Текст книги "Вопрос на десять баллов"

– Кто, я? Господи, нет, я ужасен. – Затем, в качестве эксперимента, я добавляю: – Кроме того, не думаю, что достаточно красив, чтобы стать актером.

– Нет, да что ты! Есть много актеров, которые вовсе не красавчики…

Так мне и надо!

Когда мы подходим к доске объявлений рядом с аудиторией № 6, я чувствую себя так, словно снова иду узнавать результаты экзаменов в предпоследнем классе: спокойная уверенность, смешанная с должным количеством тревоги, осознание того, насколько важно контролировать свое лицо, не выглядеть слишком самодовольным, слишком самонадеянным. Просто улыбнись, понимающе кивни и отойди.

Подходя к доске объявлений, я вижу панду, выглядывающую из-за плеча Люси Чан, и что-то в наклоне головы Люси подсказывает мне, что она узнала не слишком добрую новость. Она оборачивается и уходит прочь, одарив меня на прощание разочарованной улыбочкой. Значит, такие люди, как Люси Чан, не будут с нами в телестудии «Гранада». Какая досада! Ведь она выглядит такой милой. Я сочувственно улыбаюсь ей вслед, затем подхожу к доске объявлений.

Я смотрю на результаты.

Моргаю и смотрю снова.

ТЕСТИРОВАНИЕ

ДЛЯ «УНИВЕРСИТЕТСКОГО ВЫЗОВА»

На тестировании для «Университетского вызова» 1985 года были показаны следующие результаты:

Люси Чан – 89%

Колин Пейджетт – 72%

Алиса Харбинсон – 53%

Брайан Джексон – 51%*

Таким образом, в этом году состав команды будет таким: Патрик Уоттс, Люси, Алиса и Колин. Наша первая тренировка состоится в следующий вторник. Горячо поздравляю всех участников!

Патрик Уоттс

* В случае крайней необходимости или острой, опасной для жизни болезни кого-то из игроков нашим резервом номер один является Брайан Джексон.

– О боже! Не могу поверить, я в команде! – визжит Алиса, прыгая от радости и сжимая мою руку.

– Молодчина, поздравляю. – Я где-то нахожу улыбку и пришпиливаю ее к своему лицу.

– Да ты хоть понимаешь, что если бы ты не подсказал мне те ответы, то попал бы в команду вместо меня! – вопит она.

Да уж, Алиса, я это очень хорошо понимаю.

– Ну, что теперь будем делать? Может, пойдем в бар и напьемся в стельку? – предлагает она. Но я остался совсем без денег, и меня вдруг охватывает приступ лени.

Я не попал в команду, у меня в кармане 98 пенсов, и я безнадежно влюблен.

Даже не безнадежно. Бесполезно.

Второй раунд

– Он говорит вместо трефы – крести, – презрительно заявила Эстелла, едва мы начали играть.

Чарлз Диккенс. Большие надежды.

Перевод М. Лорие

9

В о п р о с: Джордж, Энни, Джулиан, Тимми и Дик более известны как…

О т в е т: Славная пятерка.

Я всегда ожидал, что со мной в университете произойдут три вещи: первая – я потеряю девственность, вторая – получу предложение стать шпионом, и третья – сыграю в «Университетском вызове». Первое из трех этих желаний, девственность, улетело через окно за две недели до моего отъезда из Саутенда в результате пьяной и скупой возни около мусорного бачка на колесиках на задворках универмага «Литтлвудс» благодаря любезности Карен Армстронг. По большому счету, рассказывать об этом происшествии нечего: земля не сдвинулась с места, лишь немного сдвинулся мусорный бачок. Потом был небольшой спор относительно того, получилось ли у нас «сделать это правильно», на основании чего вы можете сделать вывод о необычайном мастерстве и изысканной сноровке, которыми отличалась моя сексуальная техника. Возвращаясь домой той памятной летней ночью, когда мы наслаждались посткоитальными остатками бутылки теплого «Мерридауна», Карен повторяла снова и снова: «Никому не говори, никому не говори, никому не говори», словно мы только что совершили что-то действительно ужасное. Полагаю, в некотором роде так оно и было.

Что касается предложения пошпионить на правительство ее величества, то, даже если абстрагироваться от моих идеологических убеждений, я более чем уверен, что для карьеры шпиона языки крайне важны, а я владею лишь французским в объеме программы средней школы. У меня пятерка, кстати, но все же если говорить о настоящем шпионаже, то все, что я смогу сделать, – это внедриться, скажем, во французскую начальную школу, ну, максимум, в булочную.

Красная Кобра, это Черная Ласточка. Я получил точное расписание автобусов…

В общем, у меня оставался только «Вызов», так я и его умудрился просрать. Сегодня состоится первое собрание, и я приложил все усилия для того, чтобы убедить Патрика пригласить меня. Сначала он просто избегал всяких разговоров со мной, но потом, когда мне наконец-то удалось перехватить его, заявил, что запасным игрокам приходить вовсе не следует, поскольку он знает наверняка, что никто не попадет под машину. Но я настаивал, пока не сломил сопротивление Патрика, потому что если не приду, то не увижу Алису, если только не буду слоняться под ее окнами.

Не могу сказать, что эта мысль не приходила мне в голову. Целых шесть дней после нашей встречи я ни разу не видел ее. А я искал. Всякий раз, приходя в библиотеку, я кругами ходил вокруг столов или подозрительно слонялся в секции трагедий. Когда я приходил в бар с Маркусом и Джошем и те без особого энтузиазма знакомили меня с очередным Джеймсом, или Хьюго, или Джереми, я смотрел на дверь у них спиной – вдруг она войдет. Просто гуляя между лекциями, я постоянно смотрел по сторонам, но ее совсем нигде не было видно. Возможно, ее университетский опыт здорово отличается от моего. Или Алису сейчас можно встретить совсем в другом месте? Возможно, она уже влюбилась в какого-нибудь прекрасного, скуластого ублюдка, никарагуанского поэта в ссылке, или скульптора, или еще кого-нибудь и провела последнюю неделю в постели, попивая марочные вина и читая вслух стихи? Ну ладно, хватит об этом думать. Просто позвони в дверь еще раз.

Интересно, Патрик специально дал мне неверный адрес? Я уже собираюсь уходить, когда слышу, как он топает вниз по лестнице.

– Привет! – говорю я, ослепительно улыбаясь, когда он открывает дверь.

– Привет, Брайан, – стонет Патрик, обращаясь к точке справа от моей головы, которая ему нравится больше, затем я поднимаюсь вслед за ним по общественной лестнице в его квартиру.

– Так что, сегодня все придут? – невинно интересуюсь я.

– Думаю, да.

– А ты со всеми говорил?

– Угу.

– Значит, и с Алисой поговорил?

Он останавливается на лестнице, оборачивается и смотрит на меня:

– А что?

– Просто интересно.

– Не волнуйся, Алиса придет.

Патрик снова в своей форменной университетской трикотажной рубашке, что меня немного озадачивает. Ну, я бы понял, если бы на ней было написано «Йельский университет», или «Гарвард», или еще что-нибудь в этом роде – тогда это был бы выбор, продиктованный модой. Но к чему рекламировать факт, что ты учишься в университете, перед людьми, которые учатся в университете с тобой! Неужели его беспокоит, будто люди решат, что на самом деле он прикидывается?

Мы входим в квартиру – она маленькая и простая, напоминает об образцово-показательных домах в странах Восточного блока. Пахнет теплым фаршем и луком.

– Я купил вина! – сообщаю я.

– Я не пью, – отвечает Патрик.

– Ах да, ладно.

– Думаю, тебе понадобится штопор. Где-то он у меня валялся. Хочешь чая или предпочитаешь начать сразу с алкоголя?

– С выпивки, если не возражаешь!

– Отлично, тогда проходи вон туда, я к тебе присоединюсь через минутку. Ты ведь не куришь, правда?

– Нет.

– Потому что в моем доме курить строго-настрого запрещается…

– Хорошо, я же сказал, что не курю.

– Ага, вот здесь. И ничего не трогай!

Поскольку Патрик уже на третьем курсе, а у его родителей наверняка есть деньги, он ведет почти взрослую жизнь: хорошая, не казенная мебель, возможно его собственная, телевизор, видик, в гостиной ни кровати, ни газовой плиты, ни душевой кабинки. На самом деле его и студентом-то назвать нельзя: каждая вещь на своем месте, и для каждой вещи есть свое место, словно в обители монаха или логове особо изощренного серийного убийцы. Пока Патрик ищет штопор, я осматриваю комнату. На стене над его столом находится единственное украшение в квартире: плакат, на котором изображен пляж и цепочка следов, исчезающих в закате, и воодушевляющее стихотворение о том, что Иисус всегда рядом с тобой. Хотя было бы честным напомнить Патрику о том, что если бы Иисус был рядом с ним в телевизионной студии в прошлом году, то он набрал бы больше 65 баллов.

Раздается звонок в дверь, и я слышу, как Патрик вприпрыжку несется по лестнице, поэтому пользуюсь шансом изучить его полки. В основном это учебники по экономике, расставленные четко в алфавитном порядке, и Библия благовестия. Еще одна полка с фильмами – «Монти Пайтон и Священный Грааль» и «Братья Блюз» – выдает более светлую сторону Патрика Уоттса.

А вот рядом с ними стоит подборка из двадцати одинаковых видеокассет: полка с домашними записями, на торцах которых белые наклейки с каллиграфически выведенными надписями. Я делаю шаг, чтобы получше рассмотреть, и невольно ахаю. Надписи на кассетах гласят:

03/03/1984 – Ньюкасл – Суссекс

10/03/1984 – Дарем – Лестер

17/03/1984 – Кингс-колледж – Данди

23/03/1984 – Колледж Сидни Сассекс – Эксетер

30/03/1984 – Институт науки и технологий Манчестерского университета – Ливерпуль

06/04/1984 – Бирмингем – Университетский колледж Лондона

…и так далее, Килский университет – Суссекс, Манчестер – Шеффилд, Открытый университет – Эдинбург. Поверх кассет лежит фотография в рамке, лицом вниз. Чувствую себя совсем как Мэрион Крейн[28]28
  Героиня фильма Альфреда Хичкока «Психо», которая погибает от удара ножом в душевой придорожного мотеля.


[Закрыть], но все же поднимаю фотку и смотрю на нее: да, действительно на этой фотографии Патрик здоровается за руку с Бамбером Гаскойном, и осознаю, охваченный внезапным приступом ужаса, что это святилище Патрика и я по неосторожности попал в логово сумасшедшего…

– Что-то ищешь, Брайан?

Я резко разворачиваюсь и озираюсь в поисках оружия. Патрик стоит в дверях, а Люси Чан выглядывает из-за его плеча, а панда Люси Чан выглядывает из-за ее плеча.

– Просто восхищаюсь фотографией!

– Отлично, но не мог бы ты положить ее на место? Именно туда, откуда взял…

– Да-да, конечно…

– Люси – чаю?

– Да-да, спасибо…

Патрик прожигает меня взглядом, красноречиво говорящим «не суй нос куда не надо», и направляется на кухню. Люси садится на стул Патрика с жесткой спинкой, но только на краешек, чтобы не раздавить свою панду. Мы сидим и молча улыбаемся друг другу, и она вдруг без всякой видимой причины издает звенящий нервный смешок. Это очень маленькая и изящная девушка, одета в очень чистую и тщательно выглаженную белую блузку, застегнутую на все пуговицы. Не то чтобы это было для меня важным, но Люси достаточно привлекательная, несмотря на приводящую в замешательство низкую челку, которая стелется по ее лбу и смыкается с бровями, словно сдвинутый вперед парик.

Я пытаюсь придумать, что сказать. Прикидываю, а не сказать ли ей, что, согласно Книге рекордов Гиннесса, фамилия Чан была официально признана самой распространенной на планете, но потом решаю, что она наверняка это уже знает, поэтому я просто говорю:

– Слушай, а у тебя отличный результат! Классная работа – восемьдесят девять баллов!

– Ой, спасибо. И у тебя отличный результат, ты так классно поработал, что…

– Проиграл?

– Ну… да, думаю, именно так! – И она снова хихикает своим высоким и хрупким смехом. – Так классно поработал, что проиграл!

К черту политес! Я тоже смеюсь и говорю:

– Неважно. Провалюсь снова – провалюсь лучше!

– Самуэль Беккет, точно?

– Точно, – отвечаю я, захваченный врасплох. – Так что ты изучаешь, я забыл?

– Я на втором курсе медицинского, – отвечает Люси, и я думаю о том, что она, черт побери, просто гений. С искренним благоговением смотрю на нее, а она тем временем пытается выбраться из своего сверхмодного рюкзака.

– Мне нравится панда, – говорю я.

– Ой, спасибо!

– Я сначала подумал, у тебя пекинес на плече. Или мне лучше сказать – пекинец на плече? – Она смотрит на меня непонимающим взглядом, поэтому, чтобы прояснить вопрос, я добавляю: – Ты ее из дому с собой привезла?

– Прости, не поняла?

– Ты ее из дому с собой привезла?

Она немало озадачена:

– Ты имеешь в виду мое общежитие?

У меня такое ощущение, будто я падаю:

– Нет, из твоего… ну, понимаешь… привезла с родины?

– А, ты имеешь в виду Китай! Потому что панда, верно? Ну, на самом деле я из Миннеаполиса, раз на то пошло.

– Нет, но твоя родина – это…

– Миннеаполис…

– А родина твоих родителей…

– Миннеаполис…

– А родина их родителей…

– Миннеаполис…

– Да, конечно, Миннеаполис, – сдаюсь я, и она дарит мне такую прекрасную, откровенную улыбку, полную доброты, словно и не заметила, что я только что вел себя как невежественный расист. – Откуда родом Принц! – поспешно добавляю я.

– Точно! Откуда родом Принц, – говорит она. – Хотя этого чувака я ни разу не встречала.

– Понятно, – бормочу я и пробую зайти с другой стороны. – А ты смотрела «Пурпурный дождь»?[29]29
  Музыкальный фильм с участием Принца.


[Закрыть]

– Нет, – отвечает она. – А. Ты. Смотрел. «Пурпурный дождь»?

– Ага, два раза.

– И понравилось?

– Не очень!

– Но ты же сказал, что смотрел два раза!

– Знаю, – говорю я и добавляю шутливо, с сочным американским акцентом: – Вот поди разберись!

И тут, слава богу, дверь открывается, и в ней появляется здоровяк Колин Пейджетт, а в руках у него – четыре бутылки «Ньюси браун»[30]30
  Ньюкаслский темный эль.


[Закрыть] и картонное ведерко из «Кей-Эф-Си».

Патрик проводит его в комнату с таким видом, с каким старший дворецкий проводит трубочиста, и в последовавшей неуклюжей тишине я перевариваю в голове свежие мысли о сложном искусстве разговора. Конечно, в идеальном варианте мне хотелось бы просыпаться по утрам с распечаткой всего, что я скажу в течение дня, чтобы можно было подумать и переписать свои реплики, вычеркнув дурацкие ремарки и тупые идиотские шутки. Но это явно непрактично, а второй вариант – больше никогда ничего не говорить – тоже вряд ли сработает.

Возможно, лучше к разговору подходить как к переходу через дорогу: перед тем как открыть рот, нужно посмотреть в обе стороны, затем внимательно подумать, что именно я хочу сказать. И если при этом моя речь станет немного медленной и неестественной, как при трансатлантическом телефонном разговоре, это означает, что я немного задержался на образной разговорной обочине, глядя направо-налево, но пусть лучше так, ведь это явно разумнее, чем опрометью бросаться в поток машин. Мне больше нельзя перебегать улицу, как сейчас.

К счастью, сейчас не надо вести беседы, потому что, пока мы ждем появления Алисы, Патрик достает одну из своих наиценнейших видеокассет – прошлогодний суперфинал, и мы сидим и смотрим, как команда Университета Данди снова побеждает. Патрик тем временем бормочет ответы, а Колин ест свое ведерко жареной курятины, и в течение пятнадцати минут раздаются только эти звуки: Колин обсасывает куриные бедрышки, а Патрик с дикими глазами что-то бормочет с подлокотника дивана.

– …Кафка… Азот… Тысяча девятьсот пятьдесят шестой… Двенадцатиперстная кишка… Вопрос-ловушка, ни один из них… Карл Филипп Эммануил Бах…

То и дело встреваю я или Колин, с набитым куриным мясом ртом:

– Равель… «Ад» Данте… Роза Люксембург… «Вени, види, вичи»…

Но Патрик явно помечает свою территорию, показывает, кто здесь босс, потому что его голос постепенно становится громче:

– …«МУДИ БЛЮЗ»… ГОЙЯ… БРЮШНОЙ ТИФ… МЭРИ… ЭТО ВСЕ ПРОСТЫЕ ЧИСЛА…

…И хотя я люблю программу не менее других, но не могу отделаться от мысли, что все это немного слишком…

– …РЕЙН, РОНА, ДУНАЙ… МИТОХОНДРИЯ… МАЯТНИК ФУКО…

…Интересно, он это все наизусть зазубрил? А нам полагается считать, что он этого никогда не видел, или нам полагается считать, что он и так все это знает? И что по этому поводу думает Люси Чан? Я бросаю взгляд в сторону и вижу, что она наклонила голову, вроде как смотрит в пол, но глаза ее закрыты, и сначала мне кажется, что она, наверное, расстроена, что вполне понятно, но потом я замечаю, как слегка подрагивают ее плечи, и понимаю, что она пытается не рассмеяться…

– …«ОДА ГРЕЧЕСКОЙ ВАЗЕ»… БО ДИДДЛИ… ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ… БЕРЛИНСКИЙ АВИАМОСТ…

…И в тот момент, когда кажется, что она вот-вот расхохочется, внизу раздается звонок, и Патрик мчится открывать, оставив нас втроем смотреть в телевизор перед собой. В конце концов Колин первым нарушает тишину. Тихим, заговорщицким голосом он спрашивает:

– Слышь, народ, это только мне кажется или этот чувак и правда на всю голову шизанутый?

С появлением Алисы атмосфера значительно разряжается. Она прибегает вся запыхавшаяся, упакованная в шарф, пальто и замшевые рукавицы, обводит комнату взглядом, всем улыбается и произносит «привет».

– Привет, Брай, – тепло говорит она и игриво подмигивает мне.

Патрик, зубрила, суетится вокруг нее, теребит руками свои бежевые пластиковые волосы, предлагает ей присесть и наливает бокал болгарского «Каберне совиньон», которое купил я (причем за немалые для меня деньги), словно это его бутылка. Когда Алиса спрашивает: «Ничего, если я закурю?», Патрик отвечает: «Пожалуйста!», словно его внезапно озарила ужасная мысль о том, как это он раньше не догадался, и начинает смотреть по сторонам, что можно использовать как пепельницу, и находит небольшую тарелочку со скрепками, которые он вытряхивает на стол в диком панковском порыве.

Алиса втискивается на диван рядом со мной, прижавшись своим бедром к моему, а Патрик прочищает горло и обращается к команде:

– Вот мы и собрались! Славная четверка! Я искренне надеюсь, что в этом году мы покажем нечто особенное…

Секундочку – славная четверка?

– Чтобы объяснить вам, как все устроено, начну с того, что…

Я считаю людей, собравшихся в комнате: один, два, три…

– …на первом этапе нам нужно пройти отбор на турнир, который будут показывать по телевизору…

Почему бы не сказать «Славная пятерка»? У него бы не отсох язык сказать «Славная пятерка».

– Это состоится через две недели, и все пройдет в неформальной, но весьма напряженной атмосфере, так что нам придется постараться изо всех сил, как будто нас действительно показывают по телевизору. Поэтому начиная с сегодняшнего дня я предлагаю нам четверым собираться здесь в это время каждую неделю, просто пробегаться по нескольким вопросам, которые я буду готовить заранее, может, смотреть пару-тройку кассет, чтобы держать руку на пульсе…

Секундочку – почему я не могу прийти? Мне нужно приходить, если я не приду, то не увижу Алису. Я поднимаю руку, чтобы задать вопрос, но Патрик как раз ставит кассету в видик, поэтому я кашляю и говорю:

– Кхм, Патрик?

– Да, Брайан?

– А мне не надо приходить?

– Не думаю…

– Совсем?..

– Совсем.

– А вам не кажется, что, вообще-то, это неплохая идея…

– Послушай, ты нам понадобишься только в экстренном случае. Мне кажется, будет лучше, если мы вчетвером притремся друг к другу как к членам команды, чтобы смотреть друг на друга, ну, как на команду.

– Так я вам не нужен?

– Нет.

– Даже просто для того, чтобы я приходил, знаете ли, наблюдал?..

– Нет, Брайан, не надо приходить… – И Патрик нажимает кнопку воспроизведения на видике. – Вот, а сейчас посмотрим четвертьфинал позапрошлого года – Лидс против Биркбека. Очень хорошая игра. – Он плюхается на диван, так что Алиса теперь зажата с двух сторон и ее бедро прижато к моему, но мои мысли заняты разработкой планов убийства Патрика Уоттса.

10

В о п р о с: Какой латинский девиз сопровождает ревущего льва в начале фильмов компании «Метро Голдвин Майер» и что он означает?

О т в е т: Ars gratia artis – искусство ради искусства.

– Знаете, честно говоря, я это просто ненавижу. Я имею в виду, что это великое лирическое любовное стихотворение – полная чушь. Это всего лишь стишки озабоченного парня, сексуально неудовлетворенного, жалкого хама, который пытается залезть возлюбленной под юбку, разглагольствуя о «крылатой мгновений колеснице», и не признает «нет» за ответ. В этом стихотворении нет ничего лирического или романтического, и уж подавно ничего эротичного, – протяжно говорит подружка Алисы, Эрин, девушка с глазами кошки и обесцвеченными волосами. – На самом деле, если бы парень прислал мне это стихотворение, или прочитал его вслух, или еще чего, я бы вызвала полицию. Неудивительно, что его возлюбленная так и осталась неприступной. Этот поэт – настоящий женоненавистник.

— Так ты считаешь, что Эндрю Марвелл[31]31
  Эндрю Марвелл (1621–1678) – английский поэт-метафизик, один из основателей поэзии английского классицизма.


[Закрыть] – женоненавистник? – спрашивает профессор Моррисон, откидываясь в кресле и переплетая длинные пальцы на животе.

– В общем-то, да. По крайней мере, в этом стихотворении.

– Значит, голос поэта и голос в стихотворении – это одно и то же?

– А почему бы и нет? Нет ничего, что указывало бы на существование четкого разделителя…

– А ты что думаешь, Брайан?

По правде говоря, я как раз думаю об Алисе, поэтому беру небольшой тайм-аут, прикрывая его растиранием ушей, словно мои самые важные способности скрыты в мочках и нужно просто немного разогреть их. Это всего лишь третий мой семинар, и в прошлый раз я влип – сказал, что читал «Мэнсфилд-парк»[32]32
  Роман Джейн Остин.


[Закрыть], хотя в действительности всего лишь смотрел половину серии по телику, – поэтому в этот раз очень важно не облажаться. Я выуживаю из своего арсенала фразу «исторический контекст».

– Думаю, здесь все намного сложнее, особенно если смотреть на стихотворение сквозь призму исторического контекста…

Тут Эрин чмокает губами и вздыхает – она всегда так делает, стоит мне только открыть рот на семинарах. Эрин явно меня на дух не переносит, хотя и не знаю почему – ведь я всегда ей улыбаюсь. Хотя, может, причина кроется именно в этом? Ладно. Сосредоточься.

– Начать хотя бы с того, что здесь явно присутствует большая доля юмора. Риторика используется вполне осознанно, и в этом смысле стихотворение немного схоже со сто тридцатым сонетом Шекспира, «ее глаза на звезды не похожи…». – (Круто я.) – Кроме того, красноречие поэта показывает его глупцом: отчаяние, крайности, на которые ему приходится идти, чтобы убедить возлюбленную уступить, делают его поистине комическим персонажем. Это комедия сексуального разочарования и романтического унижения. На самом деле эта эпонимическая «застенчивая возлюбленная»[33]33
  Стихотворение Э. Марвелла называется «Застенчивой возлюбленной».


[Закрыть], объект страсти, оставшийся без взаимности, облачена в стихотворении всей властью…

– Да что за поток реакционного, шовинистического дерьма! – возмущается Эрин, которая в течение моей речи извивалась на стуле, яростно скрипя винилом. – У неприступной возлюбленной нет власти, как нет и индивидуальности, просто пустышка, которую характеризует лишь красота и нежелание переспать с поэтом. И тон здесь ни капли не комичный и не лиричный, а хамский, повелительный и тиранический.

Затем Крис-Хиппи поднимает свою грязную руку и начинает говорить, и я решаю дать Эрин возможность использовать его как палку для заточки когтей вместо меня. Профессор Моррисон улыбается мне отеческой улыбкой, давая понять, что он полностью согласен со мной. Мне нравится профессор Моррисон. А еще я его побаиваюсь – наверное, это правильное сочетание для преподавателя. Он немного похож на Дэвида Аттенборо, что тоже неплохо для преподавателя, носит преимущественно вельвет и трикотажные галстуки и худой как щепка, если не считать пузика, которое выглядит подушкой, привязанной к телу под грязной рубашкой. Он пристально вслушивается в ваши слова, немного задрав голову, сложив ладони перед губами, совсем как Умники по телику.

Пока Эрин заживо свежует Криса, а профессор Моррисон смотрит на них, я перестаю следить за темой разговора, смотрю в окно, выходящее в сад, и возвращаюсь к мыслям об Алисе.

Топая с семинара по Хай-стрит, я вижу Ребекку Как-Бишь-Ее вместе с парой охрененно-озлобленно-решительных, с которыми она повсюду шатается. Они суют листовки в руки индифферентных покупателей, и я начинаю задумываться, не перейти ли мне на другую сторону улицы. Честно говоря, я немного подозрительно отношусь к ней, особенно после нашего последнего разговора, но я дал себе слово завести в университете как можно больше новых друзей, даже если мне изо всех сил будут показывать, что недолюбливают меня.

– Приветик! – говорю я.

– О, танцующая королева! Как дела? – спрашивает Ребекка и всовывает мне листовку, призывающую бойкотировать «Барклайз».

– На самом деле стипендию мне платит другая заботливая гуманистическая транснациональная банковская организация! – говорю я с колким, язвительным, сатирическим мерцанием в глазах, но она уже и не смотрит на меня, а снова раздает листовки и орет: «Боритесь с апартеидом! Поддержите бойкот! Не покупайте товары из ЮАР! Скажем „нет“ апартеиду!»

Я начинаю чувствовать себя тоже немного бойкотированным, поэтому уже делаю несколько шагов прочь, когда она говорит ненамного более мягким голосом:

– Ну как, значит, обживаешься помаленьку?

– Да нормально. Живу в доме вместе с парой настоящих долбаных Рупертов. Но если не считать этого, то вообще все не так уж плохо… – Удочку насчет классовой борьбы я забросил специально для нее, но не думаю, что она схватила наживку, потому что смотрит на меня непонимающим взглядом.

– Так их обоих зовут Рупертами?

– Нет, зовут их Маркус и Джош.

– А почему они Руперты?

– Да потому что они, они… ну, знаешь… Руперты.

Но шутка начинает утрачивать соль, и мне приходит в голову предложить ей пораздавать листовки вместо нее. В конце концов, в этом вопросе я занимаю убежденную позицию: политики воздержания от южноафриканских фруктов я придерживаюсь едва ли не столь же строго, как политики воздержания от фруктов вообще. Но тут Ребекка сворачивает оставшиеся листовки и вручает их своим коллегам:

– Ну ладно, на сегодня мне хватит. Увидимся, Тоби, пока, Руперт…

И я вдруг обнаруживаю, что иду по улице рядом с ней, не особо понимая, чья же это была идея.

– Так куда сейчас направимся? – интересуется она, засунув руки глубоко в карманы своего черного винилового пальто.

– В общем-то, я как раз шел в городскую картинную галерею!

– В картинную галерею? – заинтригованно переспрашивает она.

– Ага, дай, думаю, пройдусь посмотрю, чего там новенького.

Ребекка морщит нос и говорит:

– О’кей, давай посмотрим, чего там новенького.

Ох уж эта старая как мир уловка насчет того, чтобы посмотреть, чего новенького в картинной галерее! Давненько я искал повода использовать ее, потому что в Саутенде этот номер не прокатит, а тут есть настоящая картинная галерея: приглушенная библиотечная атмосфера, мраморные скамейки, дремлющие в удобных креслах смотрители. В идеале я планировал привести сюда Алису на свидание, но перед первым разом неплохо провести обкатку с кем-нибудь другим, чтобы я заранее разучил реплики для спонтанной реакции.

Не буду скрывать, что моя реакция на изобразительное искусство может быть достаточно поверхностной: например, я часто прибегаю к приему сравнения кого-нибудь, изображенного на картине, с тем-то и тем-то из телика. Мне также не помешало бы поднабраться картинногалерейного этикета – как долго стоять перед каждой картиной, какие звуки издавать и все такое, – но сейчас мы с Ребеккой идем в удобном ритме: недостаточно быстро, чтобы наше знакомство с прекрасным казалось поверхностным, и не столь медленно, чтобы помереть со скуки.

Сейчас мы в зале восемнадцатого века, стоим перед ничем особо не примечательной картиной – портретом какой-то парочки, о которой я никогда не слышал: запечатленные в стиле Гейнсборо лорд и леди стоят под деревом.

– Восхитительная перспектива, – замечаю я, но привлекать внимание к тому, что по мере удаления от нас предметы становятся меньше, кажется мне немного банальным, поэтому я решаю испытать более марксистский, социально-политический подход. – Посмотри на их лица! Кажется, они весьма довольны своей судьбой!

– Как скажешь, – без особого энтузиазма отвечает Ребекка.

– А ты не любишь искусство?

– Конечно же люблю. Просто не считаю, что если кого-нибудь засунули в огромную сраную золоченую раму, то я должна стоять перед ним часами, потирая подбородок. Ты только посмотри на все это… – Не вынимая рук из карманов, она широким жестом обводит всю комнату полой своего пальто, словно крылом летучей мыши. – Портреты знатных богачей, лелеющих свои нажитые неправедным путем богатства, лубочные картинки непосильного сельского труда, портреты безупречно чистых хрюшек, ты только посмотри на это уродство, – указывает она на пышную обнаженную девушку, кровь с молоком, лежащую в шезлонге, – мягкое порно для работорговцев! Где ее громко кричащие лобковые волосы! Ты хоть раз в жизни видел такую обнаженную женщину?

Я задумываюсь, не сказать ли ей, что я никакой голой женщины пока не видел, но не хочу показаться полным профаном в искусстве, поэтому храню молчание.

– Слушай, вот для кого это, а?

– А ты разве не согласна с тем, что у искусства есть внутренняя ценность?

– Нет, просто я не считаю, что у него есть внутренняя ценность лишь потому, что кто-то решил назвать это искусством. Как вот это – такое дерьмо развешивают по стенам провинциальных клубов консерваторов…

– Я так понял, что, начнись революция, ты все это спалишь…

– Господи, ты уже успел этого понабраться – любимой привычки сводить характеры людей к стереотипам…

Я иду вслед за ней в зал, где среди множества мужских портретов висит один-единственный женский, и решаю увести разговор в сторону от политики:

– Интересно, если ты обращаешься к аудитории, где среди мужчин всего одна женщина, как правильно сказать: «Дамы и господа» или «Дама и господа»?

Это кажется мне достаточно умным вопросом, вполне в духе Четвертого канала радио, но Ребекка не клюет на удочку.

– А у тебя какие политические убеждения? – спрашивает она.

– Думаю, я, скорее всего, либерал-гуманист левых взглядов.

– Другими словами – ничто…

– Ну, я бы так не сказал…

– Так что ты, говоришь, учишь?

– Англ. лит.

– Какой еще англит?

– Английскую литературу.

– Так вот как ее сейчас называют? И что привлекло тебя в этом англите, кроме того, что это явно возможность надолго, классно и кайфово посачковать?

Я предпочитаю проигнорировать ее последнее замечание, поэтому перехожу непосредственно к своему номеру:

– Знаешь, на самом деле я толком и не знал, чем заняться. У меня были достаточно хорошие оценки практически по всем предметам на экзаменах как в предпоследнем, так и выпускном классе, и я подумывал насчет истории, искусства или, может быть, какой-нибудь естественной науки. Но чем привлекательна литература – в первую очередь тем, что она заключает в себе все дисциплины – это и история, и философия, и политика, и сексуальные взаимоотношения, социология, психология, лингвистика, естественные науки. Литература – это организованный ответ человечества на мир вокруг него или нее, поэтому в каком-то смысле это единственный естественный ответ, который должен содержать в себе все… – небольшой разбег, – великолепие интеллектуальных концепций, идей, тем…