь не напортачил.

Пока мы ехали к пустыне, он не говорил ни слова, но вена в форме буквы V опять пульсировала у него на лбу, а глаза выпячивались все сильнее. Сегодня он был особенно зол – грудь его раздувалась, словно отец собирался броситься в драку. Похоже, речь пойдет о маме.

На пустынном шоссе он съехал на обочину, заглушил машину и уставился в лобовое стекло. Несколько минут он сидел так, с дрожащими губами и подрагивающей головой, молча пожимая плечами. У меня начали потеть ладони при виде того, как отцовское лицо наливается кровью, а брови сдвигаются к переносице.

– Мы до сих пор не избавились от матери только из-за тебя, – рявкнул наконец он. – Остальным детям все равно, что с ней будет.

Он наклонился ко мне; глаза его сверкали от гнева.

– Ты – маменькин сынок. Мой отец умер, когда мне было двенадцать. Мне пришлось стать мужчиной. И тебе тоже пора.

Я вжался спиной в дверцу машины.

– Пожалуйста, не делай ничего маме!

– Она никому тут не нужна. Почему я не могу на тебя положиться даже в таких простых вещах?

Отец снова уставился в стекло. Я боялся этого момента с нашей первой поездки. После того, как мама спрятала его почту в Альбукерке, я понимал, что долго ей не продержаться, но все равно надеялся, что все будет хорошо. Лонни с Сэмом давно махнули на нее рукой. Мог ли я их за это винить?

Но она была моей матерью, и я ее любил – пускай она даже беспомощней пятилетней Салли. Я должен был защитить ее от отца и от всего мира. Это – моя работа. Будет несправедливо причинить ей зло или бросить ее.

Отец не стал дожидаться ответа. Он завел машину и покатил назад, словно все было решено. Сердце у меня сжалось еще сильнее; голова начинала кружиться от мысли, что мама может не дожить до сегодняшнего вечера. Дома, когда я открыл дверь, отец вошел в дом следом за мной. Это было странно – обычно он куда-то скрывался или сразу снова уезжал. Занавески оказались задернуты, в доме стояла полная тишина, свет не горел.

– С днем рождения, Дэвид! – закричали мои друзья, и Сэм включил свет.

На журнальном столике стоял торт с Ковбоем Биллом. Рядом грудой лежали подарки, а с другой стороны стояли стаканы с «Кул-Эйд». Десять свечек торчали из толстой белой глазури, в петле шоколадного лассо. Когда я вошел, мама быстро их зажгла.

Джо, Билли, Тинкер, Бенни и еще шесть моих товарищей из «Гэллап Джайнтс» загудели в дудки прямо мне в уши. Они хлопали меня по спине и шутили насчет хоум-рана, который я собирался забросить в последнем иннинге – когда мяч врезался в землю. Худший хоум-ран на свете.

Вайолет тоже там была. Она обняла меня. Мне нравилось думать, что она – моя первая девушка, но Джо утверждал, что она с ним целуется. Врунишка!

Мои друзья хлопали в ладоши и смеялись, и мне отчаянно хотелось остановить этот момент. Все улыбались мне, и мамино лицо светилось таким счастьем, какого я никогда у нее не видел.

– Загадай желание! – велела мне она.

Я задул свечи, страстно желая превратиться в кого-то другого и перестать быть Дэвидом Кроу. Отец повез меня в пустыню договариваться о том, как избавиться от мамы, пока она готовила мне такой потрясающий сюрприз, – это была самая злая шутка из всех, что он со мной сыграл. Я не заслуживал ни торта, ни подарков.

Изо всех сил стараясь не расплакаться, я только и ждал, пока все уйдут. Мне хотелось убежать, чтобы никто не увидел моих слез.

С отцом веселье всегда мешалось с болью и страданием. Мы должны были подчиняться ему одному.

Прошло два месяца с того разговора о маме, но у меня по-прежнему было тяжело на душе. В середине октября наша учительница подошла к моей парте и осторожно положила руку на плечо. Мне нравилась миссис Гарсия – она позволяла мне кривляться перед классом и почти не сердилась за это. Иногда она даже смеялась моим шуткам.

– Мистер Родригес хочет поговорить с тобой у себя в кабинете, – сказала она. – Секретарь школы сейчас за тобой придет.

Все мои проделки тут же проплыли у меня перед глазами. Я делал массу вещей, из-за которых мог попасть в неприятности. Может, директор узнал, что я наступил ногой на картонку с молоком и обрызгал поварих в столовой? А может, учитель продленки видел, как я снова швырнул в Вайолет мячом? Она всегда на меня жаловалась, но я говорил себе, что в действительности она не против.

Когда секретарь вошла в класс и назвала мое имя, Вайолет ткнула в меня пальцем.

– Сейчас тебе достанется, придурок! – воскликнула она. – Наверняка мистер Родригес задаст тебе трепку и отправит в тюрягу. Ты этого заслуживаешь – ты самый отвратительный мальчишка в школе.

По пути к дверям я дернул ее за косичку уже второй раз за день, а она опять показала мне язык. По таким-то признакам я и решил, что нравлюсь ей, пожалуй, даже больше, чем Джо.

Я едва тащился к директорскому кабинету, и секретарь подталкивала меня в спину.

– Мне очень жаль, – шептал я себе под нос, чтобы потренироваться. – Это больше не повторится. Честное слово. В этот раз я обещаю. Только, пожалуйста, не сообщайте родителям. Очень вас прошу.

В приемной я глянул через окно на вывеску «Начальная школа Элеонор Рузвельт, база команды «Рейдерс» и приготовился к худшему. Мистер Родригес, лысеющий мужчина с узкой полоской седых волос над ушами, сидел за деревянным столом и разговаривал по телефону. На стене справа от него висел диплом Университета Нью-Мехико, а рядом, на столе, стояла семейная фотография: сам директор, его жена и две дочки. Перед ним были разложены официального вида бумаги, где, судя по всему, описывались мои деяния.

Повесив трубку, он спросил:

– Ты знаешь, почему я тебя вызвал?

Я покачал головой.

– Но я больше так не буду! Честное слово.

– Хмм… – директор недоуменно покачал головой.

– Твоя мама сказала, ты любишь бейсбол, особенно нью-йоркских «Янки». Так что давай-ка сядем вместе и посмотрим последние пару иннингов финала мировой серии, а?

У меня отвалилась челюсть. Мама знала, что я люблю бейсбол больше всего в жизни, особенно нью-йоркских «Янки»: Микки Мэнтла, Роджера Мэриса, Клита Бойера, Бобби Ричардсона, Йоги Бэрра и Уайти Форда. «Янки» играли против «Джайнтс» из Сан-Франциско в мировой серии 1962 года. Я помнил всю их статистику и слушал репортажи со всех игр на своем маленьком транзисторном радиоприемнике.

Я представлял себя великим Микки Мэнтлом: подбрасывал в воздух мячи и ловил их или отбивал битой и бросался догонять. Сэм иногда играл со мной, но ему быстро надоедало. После какой-нибудь серьезной игры я надоедал всем вокруг ее подробными пересказами. Лонни с Салли закрывали дверь в свою комнату, когда видели, что я иду к ним.

Мистер Родригес принес два стула, включил небольшой телевизор у себя на приставном столе и велел секретарю принимать все его звонки.

– Мальчишкой я тоже обожал бейсбол, – сказал он. – Больше всего – мировую серию. Моей любимой командой были лос-анджелесские «Доджерс». Сейчас мне нравится Сэнди Куфакс, но «Янки» тоже хороши.

Как маме это удалось? Я не мог поверить, что она набралась смелости позвонить мне в школу и попросить, чтобы мне дали посмотреть финал мировой серии во время уроков, и не мог поверить, что мистер Родригес согласился.

Весь остаток дня я был счастливейшим ребенком на свете. Мы посмотрели последние четыре иннинга игры 16 октября. Я хотел, чтобы матч никогда не кончался. «Янки» победили со счетом 1:0, закрыв серию.

Несколько раз поблагодарив мистера Родригеса, я побежал домой и сразу бросился на кухню. Мама сидела с Салли за кухонным столом. Она вскочила с места, я ее обнял и держал так, казалось, несколько часов. Я описал ей все удары, попадания и ауты. Улыбаясь, она прошла к дивану, прилегла на него и стала задавать всякие бейсбольные вопросы, какие могла придумать, в том числе про Микки Мэнтла и его участие в игре.

Я чувствовал себя нормальным мальчишкой с нормальной мамой. Но потом вспомнил вечеринку на свой день рождения, ту ужасную поездку с отцом и его план избавиться от нее. Чтобы мама не увидела моих слез, я сбежал в подвал, а оттуда выскользнул на улицу через дверь гаража. Я бежал, сколько хватило сил, пытаясь хоть как-то избавиться от тоски и чувства вины.

В ту ночь я проснулся в слезах, весь покрытый потом.

– Что случилось? – шепотом спросил Сэм. – Ты заболел?

– Нет. Но маме грозит опасность. Отец может ее убить. И очень скоро.

Я хотел, чтобы Сэм что-нибудь ответил, но он молчал. Мой брат всегда держал свои соображения насчет нашей матери при себе, если только мы не собирались над ней подшутить или оправдаться от очередных неприятностей.

Сразу после окончания мировой бейсбольной серии в стране разразился кризис. Две недели отец сидел прикованный к телевизору и радио. Советский премьер Никита Хрущев собирается ядерной бомбой стереть США с лица земли, говорил он, потому что неженка Джон Ф. Кеннеди боится русских. Потом отец перешел к действиям и начал закапывать канистры с бензином, воду, консервы и батарейки у нас во дворе, готовясь пережить ядерную зиму.

В субботу утром отец отвез нас на склад, расположенный неподалеку, и проводил вниз, в подвал, где устроили импровизированное бомбоубежище, и мы провели там все выходные. Мама бродила туда-сюда, не зная, что делать, пока не увидела диван и пару кроватей для тех, кто собирался остаться на ночь. Она тут же устроилась на одной из них. Мы с Сэмом помогли папе и Лонни оттащить пятидесятикилограммовый мешок сушеных бобов в темный холодный угол рядом с нашими местами. Еще у нас было сухое молоко, канистры с питьевой водой и консервированная кукуруза. Отец сказал, что на этих продуктах мы сможем продержаться несколько месяцев, пока рассеется радиация.

Там были и другие семьи, а также члены недавно сколоченной волонтерской команды Гэллапа по охране порядка. Они баловались с фонариками и рассматривали выданные им складные ножи, обсуждая, что будут делать, когда на нас нападут. Но никто не придумал ничего лучше, чем и дальше скрываться в подвале.

Пока мы лежали на полу в своих спальных мешках, отец говорил нам, что ублюдок-коммунист Никита Хрущев нисколько не уважает слабака Кеннеди. Он кричал в темноту:

– После стычки в Заливе коммунисты поняли, что у нас тут правит жалкий сноб и кусок дерьма!

Я слышал, как люди отодвигаются подальше от нас. Две семьи вообще выбрались из подвала и поехали домой. Мы ушли на следующий вечер, но припасы оставили, подписав своей фамилией. Отец говорил, мы будем еще приходить и тренироваться, потому что приближается конец света.

Когда США достигли соглашения с Советами и угроза миновала, отец сказал, что они все равно попытаются нанести удар, поэтому тренировки отменять нельзя. Но с течением времени он потерял к ним интерес, и мы с ним вдвоем поехали в бомбоубежище забрать свои вещи. Пока что его навыки выживания пропадали втуне. Однако все время кризиса отец кипел энергией и выглядел счастливым – образцовый глава семьи, заботящийся обо всех ее членах.

Глава 16

Я стоял возле дома и наблюдал, как мама с отцом идут по подъездной дорожке. Было воскресенье, начало ноября, и они отправлялись в госпиталь Гэллапа, в паре кварталов от нас. Маме должны были удалить геморрой, являвшийся, пожалуй, самой мелкой из ее проблем. Отец кричал ей поторапливаться и тянул за локоть, от чего она едва не падала.

Он вернулся меньше чем через час.

– Я хочу, чтобы все собрались в гостиной на семейную беседу, – сказал он.

Мы в тот момент сидели на диване и смотрели телевизор.

– Вашей матери скоро с нами не будет, – заявил отец. – Так что готовьтесь переехать и забыть о ней.

Глаза у него не пучились, а вена не выступала на лбу.

– Когда ее выпишут, она сядет на автобус до Калифорнии и поедет поправляться к своей матери. К тому времени, когда она возвратится, мы уже будем в Форт-Дефайнс. Там ей нас не найти.

Два дня спустя я вернулся домой из школы и увидел, что мама складывает вещи. Я хотел ее предупредить, но это все равно ничего бы не изменило.

– Увидимся через пару недель, – сказала она нам, детям, на прощание. – Я вас люблю.

Я подбежал ее обнять. Мои брат с сестрой скрылись у себя в комнатах, но она, похоже, не обратила на это внимания. Отец взял ее сумку, и они уселись в наш «Рамблер». Как она могла не понимать, что он задумал?

Когда машина вырулила на дорогу, я побежал дворами и боковыми улочками к автобусной станции, надеясь еще раз взглянуть на маму, прежде чем она уедет. Я остановился в квартале оттуда, чтобы мама не заметила меня. Она стояла одна перед окошком кассы и покупала билет. На ней было тонкое хлопковое платье и поношенный свитер. Когда мама обернулась в мою сторону, я заметил, что она хмурится. Она не видела меня – и вообще ничего вокруг.

Автобус подъехал к остановке, она поднялась по ступенькам и скрылась из виду. Знай я, что она едет туда, где ей будет лучше, то не волновался бы так. Но мне казалось, что мама нигде и ни с кем не будет счастливой.

Она была никому не нужна.

Приближался День благодарения, а от мамы не было ни слуху ни духу. Отец продолжал повторять, что мы переедем до того, как она вернется, но день за днем он мерил шагами кухню и кричал в телефонную трубку:

– Черт побери, вы что, до сих пор не нашли нам места в Форт-Дефайнс?

Потом он швырял ее на аппарат и говорил, что все там – одна куча идиотов.

В День благодарения, ближе к вечеру, мама позвонила с автобусного вокзала Флэгстафф в Аризоне и сказала отцу, что едет и будет в Гэллапе часа через три. Отец забегал по дому, собирая всех в гостиную, чтобы поговорить.

На этот раз никто не садился.

– Я не хочу, чтобы ваша мать возвращалась в этот дом, – сказал отец, стоя на пороге. – Когда она явится, вы должны сидеть по своим комнатам – все, кроме Дэвида, – он сверкнул на меня глазами, – и чтобы свет был выключен. Я сейчас уеду, и после этого вы запрете все двери, в том числе в гараж. И заложите задвижку, чтобы мать не могла отпереть замок ключом.

Он толкнул меня в грудь.

– Я хочу, чтобы ты сидел у входа и ждал ее. Свет на крыльце не зажигай. Скажи ей, что она тут больше не живет. Если она спросит, где я, говори, что не знаешь. Знаешь только, что тут больше не ее дом.

Я отступил на шаг.

– Я? Но почему? Нельзя же ее не впускать! На улице холодно, она захочет войти погреться. Будет ведь уже почти ночь! Куда она пойдет?

– Это не твоя проблема. Она поймет, что это не ее дом, если именно ты скажешь ей убираться. Это твоя работа.

Лонни, Сэм и Салли стояли рядом с отцом, глядя на меня. В тот момент я их всех ненавидел.

Отец сел в «Рамблер» и уехал. Лонни, Сэм и Салли разошлись по своим комнатам, а я сидел у двери в полной темноте. Миновала, казалось, целая вечность, прежде чем ключ заскрежетал в замке. Когда дверь не открылась, мама постучала.

– Откройте! – закричала она. – Тут холодно! Ваш отец меня не встретил. Где Лонни? Почему она не пришла помочь мне с сумкой? Я на нее сержусь!

Я подскочил и глянул в глазок. Я едва мог различить мамин силуэт в свете уличного фонаря. Она тяжело опустила сумку на землю и заколотила в дверь кулаками.

– Куда вы все подевались? – звала она. – Кто-нибудь, впустите меня!

– Ты больше… ты больше тут не живешь, – едва удалось выдавить мне.

– Дэвид? Что ты такое говоришь?

Глаза у меня наполнились слезами, и я с трудом сглотнул.

– Я не могу тебя впустить.

– Но я твоя мать. Здесь мой дом. Открой, мне холодно.

Отчаяние, сквозившее в ее голосе, едва не заставило меня сдаться. Мама кричала и уговаривала меня отодвинуть засов. Дрожа, я опустился обратно на пол.

Наконец она ушла, а я так и сидел под дверью, рыдая, зажав голову в ладонях. Хороший сын никогда так ужасно не поступил бы с собственной матерью.

Когда стало ясно, что мамы поблизости нет, я сбежал вниз и в одной футболке выскочил наружу через гаражную дверь. Тяжело дыша, я помчался по улицам. Я бежал, пока у меня не заболели ноги. Легкие, казалось, вот-вот лопнут. Когда я вернулся домой, вся одежда была мокрая от пота, а руки и ноги – ледяные.

Я заметил отблеск уличного фонаря на заднем бампере «Рамблера» в гараже. Отец вернулся домой. На крыльце горел свет, но в доме было по-прежнему темно. Я закрыл за собой тяжелую деревянную дверь гаража и пробрался к себе в спальню. Сэм на нижней койке не издал ни звука, пока я карабкался к себе.

Лежа в постели, я продолжал слышать стук в дверь и мамины отчаянные мольбы. Где она сейчас? Что, если замерзла до смерти?

Я взял книжку про братьев Харди, зажег фонарик и попытался отвлечься, читая про них, чтобы скорей заснуть. Братья Харди всегда разгадывали тайны и побеждали злодеев, а потом возвращались в любящий дом. Со мной такого никогда не будет.

Среди ночи я услышал какие-то шорохи. Подкравшись к лестнице, я разглядел мамин силуэт – она влезала в окно гостиной. Как ей это удалось? Окно находилось на уровне пояса, и туда можно было забраться, если встать на ступеньки, но ей приходилось крепко держаться, чтобы не упасть. И как она умудрилась открыть шпингалет? Это не так легко. А ведь она всегда была такая беспомощная!

Своими птичьими шажками она поспешила в спальню. Дверь за ней закрылась. Я знал, что отец там, поэтому подкрался послушать. Сердце отчаянно колотилось у меня в груди.

Мама тихо зашептала – я не мог разобрать ни слова. Отец в ответ пробормотал что-то нечленораздельное. Беспокоясь, что он ее убьет, я пытался слушать еще, но вскоре оба затихли.

Когда я проснулся, было уже светло. Поднявшись по ступенькам, я услышал, как мама говорит с моим братом и сестрами. Все сидели за кухонным столом. Отец тоже был там – пил кофе и читал газету.

– Почему ты вчера не впускал меня, Дэвид? – спросила мама, как будто я просто не послушался ее, например, не убрав носки.

– Я не виноват, мама. Я просто не мог.

– Но почему? – Она нахмурилась. – Ты же знал, что на улице холодно и мне надо было помочь с вещами.

Она смотрела в тарелку и гоняла по ней жареные яйца, к которым ни разу не притронулась.

Я бросил взгляд на брата и сестер. Лонни с Салли встали из-за стола и скрылись в своей комнате. Сэм унес миску с хлопьями в гостиную и сел есть перед телевизором, проливая молоко из миски на ковер.

Отец свернул газету и поднялся, как будто ничего не случилось. Может, я просто сошел с ума и мне все это приснилось?

Весь день я говорил себе, что ничего не изменилось. Мама вернулась из поездки к своим родным. Геморрой ей вылечили. Жизнь продолжается, как прежде.

Утром в воскресенье отец велел нам вчетвером садиться в машину – мы едем в пустыню покататься. Выехав за город, он свернул на обочину.

– Мы должны превратить жизнь вашей матери в ад, – сказал он, – чтобы она сама захотела уйти.

Я знал несколько детей, у которых родители развелись. Матерям доставался дом и дети, а отец давал им деньги и навещал по выходным. Наш на такое точно не пошел бы. Он никогда не дал бы маме ничего – ни за что. Он не позволит, чтобы какой-то судья назначал ему алименты, не оставит маме дом и не допустит, чтобы она решала, когда нам видеться. Надо, чтобы она просто исчезла.

И что мы можем сделать, чтобы осложнить ей жизнь? Она и так живет в сплошном аду. Мама никогда не уйдет. Мало того, план отца может сработать против него – мама почувствует свою значимость, если мы начнем ей уделять повышенное внимание.

Отец повернулся к Лонни, которая сидела рядом с ним.

– Я хочу, чтобы ты полностью игнорировала мать. Ни в чем ей не помогай. Девяносто процентов работы по дому выполняешь ты – без твоей помощи она сразу сдастся.

Потом отец через плечо посмотрел на нас с Сэмом на заднем сиденье.

– Я хочу, чтобы вы крушили все вокруг, – сказал он. – Вам, маленькие гаденыши, это точно будет не трудно.

Следующие пару недель, стоило отцу уехать на работу, как наш дом превращался в остров из «Повелителя мух». Мы с Сэмом дрались, швыряя друг в друга тарелки и стаканы. Молоко, сок и кукурузные хлопья летели во все стороны. Однажды Сэм залез на стул и швырнул блендер об пол, разбив его на кусочки. Даже пятилетняя Салли бросалась вилками и ложками.

Мама бегала вокруг нас кругами, как всегда в трудные моменты. Пыталась стучать Лонни в дверь:

– Выйди и помоги мне! Я не могу следить за домом и за детьми без тебя. Почему ты так со мной поступаешь?

Лонни оставалась у себя в комнате, что было для матери худшим ударом.

Я прекрасно понимал, что мы поступаем жестоко. Когда отец возвращался с работы, он набрасывался на мать с упреками: она, мол, «совершенно утратила контроль над детьми». Мне было противно все это делать, но страх перед отцовским гневом пересиливал желание спасти маму.

Наше хулиганство не знало границ. Мы с Сэмом терроризировали весь Гэллап. Мне казалось, что, причиняя ущерб другим людям, я на время забываю о собственной боли.

Как-то днем, прямо на людной улице, Сэм швырнул кирпичом в лобовое стекло припаркованной машины, оставив на нем большую трещину. Но никто за нами не погнался. В следующий раз мы забросили «вишневую бомбу» в полуоткрытое окно пикапа. Двое пьяных индейцев-навахо выскочили из кабины и стали грозить, что отведут нас в полицию.

Мы лишь пожали плечами.

– Вперед, если вы так хотите, – ответил я.

Мы с большей охотой пошли бы в тюремную камеру, чем домой.

Когда нам надоело портить машины, мы отправились в кинотеатр «Эль-Морро» в сотый раз смотреть «Великолепную семерку». На этот раз мы вооружились снежками, которые спрятали в карманы пальто. Вскоре после начала фильма мы забросали ими экран, прорвав в нем дыру.

В зале загорелся свет, и мы с Сэмом бросились к лестнице. Но у аварийного выхода меня кто-то крепко ухватил за плечо, отчего я едва не упал.

– Попались, маленькие вандалы! Никуда вы отсюда не сбежите.

Охранник был похож на громадный ствол дерева; мускулы на руках натягивали рукава рубашки.

Я обещал, что отец выплатит ущерб, если он позвонит нам домой. Охранник вытащил из кармана ручку и листок бумаги, и когда он ослабил захват, чтобы записать фальшивый номер, я выдернул руку, и мы выскочили за дверь.

Тем же вечером в местном боулинге Сэм запустил подряд несколько мячей по одной дорожке и сломал подъемный механизм. Мы легко убежали от толстого управляющего через боковой вход под громкий сигнал тревоги. По пути домой Сэм бросил камень в неоновую вывеску над сувенирной лавкой, вдребезги ее расколотив. Владелец лавки с криком выскочил на улицу и погнался за нами. Мы расхохотались и по темной аллее умчались в сторону дома. Не меньше половины Гэллапа уже пострадало от нас.

Мы не ограничивались тем, чтобы доводить мать. Мы, все четверо, лишились последних крупиц чести и достоинства, какие еще у нас оставались.

Мы больше не были братьями и сестрами. Мы стали членами банды.