Текст книги "Триггер к переменам. Что делать, когда нет сил терпеть"

Заклятие детства

Ребенок развивается подражая. Мы учимся быть людьми, наблюдая за окружающими, в первую очередь родителями. К сожалению, иногда из этого складывается отрицательный катехизис.

Пустые отношения между родителями вселяют уверенность, что и вы не достойны большего. Здесь под пустотой я подразумеваю отсутствие любви, скупость чувств и косность. Каждый занимается своими делами, близости в паре нет. Другой вариант – тупиковые драмы: постоянное пережевывание старых обид, насилие, оскорбления, обвинения, упреки. И все это неразрешимо. Наблюдая за кремнем и кресалом, мы усваиваем, что так и должно быть. Если присовокупить сюда шаблон сохранения отношений, несмотря ни на что, получится: «Но самое главное – они всю жизнь прожили вместе». В голове навсегда остается убеждение, что страдания неотделимы от жизни, что от них нельзя отказываться. Герой может пройти стадию инертности на пути. А у жертвы его нет, она обездвижена навечно.

Не видя ни удовлетворения потребностей, ни радости в родительском союзе, как жить дальше, не ощущая безнадежности? Естественно, наши собственные отношения оказываются ничуть не лучше. И конечно же, мы запрещаем себе уходить. Это вообще для нас невообразимо. Мы не способны представить, что может быть иначе. Мы сами себе не доверяем, у нас нет опоры. Настоящее диктуется прошлым. Наша цель – отбросить все условности ради свободы выбора.

Чужой пример становится частью нашей идентичности. Нами могут править инертность и материнские страхи. Мы можем жить жизнью матери и ее страхами как своими. В таком случае можно сказать, что не произошло полного отделения от родительского дома. В этой книге я расскажу, как сделать из своей жизни премьеру фильма, а не повторный показ.

Помимо родительского примера отношений, есть еще обстоятельства детства. В первую очередь это травмы. Одни сложные переживания проходят по касательной, другие больно ранят, и еще целый спектр лежит между ними.

Поверхностный стресс – это когда, скажем, вы попросили мороженого, а родители сказали, что вы получите его только после обеда.

Гораздо серьезнее, если в наказание за провинности родители оставляли вас без еды, – такие вещи глубоко ранят. Над ними приходится работать, и, несмотря на это, они не всегда разрешаются. Это происходит в свое время, которое мы не в силах ни приблизить, ни отдалить. Давайте рассмотрим некоторые особенности травмы.

Незнание своей боли и сбор информации о ней по кусочкам – часть абьюзивного цикла. Мы диссоциируемся от воспоминания о событии или от признания его масштаба. Детская травма хранится глубоко в памяти тела и разума. В момент травмы суть происшедшего может быть неясной, особенно если родители ее не признали и не отзеркалили. История предельно укорачивается: в 8 лет Себастьян увидел, как отец избил мать. Это было травмой для мальчика, его переполняли чувства, он ничего не понимал, только всем телом ощущал ужас, горе и бессилие. Но ни в тот же день, ни потом родители ничего не объяснили Себастьяну, не спросили его о реакциях и чувствах. Они их не отзеркалили, не признали, не поддержали ребенка. Об инциденте больше никогда не упоминали. Мальчик в одиночку брел по темной стороне луны. Вследствие этого травма стала еще более тяжелой и разрушительной. Изоляция продлевает муки. Долго держа в себе что-то, о чем не можешь никому рассказать и чего не можешь до конца понять, начинаешь сомневаться, было ли это на самом деле.

Взрослый Себастьян, вероятно, сейчас говорит об этом так: «В 8 лет я стал свидетелем домашнего насилия». Это описание сигнализирует, что он еще не осознает в полной мере свои переживания в тот момент, поскольку до сих пор не чувствует себя в безопасности. Он в этом не виноват, просто пока не готов заново пропустить травмирующие события через тело и разум.

Когда наступит неподвластный Себастьяну момент и подтолкнет его к самопознанию и обретению целостности, он расскажет более подробную версию происшедшего: «Когда мне было 8 лет, я видел, как отец вышел из себя и ударил мать. Меня переполнили чувства, я не понимал, что происходит. Потом я никогда не думал, что все это значило и как я на это реагировал. Теперь, в безопасной обстановке, я хочу все заново прочувствовать, понять, найти оставшиеся во мне последствия, определить их влияние на мою психику и, наконец, принять случившееся со всей безутешностью и непостижимостью». Себастьян вернется к себе домой.

Учтите, что проработка детских травм не устраняет их. В процессе вы изобретательно и отважно ищете новые способы жить с ними, чтобы они не вредили вам, а открывали вас. Если использовать архетипическую метафору, то воскресение не отменяет распятия, но меняет его смысл с казни на искупление. В обоих случаях, личном и архетипическом, это переход от горя к новому началу.

Насилие может принимать форму подавления естественных инстинктов и провоцировать чувство вины. Многим в подростковом возрасте запрещают любые сексуальные эксперименты, направленные на познание своего тела и получение удовольствия. Также нас учили, что нельзя жить вместе до свадьбы. В последние годы общество освобождается от чувства вины, хотя семейные и религиозные институты пока не лишились нездоровых предрассудков. Нормально, если в детстве, в отношениях и в любых обстоятельствах человека принимают таким, какой он есть.

Чувство вины следует за нарушением правил, а стыд – за осознанием своей неполноценности. Он несет ощущение неправильности и непреходящей травмы. Есть два вида стыда: дающий свободу и отбирающий ее. Стыд оказаться голым на людях дает свободу, поскольку оберегает наши права. Люди смотрели бы на нас с презрением, а закон отобрал бы свободу за демонстрацию наготы. С другой стороны, невозможность обнажиться перед партнером отбирает свободу.

Что я стыжусь показать?

Чего мне не хватает, чтобы познавать себя?

Люди любят меня или созданный мной имидж?

Мы не можем собрать чемодан

Освобождением от насилия по праву считается уход. Но в детстве, как бы с нами ни обращались, мы не уходили, потому что не выжили бы одни. В 4 года, в 10 лет и даже в пятнадцать ребенок не способен о себе позаботиться. Он вынужден оставаться и привыкать к плохому обращению. Впоследствии он будет склонен сохранять болезненные отношения.

Кроме того, в доме, где происходит насилие, живут любимые люди. Ребенок любит своих родителей, даже если они его обижают, и своих братьев и сестер, которым тоже достается. Ему не хочется бросать их один на один с угрозой. В этом случае непрекращающаяся боль сливается с героической заботой. Так образуется тройственный союз любви, боли и терпения. Мы держимся за него и во взрослой жизни. Любовь – дар, боль – расплата за него, а терпение – разрушительное обязательство. Для переживших травмирующие времена все это входит в представление о норме.

В наших силах сбросить душащие руки прошлого с настоящей жизни. Это возможно при условии осознанности и присутствия в настоящем. Пусть сейчас вы не можете выйти из болезненных отношений, поскольку вашим поведением управляют старые убеждения. Используйте упражнение для осознания реальности взрослой жизни – и вы увидите настоящее с новой точки зрения, а заодно ощутите благодарность за наличие у себя внутренних ресурсов.

• Да, в прошлом я страдал от насилия, был раздавлен, изолирован и беспомощен. Обстоятельства сложились так, что мне пришлось остаться. Условия были таковы, что уходить казалось опасным.

• Сейчас все давно иначе. Я смотрю на прошлое из безопасного настоящего. Я умею справляться с болью как взрослый. Мое взрослое «я» способно позаботиться о внутреннем ребенке, который больше не одинок и не беспомощен.

• Я благодарен за свою нынешнюю силу и поддержку, обеспеченные ресурсами. Пусть они никогда не кончаются, я всегда буду их ценить.

• Я принимаю все случившееся со мной вместе с последствиями. Я могу быть храбрым, потому что, каким бы ни было тяжким мое прошлое, оно не может прервать рискованное и захватывающее путешествие в будущее.

Когда родители лучше знают

В семейном или религиозном воспитании подчинение могло стоять во главе угла. Сейчас вы понимаете (а возможно, догадывались и в то время), что подчинение основано на иерархии, а для личностного развития необходимо взаимное уважение. Мы учимся думать своим умом, принимая во внимание чужое мнение. Когда в детстве за неподчинение лишали любви, она стала не более чем наградой, выдаваемой старшим по званию младшему.

Истинная любовь – безвозмездный дар, благодать, независимая от заслуг и соблюдения правил (это не касается правил, необходимых для обеспечения безопасности). За отказ от слепого подчинения последует возмездие. Такой схеме нет места в отношениях, построенных на любви. Любовь предполагает саморегуляцию, самосохранение, самореализацию, не запрещает пробовать и ошибаться. За ошибками не следуют выговоры и наказание. В таком контексте подчинение не считается взрослой чертой и уместно лишь в следовании социальным правилам, обеспечивающим свободу и безопасность для всех, например правилам дорожного движения.

В детстве претерпев насилие авторитетной фигуры, например родителя, до зрелых лет в какой-то мере ощущаешь беспомощность.

Травма – это не папины шлепки, а сопутствующие им унижение и бессилие. Травма заключается в ощущении предательства, когда тот, кто должен нас любить, делает больно. Отголоски стыда и унижения до сих пор не дают сопротивляться, защищать себя, встать и сказать: «Хватит этого!» Страшно возражать старшим, и мы продолжаем подчиняться грубиянам. Или, еще хуже, сами превращаемся в мстительных агрессоров.

Давление общества – такое же насилие, лишающее веры в себя и мешающее воплощать заветы отцов-основателей: «Но… свержение такого правительства и создание новых гарантий безопасности на будущее становится правом и обязанностью народа». Вместо «Выше нос» диктуется «Не возражай мне». Конечно, все помнят, что отцы-основатели и сами не на всех распространяли определение свободы, в первую очередь не на чернокожее население.

Когда насилие над нами совершают любящие и любимые нами люди, мы усваиваем, что любовь оправдывает причинение боли: «Тем, кто меня любит, можно делать мне больно». (Позволять человеку быть собой – одна из форм любви, но не в данном случае.) Таким образом, одна из причин, по которой мы не уходим из бесперспективных отношений, – это заблуждения из детства. Мы выбираем оставаться сейчас, потому что раньше нам приходилось это делать, попав в ловушку устаревшего представления. Сколько сострадания мы заслуживаем, не будучи способными выпутаться из противоречивых чувств.

Воспитывавшиеся в религиозных догматах верят в божественное право родителей применять силу. Мы знаем, что сына Божьего по велению отца пригвоздили к кресту. Согласно религии, это не только позволительно, но и необходимо для искупления. Распятие демонстрирует древние патриархальные привилегии: вот что отцу дозволено сотворить с сыном. Мы спасены благодаря тому, что его пытали и убили. Нас учили, что мы тоже созданы для мук, что они – единственный пропуск в жемчужные врата.

Подсознательно и крепко запоминается, что любить родителя означает позволять ему делать нам больно. Такое возможно в любом патриархальном обществе.

Личный опыт

Изучая свои нынешние чувства и переживания, вы можете вспомнить нечто из прошлого, не имеющее пока названия, но показывающее, что с вами произошло. Воистину, те воспоминания, о которых мы не смеем думать, держат нас крепче всего. Я живу в Калифорнии, здесь произрастает специфическая местная флора. Однажды я нашел цветок, который цветет в Коннектикуте, где я вырос. Это какой-то редкий вид сирени или вьющейся розы. Я наклонился его понюхать, и вдруг на меня накатила тоска, под ложечкой засосало – пробудилась ольфакторная память. Я точно знал, что это какие-то чувства из детства, лишь опосредованно связанные с цветком. Во времена моего детства в семье была гнетущая атмосфера, а я был слишком мал и не умел подобрать слова для своих чувств. Мне не вспомнился конкретный образ – лишь ощущение, без причины и последствий, нечто мрачное, подавляющее, безвыходное. Сейчас я называю это детской депрессией. Сознательно я не помню, чтобы испытывал такое настроение, но цветы, как и тело, никогда не лгут.

Напомню, что взгляд в прошлое не должен обескураживать. Как бы с нами ни обращались раньше, что бы с нами ни происходило сейчас, какие пути ни вели бы нас в будущее, наша способность любить никогда не иссякнет и не ослабнет. Любовь – внутреннее сокровище, неизбывное, бесконечное, нерушимое. Наша суть, сердце нашего существа – глубочайшая идентичность. Это текучее присутствие, поддерживающее нас и несущее в мир. Любовь желает сиять из всех нас и сквозь нас каждый день и повсюду. Любовь желает происходить. Надо только не мешать ей.

На кону наша безопасность и чувство принадлежности

 
Как нежна эта тюрьма,
Как сладки ее решетки.
 

Эмили Дикинсон

Птенцы в гнезде растут, потому что родители греют их пуховыми грудками. Но когда приходит время, родители выталкивают птенцов из гнезда, чтобы те научились летать, как им предназначено природой. Людям для успеха тоже нужно сочетание комфорта с трудностями. И да, мы привязываемся к тюрьме, если она уютная. Приятнее всего для нас привычное положение вещей. Так мы избегаем трудностей, а с ними и половины жизни.

Людям свойственно искать безопасности, надежности и принадлежности, и это хорошо. Но слишком дорого платить за это отказом быть собой или поступать по-своему. Большинство людей не привыкли к свободе, поэтому не замечают, какая огромная часть их личной жизни приводится в соответствие с чужими ожиданиями. Печально, что многие выбирают оковы. Мы платим за ощущение безопасности свободой – одной из главных составляющих нашей сущности. Цена слишком высока, если только Декларация независимости не распространяется на всех, кроме нас.

Мы выбираем оковы всегда, оставаясь в любых безнадежных отношениях. Мы не бросаем бесперспективную работу, на которую уходят все силы, чтобы с утратой привычной обстановки не потерять ощущение безопасности. Привычное для нас олицетворяет безопасность, поэтому побеждает инициативу. Можно держаться за работу даже после выгорания, потому что нет возможности восстановиться.

Безопасность и надежность формируют доверие. Ребенок должен быть уверен, что родители всегда будут рядом в нужную минуту. Если так и было, мы чувствовали себя дома уютно и спокойно. Мир казался нам гостеприимным. Всю жизнь мы ищем постоянной безопасности и надежности. Но если они диктуют (и ограничивают) выбор в отношениях, карьере, членстве и других обстоятельствах – это проблема. Мы поверили, что это справедливая цена и что нам не на что жаловаться. Нас не учили сверяться с телом и разумом для того, чтобы проверить, комфортно ли нам в ситуации. Нас приучали удовлетворяться тем, что кажется реальным, потому что длится долго. «Длиться» для нас равно «остаться» – еще одна роковая ассоциация.

Почему безопасность и надежность так важны для выживания? Одна из причин в том, что они открывают доступ в высшие отделы мозга. Мы лучше соображаем, когда выбором руководит префронтальная кора. При отсутствии безопасности и надежности мы брошены на милость лимбической системы с ее ложными импульсами и основанными на страхе выводами. Доверяя окружению, отношениям и трудностям, мы включаем интеллект и тогда способны сделать верный выбор. В опасных и ненадежных ситуациях пробуждается миндалевидное тело – часть лимбической системы мозга, где хранятся воспоминания об опасности и насилии. Миндалевидное тело знает только три варианта реакции: беги, бей или замри.

С другой стороны, иногда имеет смысл замереть, то есть остаться. В каких-то случаях это помогает выжить. Например, некоторые животные притворяются мертвыми, чтобы избежать нападения. Притаившись в пещере, можно спастись от хищников. Во время насилия люди замирают внутри себя, диссоциируются. Они покидают сознание и уносятся туда, где не чувствуют боли. Это делают только тогда, когда хотят отстраниться от происходящего. И таким образом усваивают, что можно выжить, оставаясь там, где причиняют боль.

Замирание происходит во время стресса и паники, связанных с жизнью, работой или отношениями. Достаточно отвлечься от того, что не получается сейчас, и задуматься о следующем шаге. Вы соприкоснетесь с неизвестностью, но не страшной, а приятной.

В стрессовых ситуациях мы неверно интерпретируем социальные сигналы. Например, в нейтральном выражении лица видим злость, а в красоте – обещание счастья. Это проекции миндалевидного тела, а не суждения коры мозга. Миндалевидное тело «хватает» интересное и «бросает» скучное, что, согласно буддизму, несет страдания. В восприятии лимбической системы доминируют «я хочу» и «мне это позарез надо». Подобные импульсы сбивают с правильного пути. Сильное влечение – коварный оппонент свободы. Если вам удастся подключить префронтальную кору, она предложит: «Лучше сделать так…» Между импульсом и действием образуется пауза. Она – единственный шанс на свободу. Можно подчиниться изначальному импульсу, но уже осознавая, пойдет он нам на пользу или нет. Короткий промежуток меняет все.

В случае травмы мы подвергаемся воздействию не только изначального события. Травма настолько велика, насколько мы были вовлечены в происходящее. Находившиеся рядом с башнями-близнецами 11 сентября пострадали сильнее тех, кто узнал о трагедии неделю спустя, будучи за тысячу миль оттуда. Они очень переживали, но травмы у них не будет.

Иногда лимбическая система бьет ложную тревогу в случае угрозы и страха. Гиппокамп сообщает, что ощущение коренится в прошлом, а сейчас никакой опасности нет, но ему не переубедить миндалевидное тело, у которого нет прошлого и будущего. Травма отстает от жизни, для нее настоящее неотделимо от прошлого. У миндалевидного тела нет понятия времени, поэтому любая угроза кажется ему существующей здесь и сейчас. Находясь в настоящем, мы реагируем на прошлое в соответствии с тем, какими были тогда, как будто с тех пор ничего не изменилось.

Бороться с этим поможет осознанность – активность префронтальной коры. Эта часть мозга способна мыслить не спеша и рационально. Ее исполнительный центр активируется сознательным усилием. Мы сами выбираем, обдумывать мысль дальше или отпустить. Это нужно повторять многократно, присутствуя в настоящем, не задерживаясь надолго на одних и тех же мыслях и чувствах и не сопротивляясь им. Постепенно вы привыкнете к этому, и вам больше не придется сознательно подключать осознанность. Вы машинально будете встречать и провожать мысли. Новый образ мышления встроится в мозг. Будут работать те же его части, но немного иначе. Это еще один шаг к тому, чтобы отпустить болезненное прошлое. Осознанность – главный актер в театре исцеления.

Осознанность учитывает только настоящее время. В состоянии осознанности возможно вспомнить и воплотить четвертый вариант, кроме «бей, беги, замри», – «иди навстречу». Можно встретить своих демонов, вместо того чтобы драться с ними, убегать от них или замирать перед ними, как олени перед автомобилем. Стойте спокойно и прямо смотрите на свой страх. Это называется смелостью, и она есть у каждого. Прошлые травмы теряют над нами силу, если мы присутствуем в настоящем.

В таком положении нет нужды бить, бежать или замирать. Конечно, надо учитывать, что некоторые травмы слишком тяжелы для того, чтобы встретиться с ними лицом к лицу, тем более без психолога. Сенсорная перегрузка могла быть слишком интенсивной и длительной. Но не сдавайтесь. Пробуйте встречаться с отдельными сторонами травмы. Этого достаточно, не пытайтесь охватить ее всю и сразу. Выбирайте то, к чему вы готовы. Встретить это без осуждения и стыда поможет осознанность. Когда мы остаемся с тем, чем является проблема, она меняется. Когда мы остаемся с тем, кто мы есть, мы меняемся.

Гамак безопасности можно сплести из обеспокоенности финансовой зависимостью, своего отношения к возрасту и опыта хронических болезней: нам очевидны материальные преимущества того, чтобы остаться, и мы не хотим их потерять. Финансово зависимый партнер может чувствовать себя прикованным к отношениям, которые его не устраивают, но не видеть альтернативы. Будь у него ресурсы, он бы ушел. Можно лишь пожалеть попавших в такое положение. Аналогичным образом люди застревают на нелюбимой работе. Она становится скучной, профессионально расти некуда, зато платят зарплату. Ее хватает на жизнь и на удовольствия, плюс у работодателя выгодный пенсионный план и медицинская страховка. Такие плюсы усмиряют тягу к переменам.

Возраст тоже имеет значение. Можно опасаться совершать резкие телодвижения в свои годы. Стресс от перемен слишком велик. К тому же не знаешь, успеешь ли завершить начатое. Люди остаются в браке, под одной крышей, в религии или в клубе, но меньше в это вкладываются. Присутствуют лишь формально. Это, по их мнению, эквивалентно уходу из ситуации, давно ставшей бесперспективной, и на большее они не готовы.

Другой вариант – наличие хронической болезни, когда нелюбимый партнер хорошо заботится о больном. В таком случае кажется, что стоит остаться. Отношения плохие, но мы ценим заботу и надежность. С другой стороны, партнер вроде бы рад помочь и не жалуется. Мы гоним от себя мысль, что используем партнера, и говорим себе, что просто остаемся в привычных отношениях. Тем не менее чувство вины присутствует, поскольку мы пользуемся временем, преданностью и помощью партнера, тогда как давно не способны удовлетворить друг друга эмоционально. Но других вариантов нет, очередь из помощников не стоит. Надо выбирать из того, что есть.

Мы остаемся, потому что уверены, что идти больше некуда, а единственное безопасное место – там, где мы есть.