Текст книги "Страна идиша"

Мы ели, сидя на диване в гостиной, сказали лехаим,[363]363
  «За жизнь» (иврит) – тост, застольное приветствие.


[Закрыть] и они с Фрейдке рассказали историю, которую мне хотелось услышать больше всего.

То была повесть их чудесного перелета к свободе в 1944 году благодаря его эпической поэме о войне Коль нидрей.[364]364
  Коль нидрей (арам. «Все обеты») – молитва, с которой начинается праздничное служение вечером в Йом Кипур. Суть молитвы – отказ от всех обетов и необдуманных обещаний.


[Закрыть] Партизан по имени Юргис пешком пришел в Москву и донес рукопись. После ее публичного чтения на собрании, организованном Еврейским антифашистским комитетом[365]365
  Еврейский антифашистский комитет – общественная организация, созданная в 1942 г. из представителей еврейской интеллигенции, в основном с целью пропаганды и сбора средств за границей. Распущен в 1948 г. Члены ЕАК подверглись репрессиям, С. Михоэлс в 1948 г. был убит, а в 1952 г. тринадцать подсудимых по делу ЕАК, среди которых были крупнейшие идишские литераторы, были казнены.


[Закрыть] председатель Комитета актер и режиссер Соломон Михоэлс и писатель Перец Маркиш организовали через Юстаса Палецкиса,[366]366
  Палецкис Юстас (1899–1980) – литовский политический деятель, писатель. В 1940–1967 гг. председатель Президиума Верховного совета Литовской ССР.


[Закрыть] главы Советской Литвы в изгнании, отправку самолета Красной армии в лес для спасения великого партизанского поэта. Прилагая титанические усилия, Абраша и Фрейдке добрались до взлетной полосы на льду замерзшего озера. В кабине крошечного двухмоторного самолета хватило места только для пилота и для идишского поэта; Фрейдке они привязали к фюзеляжу и чудом взлетели. Кстати о телах – Фрейдке прерывает монолог Суцкевера, – мне следует знать, что мужчины-партизаны в Нарочанских лесах проявляли абсолютное безразличие к грязи и вшам; а она каждый день вместо бани обнаженной каталась по снегу.

Суровый лоб и полные тоски глаза – таким, думал я, явился пророк Йехезкель вавилонским изгнанникам: Йехезкель, который, чтобы спасти слово Господа, проглотил свиток, исписанный плачами, погребальными песнями и стенаниями; Йехезкель, который ради немногих сохранивших веру все повторял и повторял свои преображающие душу слова о видениях кары и спасения. Благословен я, что удостоился быть сопричисленным к ним, а также обрести доверие миссис Йехезкель.

В прихожей, прощаясь с Суцкевером, я обратил внимание на затерявшуюся среди картин маленькую покрытую ржавчиной жестяную табличку. На ней была надпись: «Вилькомирский, 14».

«А! – сказал я. – Это ваш адрес в Шнипишках, где вы жили на чердаке с мамой. Там, на Хануку, когда вы трудились над своей первой поэмой, она подарила вам перьевую ручку в кипарисовой коробочке».

«Ты знаешь об этом?» – спросил Суцкевер с явным удовольствием.

«Я слышал, как вы читали поэму об этом в Монреале».

«Да, – ответил он, чуть помедлив, – что это был за вечер!»

В автобусе на пути к междугородной автобусной станции в Тель-Авиве, я прокручивал в уме тот вечер, и вдруг все стало на свои места.

В 1963 году Суцкевер ездил с лекциями по Соединенным Штатам и Канаде и несколько раз выступал в моем родном городе. Сначала состоялось официальное мероприятие в гостинице «Риц Карлтон», которое финансировал Гистадрут и от участия в котором я был избавлен. А тогда был первый вечер Хануки, и виленские земляки пригласили Суцкевера на дружескую встречу в Монреальской Еврейской публичной библиотеке. Моих родителей не было в городе, а сестра Рути, организовавшая несколькими годами раньше его приезд в Монреаль, по какой-то причине тоже не смогла прийти. Поэтому нашу семью представлял я.

За исключением чая с пирожными, поданных перед началом, а не в конце официальной программы – что дало мне возможность подойти к Суцкеверу, вручить ему экземпляр моего первого рассказа на идише, «Международный», и рассказать о своих творческих планах, – вечер продвигался как обычно. Выступили все записные докладчики: мистер Гроссман,[367]367
  Гроссман Джейкоб (Яаков; 1899–1982) – еврейский общественный деятель, идишист. Родился в Польше, учился в Вильно, с 1941 г. жил в Канаде. Принимал участие в деятельности различных еврейских организаций, в том числе ИВО, издал две книги эссе и монографий.


[Закрыть] взвизгивающий, как школьная учительница, и наш старейшина Мелех Равич, вознесший хвалу уважаемому гостю за то, что он возложил на свои плечи моральную ответственность за всю идишскую литературу. Затем настала очередь мистера Ривуша.

Ривуш не был опытным оратором. Говоря с сильным русским акцентом, он начал вспоминать гетто, облавы, потом перешел к Понарам,[368]368
  Понары (Панеряй), в 10 км к югу от Вильнюса, – одно из основных мест массового уничтожения евреев нацистами в Литве в годы Второй мировой войны.


[Закрыть] где были убиты тридцать пять тысяч евреев, к «ночи желтых пропусков»,[369]369
  Из показаний свидетеля А. Суцкевера на Нюрнбергском процессе: «23 декабря [1941 г. ] ночью приехал Мурер [референт по еврейским делам] и раздал населению 3 тысячи желтых билетов, так называемых „генаусвайс“. Владельцы этих 3 тысяч желтых билетов имели право прописать у себя родных, приблизительно 9 тысяч человек, а в гетто было тогда приблизительно от 18 до 20 тысяч. Те, которые имели эти желтые бумажки, утром вышли на работу, а в отношении остальных, которые были в гетто и не имели этих бумажек, началась резня в самом гетто. Убивали тех, кто не хотел идти на смерть. Остальных увезли в Понары». Нюрнбергский процесс в 7 томах. М., 1959– Т. 4– С. 732.


[Закрыть] рабочим бригадам, аресту Ицика Виттенберга,[370]370
  Виттенберг Ицик (1907–1943) – первый командир еврейской боевой организации, созданной в Виленском гетто в январе 1942 г. С его смертью связана драматическая история: когда гестапо потребовало его выдачи под угрозой поголовного уничтожения населения Виленского гетто, он, по разным версиям, сдался добровольно или был выдан своими товарищами и погиб в тот же день.


[Закрыть] командира боевых дружин гетто, подавленному восстанию, бегству в лес, окружению, предательствам и чудесному перелету Абраши и Фрейдке. Когда он закончил, поднялась Фрейдке. Предполагалось, что она поблагодарит собравшихся гостей, но она была не в силах говорить – ее душили рыдания. Тогда из компании собравшихся выскочил мистер Мандельбаум и попросил выступить. Сейчас, сказал он, мы должны оживить в нашей памяти праздник Хануки в лесу двадцать лет назад с Абрашей, Фрейдке и Шмереле Качергинским,[371]371
  Качергинский Шмарьягу (Шмерке; 1908–1954) – еврейский поэт. Писал на идише. Весной 1942 г. оказался в Виленском гетто, где принимал участие в работе подпольной организации, спасал от уничтожения еврейские рукописи, старые книги, музейные редкости, которые узники прятали в особом бункере. Автор песен о гетто и партизанах.


[Закрыть] вспомнить, ради чего они зажигали свечи, – в память о древнем чуде, свершившемся в Храме, или в честь миллионов погибших? И какие именно слова они произнесли, и как потом, когда им в нос бил смрад немецких трупов, горящих по всем дорогам, то был запах отмщения, и они клялись отомстить, создавая бригаду Некоме, «Месть». Тут он зарыдал, и жене пришлось увести его из зала.

Последнее слово предоставили Суцкеверу Словно в трансе, он шел по комнате, выкликая имена старых виленских друзей: Чужой, друг, с которым он ходил купаться на дальний берег Вилии; Тевке Шерес, «с таким твердым и целеустремленным взглядом, что он мог испепелить врага». Суцкевер на глазах помолодел. Он перенесся в прошлое, в допогибельные времена, и, перебирая в памяти вызванные из прошлого образы, праздновал зажигание первой свечи Хануки.

То было в 1928 году, сказал он, ему было пятнадцать (точно как мне), когда его мать в розовой косынке поднялась на их промерзший чердак на Вилькомирском, 14, в виленском предместье Шнипешик, и нашла его погруженным в сочинение поэмы. Поэма, которую он прочтет нам сейчас, написана в память о той первой поэме.

Когда автобус свернул налево на улицу Ибн-Гвироль по направлению к Центральной автобусной станции, я вспомнил, как сердился на Суцкевера за то, что он выбрал именно эту поэму о своем детстве, воспевавшую подаренную ручку в кедровой коробочке.

«А чего ты хотел? – спросил мой друг Хаскл, сам начинающий идишский поэт, когда на следующий день я высказал свое недовольство. – Чтобы он отбарабанил «Учительницу Миру»,[372]372
  Стихотворение Аврома Суцкевера, посвященное Мире Берштейн, до войны – директору Виленской гимназии, во время войны руководившей народной школой в гетто.


[Закрыть] которую мы учили в первом классе?» Из кедрового дерева, напомнил мне Хаскл, был сделан ковчег, предназначенный для спасения от вод потопа.

«Он должен был прочесть одно из стихотворений, написанных в партизанах, – протестовал я, – не чернилами, а малиновым ягодным соком».

А сейчас я понимаю, что Хаскл был прав. От смерти Суцкевера спас не военный самолет, а его Муза, навещавшая его и сегодня, и вчера, и третьего дня, будь на улице трескучий мороз Вильно или изнурительный зной Тель-Авива. А чтобы эта небесная почтальонша не заблудилась в пути, Суцкевер – быть может, в день, когда евреев Вильно окружили и согнали в гетто, а может, позднее, когда от них остался только пепел, – сумел уберечь эту жестяную табличку со своим шнипишкским адресом, чтобы спустя десятилетия муза на самом верхнем этаже могла заключить своего помазанника в пламенные объятия.

Глава 23
Лейблов ковчег

Найти его улицу, Йордей га-Сира, «Отплывшие в лодке»,[373]373
  «Отплывшие в лодке» – эта улица названа в честь двадцати трех бойцов Пальмаха (подразделения еврейских вооруженных сил в Палестине в 1941–1948 гг.), которые вместе с сопровождавшим их британским офицером пропали в море, направляясь на подрывную операцию в Триполи (Ливан) в мае 1941 г.


[Закрыть] было делом нелегким. Эта узкая улица проходит полукругом по иерусалимскому району Катамон,[374]374
  Происхождение названия Катамон неясно – возможно, оно происходит от арабского «крушить» (рядом были каменоломни) или от греческого «ката», «около» (неподалеку от монастыря Сен Симон).


[Закрыть] где массивные арабские дома окружены одичавшими садами с узловатыми деревьями. В отличие от Тель-Авива, Иерусалим не строился по заранее составленному плану. Кроме того, я не ожидал, что у ворот меня будет приветствовать лаем собака, поскольку большинство известных мне идишских писателей собак ненавидят.

«Шекет, шекет!»[375]375
  «Тихо, тихо!» (иврит).


[Закрыть] – закричали изнутри. Хотя был уже шестой час вечера, мистер Лейбл Рохман[376]376
  Рохман Лейбл (Иегуда-Арье-Лейб; 1918–1978) – идишскии писатель, уроженец Польши (из города Минска-Мазовецкого недалеко от Варшавы), с 1950 г. жил в Израиле. Его дом был одним из известных литературных центров Иерусалима.


[Закрыть] появился на пороге в темно-бордовом купальном халате, с взъерошенной копной черных волос, как будто я пробудил его от послеобеденного сна. Прежде чем я открыл рот, чтобы напомнить ему о нашем телефонном разговоре, он помахал перед моей физиономией написанными от руки листками очередной статьи из серии, посвященной Шестидневной войне, которую, как он объяснил, необходимо отослать завтра утром в Нью-Йорк, в идишскую газету Форвертс. Вы можете себе такое представить? За несколько дней до начала войны похоронное братство Большого Тель-Авива привело в состояние боеготовности могильщиков, чтобы копать тридцать тысяч могил для тех, кто, как ожидалось, погибнет на фронте или дома. И если бы не чудо еврейского оружия, нас всех снова уничтожили бы и на наших кладбищах не хватило бы места.

Тем временем он провел меня через узкую кухню, которая служила и входом в их часть дома, в столовую, где на потолке и на всех стенах я увидел их: море торсов, обнаженных рук, ног, задов, грудей и бесчисленных глаз; нарисованные черным углем, некоторые красные, оранжевые и желтые – извивающиеся, рождающиеся, пляшущие, умоляющие, у одних лица скрыты в космах волос, другие с огромными черепами и проникающими в душу взглядами, анатомически невероятные, но поразительно живые, эротичные и при этом целомудренные. И дальше, в следующую комнату, – в салон, где между человеческими фигурами втиснулись несколько коз, одновременно жертвенные и несущие благо. Так могут попирать законы гравитации только ныряльщики или пловцы в некоем небесном эфире.

К этим фрескам, нарисованным его дочерью Ривкой[377]377
  Рохман Ривка (Ривка-Мирьям; р. в 1952 г.) – дочь Л. Рохмана, впоследствии известная израильская поэтесса.


[Закрыть] в возрасте двенадцати лет всего за несколько недель, прилагалась история. «Мне нужны стены!» – кричала она, как кликуша, и по ее требованию они убрали всю тяжелую мебель и позволили ей преобразить стены.

«На горе Сион, – цветисто завершил мистер Рохман, – сухие кости облекутся плотью и кровью. Точно по слову пророка».

Его звали Лейбл, как и моего отца, но, в отличие от последнего, да и вообще от всех, кого я когда-либо знал, Рохман не разговаривал, а изрекал пророчества.

Они лишены всякой гордости, его народ, Израиль. Язычники плевали им в лицо, а они говорили «Божья роса». Столетия самообмана настолько притупили их чувства, что даже сейчас, когда и враг, и друг признают чудо возрождения Израиля, лишь немногие избранные склоняют ухо к зову. Он, упаси Боже, не имеет в виду меня, он говорит о других людях моего поколения, готовых проливать кровь за какое угодно дело, только не за свое собственное. Разве не маршировали молодые польские евреи, такие нарядные в своих блузах и шейных платочках, по улицам с красными знаменами Первого мая? И что им дало их самоотречение? Когда пришел враг, их первыми отдали на заклание. Я думаю, что, как у всех истинных пророков, гнев Лейбла свирепее всего изливался на собственный народ.

Мой звонок оказался для него неожиданностью, во-первых, потому, что наш общий друг, писатель Йегуда Элберг из Монреаля, не сообщил ему о моем приезде, и, во-вторых, потому, что в те времена никто не предупреждал о своем приходе телефонным звонком. Люди заходили запросто – в любой час с пяти утра и до полуночи – на чай, компот, домашний ореховый пирог, испеченный Эстер, миниатюрной брюнеткой, в тот момент она уехала в город за особым набором пастели для Ривки и скоро должна была вернуться; позже, когда большинство иерусалимских жителей отходят ко сну, здесь подают ужин, и в крошечной кухне хватит угощения для всякого, кто забрел в этот дом; лай Морвы сообщает о каждом новом госте. В зависимости от происхождения они в беседе переходят с идиша на иврит, изредка на французский, но только не на польский. На этом языке Эстер читает глубоко за полночь. Она читает Хемингуэя и Фолкнера, Бальзака и Пруста. Она всегда уступает мнению Лейбла в литературных и метафизических вопросах, как в конце концов и всякий, севший за стол, – либо восьмиугольный деревянный стол в столовой, либо со стеклянной столешницей стол в гостиной, которая также играла роль спальни хозяев.

В отличие от Суцкеверов, где из молодых людей бывали только дети других идишских поэтов, – например, дочь Качергинского, говорившая на богатом идиомами виленском идише с легким испанским акцентом, – дом Рохмана был открыт для молодежи, особенно после того, как распался неформальный семинар Лейбла по идишской поэзии, куда приходили поэты, профессора и переводчики, такие, как Хана Файерштейн[378]378
  Файерштейн (Блох) Хана – пишущая по-английски поэтесса, переводчица (в основном поэзии с иврита на английский), исследовательница поэзии и преподаватель.


[Закрыть] и Роберт Френд.[379]379
  Френд Роберт (1913–1998) – англоязычный поэт и переводчик, уроженец США, с 1950 г. жил в Израиле, преподавал английскую литературу в Еврейском университете в Иерусалиме.


[Закрыть] Рохман скучал по временам, когда они обсуждали Кафку и читали сказки рабби Нахмана из Брацлава[380]380
  Рабби Нахман из Брацлава (1772–1810) – знаменитый хасидский праведник, основатель Брацлав-ского хасидизма. Его основные произведения: Ликутей Могаран («Собрание поучений учителя рабби Нахмана»), где собраны его изречения, записанные учениками, и Сипурей маасийот («Сказочные истории»), куда вошла большая часть волшебных сказок, которые рабби Нахман рассказывал своим хасидам.


[Закрыть] с его учеником Аароном Аппельфельдом,[381]381
  Аппельфельд Аарон (р. в 1932 г.) – уроженец Буковины, в годы войны был в концентрационном лагере в Транснистрии и бежал. В1946 г. приехал Израиль. Пишет на иврите. Преподавал еврейскую литературу в Университете им. Бен-Гуриона в Негеве.


[Закрыть] ныне женатым человеком, отчаянно стремившимся прорваться в ивритскую литературу.

Они приходили отовсюду: журналист Ленеман[382]382
  Видимо, имеется в виду Леон Ленеман (1909–1997), автор книги «Еврейский мальчик из Витебска. Марк Шагал» (идиш, 1983) и других, лауреат премии им. И. Мангера по литературе на идише (1991).


[Закрыть] и переводчик Литвин,[383]383
  Литвин Мордехай (1903-199З), – переводчик на идиш с французского, лауреат премии им. И. Мангеpa (1973), литературный и театральный критик. Уроженец Литвы, с 1944 г. жил в Париже.


[Закрыть] бывшие парижские приятели Лейбла; его нынешние коллеги по нью-йоркскому Форвертс, которым случилось путешествовать по Земле Израиля; писатели Йехиэль Гоффер,[384]384
  Гоффер Йехиэль (1906–1972) – идишский поэт и писатель. Уроженец Польши, в 1948–1951 гг. жил в Париже, в 1951 г. переехал в Израиль. Лауреат премии им. И. Мангера (1971).


[Закрыть] Мойше Гросс-Цимерман[385]385
  Гросс-Цимерман Моше (1891–1974) – ивритский и идишский писатель и публицист, лауреат премии им. И. Мангера (1973). Уроженец Украины, приехал в Палестину в 1937 г.


[Закрыть] и похожий на гнома художник Мойшеле Бернштейн[386]386
  Бернштейн Моше (1920–2006) – известный художник, иллюстратор и поэт. Уроженец Польши, приехал в Палестину в 1947 г.


[Закрыть] – четыре месяца спустя он, взобравшись на стол, сыграет на скрипке в честь бар мицвы Шийе Рохмана.[387]387
  Рохман Шийе (Йегошуа) – впоследствии известный скрипач.


[Закрыть] Короче говоря, здесь бывала вся идишская диаспора, от Мельбурна и Йоханнесбурга до Мехико и Виннипега, а также, к моему удивлению, и такие фигуры из ивритского пантеона, как Авраам Яари[388]388
  Яари Авраам (настоящая фамилия Вальд, 1899–1966) – израильский историк и библиограф. Уроженец Галиции, приехал в Палестину в 1920 г. Автор не мог его встретить в доме Лейба Рохмана в 1967 г. и только слышал о нем.


[Закрыть] и Шломо Цемах.[389]389
  Цемах Шломо (настоящая фамилия Галеви-Гомбинер, 1886–1974) – израильский писатель и деятель просвещения. Уроженец Галиции, приехал в Палестину в 1904 г.


[Закрыть] Они искали компании Рохмана ради одного – поговорить на родном языке, как будто – так мне казалось – сам идиш был главным прибежищем, заменявшим им дом. Их беседы, однако, в основном вращались вокруг прошлого: Минска-Мазовецкого,[390]390
  Минск-Мазовецкий – город в Польше, входит в Мазовецкое воеводство. Родной город Лейба Рохмана.


[Закрыть] города, когда-то насчитывавшего шесть тысяч евреев, из которых спаслись единицы, включая Лейбла и Эстер; Порисовского ребе[391]391
  Хасидская династия Порисов основана р. Йегошуа-Ошером Рабиновичем, сыном Яакова-Ицхака, Святого Еврея из Пшисхи. Лейб Рохман, осиротевший в пятилетнем возрасте, в юности бежал из дома к хасидскому двору цадика из Порисова в Отвоцке; в шестнадцать лет он получил там звание раввина, а уже в семнадцать отошел от религии и стал публиковаться в прессе на идише. Видимо, двор в Отвоцке возглавлял в то время р. Ури-Йегошуа-Ашер-Эльханан Ашкенази (1861–1941), который был Порисовским ребе перед Второй мировой войной.


[Закрыть] и его двора в Варшаве; парижских лет, – хотя больше всего Рохман любил улицы Иерусалима и бурлящее настоящее.

Поэтому мое появление в доме Рохмана было воспринято как знаменательное событие. Впоследствии я и впрямь ввел в круг Рохмана многих людей моего поколения, целую роту молодых говорящих по-английски, на иврите и идише интеллектуалов: всю нашу группу Шомрей га-ума[392]392
  «Стражи нации» (иврит).


[Закрыть] из Монреаля, моих соратников по Югнтруф, соученика Давида Шульмана[393]393
  Шульман Давид (р. в 1948 г.) – израильский ученый, преподает в Еврейском университете в Иерусалиме. Уроженец США, приехал в Израиль в 1967 г.


[Закрыть] из Айовы; всех моих подружек по очереди: Лею (прежде Линдси) из Хайланд-Парка в Иллинойсе, Тами из Кирьят-Хаима, Илану из пригорода Филадельфии и Дасси (сокращенное от Гадаса) из Бруклина, ради которой я сбрил отращенную в Брандайсе бороду, чтоб играть виленского партизана.

Среди всех их, молодых и старых, я был на особом положении.

Только я жил у Рохманов во время ужасной снежной бури в феврале, когда в нашем общежитии сломалось отопление.

Только я пел соло на праздновании бар мицвы Шийе.

Только я помогал Лейблу вычитывать гранки его романа «Слепыми шагами по земле» о переживших Катастрофу, где герои движутся одновременно в различных временных рамках, – огромное произведение, которое могло бы изменить лицо литературы о Катастрофе, если бы в живых осталось достаточно людей, способных читать на идише.

Только мне как-то в полночь Лейбл прочитал вслух всю апокалипсическую поэму Мойше-Лейба Гальперна[394]394
  Гальперн Мойше-Лейб (1886–1932) – поэт, писал на идише. Уроженец Украины. В 1908 г. эмигрировал в США. Поэма «Ночь» была впервые опубликована в 1916 г.


[Закрыть] «Ночь», из варшавского издания его книги в Нью-Йорке 1927 года, благодаря чему мы обнаружили вариант текста, неизвестный даже профессору Шмеруку. В этом издании пародия Гальперна на Нагорную проповедь подверглась суровой цензуре – и это не первый раз, заверил меня Рохман, когда текст, в котором изливался еврейский гнев на гоев,[395]395
  Гои (иврит) – неевреи (буквально «народы»).


[Закрыть] был вымаран из книги, и не последний.

Только я составлял компанию Эстер, когда Лейбл был занят редактированием новостей для идишских передач на радиостанции Коль Исраэль.[396]396
  «Голос Израиля» (иврит).


[Закрыть]

Только я постоянно, в любое время суток, гулял с Лейблом по Старому и Новому Иерусалиму.

Только я был влюблен в его дочь.

Правильнее, наверное, будет сказать, что я был влюблен в мечту о влюбленности в нее. С тех пор как я узнал от мамы, что Хана Миранская, исполнявшая роль седьмой ханукальной свечи, а я – шестой, на карнавале по случаю Хануки в Еврейской народной школе (располагавшейся тогда еще в старой части Монреаля), была дочерью идишского поэта Переца Миранского[397]397
  Миранский Перец (1908–1993) – еврейский поэт и писатель. Уроженец Вильно, участвовал в еврейском вооруженном сопротивлении, в 1949 г. эмигрировал в Канаду.


[Закрыть] из Вильно, – информация для меня не особенно полезная, поскольку, когда мы закончили третий класс, Миранские переехали в Торонто, я был в поисках другой литературной партии. Встреча с дочерью Качергинского у Суцкеверов только зря раздразнила мое воображение: каковы шансы, что девице, живущей с любовником-арабом, когда-нибудь захочется познакомить меня с Иерусалимом?

И вообще, Рохманы отчасти сами были виноваты. Эстер проявляла глубокую заинтересованность в моих отношениях с противоположным полом – быстротечных романах – и даже не преминула как-то вечером напомнить мне о других талантливых молодых людях, у которых были властные матери, – например, о Марселе Прусте. «Если бы, – смеялась она, – Пруст начал шляться по злачным местам послевоенного Парижа с идишскими писателями и беженцами – тогда он обрел бы свободу!» О, какие истории она знала!

В рассуждениях Лейбла темы совокупления и продолжения рода также играли значительную роль.

«Шнаим шнаим,[398]398
  «Два по два» (иврит).


[Закрыть] – как-то сказал он мне шутя, описывая собственное семейство, – зо-хор у-некейве,[399]399
  «Мужское и женское» (иврит в ашкеназском произношении). Аллюзия на Быт., 1:27: «По образу Божию сотворил его; мужчину и женщину – сотворил Он их».


[Закрыть] точно как Бог заповедал Ноаху каждой твари по паре, мужского пола и женского». Он имел в виду своих животных – Морву и Ложу; первая была названа в честь белой пятнистой суки, сторожившей амбар Шубе в самые последние месяцы войны, после того как упорные слухи о спрятанных евреях и сексуальное напряжение между ними и их спасителями сделали укрытие за перегородкой, а потом в глубокой яме на ферме тетушки и Фелека ненадежным; второй – уличный кот – смеху ради носил имя коровы Фелека; эти животные как-то сосуществовали у Рохманов, как и пара попугайчиков, которых Эстер держала в одной клетке, и – да не будут они помянуты рядом – как Ривка и ее младший брат, Шийе, подающий надежды скрипач.

Проход во двор через узкую, извилистую улочку в Старом городе напоминал Лейблу родовой канал, а когда мы однажды пили чай, это породило в его уме следующую реплику: «Заниматься любовью – это как лить кипяток на чайные листья. Посмотрите, как они раскрываются».

«Лейбл, – хватило у меня духа ответить, – я пока все жду кого-нибудь, кто погадает мне на чайных листьях».

И виновата была Ривка – в собственной неприступности.

С одной стороны, из всех молодых людей лишь со мной она разговаривала на идише, окрестив меня с самого начала Дувид-ерш, как будто мы с ней повстречались в пассажирском поезде между Минском-Мазовецким и Варшавой. Лишенная мрачной чувственности Эстер, пятнадцатилетняя физиономия Ривкале была все еще детской, чуть не ангельской, ее кудри были пострижены коротко, почти по-мальчишески, и тем не менее обнаженные тела, плывшие над головой, были щедро одарены сосками, грудями и лоном. Единственной отсутствующей деталью были мужские гениталии.

С другой стороны, за столом Ривка разговаривала мало, ограничиваясь тем, что воспроизводила на иврите рассуждения Лейбла. Время от времени она могла вовлечь в разговор моих приятельниц. В ту зиму в ее комнате за немалые деньги была установлена небольшая раковина; с тех пор могла вовсе не выходить оттуда, разве что для удовлетворения грубых телесных нужд.

Однажды в пятницу вечером, в апреле, случилось так, что только Ривка могла вывести погулять собаку, и я предложил ей составить компанию. Морва была в восторге. Однако вместо того чтобы направиться в парк, Морва повела нас в противоположном направлении, сначала вверх по улице Билу[400]400
  Билу (первые буквы стиха Бейт Яаков леху ве-нелъха, «Дом Яакова, идите – и пойдем», Ис, 2:5) – движение, предшествовавшее сионистскому, было основано в 1882 г. в Харькове. Его участники, билуйцы, были первыми светскими репатриантами в Палестине.


[Закрыть] и направо на улицу Мишмар га-ам, Национальной Гвардии, где двадцать лет спустя Давид Шульман купит дом на углу улицы Негба и будет растить там детей, и дальше на Га-Ламед-гей, улицу Тридцати Пяти,[401]401
  Улица Тридцати Пяти названа в честь отряда, состоявшего из 35 бойцов, в основном студентов, который во время Войны за независимость в январе 1948 г. вышел на помощь находившимся в осаде поселениям района Гуш-Эцион (к югу от Иерусалима), однако был обнаружен арабами, окружен и полностью уничтожен после ожесточенного боя.


[Закрыть] где следующим бурным летом 1969 года на сцене чудесным образом появилась Эбби – такая же беспечная и легкомысленная, как ее мягкая голубая шляпка и очень короткое желтое платье. И однажды после ужина в пятницу вечером, приготовленного с избытком чеснока в качестве афродизиака, за полночь, когда Берни и его тогдашняя подруга Шарона уснули прямо на полу, я неожиданно ощутил рядом с собой обнаженное тело Эбби. Мои воспоминания обо всех этих местах еще не сложились. А пока что Морва тянет нас к родильному дому Мисгав ладах[402]402
  Мисгав ладах («Опора для немощного») – иерусалимская больница. Первое здание было построено в Старом городе в 1854 г. на пожертвования барона Меира-Аншеля Ротшильда, после ухода из Старого города в 1948 г. больница занимала здание в районе Катамон; современное здание в том же районе было построено в 1987 г.


[Закрыть] на углу улицы Ковшей Катамон,[403]403
  «Покорителей Катамона» (иврит).


[Закрыть] где Лея, она же Линдси, моя первая любовь, чуть не умерла от кровотечения в последнюю из своих девяти беременностей, и дальше в конец улицы Тридцати Пяти, где строились новые жилые здания, – эта часть улицы будет потом переименована в память об Эли Коэне, которого казнят как шпиона в Дамаске в 1971 году.[404]404
  Автор допускает неточность: Эли Коэн (1924–1965), один из самых известных израильских разведчиков, был казнен в Дамаске i8 мая 1965 г.


[Закрыть] Пунктом назначения Морвы была полная камней и заросшая дикой ежевикой рощица в конце Га-Гдуд га-иври, улице Еврейского легиона[405]405
  Еврейский легион – соединения, состоявшие из евреев, в составе британской армии во время Первой мировой войны.


[Закрыть] – настанет день, и наш собственный рабби Гартман[406]406
  Гартман Давид (р. 1931 г.) – философ, педагог и общественный деятель, представитель либерального направления ортодоксального иудаизма. В 1976 г. основал в Иерусалиме названный в честь своего отца Институт им. Шломо Гартмана, который занимается исследованием современной еврейской мысли, а также подготовкой преподавателей и общественных лидеров.


[Закрыть] воздвигнет там названный в честь своего отца храм учения, который соберет вместе евреев, христиан и мусульман для постижения Божьего слова, – но поскольку этот день еще не настал, Морву наконец спускают с поводка, а я набираюсь храбрости и спрашиваю:

– Поговори со мной, Ривкеле, расскажи мне об этих фигурах, которые ты нарисовала на стене.

– Что ты хочешь узнать, Дувид-ерш?

– Они живые или мертвые?

– А что ты думаешь?

– Я думаю, что это мертвецы.

Она очень быстро кивнула головой, и это походило на израильское «да».

– Что еще?

– Поговори со мной, – сказал я, – и расскажи мне, кто они.

– Это те, кого Бог отказался взять в ковчег.

– Ты видишь их в иллюминатор?

Она опять кивнула.

– Что они говорят?

Я надеялся, что в ответ на этот вопрос она прочитает стихотворение на иврите, одно из самых личных, обращенное к Богу. Вместо этого она повернулась ко мне и сказала:

– Спой мне песню, которую ты пел на бар мицве Шийе, ту, о высыхающих реках.

И я спел ей мою любимую идишскую песню, плач девушки, которой не повезло в любви и которая чувствует, что она как пустой колодец, когда все питавшие его ручейки пересохли, что она как порожний кувшин, который никто не придет и не наполнит. На этот раз я пел не фальшивя.

Назад домой мы пошли через Эмек Рефаим, улицу Долины призраков.