Текст книги "Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях"

Часть третья
Форт-Дефайнс, 1963

Индейский хоган в Форт-Дефайнс, Аризона, 1965.

Глава 20

Прошло меньше часа, прежде чем мы добрались до городка Уиндоу-Рок, въезда на территорию резервации навахо, где находится гигантская скала из красного песчаника с дырой, сквозь которую видно небо. Слева я увидел длинное здание с шестью флагштоками перед входом – штаб-квартиру племени. Все свои предыдущие знания о резервациях я почерпнул из нашей жизни в закрытом поселке ЭПНГ и поездок на индейский рынок Хаббел, и мне даже в голову не приходило, что в Форт-Дефайнс будет совсем по-другому.

К этому моменту я уже перестал плакать, но внутри все равно страдал. Мы, дети, всю дорогу молчали, только отец бормотал себе под нос что-то про «эту бесполезную сучку».

Мы свернули направо и покатили к северу, по направлению к Форт-Дефайнс, где находилось отделение Бюро по делам индейцев – место работы отца.

– Да что с вами такое? – воскликнул вдруг он, поглядев на Лонни, сидевшую рядом с ним, и на нас с Сэмом и Салли в зеркале заднего вида. –  Мы наконец-то избавились от вашей мамаши! Вы благодарить меня должны!

Я глядел в окно и старался не думать о маме. Слева вздымался в небо длинный горный кряж угольно-черного цвета, отчетливо вырисовывавшийся на фоне неба. Вскоре мы добрались до крохотной унылой деревушки из тех, что можно увидеть на фотографиях в «Нэшнл джиографик». Там не было ни уличного освещения, ни магазинов, ни больших зданий. Возле заправки приютилось единственное кафе, а по другую сторону улицы – обшарпанная прачечная, занимавшая, похоже, какой-то заброшенный склад.

Женщины-навахо выходили оттуда с плетеными корзинами, нагруженными стираным бельем, которое грузили в свои утлые повозки. Вокруг них носились босоногие дети, пьяные валялись на асфальте. Бродячие собаки пили воду из луж с пятнами бензина.

Лонни обернулась к нам с пассажирского сиденья и скорчила гримасу. Тут было куда хуже, чем в Гэллапе – мы продолжали катиться по наклонной.

Хоганы, пятистенные строения из досок и глины с дверными проемами, затянутыми овечьей кожей, были разбросаны по обеим сторонам дороги. Именно в таких жило большинство навахо, съезжавшихся в Гэллап и на рынок Хаббел по выходным. Отец говорил, что у них там открытые очаги и земляные полы – никакого водопровода, электричества и ванных. Он смеялся:

– Вот же дикари!

Пока мы ехали мимо, я наблюдал, как навахо бродят вокруг своих хижин, собирая овечье дерьмо и ветки мескита[6]6
  Мескит, или прозопис – дерево пустынь или полузасушливых районов. Растет от Центрального Техаса до Новой Мексики и Восточной Калифорнии.


[Закрыть] для растопки. Перед одним хоганом на вертеле жарилась туша барана. Женщины, сидя за примитивными станками, ткали ковры, тощие овцы и лошади, пошатываясь, стояли на одном месте, а дети носились вокруг в рваных одежонках.

Остальные семьи жили в маленьких проржавевших трейлерах. Мы проезжали один такой трейлер за другим, и я радовался, что отец к ним не сворачивает, но никаких жилищ получше впереди не было.

Мы притормозили и свернули с Кит-Карсон-драйв направо, на Восьмую улицу – обычный проселок с гигантскими выбоинами. Салли уцепилась за мою ногу, чтобы не свалиться с сиденья. «Рамблер» так трясло, что я боялся, как бы у нас не сломались мосты.

Отец остановился перед крошечным деревянным домишкой. Нам с Сэмом хватило бы пары ударов кувалдой, чтобы его развалить. Мы все четверо застыли. Теперь я рад был бы вернуться в 709-й номер по Второй Южной улице, хоть там и валялись пьяные во дворе.

– Это называется «Болотный поселок», – сказал отец.

Голос у него напрягся – как всегда, когда ему становилось неловко. Мы смотрели на хижину перед собой.

– Я уговорил начальство позволить нам пожить здесь, пока не освободится какой-нибудь другой дом.

Дети навахо, носившиеся поблизости, остановились и рассматривали нашу машину, явно решив, что мы заблудились и сейчас уедем. Там не было ни одного дружелюбного лица. Никто не улыбался.

Мне не хотелось вылезать наружу. Нет, ни за что.

– Выгружайтесь, сейчас же! – заорал отец.

Стоило нам схватиться за ручки дверей, как стая бродячих собак окружила «Рамблер», с лаем царапая краску когтями. Мы все отшатнулись, а маленькая Салли расплакалась.

– Не обращайте на них внимания, – приказал отец.

Но стоило нам открыть дверцы, как собаки стали кидаться на нас, стараясь укусить. Одна добралась до меня, когда я уже поднимался по ступенькам, – жидкая шерсть едва прикрывала ей ребра, а кожу усеивали рубцы и болячки. Она вцепилась мне в ногу, прокусив джинсы.

Я ударил собаку по голове ногой и закричал:

– А ну прочь!

Она отпрыгнула, на мгновение испугавшись, но потом присоединилась к остальным – они рычали и продолжали попытки атаковать. Я заскочил в дом.

Пока мы с отцом, Лонни и Салли доставали из машины коробки, Сэм швырял в собак камнями, но это не особо помогало. Даже после того, как отец расшвырял их в стороны, они не унимались.

Стены дома изнутри были в трещинах и пятнах. С потолка клочьями свисали ярко-оранжевые листы теплоизоляции, лучи солнца просачивались в гостиную через дыры в крыше. Проходя по узкому коридору, мы поднимали ногами облака пыли; грязь толстым слоем лежала на полу. В некоторых местах она мешалась с водой, и мои ботинки оставляли на этой жиже влажные следы. Фанерные полы прогибались под нашим весом.

Из вонючей кухни с потертым линолеумом открывалась дверь на задний двор – настоящую мусорную яму, полную камней, соломы, бутылок из-под виски и винных картонок. У хижины не было даже номера: почту доставляли на абонентский ящик 82. В архиве племени она числилась как дом 231.

Проезжая часть на восьмой улице была на вид тверже цемента, но через пару дней я понял, почему поселок назвали «Болотным». Дождь превратил землю вокруг в липкое месиво из красной глины, мусора, пустых бутылок, фекалий и мочи. Если бы мама была с нами, она изменила бы свое мнение насчет самого убогого места, где ей приходилось жить.

Впервые мне не хотелось исследовать окрестности. Ходить было некуда, кроме школы, расположенной примерно в миле от нас. В Гэллапе мой мир расширился, в Форт-Дефайнс – сузился снова. Бывшие соседи на Саут-Клифф-драйв могли не любить нас с Сэмом, но вокруг было столько магазинов, бульваров и улиц, по которым можно бродить! И, конечно, там был Рей Пино.

А тут – ничего.

Большинство местных жителей слонялось по обочинам дороги, переговариваясь друг с другом, но никто не занимался работой. Бесконечная череда детей, стариков и женщин с поклажей двигалась по Кит-Карсон-драйв. Щеки их были запавшие, кожа – высушенная ветром. Старики и женщины горбили спины под тяжестью своих печалей, напоминавших мне о моей.

По обочинам валялись колеса от телег и проржавевшие остовы автомобилей. Гэллап отсюда казался мне процветающим городом, а Альбукерке – прямо-таки волшебной сказкой откуда-то из прошлого. В нашей части поселка не было никаких общественных зданий, кроме гаража из алюминиевых листов с соломенной крышей и надписью красной краской на двери «Пожарная станция Форт-Дефайнс. Не парковаться».

Отец громогласно заявлял, что благодаря превосходству индейцев чероки может командовать дикарями-навахо, но я, оказавшись в этих нищих, враждебных краях, ничего такого не чувствовал. И, я уверен, мои сестры с братом тоже.

В следующий понедельник нас с Сэмом и Салли ждали в начальной школе Тсе-хут-суи, что на языке навахо означает «Долина среди гор» – точное описание Форт-Дефайнс. Лонни поступала в старшую школу Уиндоу-Рок. Она получила права, а отцу выдали на работе старый коричневый седан «Форд», на котором он ездил на работу. У «Форда» была трещина на лобовом стекле, и отсутствовали колпаки на передних колесах, зато номера – государственные.

Лонни отвезла Салли в детский сад на «Рамблере», а потом поехала дальше, в свою школу. Нам с Сэмом предстояло идти пешком. Лонни и не подумала предложить нас подвезти, а мы не стали просить. Надо было привыкать к жизни в Болотном поселке, и только так мы могли начать.

Сначала на нас напали собаки. Стоило нам открыть дверь, как они с лаем кинулись во двор и стали кусать нас за ноги. Мы бросали в них камнями и отбивались, поднимая в воздух облака пыли. За несколько секунд мы перепачкали ботинки, носки и обшлага брюк. Нам пришлось пятиться, чтобы они не подкрались сзади, и в конце концов собаки отстали.

Дальше, на полпути до школы, когда мы брели по разбитому, заросшему травой тротуару вдоль Кит-Карсон-драйв, из хоганов и трейлеров стали выходить нам навстречу подростки-навахо. Через пару секунд нас преследовала уже целая стая – все в джинсах и ковбойских сапогах, с черными волосами, зачесанными назад с помощью геля. Некоторые обгоняли нас и замедлялись, а другие наталкивались сзади. Они смеялись и болтали на языке навахо, жуя табачную жвачку. Слов мы не понимали, но тон был явно недружелюбный.

– Давай скорей, – позвал меня Сэм, переходя на бег.

Но я продолжал идти. Если мы станем бегать, то превратимся для них в добычу. И все равно они нас догонят.

Двое старших парней подошли ко мне спереди, пока другие стояли за спиной. Тот, что повыше, толкнул меня в грудь, и я отлетел на мальчишку, оказавшегося позади. Я поднялся на ноги и продолжил идти. Дразнясь на языке навахо, они преследовали меня до самой школы. Мне приходилось идти по проезжей части. Напоследок они предупредили на английском:

– До встречи после уроков!

Я ничего не ответил.

Мои мучители разбежались, и я смог впервые рассмотреть школьное здание. Оно оказалось куда симпатичнее, чем я ожидал, – отделанное стальными панелями ярко-оранжевого цвета, со стеклянными дверями и большой вывеской «База команды Папуэс». За оврагом стояла еще более модерновая старшая школа. Это были единственные современные здания в округе, за исключением соседнего дома с квартирами для учителей, окруженного забором с колючей проволокой – в точности как наш поселок ЭПНГ.

Я зашел в ярко освещенную приемную и спросил, где находится пятый класс. Из-за большого стола поднялся крупный мужчина-навахо.

– Я мистер Ли, директор, – сказал он. – Как тебя зовут?

Он был такого же массивного телосложения, как мой отец, и с похожими злыми глазами.

Я ответил, и тут он заявил:

– Только что сюда пришел очень похожий на тебя мальчишка, в третий класс, а еще раньше юная леди с той же фамилией привезла в сад девочку.

Я кивнул:

– Это мой брат и сестры.

– Я так и понял, – буркнул он без улыбки. – Моя ассистентка проводит тебя в класс.

Молодая девушка-навахо обратилась ко мне:

– Добро пожаловать, Дэвид.

Добро пожаловать? Она что, шутит? Пока мы шли по коридору, дети таращились на меня недобрыми взглядами, словно показывая, что я чужой и в Болотном поселке, и вообще в Форт-Дефайнс.

В моем классе на одной стене висела доска, а всю другую занимали большие окна, выходившие на заваленный камнями и заросший травой внутренний двор. На меня уставились двадцать пять детей навахо. Двоих я узнал – они преследовали нас по дороге в школу. Правда, белые лица там тоже были. Большинство сидело вразвалку, с пустыми, озлобленными глазами. Они выглядели слишком худыми в своей запятнанной, порванной одежде. Но попадались и другие – в выглаженных чистых рубашках, подтянутые, здоровые и довольные.

Худой белый мужчина поднялся из-за учительского стола. Он часто моргал, словно только что проснулся и еще не пришел в себя.

– Добро пожаловать. Меня зовут мистер Эдей, – представился он с тягучим южным акцентом. У него были наглаженные брюки со стрелками и элегантные ботинки, как на мужчинах из рекламы автомобилей в газете. Больше никто в школе не говорил со мной в тот день, кроме дамы в кафетерии, спросившей, буду ли я брать «Неряху Джо», их фирменный бургер.

Я поел, стараясь держаться как можно дальше от остальных. На переменах, выходя на улицу, я прижимался к стене, мечтая стать невидимкой.

В туалете, во дворе и в кафетерии, как только учитель отвлекался, мальчишки толкали и пинали меня. Когда я стоял над писсуаром, какой-то парень подошел сзади и помочился мне на брюки. Потом он переложил табачную жвачку от одной щеки к другой, бросил мне в лицо «билагаана» и не торопясь вышел за дверь.

По дороге домой нас нагнали четверо подростков. Сэм от них увернулся, и они напали на меня, застав врасплох, повалили на муравейник и уселись на руки и на ноги, так что я не мог пошевелиться. Мои уши и шея горели от муравьиных укусов, жала гигантских красных муравьев впивались в кожу.

Сэм забежал сзади и отогнал мальчишек от меня. Они пошли вперед, время от времени оглядываясь, и когда мне не сразу удалось подняться на ноги, их хохот эхом разнесся по долине.

* * *

– Нам надо вернуться обратно в Гэллап, – сказал я Лонни тем вечером, когда она спросила, как прошел первый день в школе. – Я тут не могу.

Пожав плечами, Лонни захлопнула учебник по биологии и положила его на кровать.

– Нам нельзя возвращаться, – ответила она. – Отец не захочет. Дом дали ему от работы. И тут не так плохо. По крайней мере, мама с отцом не ссорятся.

– Судя по всему, твой день был куда лучше, чем у нас с Сэмом.

– Некоторые ребята в школе довольно приятные, – ответила Лонни.

– Девочки сказали, что самые противные обычно уходят перед девятым классом. Когда вы с Сэмом перейдете в старшую школу, у вас все наладится.

– Если мы до этого доживем.

Раньше моей отдушиной было бродить по городу, бросать «вишневые бомбы» и фейерверки, читать и продавать газеты и беседовать с людьми. В Болотном поселке я всего этого лишился.

Лонни быстро завела друзей и при любой возможности проводила время с ними. Отец редко появлялся дома, приходя и уходя, когда ему вздумается. Он сделал для нас запасы сухого молока, тушенки, консервированной кукурузы, замороженных запеканок и кукурузных хлопьев, так что мы не голодали. Дом был нашим единственным в городе безопасным местом.

В наши первые дни в Болотном поселке мы с Сэмом и Салли сбились в кучку, как перепуганные мышки, и большую часть времени смотрели телевизор, забравшись под одеяло. Картинка рябила, потому что антенна была плохая, и у нас было всего два канала, но они оставались для нас единственным окном в большой мир.

Я постоянно думал о маме. Мне недоставало ее ужинов с бамией и ростбифом и жидкого ледяного чая. Я жалел, что не могу позаботиться о ней.

Я не представлял, насколько сильно мы тосковали, до одного вечера, когда отца и Лонни не было дома. Сэм с Салли смотрели в гостиной телевизор и ели сэндвичи с арахисовым маслом, а я поставил в духовку запеканку и включил газ. Спустя сорок пять минут оказалось, что духовка по-прежнему холодная, а запеканка ледяная. Я зажег спичку, открыл дверцу и протянул руку внутрь.

Пламя вырвалось из духовки, и взрывом меня отшвырнуло к стене. Весь дом содрогнулся, стекла зазвенели. Из грязной духовки повалил дым, запахло горящим газом.

Я попытался подняться, но снова упал – теперь на дверь, которая сорвалась с петель, так что я загремел по ступеням и скатился в канаву на заднем дворе. Следующая попытка встать на ноги снова не увенчалась успехом. Вокруг все кружилось, меня тошнило и страшно звенело в ушах. Я кашлял и хватал ртом воздух, но в легкие он не попадал. Лицо мое горело.

Сэм с Салли выскочили на крыльцо, и рты их изумленно распахнулись при виде меня, катающегося по земле.

– Что с тобой? – воскликнула Салли. – У нас что, взрыв?

Я поднял руку, показывая, что все еще жив. Мгновение они молчали, а потом Сэм подскочил и провел рукой по моим волосам, которые обгорели и превратились в подобие жесткой мочалки.

– Ух ты! – хохотнул он, отдернув ладонь. И тут мы все рассмеялись, да так, что не могли остановиться.

– У тебя волосы как щетка, – повторял Сэм. – А бровей вообще нет!

Мы вернулись в дом, но он продолжал вскрикивать «бум!» и бегать по гостиной, имитируя звук взрыва. А мы все смеялись и смеялись.

Впервые за долгое время мы веселились втроем.

Глава 21

В конце нашей первой недели в школе я вернулся домой с чувством облегчения – до понедельника мне не придется сталкиваться ни с бродячими псами, ни со своими обидчиками. В дверях меня встретил отец, рано вернувшийся с работы.

– Садись в машину, – бросил он. – Мы с тобой едем в Гэллап.

От угрожающих нот в его голосе меня бросило в жар. Он говорил, что мы поедем в Гэллап на следующий день, за покупками, так зачем ехать туда теперь? Он показался мне рассерженным и возбужденным. Отец вытолкал меня на улицу, предупредил Лонни, Сэма и Салли, что нас не будет несколько часов, и мы отправились в путь на нашем «Рамблере». Глаза у него пучились, и вена пульсировала на лбу. Он раздувал грудь и бормотал себе под нос.

Я несколько раз спрашивал, почему мы поехали в Гэллап только вдвоем, но отец не отвечал. Он вел себя так, будто меня вообще не было в машине.

Солнце клонилось к закату, когда мы припарковались на Саут-Клифф-драйв напротив нашего бывшего дома. Где сейчас мама? Наверняка уехала, когда поняла, что дом пуст.

Отец достал откуда-то бинокль и стал медленно водить им, пытаясь заглянуть в окна гостиной. Он постоянно крутил колесико, настраивая резкость; мне показалось, что прошло не меньше часа, хотя в действительности это не заняло и десяти минут.

– Проберись внутрь и посмотри, там ли твоя мать, – приказал он мне. – Я хочу знать. И смотри, не попадись.

Отец, похоже, считал, что она в доме, но почему? Он что, думал, она умерла? Мне совсем не хотелось это выяснять.

– Давай, шевелись!

Он толкнул меня к дверце.

Пригнувшись, я перебежал через улицу, чтобы никто меня не увидел. Напротив жил мой приятель Билли, но я не горел желанием снова увидеться с ним или с его семьей. Когда мы в темноте уезжали оттуда, его мать наблюдала за нами через боковое окошко. Мне никогда не забыть ее сердитых глаз. Она ненавидела отца, и я ее не винил. Я тоже его ненавидел.

Тяжелая деревянная дверь гаража стояла открытая, и я проскользнул внутрь. Сердце у меня упало при виде маминого старого коричневого «Форда», оказавшегося внутри. Она должна быть дома – и если она жива, то наверняка в ужасном состоянии, ведь тут очень холодно и совсем пусто.

Но что я скажу, если она меня заметит? Прости, что бросил тебя? Если она лежит в доме мертвая, то это моя вина – я ее убил, разбив ей сердце. Мне хотелось броситься бежать вниз по улице, подальше от этого ужаса. Может, мистер Пино пустит меня пожить у себя в кладовой.

Я открыл дверь подвала и подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Когда я начал различать знакомые черные с зеленым плитки на полу, то потихоньку двинулся вверх по лестнице, стараясь, чтобы ступени не скрипели. Поднимаясь в гостиную, я молился, чтобы она оказалась пустой, но уже понимал, что там увижу.

В свете вечернего солнца мне отчетливо было видно маму, скрючившуюся в углу. Ее одежда лежала там, где отец ее оставил – на грязном матрасе. Мамино лицо кривилось от страдания. Она подняла голову, но не заметила меня. В пустых глазах не отражалось никаких эмоций. До этого момента я не представлял себе, как выглядит полная безнадежность.

Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Зарыдав, я упал на колени.

Глаза мамы ожили, когда она поняла, что это я. Ей не удавалось подняться с места, и я заставил себя встать и подойти к ней, перешагнув через матрас и груду одежды.

Мама схватила меня в объятия.

– Не бросай… меня… здесь, – бормотала она, цепляясь за мою рубашку и крепко обхватив за шею.

– Ты мой старший сын… помоги мне… прошу!

– Мне… мне так жаль! – бормотал я, уткнувшись ей в плечо.

Мамины слезы промочили мне рубашку, пока мы стояли, крепко обнявшись.

Внезапно у меня зашевелились волосы на затылке, как в тот раз в Альбукерке, когда отец застал маму, прячущую его почту. Я обернулся и увидел, что он стоит в паре шагов от нас с искаженным от ярости лицом. Но мне было все равно. Ничто не будет страшней момента, который я сейчас пережил.

– Черт, ты не можешь справиться даже с такой простой задачей! – рявкнул он, вырывая меня из маминых объятий. Он оттолкнул ее в сторону, но мама не упала. Она ухватила меня за рубашку и потянула к себе, но отец снова ее толкнул, и рубашка порвалась.

– Терстон, оставь мне хотя бы Дэвида! Пожалуйста!

– Тельма-Лу, убирайся из этого дома. Сейчас же! Отправляйся в психушку или к своей матери-шлюхе, но освободи дом. Нам ты не нужна.

Отец поволок меня к входной двери. Мама рухнула на пол, рыдая и сотрясаясь всем телом. Руки и ноги у нее дрожали. Если бы горе убивало, она была бы уже мертва. Я подумал, что ей, возможно, даже лучше было умереть, и тут же возненавидел себя за такие мысли.

Крепко сжимая мою руку, отец протащил меня по улице и затолкал в «Рамблер». Он залез на водительское место, завел мотор и вдруг изо всех сил заехал мне в лицо кулаком. Я ударился головой о стекло, в ушах зазвенело. Но боли я почему-то не почувствовал.

– Ты никогда не станешь мужчиной! Надо было оставить тебя с ней, жалкий ты трус!

Отец был прав: я действительно трус. Как еще назвать сына, который не смог защитить свою беспомощную мать? Мне не хватило духу противостоять отцу – и спасти мать. Хороший сын остался бы с ней.

Когда мы вернулись домой, Сэм и сестры стали спрашивать, где мы были, но я ничего не сказал.

В тот день что-то внутри меня сломалось.

Много ночей после того мне снилась мама. Она молила о помощи, а отец бил ее по лицу, и я не мог ничего сделать. В других снах отец толкал ее, и мама падала на пол. Когда я к ней подбегал, она уже была мертва. Я поднимал голову и видел, что отец целится в меня пистолетом.

Отец не верил в бога, а я – да. В самых страшных кошмарах я слышал голос господа, который говорил:

– Тебе нет прощения за то, что ты сделал с матерью. Ты – пропащая душа.

Я молил дать мне еще шанс и просыпался.

* * *

Частенько, когда отец приходил домой, от него попахивало виски, и он рассказывал нам о свиданиях с разными женщинами. По его словам, он подыскивал детям новую мать. Я не представлял себе, кого может привлечь такая роль.

Если отец и был недоволен своей работой в резервации навахо, он никак этого не показывал.

– Большинство этих придурков и задницы своей не найдут без двух карт и компаса, – говорил он, качая головой.

– Может, тебе поискать другую работу?

Он бросал на меня один из своих грозных взглядов:

– Запомни раз и навсегда – мы остаемся тут.

Мне казалось, он не обращает внимания на наш внешний вид, но как-то вечером, когда отец приехал домой на ужин, он несколько минут рассматривал меня с противоположного конца стола. Никого не беспокоило, что очки у меня перемотаны проволокой – отец отказывался покупать мне новые, хоть эти и сломались, – поэтому я знал, что его интересует другое: синяки и царапины у меня на лице и шее.

– Похоже, тебя регулярно бьют, так, парень? – спросил он. – Ну-ка, подойди!

Я стоял, опустив глаза, пока отец ощупывал пальцами мою голову. Он не пытался меня утешить – просто хотел понять, как часто меня избивали.

Надув грудь, он положил ладони мне на плечи.

– Посмотри на меня, – приказал он. – Тебе лучше научиться защищаться, потому что мы отсюда никуда не переедем.

Больше слов не требовалось – я все прочел у него на лице. Как мог сын настоящего чероки быть таким слабаком?

Отец учил меня играть на чужих слабостях и находить выход из любой ситуации. Но не в таких условиях. Парни из трейлеров и индейских хижин жевали табак, курили сигареты, пили виски и успевали обрюхатить по крайней мере одну девицу еще до перехода в старшую школу. Некоторые мальчишки в моем классе были старше меня на год, а то и на два, и росли такими же хулиганами, как когда-то мой отец. По ночам они собирались в банды и дрались с другими за территорию, девушек или виски; порой доходило и до убийств.

Я никак не мог ни напугать их, ни сделать своими друзьями.

За исключением Генри. На третий день в новой школе, за завтраком, когда я сидел в уголке, прикидываясь невидимкой, один из прилично одетых мальчишек-навахо из моего класса встал и подошел ко мне.

– Привет, ты же у нас новенький? Как тебя зовут?

Он был высокий и крепкий, с дружелюбной улыбкой. Еще раньше во дворе я заметил, как все охотно общаются с ним. Похоже, он отлично ладил даже с главными задирами из индейских хижин. И все равно я нервничал. С какой стати ему пытаться подружиться со мной? Мне нечего ему предложить.

– Я Генри, – сказал мальчишка, жестом приглашая меня пересесть к нему за стол.

С тех пор мы вместе ходили на уроки и перебрасывались шутками. Он пригласил меня как-нибудь зайти к нему домой в Уиндоу-Рок. Когда он был рядом, другие оставляли нас в покое.

Но без Генри я чувствовал себя беззащитным. Сэм, мой верный соратник в наших проделках в Гэллапе, в Болотном поселке смирился с участью неудачника и не желал бороться, пытаясь просто выжить.

– По крайней мере, Сэма не бьют, – сказал отец. – Почему ты не можешь дать сдачи? Выбить разок из них дерьмо?

– Они ходят целыми стаями. Бросают в нас пистоны – это еще больней, чем собачьи укусы!

Я поморщился собственной слабости – отцу ведь было все равно.

– Так сделай что-нибудь! Перестань трусить! – рявкнул он, словно это я виноват в том, что меня преследуют.

– Я тебе куплю винтовку, и в следующий раз, когда они тебе попадутся, просто пристрели их!

Я, конечно, не представлял, как превратить мальчишек-навахо в своих друзей, но поубивать их было не самым лучшим решением.

Когда однажды вечером к нам в дверь негромко постучали, я сначала подумал, что ослышался. Но стук повторился. Мы с Сэмом и Салли, сидя на кушетке перед телевизором, переглянулись испуганными глазами. За все время после переезда в Болотный поселок никто к нам не приходил. Я осторожно приоткрыл дверь и увидел улыбающееся лицо пожилой женщины-навахо.

Ничто не могло удивить меня больше. Она была плотная, с седыми волосами, стянутыми в тугой узел, в традиционной индейской юбке из красного бархата и черной блузе, и с большим количеством украшений из бирюзы. Я ее узнал: она жила в ржавом трейлере через улицу от нас.

– Смотрела за вами. Надо моя помощь, – сказала женщина. – Я Эвелин.

Широко улыбаясь, она заглянула в дом через мое плечо.

– Мать где? Почему тут?

Я не сразу стал понимать ее ломаный английский, но с первых мгновений ощутил искреннюю заботу. Ее темно-карие глаза источали больше доброты, чем я когда-нибудь видел.

– Помочь готовить обед.

Она вошла в дом и двинулась в обход по комнатам, словно член семьи.

– Вы делать уроки.

Если есть на свете бог, то именно он послал нам этого ангела. Впервые за долгое время на наше жилище опустился покой.

После этого мы с Сэмом и Салли виделись с Эвелин каждый день.

– Что учить в школа? – спрашивала она.

– Хулиганы меня бьют, а собаки кусают, – отвечал я, показывая дыры на штанах и царапины на лице.

– Я смыть кровь, отогнать собак и хулиганов, – утешала меня Эвелин, улыбаясь.

Однажды вечером, когда мы с ней сидели обнявшись и она гладила меня по голове, я рассказал ей о том, что так долго держал внутри.

– Мы бросили маму, а отец нас бьет ремнем…

Я выболтал все семейные секреты Кроу, и мне было очень стыдно.

Каждый день в школе на меня нападали во время перемен, и хотя я отбивался, победить не получалось. Похоже, все хулиганы считали меня легкой мишенью. Возвращаясь в класс со свежими царапинами и синяками, я, глотая слезы, вспоминал Эвелин: ее смеющиеся глаза и то, как она прищелкивает языком, когда произносит английские слова, – и мне становилось легче.

Порой, лежа в постели по ночам, я волновался, что она больше не придет. Но каждый день, стоило нам вернуться из школы, Эвелин появлялась на пороге. Она была первым взрослым, который по-настоящему меня любил и заботился обо мне, не требуя ничего взамен. Я знал – что бы ни случилось, она будет на моей стороне.

Сэм с Салли тоже ее полюбили. Как только Эвелин приходила, напряжение в доме спадало. Я никогда не говорил, что люблю ее, из страха, что она не сможет ответить мне то же самое, но, думаю, Эвелин и так знала.

Она рассказывала нам истории о Долгом пути[7]7
  Насильственная депортация навахо из Аризоны в Нью-Мехико в 1864 году.


[Закрыть], или «времени страха», когда навахо проиграли войну с Китом Карсоном.

– Бабушка быть девочкой, жить тут недалеко. Солдаты окружить навахо, гнать много миль. Кто не успеть за солдаты на лошадях, падать. Солдаты в них стрелять. В еда много черви и жуки. Много голодать. Апачи тоже много убить. Навахо четыре года в плен. Вернуться домой в священное место. Все в руках Бога.

Как могла она простить то, что сделали с ее народом? Как могла сохранить такое доброе сердце? Я этого не понимал. Она наполняла дом своим заливистым смехом. Учила нас хозхони (гармонии) и аджуба (доброте) – они всегда к тебе возвращаются. И даже предлагала провожать в школу.

– Я побить хулиганов, – говорила Эвелин. И, наверное, она правда бы с ними справилась.

Однажды утром, в конце марта, по пути в школу какой-то плечистый, высокий подросток-навахо поравнялся со мной, пока другие меня подгоняли и толкали. Они тут же рассыпались в стороны.

– Я Томми, – с улыбкой сказал он, глядя на меня сверху вниз. – Ты в каком классе?

– В пятом.

Я уже готовился к тому, что он меня побьет. Я весь подобрался и встал между ним и Сэмом, чтобы мой младший брат успел убежать.

Но Томми продолжал разговаривать со мной так, будто мы – старые друзья. Остальные дети из хоганов и трейлеров ушли вперед, никто больше не беспокоил ни Сэма, ни меня.

Когда мы добрались до школы, Томми сказал:

– Заходи ко мне как-нибудь. Я живу на Седьмой улице.

Он сделал пару шагов в сторону своего класса, а потом остановился и оглянулся.

– Кстати, как тебя зовут?

– Дэвид Кроу.

– Гаагии.

Он кивнул головой.

– Это хорошее имя. Увидимся, Гаагии.

– Что значит гаагии? – спросил меня Сэм, прежде чем убежать в противоположный конец коридора.

– Не знаю. Надо спросить Генри.

К этому времени мы с Генри стали добрыми приятелями.

Мистер Эдей сидел за своим столом над открытым журналом. Он напоминал мне Уорда Кливера, всегда спокойного и сдержанного.

Генри зашел в класс сразу за мной.

– Что значит гаагии? – спросил я его.

– Это означает «ворон» – Кроу – на навахо. А что?

Я рассказал ему, как Томми проводил нас с Сэмом до школы.

Брови Генри изумленно взлетели вверх.

– Томми? Да он верховодит самой крутой бандой в Форт-Дефайнс! Он может побить кого угодно, все боятся связываться с ним.

Генри похлопал меня по спине.

– Круто! Я тоже буду звать тебя Гаагии.

– Звучит лучше, чем билагаана.

Я сел за свою парту рядом с Генри.

– Кстати, а это что значит?

Ухмыляясь, Генри объяснил:

– Это плохое слово для белого человека.

– Ясно. Гаагии куда лучше.

Мы оба рассмеялись.

Благодаря Эвелин, Генри и Томми моя жизнь стала чуть более сносной.