Текст книги "Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях"

Глава 17

Я проснулся от звука тяжелых отцовских шагов. Лонни плакала. Я спрыгнул на пол и побежал наверх. Из двери ванной в коридор лился яркий свет. Ноги Лонни дрожали в воздухе; отец перехватил ее руками за живот и наклонял над раковиной.

– Давай, блюй! – кричал он. – Сколько ты приняла?

– Все, что было, – отвечала она, и ее тошнило.

– Господи Иисусе!

Пустой флакон из-под аспирина «Байер» валялся на полу возле унитаза.

– Тебе еще повезло, что я услышал, – сказал отец. – Давай, не останавливайся! Надо, чтобы все из тебя вышло.

Лонни снова затошнило, и рвота выплеснулась через край раковины. Отец наполнил большой стакан водой и заставил ее выпить. Ее снова стало рвать.

Салли с Сэмом подбежали и встали у меня за спиной, расширенными глазами заглядывая в ванную. Дверь маминой спальни оставалась закрыта. Она что-то приняла, чтобы скорей заснуть, но шум был такой, что мог разбудить даже соседей. Тем не менее она так и не появилась.

Отец заметил нас и сделал знак убираться. Сэм вернулся обратно в подвал, а Салли побежала в комнату, где спала вместе с Лонни, и закрыла за собой дверь. Я пошел было вниз по лестнице, но потом остановился, погасил свет и стал прислушиваться.

Между всхлипами Лонни бормотала:

– Я больше не помогаю маме… она просит, а я не делаю… Я говорю, что хочу, чтобы она ушла.

Она высморкала нос.

– А потом… когда ты приходишь ко мне в комнату и говоришь со мной так… как бывает… ты хочешь, чтобы я стала взрослой… а я не хочу. Не заставляй меня.

Мне тут же вспомнилось, как отец склонялся над Лонни, лежащей в кровати, и что-то шептал ей на ухо, лицом к лицу, держа сестру за руку. Но она отдергивала руку и говорила «нет».

Но чего он от нее хотел? Я не знал точно, но понимал, что отец заставляет ее делать нечто, чего детям нельзя.

Лонни продолжала:

– Ты говоришь, что я – лучшая мать, чем она… но мне же всего четырнадцать! Мама все время кричит на меня и говорит, что ненавидит…

– Не беспокойся, – мягко ответил отец. – Она сама во всем виновата. Вскоре ее тут не будет, обещаю. Но больше никакого аспирина флаконами, ты меня слышишь? Ты могла умереть. Давай-ка пойдем прогуляться, подышим воздухом.

Он помог Лонни набросить пальто, и они вышли через переднюю дверь. Скорчившись под окном гостиной, я смотрел, как они шли по улице под моросящим дождем. Лонни все еще всхлипывала.

Боясь, что отец меня заметит, я вернулся в спальню и забрался под одеяло, дожидаясь их. Когда входная дверь скрипнула, я тихонько поднялся по лестнице и притаился в коридоре.

– Иди спать, Лонни, – сказал отец. – Мы скоро избавимся от этой сумасшедшей сучки и заживем собственной жизнью.

– Да какой жизнью! – воскликнула Лонни, захлопнув за собой дверь спальни.

Я спустился назад и улегся в кровать. Отец спас Лонни, но по его вине она решила отравиться аспирином. Он ее до этого довел. И что, если не все таблетки вышли у нее из желудка? Она же может умереть! Всю ночь мне снилось, что Лонни тонет – уходит под воду и больше не появляется.

На следующее утро, когда я проснулся, Сэм уже ел на кухне кукурузные хлопья. Дверь в мамину спальню стояла закрытая, «Рамблера» в гараже не было. Лонни с Салли тоже куда-то подевались.

Мы с Сэмом отправились к мистеру Пино, собираясь пошутить над субботними завсегдатаями трассы 66. Но ничто нас не радовало, даже то, как пьяные отскакивали от взрывающихся под ногами пистонов. Большая часть «вишневых бомб» так и осталась в бумажном пакете, вместе с фейерверками. Сэм помог мне развезти вечерние газеты, и мы бродили с ним по улицам до самой ночи, швыряясь камнями на дальность. Мы замерзли и проголодались, но обоим не хотелось возвращаться домой.

В темноте мы проскользнули в двери и нашли в холодильнике нарезанный ростбиф. Словно волки, мы глотали мясо, заедая арахисовым маслом. Время ужина давно прошло, а нашего отсутствия никто не заметил.

В воскресенье отец дважды отводил меня в сторону.

– Почему вы до сих пор не избавились от вашей матери? Уж ты-то точно знаешь, что для этого надо делать. Давай рушь все в доме к чертовой матери! И не тревожься за Сэма и Салли – они последуют твоему примеру. Лонни делает все, что от нее зависит. Ваша мать не справляется без ее поддержки. Теперь дело за тобой. Завтра я хочу видеть результат.

Все следующее утро я со сжимающимся сердцем думал, как мне поступить. Когда я вернулся домой из школы, доставив вечерние газеты, Лонни сидела у себя в комнате, а Сэм с Салли смотрели телевизор. До прихода отца оставалось около часа.

Мама на кухне готовила ужин. Я встал у нее за спиной и смотрел, как она нарезает ростбиф. Бамия уже скворчала на сковороде, ледяной чай в кувшине дожидался, пока она разольет его по стаканам.

В доме было тихо и спокойно, но я не мог все так и оставить. Отец разозлится и изобьет меня. Придется что-то сделать – прямо сейчас.

Собравшись с духом, я прошел в гостиную, позвав с собой Сэма и Салли. Услышав, как мы перешептываемся между собой, мама спросила:

– Дети, как дела в школе?

– Не твое дело! – крикнул в ответ Сэм. Салли рассмеялась.

Мы с Сэмом взяли с обеденного стола две тарелки и швырнули их о стену. Осколки посыпались на пол. Я взял стул и ударил им по дивану. Стулом я задел Сэма, поэтому он схватил другой и ударил меня в ответ.

Мама поспешила в гостиную, как была, с кухонным ножом в руках.

– А ну-ка прекратите – СЕЙЧАС ЖЕ! – закричала она.

– Ты нам больше не указ! – выпалил я.

До этого она едва держала нож, но теперь стиснула рукоятку так, что костяшки пальцев побелели.

– Дэвид, ты же мой главный помощник, – взвыла мать. – Мой старший сын. Только посмотри, что вы натворили! Как ты можешь так со мной поступать? Сэм с Салли ведут себя как дикие звери. А Лонни ни в чем не хочет мне помочь.

– Я тебе тоже больше не помощник, – ответил я. – Отец говорит, мы скоро от тебя избавимся.

Она не двинулась с места. Остекленевшими глазами мама уставилась в окно гостиной.

Сэм взял со стола ложку и запустил ею в Салли. Салли смахнула со скатерти оставшуюся посуду – тарелки, вилки и стаканы посыпались на пол. Я толкнул Сэма так, что он полетел на журнальный столик.

Мама вскрикнула.

Я выпрямил спину, и внезапно нож пролетел мимо моего лица и задел стену гостиной возле оконной рамы. Кусок штукатурки упал на ковер, а на стене осталась белесая впадина.

Мама зажала руками рот и, с расширившимися от ужаса глазами, громко застонала.

– Я не хотела! Нож… он просто выскользнул у меня из рук.

Мы все замерли на месте, и в этот момент в гостиную вошел отец.

– Мама кинула ножом Дэвиду в голову! – закричала Салли. – Она только случайно не попала!

– Черт тебя подери, Тельма-Лу! – взревел отец. – Как ты могла? Да ты совсем сумасшедшая.

Салли бросилась по коридору в свою комнату и закрылась там, мы с Сэмом убежали к себе в подвал. В доме опять стало тихо. Ужинать в тот вечер мы так и не сели. Пытаясь успокоиться, я выскользнул из дому через гаражную дверь и бежал по трассе 66, пока огни Гэллапа не превратились в мерцающую дымку на фоне ночного неба. Я никогда не убегал так далеко от города.

На следующее утро, когда я поднялся наверх, Лонни, Салли и Сэм уже ушли в школу. Я спешно вышел через главную дверь, пока мама с отцом не заметили меня. «Рамблер» все еще стоял на подъездной дорожке.

Доставив вечерние газеты, я вернулся домой и обнаружил всю семью за кухонным столом. Отец расположился на диванчике, а мама – с ним рядом, в одном халате. У двери стояла ее маленькая дорожная сумка.

– Где тебя носит? – спросил отец. – Мы уже сто лет ждем.

– Но я же не знал! – сказал я.

– Я сегодня не пошел на работу. Садись – нам надо поговорить. Я должен всем вам сообщить кое-что.

Он перевел взгляд на маму. Она сидела, уставившись в одну точку запавшими, пустыми глазами, как военнопленные, которых я видел на фото.

– Я везу вашу мать в психиатрический госпиталь Назарет в Альбукерке, – спокойно начал отец. – Ей надо полечить нервы, и я обеспечу ей такое лечение.

Он велел мне отнести мамину сумку в наш минивэн.

Что, черт побери, он задумал? Ему точно было все равно, станет ей лучше или нет. Либо отец везет ее в дурдом, как он сам выражался, в надежде, что она там и останется, или хочет убить и выбросить где-нибудь среди пустыни.

Когда мама, спотыкаясь, побрела к машине, я не удержался, подбежал к ней и крепко обнял.

– Прости, что так плохо себя вел!

– Ничего страшного, мой милый, – ответила она. – Ты же не нарочно. Меня немного полечат, и все наладится.

«Рамблер» задним ходом вырулил на улицу, и я помахал маме, но она сидела без движения и безжизненным взглядом смотрела в окно. Я ощущал страшное опустошение внутри, понимая, что мама никогда меня не простит – и что мне никогда не избавиться от отцовской смертельной хватки.

Лонни приготовила нам ужин, а когда мы помыли посуду, велела садиться за уроки. Наверху было чисто и прибрано – никаких следов хаоса, учиненного нами накануне. На мгновение мне показалось, что Лонни никогда не травилась аспирином, а я не разносил весь дом и не доводил маму до нервного срыва.

Отец должен был скоро вернуться, и я с ужасом ожидал, что «Рамблер» вот-вот въедет во двор.

Глава 18

В пятницу накануне Рождества в школе устроили вечеринку с пуншем, печеньями и разными играми. Все улыбались и болтали о том, что будут делать в каникулы. У кого-то были запланированы путешествия или визиты к дедушкам и бабушкам.

Когда мама уехала, скандалы в доме прекратились, но отец остался таким же вспыльчивым и непредсказуемым, как раньше. Он постоянно звонил по телефону в службу размещения при Бюро по делам индейцев и в госпиталь и кричал на персонал, а потом швырял трубку.

Я стал проводить больше времени со своими клиентами, которым развозил газеты; некоторые даже приглашали меня на чашку какао. Одна симпатичная дама подарила мне снежный шар, а другие давали мелкие монеты – даже один серебряный доллар.

Большинство наших соседей украсило дворы гирляндами, пластмассовыми статуэтками Иисуса и Санта-Клаусами. Доставив воскресные газеты, я на велосипеде покатил в Восточную Ацтекскую баптистскую церковь, где прятался Сэм, сбежав с Элефант-Хилл. У входа в церковь родственники и друзья приветствовали друг друга, желая веселого Рождества и счастливого Нового года, а потом скорей шли внутрь, чтобы спрятаться от холода. Вайолет тоже ходила в эту церковь, но я ее не увидел.

Отцу плевать было на Рождество – он сыпал проклятиями, говоря, что евреи провозгласили Иисуса богом, чтобы наживаться на чужой глупости. Будь мама с нами, она украсила бы небольшую елочку и припасла бы нам какой-нибудь подарок, один на всех.

Но в этом году ее дома не было.

В канун Рождества, когда отец вернулся домой с работы, Лонни накрыла стол из припасов, до того хранившихся в заброшенном бомбоубежище. Мы поужинали тушенкой, кукурузой и бобами. Когда отец вышел, мы вчетвером сбились в кучку и зашептались, а потом направились к нему в гостиную.

– Можно нам повидаться с мамой? Пожалуйста! – попросил я.

– Теперь она – не наша проблема.

Он оторвал взгляд от газеты и увидел, что мы, дети, все стоим перед ним. В кои-то веки Лонни, Сэм и Салли были на моей стороне – они тоже хотели поехать навестить маму.

– Ну ладно, – фыркнул он раздраженно. – Мы съездим к ней, но только один раз. Надевайте пальто и садитесь в машину.

Проезжая по городу, мы миновали магазин спортивных товаров «Стернз», до сих пор открытый для покупателей, запасавшихся подарками. Я любовался на сверкающие велосипеды в витрине и крутился на сиденье, чтобы как можно дольше не терять их из виду.

– Хорошо бы и нам такой! – сказал Сэм.

– Это точно.

– С какой стати дарить подарки на Рождество, если никакого бога нет, – рявкнул отец. – Христос притворился мертвым и обманул своих евреев!

Тряся головой, отец бормотал себе под нос:

– Где он сейчас, скажите на милость? А? Умер! И останется мертвым. Мария не была девственницей. Иосифа едва не прикончили за то, что он ее совратил и не хотел жениться. Нет никакого спасения. Мы просто умираем. Богачи поклоняются деньгам, а бедняки – Иисусу. Это все, что у них есть. Тупые нищие ублюдки! Только лицемеры дарят подарки! А я не такой.

Отец поглядел на Лонни, сидевшую спереди, потом перевел взгляд назад – на нас с Сэмом и Салли.

– И не вздумайте говорить матери, что она вернется домой – потому что она не вернется.

У меня внутри все сжалось. Я уже и не помнил, когда не испытывал постоянный ужас и у меня не потели ладони.

Может, подарки не делают людей лучше, но мне они все равно нравятся. Нравится делать в школе всякие поделки для родных. Я вспомнил, как мы смотрели с директором финал Мировой серии по бейсболу, а потом – как я отплатил маме за ее заботу, издеваясь над ней. Как мне может быть хорошо, если ей плохо?

Спустя два долгих часа мы подъехали к психиатрическому госпиталю Назарет, трехэтажному зданию в десяти милях от Альбукерке на Змеином холме. Пока мы шли ко входу, с неба на нас сыпались снежинки. Я взял со стенда брошюрку – там говорилось, что госпиталь держат монахини-доминиканки и он специализируется на психодраме. Я не знал, что это означает, но слово мне совсем не понравилось.

Мы последовали за отцом по уютному холлу, где стояла небольшая искусственная елка, украшенная огоньками. Игрушки – леденцовые тросточки, Санта-Клаусы и олени – свисали с ветвей, а внизу аккуратной пирамидой лежали подарки. Я немного успокоился, удивленный царившими в госпитале тишиной и умиротворением. Но им пришел конец, стоило отцу открыть рот.

Пожилая дама с седыми волосами и в очках, сидевшая за стойкой, спросила нас:

– К кому вы приехали?

– К Тельме-Лу Кроу, – ответил отец. – Она в отделении для психов.

– Мы не используем здесь таких слов, сэр, – заметила медсестра, перебирая бумаги у себя на столе.

– Предпочитаете «дурдом»?

Женщина проигнорировала его.

– Посещения разрешены до девяти, – сказала она, бросая взгляд на часы. – У вас только тридцать минут.

Отец ухмыльнулся:

– Мы не задержимся ни секундой дольше.

Женщина подняла телефонную трубку, но он продолжал говорить:

– Похоже, тут не все дома не только у пациентов, но и у персонала.

Медсестра поправила на переносице очки.

– Пожалуйста, подождите здесь. Сейчас вас проводят в комнату миссис Кроу.

Голос ее был спокоен, но поджатые губы выдавали недовольство. Отец ее разозлил.

Вскоре появилась симпатичная сиделка в белой форме и шапочке.

– Ну, дети, пойдемте со мной, – сказала она. – Сейчас вы увидитесь с вашей мамочкой. Она будет очень рада.

Полы в холле и коридорах были натерты до блеска. На дверях пациентов висели рождественские гирлянды. Старики в инвалидных креслах, сидевшие у своих комнат, провожали нас глазами. Взгляды у них были печальные, плечи – поникшие, но при виде нас они на мгновение оживлялись, думая, что мы к ним.

– А с мамой все в порядке? – спросил я сиделку.

– Ее очень хорошо лечат, – ответила та, подводя нас к маминой двери.

– Встреча с вами будет для нее лучшим лекарством.

– Я подожду в холле, – буркнул отец, отворачиваясь. – Не задерживайтесь.

Мама спала, и мы постояли у двери, пока сиделка разбудила ее, ласково прикоснувшись к плечу.

– Тельма-Лу, ваши дети решили сделать вам на Рождество сюрприз!

Мама с трудом разлепила глаза и повернулась на бок, жестом подзывая нас к себе. Я подошел к ней первым.

– Я знаю, что ужасно себя вел.

Я стоял, затолкав обе руки в карманы и упершись глазами в пол.

– Я всегда буду тебя слушаться, только поправляйся.

Голос отца так и гремел у меня в голове, напоминая, чтобы мы не давали маме пустых надежд. Но в тот момент в палате его не было.

– С Рождеством, – сказала Лонни. – Как ты себя чувствуешь?

– Мне все время хочется спать.

Мама поднесла ладонь ко рту и зевнула.

– Я принимаю сильные лекарства. И нервы приходят в норму.

Сэм с Салли тоже подошли и ухватились за мамину протянутую руку. Я положил ей на одеяло открытку и деревянного Санта-Клауса, которого сделал в школе.

Она мне сонно улыбнулась.

– Я очень горжусь своим старшим сыночком, который не забыл обо мне на Рождество.

Ее лицо напряглось.

– Терстон!

Я обернулся и увидел отца, стоявшего в дверном проеме со скрещенными руками и веной, пульсирующей на лбу.

– Мне уже лучше, Терстон.

Мама взяла мою открытку и прочла:

– «Я тебя люблю и жду, когда ты вернешься». Как мило!

Она снова закрыла глаза. Лонни, глядя на меня, покачала головой – снова я нарвался на неприятности.

Отец стиснул пальцами мои плечи.

– Нам пора.

Мы собрались уходить, и мама попыталась приподняться, но без сил свалилась обратно на постель.

– Я вас всех люблю, – пробормотала она. – Очень скоро я снова буду дома.

Я оглянулся и посмотрел на нее. Как мама может мной гордиться? Я же самый настоящий лжец!

В холле отец схватил меня за воротник пальто и прижал к стене.

– Ты что творишь? – прошипел он мне в лицо. – Зачем написал, что ждешь, когда она вернется? Когда ее выпишут, мы давно уже будем в Форт-Дефайнс!

Глава 19

Тянулись серые, холодные январские дни, а мы все никак не переезжали. Однажды я услышал, как отец кричит в телефонную трубку:

– Да не хочу я, чтобы она возвращалась, понятно! Я затем и привез ее к вам. Я прожил с этой сумасшедшей сукой шестнадцать лет – с меня хватит! Заприте ее у себя, в камере с резиновыми стенами!

После того звонка отец стал ходить от стены до стены по гостиной, вопя и чертыхаясь, и мы постарались спрятаться от него подальше. В конце концов он собрал нас на семейный совет. Мы уселись на красном диване, и отец выключил телевизор.

– В этой дурацкой психушке больше не хотят держать вашу мамашу. Моя страховка ее лечение тоже не покроет. Они требуют денег. Очень много. От меня. Я не хочу платить за то, чтобы ее накачивали успокоительными, и не хочу ее забирать, но мне придется. Я рассчитывал, что наш дом в Форт-Дефайнс к этому времени будет готов, но с переездом придется подождать еще несколько недель, а мне сегодня надо забрать ее домой.

Он вышел из дома и уселся в «Рамблер». В госпитале маме нельзя было оставаться, а мы и так уже сделали все, чтобы ее выжить, поэтому я боялся, что отец прибегнет к последнему средству – убьет ее.

Но минивэн вернулся с двумя людьми на передних сиденьях. Мама вылезла из салона в халате, прошлепала по ступенькам и прямиком отправилась в постель. Она практически спала на ходу. Каждые несколько часов она звала меня и просила принести стакан воды, принимала какую-то здоровенную таблетку и снова засыпала. От лекарства у нее успокаиваются нервы, говорила она. Отец называл его «лошадиным снотворным».

Теперь мама не плакала, но сил у нее не прибавилось. Каждый вечер после ужина я подкрадывался к их спальне и подслушивал.

– Тебе надо найти работу, Тельма-Лу, – настаивал отец. – Я больше не могу оплачивать все счета и платить за твои таблетки.

Мама умоляла его не заставлять ее идти работать. По утрам отец оставлял на кухонном столе газету с объявлениями о найме и говорил, чтобы она записалась на собеседование. Примерно месяц спустя она вернулась домой и собрала всех на кухне.

– Я нашла работу в сувенирной лавке «Уинн», на две смены в неделю – с десяти до двух по вторникам и четвергам. Значит, вам придется больше помогать мне с уборкой и готовкой. Вашему отцу вечно мало денег – надеюсь, он будет доволен.

Лонни снова стала помогать маме готовить ужин и следить, чтобы мы мыли посуду и делали уроки. Все шло хорошо – мы больше не кидались друг в друга тарелками, стаканами и ножами. После первой маминой рабочей недели я зашел к ней на кухню, пока она стояла у плиты.

– Как на работе? – поинтересовался я.

– Ужасно. Я хочу уволиться, – простонала мама, открывая консервным ножом банку с бамией и вытряхивая содержимое на сковороду. – У меня только один пятнадцатиминутный перерыв за всю смену. И я больше нужна вам дома, чем там.

– Жаль, что тебе не нравится работа.

Я сделал паузу. У меня кое-что было на уме.

– А ты не могла бы купить для меня на деньги за развоз газет спидометр для велосипеда?

– Конечно, – кивнула она. – Куплю в спортивном магазине в Гэллапе.

Все оказалось на удивление просто. Мама с отцом забирали у меня деньги, которые я зарабатывал, оставляя на карманные расходы только чаевые. Но дни шли за днями, а мама никак не покупала спидометр. Каждый раз, когда я спрашивал про него, она отвечала, что забыла.

– Пожалуйста, купи его завтра! – просил я.

Однажды, вернувшись вечером домой, я обнаружил спидометр на кухонном столе.

– Надеюсь, это тот, который ты хотел, – сказала мама.

– А как же провод и коробка, в которой он продавался?

– Мне продали его в таком виде, милый. А что, он не будет работать?

– Нет, мам. Я съезжу в магазин и заберу все остальное, что ты забыла.

Я схватил спидометр и бросился за дверь.

Мама выбежала за мной на улицу, что-то крича мне вслед, но я не расслышал, потому что уже мчался вперед на велосипеде. В спортивном магазине я сказал подростку за стойкой, что мне нужен менеджер.

Коренастый толстый мексиканец подошел ко мне откуда-то из-за полок.

– Я менеджер. Чем могу помочь?

– Мама купила мне спидометр, – я показал ему прибор. – Но забыла у вас провод.

Мужчина схватил меня за руку и потащил к прилавку.

– Так это ты его украл!

Он ткнул пальцем в коробку со свернутым проводком и круглым отверстием там, где лежал спидометр.

– Ты, мелкий воришка! Я вызываю полицию.

Я выдернул руку, бросил спидометр и выскочил за дверь. Когда мы устраивали разные проделки, ломали вещи или швырялись пистонами, это было одно, но воровство находилось за той гранью, которой я никогда не переступил бы. Слышать, как тебя обзывают вором, просто ужасно.

Ворвавшись в кухню, я закричал:

– Мама, как ты могла взять спидометр, не заплатив?

– Милый, но я же оставила деньги на прилавке!

Она нарезала ростбиф и выкладывала ломтики на тарелку.

– Наверное, тот мужчина их просто не заметил. Завтра я все улажу.

– Но я видел коробку, в которой он продавался, и…

– Никто не любит меня – ни мой муж, ни моя мать, ни даже мои дети!

Глаза ее наполнились слезами.

Бедная мама! Бессмысленно было сердиться на нее. К тому же она в последнее время столько всего пережила, и мне не хотелось делать ей еще хуже.

– Я люблю тебя, – сказал я, крепко ее обнимая. – Все будет хорошо.

Как-то в среду, в начале марта, отец вернулся домой с работы, пока мама была в гостях у подруги – случай крайне редкий. Он опять усадил нас четверых в «Рамблер» и повез в пустыню.

Мы все молчали. Я сидел сзади, за отцом, с пересохшим от ужаса горлом. Судя по всему, у него возник очередной зловещий план.

Отец свернул на обочину и заглушил мотор. Маленькая Салли посмотрела сначала на меня, потом на Сэма, сидевшего справа. Он пожал плечами. Лонни на переднем сиденье не отрывала глаз от своих колен. Похоже, она знала, что будет дальше.

Отец сжимал руками руль и глядел прямо перед собой.

– Мы уезжаем завтра, пока ваша мать на работе. Утром идите в школу, как обычно. Когда я приеду за вами, у вас будет пятнадцать минут на сборы.

Он обернулся и пронзил взглядом нас с Сэмом и Салли.

– И не вздумайте проболтаться!

Желудок у меня сжался, и я почувствовал, что меня сейчас стошнит. Мама придет и увидит пустой дом. Как он может так с ней поступать? Бормоча себе под нос, отец завел машину и развернулся. Глядя на скалы и кактусы на обочинах, я продолжал себе повторять, что отец уже много лет грозит избавиться от мамы, и, возможно, в этот раз тоже ничего не произойдет.

Вечером она подала нам традиционную бамию, ростбиф и ледяной чай. За ужином мама жаловалась на свою работу и наши выходки, пока отец читал газету – как всегда по вечерам. Мы с Сэмом пинали друг друга под столом ногами, а потом сбросили куклу Салли с лестницы. Лонни ее принесла и велела нам оставить сестру в покое.

– А ну тихо, черт вас подери, – пробормотал отец.

– Дети должны больше помогать мне по дому, – сказала ему мама, пока Лонни мыла посуду и расставляла ее на сушилке.

Когда настало время ложиться спать, мы разошлись по комнатам, делая вид, что все в порядке.

– Как думаешь, мы успеем собраться за пятнадцать минут? – прошептал снизу Сэм.

– У нас не так много вещей, – усмехнулся я. – И пяти минут хватит.

Сэм повернулся к стене и заснул. А я – нет.

Я пытался читать братьев Харди, но не мог избавиться от тревожных мыслей. Я лежал, светя фонариком в потолок, испещренный трещинами, и думал, что завтра, возможно, буду спать в другой постели. А может, все это просто дурной сон и утром мы проснемся как ни в чем не бывало?

На следующее утро перед уроками я играл в мяч на школьном дворе, стараясь, как обычно, попасть в Вайолет. Она увертывалась и показывала мне язык. После ланча миссис Гарсия велела мне идти в кабинет директора.

Я замер на месте, уставившись на нее.

– Не волнуйся, – сказала она. – Папа приехал тебя забрать. Никаких неприятностей.

– А… ну хорошо.

Я в последний раз обвел класс глазами и заставил себя подняться с места. Пока я шел между рядов, Вайолет хихикнула:

– Похоже, тебя наконец-то выгоняют из школы, мелкий паршивец.

Я выдернул у нее из пальцев карандаш и бросил его на стол учителя, когда проходил мимо. Обернувшись, я увидел, что Вайолет снова показала мне язык, а потом улыбнулась.

На парковке отец стоял рядом с «Рамблером» и показывал пальцем на часы. Он скомандовал мне торопиться. Лонни, Сэм и Салли уже сидели в машине.

– Мы что, правда уезжаем? – спросил я. – Но мы же не оставим маму здесь, да?

Отец не отвечал. Мы подъехали к дому, быстро побросали свои пожитки в картонные коробки и затащили их в машину. Отец уже погрузил мебель, занавески, постельное белье, полотенца и посуду в зеленый прицеп. Мои подошвы скрипели, когда я шел по голым полам, и по всему дому разносилось эхо.

– Воду, газ и электричество сегодня отключат, – сказал отец.

Он свалил мамину одежду на грязный матрас, валявшийся у стены в гостиной.

– Телефон я уже отключил. Хозяин получил за дом последний чек. Я сказал, он может сдавать его другим жильцам.

– Тогда, думаю, это все, – откликнулась Лонни.

– Вынь продукты из холодильника, – напомнил ей отец. – Быстро, нам надо успеть до ее возвращения.

Лонни побежала в кухню, а отец приклеил к двери записку:

Не ищи нас. Ты нам не нужна.

Пока мы ехали по Саут-Клифф-драйв, мои руки и ноги были как ледяные. Перед поворотом на трассу 66 я обернулся и увидел позади вывеску сувенирной лавки «Уинн». Маму ждет дома эта ужасная записка. Она вернется и увидит, что нас нет. Она будет замерзшая, голодная и усталая, а в доме ни еды, ни отопления, ни постели. Никто не спросит, как прошел ее день. И очень скоро хозяин выгонит ее на улицу.

– У нее есть почти двести долларов – и я оставил ей машину, – сказал отец, когда мы вырулили на шоссе.

Ну да, словно это бог знает какая ценность! В «Форде», который отец ей купил, не работало отопление и протекало масло, решетка была ржавая, шины – лысые, на лобовом стекле красовалась гигантская трещина, а из выхлопной трубы валил черный дым. Стоило маме чуть-чуть поднажать, и машина грохотала так, будто сейчас развалится на части.

Всю дорогу от Гэллапа до границ резервации индейцев навахо у меня в голове крутились тысячи вопросов. Что мама будет делать? Куда пойдет? Как выживет? Если бы отец согласился дальше оплачивать ее лечение, стала бы она со временем хорошей матерью?

У меня было больше шансов выжить на улице, чем у нее. Как могли мы так с ней поступить?

И как мы будем жить дальше?